Интенсивная терапия. Истории о врачах, пациентах и о том, как их изменила пандемия

Затем я пришел домой к женщине, умирающей от опухоли мозга. Она не могла ходить, ее ноги распухли, словно баобабы, и желудок кровоточил изнутри. Есть загадочная связь между мозгом и желудком: последний как будто отзывается на любую травму головы (у людей с тяжелой черепно-мозговой травмой нередко развивается язва желудка). Теперь опухоль появилась в голове женщины, грозила ее ослепить и медленно парализовала конечности, к тому же спровоцировала небольшое кишечное кровотечение. Я предположил, что в конечном счете она умрет не от опухоли, а от кровотечения.

Я нежно с ней разговаривал, наблюдая за выражением ее лица. Я рассказывал ей о других своих пациентах, достигших этой стадии рака, которые устали от больниц и не могли даже думать о том, чтобы иметь дело с бюрократией в последние дни жизни. Я сказал, что жить с кровью, сочащейся из кишечника, значит жить в неопределенности: никогда не знаешь, когда струйка превратится в фонтан. Сквозь стеклянные двери я увидел, что ее внуки приехали и ждут в саду. Им не терпелось войти и увидеть бабушку. Я хотел прерваться и впустить их, но пациентка попросила меня продолжить.

– Некоторые люди настолько не хотят ложиться в больницу, что готовы рискнуть, лишь бы остаться дома, – сказал я. – Для них важнее всего быть рядом с семьей.

При этих словах ее муж, сидевший рядом, сочувственно улыбнулся.

– Вместо того чтобы снова лежать в палате, – продолжил я, – они хотят рискнуть и прожить последние недели так, как им нравится.

– Какая идиотская идея, – ответила она наконец. – На хрена кто-то так поступает?

После этого я взял телефон и молча набрал номер приемного отделения.

Такой была моя работа в первые недели года, пока пандемия не успела разразиться. Она казалась вневременной, совсем не изменившейся за несколько веков. Я думал, что так будет еще не одно столетие, но ошибался: оставалось лишь несколько недель.

2 – Февраль
Продромальный период

Так и чума не поддавалась никаким лекарствам, и сами врачи угодили к ней в лапы, прямо вместе с предохранительными пилюлями во рту.

Даниэль Дефо «Дневник чумного года»

Словосочетание «продромальный период» относится к тому периоду течения инфекционного заболевания, когда вирус или бактерия только начинают свою работу в организме. Инкубационный период прошел, и пациент чувствует легкое недомогание, но еще может нормально функционировать. Вирус еще не начал размножаться в тканях^[7] легких, кожи или кишечника – органов, наиболее подверженных вирусной атаке. Слово «продром» греческого происхождения: «про-» означает «вперед», а «дромос» – «бег», «вылазка», «наступление». Это термин из военной истории, попавший в медицину для описания момента течения болезни, когда инфекция готовится к нападению. Вирус и иммунная система мчатся навстречу друг другу по полю битвы – телу.

4 февраля я прилетел в Нью-Йорк, чтобы посетить городскую Академию наук и внести свой вклад в обсуждение любопытных и удивительных вещей, связанных с наукой и медициной. Авиакомпания в течение нескольких дней заваливала меня СМС и электронными письмами, сообщая, что, если я был в Китае, меня развернут обратно на границе с Соединенными Штатами. Несмотря на то что некоторые пассажиры были в масках, вирус все еще казался отдаленной проблемой, хотя я все чаще ощущал беспокойство по этому поводу.

Лора Спинни^[8] написала замечательную книгу «Бледный всадник», посвященную пандемии испанского гриппа 1918 года. Несколько лет назад я делал обзор этой книги в длинном эссе, и со мной связался продюсер новозеландского радио. Он спросил, не могу ли я дать интервью о своем эссе и взгляде на другие пандемии. Я подумал о запрете на поездки в Китай и о том, как боязнь чужих испокон веков влияла на описания болезней. Например, в Мадриде испанский грипп называли «неапольский солдат», сенегальцы звали его бразильским гриппом, а бразильцы – германским: у всех был виноват кто-то другой. Источник пандемии 1918 года неясен, но из трех теорий, выдвинутых Спинни, наиболее вероятной кажется гипотеза о его китайском происхождении. Вероятно, он изначально стал распространяться в сообществах, где люди и домашняя птица спали в одном месте.

Из-за разницы во времени, логистики и других проблем мне пришлось давать это интервью по Skype, как только я добрался до Нью-Йорка. Я осознал, насколько сегодня все люди взаимосвязаны, когда сидел в гостиничном номере, скрестив ноги и мучаясь от джетлага^[9], и разговаривал с радиоведущим, который жил на 17 часов впереди меня. Он попросил меня спрогнозировать, насколько сильно распространится новый коронавирус. Помню, я ответил, что у меня нет хрустального шара, но меры инфекционного контроля, принятые в Китае, впечатляют. Я выразил надежду, что новый коронавирус будет сдержан так же, как SARS-CoV-1, и изоляционные меры окажутся эффективными.

В тот день сообщили, что 425 китайских пациентов умерли, а число зафиксированных случаев заболевания превысило 20 тысяч.

Всемирная организация здравоохранения подтвердила 5 февраля, что известных эффективных методов лечения нового коронавируса нет. Несмотря на запрет, американские граждане по-прежнему прилетали домой из Уханя, и их свободно пропускали в американские аэропорты. Я встретился со своими редакторами в New York Review of Books, и мы обсудили Дональда Трампа, американскую систему здравоохранения, психическое здоровье, отсутствие в США оплачиваемого отпуска по уходу за ребенком или по болезни и, разумеется, коронавирус. Незадолго до этого я написал статью для журнала об эволюции диагностических категорий психических заболеваний. Мне всегда казалось, что в области психиатрии ведет Америка, а остальной мир следует за ней. Никто из людей, с которыми я встретился в Нью-Йорке, не думал, что то же самое можно будет сказать о борьбе с кризисом общественного здравоохранения, вызванном коронавирусом. Никто не говорил о подражании американскому подходу.

Следующим вечером в Нью-Йоркской академии наук должно было состояться публичное обсуждение нового коронавируса, и по прибытии я хотел пожать руку женщине-организатору, которая была на позднем сроке беременности.

– Я не могу, – сказала она, отдергивая руку. – Мне сейчас нельзя болеть.

Она указала на свой большой живот. Я кивнул и извинился, но в тот вечер пожал десятки рук.

Вылетая на следующий день из Ньюарка, я оказался в терминале, где на каждом столе стояли планшетные компьютеры на ножках. Они горели, словно игровые автоматы, предлагая развлечься или сделать покупки. Чтобы поговорить с человеком, нужно было выглядывать из-за планшета. Заказ еды и оплата осуществлялись только с использованием планшета. «Надеюсь, они регулярно их протирают», – подумал я, посмотрев на ребенка, который поковырял в носу, а потом стал водить пальцем по экрану. Ожидая своего рейса, я получил первое электронное письмо о коронавирусе из школы, где учились мои дети. В письме говорилось и о свинке: мы с эдинбургскими коллегами давно заметили, что заболеваемость ею растет, поскольку показатели вакцинации среди представителей образованного среднего класса упали. Автор письма утверждал, что повода для беспокойства нет и детям, прилетевшим из Китая, у которых появились симптомы, следует оставаться дома и связаться с врачом.

В тот же день стало известно, что один из врачей, предупредивших мировые СМИ о коронавирусном кризисе в Китае, офтальмолог Ли Вэньлян, скончался от нового вируса. Газета Guardian сообщила: «Ли был одним из восьми людей, преследуемых властями за „распространение ложной информации“. Жесткий подход, который к нему применили, позднее не был одобрен Верховным судом Китая. Он согласился впредь не обсуждать то, что его беспокоит, публично. Однако в начале января он лечил пациентку с глаукомой, не зная, что она больна коронавирусом. Вероятно, он заразился во время операции». Газета сравнила его с Карло Урбани, итальянским врачом, который работал во Вьетнаме от лица ВОЗ и в 2003 году умер от SARS-CoV-1. Он распознал угрозу, связанную с вирусом, и попытался сделать все возможное, чтобы остановить его распространение. На своем сайте ВОЗ написала об Урбани: «Благодаря тому, что ему удалось распознать этот вирус на раннем этапе, глобальный надзор был усилен, и многих новых заболевших получилось выявить и изолировать до того, как они заразили бы медицинский персонал». Ли, похоже, такой возможности даже не дали.

Когда я вернулся домой, угроза стала казаться реальной: мы находились в продромальном периоде первой волны, и всем было ясно, что инфекция, которая тихо, но стремительно распространялась по стране, теперь готова заявить о своем присутствии. В Великобритании подтвердились еще несколько случаев. Одним из заболевших был британский бизнесмен из Брайтона, заразившийся коронавирусом в Сингапуре. Его болезнь подтвердилась 6 февраля, а позднее выяснилось, что он успел заразить еще 11 человек. В те выходные был преодолен печальный рубеж: в Китае число смертей от нового коронавируса превысило таковое за всю эпидемию SARS-CoV-1 2002–2003 годов, достигнув 811. Эпидемия SARS-CoV-1 была опасна, поскольку летальность, то есть отношение числа умерших к общему числу заболевших, часто превышала 1 из 10. Тем не менее вирус SARS-CoV-1 распространялся гораздо медленнее нового коронавируса, и ему потребовалось несколько месяцев, а не дней, чтобы выйти за пределы Китая. Низкая скорость распространения и высокая смертность помогли сдержать SARS-CoV-1: вспышки распознавались быстро, поскольку большинству носителей вируса становилось очень плохо. Новый вирус, казалось, распространялся гораздо быстрее. Многие люди, не имеющие симптомов, были его носителями, из-за чего изолировать потенциально опасных людей и помешать им передавать вирус становилось сложнее.

Начались школьные каникулы, и мы с женой и тремя детьми отправились на Оркнейские острова – архипелаг, расположенный неподалеку от северной оконечности Шотландии. Я когда-то работал врачом в городе Стромнесс, расположенном на западе Мейнленда, и у нас там осталось много друзей. После нескольких дней отдыха моя семья отправилась домой, а я решил провести еще неделю на одном из внешних островов архипелага и заменить местного врача общей практики. На острове не было никакого оборудования, даже рентгеновского аппарата. Только кабинет с медицинской сестрой и неплохим ассортиментом препаратов.

Собираясь сесть на паром в Керкуолле, я получил сообщение от сотрудника островной больницы. Он спрашивал, есть ли у меня время, чтобы приехать в больницу «на примерку плотно прилегающей лицевой маски». Меня смутила такая спешка. Неужели им было что-то известно о надвигающейся вспышке заболеваемости? Здесь, на Оркнейских островах? Эти маски, которые эффективно удерживают капли слюны, содержащие вирусы, врачи общей практики обычно не носили. Больничный персонал тоже надевал их только в редких случаях. Я ответил, что могу приехать в больницу прямо сейчас, но до моего парома, который должен был отвезти меня на внешний остров, оставался всего час. «Необходимости торопиться нет», – ответили мне, и это действительно было так.

Поездка на пароме заняла два часа. Я прибыл на место в темноте, порывы ветра сбивали с ног. На пристани меня встретил общительный врач общей практики и отвел на ужин в один из пабов. Он передал мне пейджер и ключи от клиники, а затем заказал первую за долгое время кружку пива. На следующий день он должен был отправиться на швейцарский горнолыжный курорт.

Это была неделя ураганов «Кьяра» и «Деннис», когда большинство паромов стояло в порту, а рейсы были отменены. После утреннего приема у меня осталось два часа до конца светового дня, и я решил прогуляться по пустынным пляжам. Мечи ветра разрубали дюны и поднимали песчаные вихри, кружившие у моих лодыжек. Я мог свободно исследовать остров, но далеко уходить от машины не следовало, поскольку меня в любой момент могли вызвать.

В итоге за восемь дней моего пребывания на острове было всего три экстренных вызова. Жизнь островитян зависит от погоды, и местное население понимает, что ценой жизни в таком красивом уголке мира могут быть плохая доступность медицинских услуг и задержка транспорта. Когда я думаю о том, как море одновременно держит в заточении и защищает местных жителей, на ум приходят знаменитые слова Хорхе Луиса Борхеса^[10] о море. Он описывает его как «неистовое и древнее, грызущее основы земли». Мне пришлось направить двух пациентов на обследование в больницу: у первого нужно было исключить проблемы с сердцем, а у второго – аппендицит. Снабдив их препаратами из неплохой аптеки клиники, я надеялся, что им удастся добраться до больницы на паромах, которые отправлялись, когда шторм ненадолго утихал.

За ту неделю несколько человек спросили меня о коронавирусе. Им было интересно, видел ли я больных и преувеличивают ли опасность в новостях. Однако за этими вопросами скрывалась тревога: люди хотели знать, что будет, если вирус доберется до их острова. Это привело бы к чрезмерной нагрузке на медицинские учреждения, нехватке кислорода и неспособности безопасно доставлять пациентов в больницу. Каждое утро я вел прием пациентов в паре с медсестрами: первые несколько дней мы работали с Хелен, а последние – с Карен. Обе были замечательными опытными медсестрами, много лет знакомыми со всеми жителями острова и знавшими об их проблемах. Однако когда на острове есть только один врач и одна медсестра, оказание помощи затруднено – в оживленных больницах больших городов такая ситуация казалась невообразимой. В ежедневных разговорах с пациентами я замечал их обеспокоенность: они не говорили об этом открыто, но осознавали сложность ситуации.

Я подумал о китайских врачах, которые тяжело заболевали коронавирусом, и о том, что сам каждый год заражался от пациентов вирусными инфекциями, которые обычно переносил на ногах.

Вероятность, что я не перенесу новый вирус столь же легко, была высока.

Шотландское агентство по охране окружающей среды объявило об опасности наводнения на островах: волны были очень высокими и свирепыми. Скорость ветра превышала 90 км/ч. Когда одного из пациентов потребовалось срочно вывезти с острова, из-за нелетной погоды это было очень сложно организовать.

Когда я связался с врачом из больницы в Абердине, она согласилась, что пациенту требуется срочная госпитализация. Я объяснил, что из-за шторма вертолеты скорой помощи не летали и паромы не ходили. Если мы действительно собирались вывезти пациента с острова, нужно было обратиться за помощью к береговой охране: только у нее были лодки и вертолеты, способные перемещаться в таких погодных условиях. Я мог убедить береговую охрану отвезти пациента в Керкуолл на лодке, но диагностические возможности местной больницы были ограничены, и там не было узких специалистов. Врач из Абердина ненадолго замолчала, переваривая информацию, а затем сказала: «Делайте все возможное, чтобы доставить пациента в больницу».

Береговая охрана не горела желанием везти пациента на лодке в такой шторм, но в итоге согласилась прислать вертолет с Шетландских островов.

Я отгонял от себя мысли о том, как буду справляться с трудностями, если коронавирус проникнет на остров. В напряженное время шотландская вертолетная скорая помощь безостановочно летала между городами и отдаленными районами, доставляя пациентов в тяжелом состоянии в больницы. В новых протоколах говорилось, что вертолеты не должны перевозить пациентов с коронавирусом. Если бы на острове кто-то заболел, нам пришлось бы вызывать специальную скорую помощь острова Мейнленд, которая ехала бы более двух часов, а затем организовывать обратный трансфер на следующем пароме по расписанию^[11].

На каждом острове Оркнейского архипелага есть своя медицинская команда, и хотя они географически далеко друг от друга, у них схожая нагрузка и одинаковые проблемы. Врачи и медсестры еженедельно общаются по видеосвязи. Мы с медсестрой Карен сидели в кабинете островной клиники, когда врачи с других островов архипелага появлялись на экране. На видеоконференции мы поделились историями о трудностях, с которыми столкнулись за прошедшую неделю, и дали друг другу советы. Все переживали о том, как сдержать возможную вспышку. На многих островах врачи работали посменно, и, поскольку они то приезжали, то уезжали, существовала вероятность завезти вирус в сообщество, которому должны были помогать. Один из врачей прочитал онлайн-лекцию о рассеянном склерозе, особенно распространенном среди жителей больших высот, но настоящая цель видеоконференции была в том, чтобы медицинские работники, находящиеся далеко друг от друга, почувствовали себя менее одинокими.

В новостях говорили о жестком карантине в Ухане, за соблюдением которого пристально следили, и я подумал обо всех людях, сидевших в своих квартирах и привыкавших именно к такому типу видеоконференций. Нам требовались эти технологии, чтобы связывать врачей на разных островах архипелага, но в Ухане они нужны были для общения соседей, живущих на одной площадке.

Позднее я приехал в Керкуолл на примерку маски. Меня встретили во внутреннем дворике больницы и провели через дверь с тремя кодовыми замками. Женщина в бордовом медицинском костюме и очках со стальной оправой, предусмотрительно разложившая на столе разные маски пяти или шести видов, рассказала мне о каждом из них.

– Эти больше подходят женщинам, – сказала она, – а эти – людям с большой челюстью. Думаю, вам лучше начать с одной из этих.

Она протянула мне маску и попросила ее надеть. Это была белая маска в форме тарелки для хлопьев с кроваво-красными резинками. Надевая ее, я выглядел идиотом: сначала надел ее низом кверху и продел только одну резинку через голову. Женщина уже видела подобное много раз и сдержала улыбку.

– А, получается, обе резинки нужно продеть через голову, – сказал я, разворачивая маску. Она кивнула, но теперь уже с улыбкой.

Вероятно, в момент нашей встречи она зрительно измерила мои челюсть и нос, как настоящий знаток своего дела: маска села идеально и плотно прижалась к щекам. Удовлетворившись результатом, женщина кивнула.

– Я сейчас надену это вам на голову, – сказала она, встряхивая полиэтиленовый капюшон, серебристый со всех сторон, кроме одной. Спереди он был прозрачным, и там же было отверстие.

Я мысленно перенесся в начальную школу, когда, готовясь к Хэллоуину, раскрасил пакет под рыцарский шлем. Находясь в маске и капюшоне, я ощутил, как подкрадывается клаустрофобия. Женщина взяла маленькую бутылочку с распылителем и просунула ее в окошко на передней стороне капюшона.

– Это «Битрекс», – сказала она. – На вкус он ужасен. Просто дышите ртом и скажите мне, ощутите ли что-нибудь.

Она начала распылять средство, и, когда моя голова оказалась в тумане из мелких капель, я сделал несколько экспериментальных вдохов.

– Его наносят детям на ногти, чтобы они их не грызли, – сказала она. – Думаю, его раньше добавляли в отбеливатель, чтобы дети сразу его выплевывали.

Я вспомнил, что в детстве мне тоже наносили его на ногти, но вкус этого средства не перенес меня в те годы.

– Хорошо, дышите глубже. Вы должны по-настоящему наполнить легкие, – сказала она. Я послушно вдохнул. – А теперь громко считайте: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, – добавила женщина.

Мы сделали еще несколько упражнений внутри капюшона, но, несмотря на все усилия, я вообще не почувствовал никакого вкуса, и в итоге мне разрешили снять капюшон. Капли «Битрекса» висели в воздухе, и отдаленное напоминание о тех годах, когда я грыз ногти, витало в атмосфере этой современной больницы на Оркнейских островах. Я подумал о вирусе, который имитировал «Битрекс»: он не имел ни вкуса, ни запаха, как монооксид углерода, но был столь же смертельно опасен.

Вернувшись в Эдинбург 20 февраля, я снова погрузился в работу в клинике и иногда подрабатывал в эдинбургском медицинском центре для бездомных. За долгие годы моей работы он располагался в разных зданиях, но теперь временно находился в подвале старой церкви к западу от площади Грассмаркет. Эта церковь была построена в честь святого Кутберта, чудотворца из Нортумбрии, который, как сказал Беда Достопочтенный^[12], «спасал нуждающихся от рук сильнейших, а нищих и беспомощных от тех, кто их угнетал». Она стоит на Спиттал-стрит, которая идет вдоль старой западной границы города. Оборонительных стен, которые когда-то были там возведены, давно нет, но в прошлом путешественнику, вошедшему в город со стороны Глазго, пришлось бы пройти мимо церкви и войти в арочные ворота, увенчанные головами предателей и злоумышленников.

Слово «бездомный» пробуждает у нас множество ассоциаций, и есть столько же способов быть бездомным, сколько людей, оставшихся без крова. Кто-то пытается переночевать у знакомых, кто-то ночует на улице, кто-то арендует жилье и не платит за него, а кто-то приходит в ночлежки. Есть люди, которых продали в рабство или изгнали из дома. Есть вышедшие на свободу заключенные, которым некуда идти, и мечтатели, столкнувшиеся с жестокой реальностью. Все эти люди поняли, что в гостиницах нет номеров, которые были бы им по карману.

У бездомных худшие показатели здоровья в обществе: ожидаемая продолжительность жизни мужчин составляет 46 лет, а женщин – только 41 год. Так обстоят дела в Великобритании.

Самая низкая средняя продолжительность жизни по стране наблюдается в Центральноафриканской Республике, где мужчины в среднем живут 52 года, а женщины – 56 лет.

На улице было холодно. Ко мне обратилась женщина, которую торговцы людьми привезли из Восточной Азии. Она вообще не говорила по-английски и была беременна. Целый час я искал по телефону переводчика, который говорил бы на диалекте, близком к ее родному. В итоге удалось установить, что полиция уже вмешалась, и я смог передать информацию о том, куда женщине следует обратиться за помощью. Затем я принял двух мужчин, только что вышедших из тюрьмы. Они жили в хостеле и нуждались в препаратах для облегчения тревожности. В карте одного из них было написано: «НЕ ПРИНИМАТЬ ЭТОГО ПАЦИЕНТА В ОДИНОЧЕСТВЕ». Ближе к концу дня Джон, один из медбратьев, попросил меня взглянуть на стопы пациента, лежавшего на кушетке. Его грязные брюки были закатаны, и, взглянув на его стопы без носков, я увидел обмороженные фиолетовые пальцы. Много лет назад я работал врачом в полярных экспедициях, но никогда не видел настолько тяжелого случая обморожения. Мне было стыдно, что этот человек обморозил пальцы не в Сибири или на севере Канады, а в моем родном городе.

В Эдинбурге ситуация менялась быстро. Медицинский центр, где я подрабатывал по выходным, тоже пригласил меня на примерку прилегающей к лицу маски. Теперь я хотя бы знал, какой размер мне подойдет. Однако позднее это приглашение было отменено: согласно новым указаниям, врачам общей практики было достаточно менее надежной маски в сочетании с другими средствами защиты от вируса: фартуком, перчатками и очками. Маски, плотно прилегающие к лицу, в первую очередь необходимы медицинским работникам, которые проводят процедуры, подразумевающие контакт со слюной, например, интубацию и эндоскопию. Поток входящих писем на тему средств индивидуальной защиты казался нескончаемым. Пациенты всегда кашляли мне в лицо, и каждую зиму я подхватывал какой-нибудь вирус. Я всегда делал прививку от гриппа, и мне из года в год удавалось обойтись без отпуска по болезни.

Защита, которую нам предлагали, была внушительной, и я понял, что этот вирус – нечто совершенно новое. Он был опаснее любых других вирусов, с которыми я сталкивался за время работы врачом.

Некоторые врачи общей практики считали советы правительства ужасно непоследовательными, но мне было ясно, что в условиях ограниченных ресурсов власти пытаются принимать жесткие решения. Поскольку вирус мчался к нам со всех уголков планеты, время было на исходе. Нам, врачам общей практики, пришлось избегать контактов с пациентами с подозрением на коронавирус, чтобы мы сами не стали его распространителями. Помимо людей, которым было достаточно плохо, чтобы их можно было направить на тест, и тех, у кого коронавирус был подтвержден, было очень много бессимптомных больных, не соответствовавших никаким критериям тестирования^[13]. Если тест на коронавирус должен был создать что-то вроде оцепления вокруг больного человека, так получалось далеко не всегда.

К началу третьей недели февраля в Италии, Испании и Франции были зафиксированы случаи коронавируса, и 21 февраля Ломбардия сообщила о первых случаях заболевания, связанных с распространением вируса внутри Италии, а не с его завозом из-за границы. Семья моей жены живет в Ломбардии, недалеко от Павии, и ее родители были вынуждены уйти на самоизоляцию. На следующий день Италия сообщила о первых смертях, но некоторые мои пациенты были настолько спокойны, что полетели в Милан и оттуда отправились в Альпы кататься на лыжах.

За четыре дня число подтвержденных случаев в Италии возросло с 6 до 229, а в Китае приблизилось к 80 тысячам. В Великобритании было зафиксировано 13 случаев, но из разговоров с коллегами я понял, что число больных было значительно больше, чем значилось в официальных данных. Если в Китае темпы заболеваемости замедлялись, то в Италии они только набирали обороты: в новом бюллетене Национальной службы здравоохранения говорилось, что я должен предупреждать о необходимости карантина всех пациентов, прибывших из Ломбардии или Венето в течение 14 дней и имеющих симптомы. «В первую очередь это необходимо для спокойствия, – говорилось в бюллетене. – Опасная зона – это только север Италии: к северу от Пизы, Флоренции и Римини». Меня это не успокоило.

В тот день я говорил по телефону с человеком, который, как позднее выяснилось, оказался моим первым пациентом с коронавирусом. Это был мужчина, только что вернувшийся из Рима и не имевший симптомов, за исключением небольшого озноба, легкой боли в горле и раздражающей сухости в груди (такие симптомы весьма распространены среди тех, кто только сошел с самолета). Согласно правилам, ему не требовались ни карантин, ни тест на коронавирус, поскольку он не был в северной Италии или Китае. «У вас есть термометр?» – спросил я и подумал, что зайду к нему позже, чтобы узнать, есть ли у него температура, но потом у меня появилось много дел, и я к нему не зашел. Первый незавозной случай COVID-19 в Великобритании был зафиксирован через три дня, 28 февраля. В тот же день от коронавируса умер первый ее гражданин. Он заболел не в нашей стране и не в Китае, а на борту круизного лайнера Diamond Princess, пришвартованного у берегов Японии.