Хэнк сдавленно промычал нечто напоминающее согласие и судорожно протянул хрустящую купюру бармену, мол, наливай. Его маленькие, заплывшие жиром глаза нет-нет да и поглядывали искоса на незнакомца – лесоруб понял, что он боится этого человека.
А в баре тем временем началось нечто невообразимое. Перспектива получения денег за просто так – ну не считать же делом брякнуть пару слов про никому неведомого Айсмэна какому-то сумасшедшему – превратила зал в подобие бедлама. Различные истории посыпались как из рога изобилия. Воодушевленные рассказом Хэнка посетители таверны, перебивая друг друга, наперебой принялись рассказывать об им неведомом. Общий тон повествований был примерно одинаков. Да, мол, вспомнил, слыхал, мол, от дедки с бабкой когда еще в люльке качался, потом вырос, забыл, да вот вспомнил таки. Впрочем, особой разницы между конкретными воспоминаниями не наблюдалось, разве что они становились все более кровожадными. Теперь злобный Айсмэн не ограничивался домами да захудалыми деревеньками. Делом его рук объявлялись даже стихийные бедствия, широко известные по газетным листам – вот, мол, слыхали, позапрошлой весной в начале марта паводок был необыкновенно сильный да ранний, а потом ни с того ни с сего мороз вдарил, да такой, что в соседнем городке почитай что половина жителей кончилась – он виноват, чудище! А вот еще, помните, мол, Рассел-шалопай прошлой зимой на своем древнем студебеккере среди ночи в нашем лесу застрял – машина заглохла. И ни вперед, ни назад, а холодно! И вдруг слышит – снег скрипит, идет кто-то. Он то, дурак, поначалу обрадовался, да потом сообразил – это кто же среди нашего леса в такой мороз да пешком-то? И вдруг чувствует, ледяным холодом на него повеяло, ажно пальцы сводит. И видит, выходит позади его грузовика на дорогу кто-то темный, и такая от него волна морозная катит, что зубы болью свело. Так и пропал бы наш Рассел, язви его душу, да чует – мотор завелся! Ну он оттуда как рванул, как только в дерево какое не въехал, ума не приложу! А с зубами, бедняга, с тех пор так и мучается, отморозило там чего-то. И я думаю, мил человек, напоролся он на чудище это… Айсмэна то бишь. Так что не обессудь, а денежку то вынь да положь, я тут напрягался вспоминая, да и глотка пересохла, чай не луженая! И все в таком же духе…
Хэнк покосился на странного городского щеголя, раздающего доллары за подобную ерунду и оторопел. Лицо последнего выражало крайнюю степень блаженства, но в глазах зажегся странный холодный огонек. Неожиданно для себя лесоруб понял, что уже не может назвать этого человека молодым – он вообще не может предположить, сколько ему лет. Холеное лицо незнакомца покрылось паутиной морщинок, бледная кожа показалась какой-то омертвевшей, и вдруг Хэнк неожиданно почувствовал дуновение холода, исходящее от этого непонятного Фроста. Его спина покрылась испариной, и здоровенный лесоруб понял, что он испуган до дрожи в коленях. Он боится сидящего с ним рядом у стойки бара соседа так, как за всю свою жизнь ничего не боялся. Сквозь возбужденный гомон зала он неожиданно услышал тяжелую гнетущую тишину, которая охватывала его со всех сторон, и тут неожиданная догадка молнией поразила его мозг. Он тихонько поставил недопитую кружку на столешницу, медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, слез со стула и неторопливой, слегка крадущейся походкой стал пробираться к выходу. И когда уже его рука схватилась за спасительную дверную ручку, гул голосов в зале неожиданно стих. Тишина достала его. Хэнк медленно развернулся лицом к мистеру Фросту, не замечая того, что все в зале застыло в самых причудливых позах. Вот бармен опрокинул бутылку виски в чей-то бокал, и струя обжигающей янтарной жидкости стекленеет в воздухе тугой упругой спиралью. Вот старина Боб, застывший с разинутым ртом, так и не донесший до него кусок жареного мяса, нелепо торчащего на вилке. А вон и Джексон-хитрюга покосился на кого-то маленькими хитрыми глазками, да так и замер, сжимая в руке новенькую десятидолларовую купюру, интересно, свою ли? Хэнк облизнул пересохшие губы и прохрипел: