И вспомнил он, что не было сил спорить и сомневаться. Захотелось зарыдать, но слёз уже не осталось, и вылилось это рыдание в жалкие затравленные всхлипывания.
Вспоминал он и путь свой до Салехарда. Известно было, что с постройки железного пути мало кто возвращался, что там – верная смерть, и стройка эта – изощрёный способ умерщвления тысяч и тысяч зэков, который мог прийти в голову только властью наделенному чудовищу.
Но ему уже не до возвращения было – его давно уже одолела какая-то запредельная усталость, и всё воспринималось, как будто бы со стороны, чрез пелену, сквозь которую с трудом проникал до сознания смысл происходящего.
Став не единожды невольным свидетелем бесхитростных сцен омерзительно-циничного быта подонков общества, он всякий раз думал про себя, что в юности, когда строил из себя уставшего от жизни циника, ему бы и в голову не могло прийти, до каких пределов может быть циничной жизнь в действительности.
И вновь, и вновь он возвращался в памяти к тем глупым надеждам и мыслям о каком-то его великом предназначении, о жене Лизаньке, с которой решились-таки в одну из тяжёлых годин завести ребёнка, о том, какими наивными были все эти мечты, что всё ещё наладится. У кого-то, может быть, и наладилось. Нет, даже понятно, у кого наладилось – у режима людоедского, сменившего предыдущий режим кровопийц, а вот у подданных режима этого – сомнительно.
«Всё напрасно! Всё впустую!» – Последние полчаса не выходило из головы. Так он и лежал, пока не наступило условное утро, когда надсмотрщик пинками и матом будил строителей «Великой северной магистрали». Условным такое утро можно назвать, поскольку близ полярного круга и за ним – либо день либо ночь, без деления на утро и вечер, выдуманное обитателями более южных широт. Сейчас была зима, то есть ночь длиною почти полгода.
И вот в один из условных дней этой ночи землянка, в которой не спал, не в силах совладать со своими мыслями, Денис Иванович, готовилась к очередному трудодню. Глухая ругань, возня и беспрерывный тяжёлый кашель сопровождали сборы. По пути к насыпи, где по разнарядке предстояло выложить в сегодняшний день триста метров одноколейки, Денис Иванович невольно отставал от отряда, и без того передвигавшегося с черепашьей скоростью, но был неизменно подгоняем увесистым ударом приклада в спину.
Излишне говорить об отношении к политическим со стороны воров и убийц; недалеко в своей любви от них ушли и надзиратели, поэтому нетрудно было представить готовность их к жестокой расправе при наличии к ней повода. Об этом знал и Денис Иванович, но всё же надеялся, что его отлавливать и возвращать в лагерь не станут.
На это он уповал в своём последнем выборе, решив для себя живым не даваться, поскольку знал, что ждёт его, попадись он живым в руки надзирателей – в лучшем случае заставят раздеться догола при минус тридцати да с хорошим ветром и обольют водой, обрекая на смерть от холода, а в худшем… Об этом не хотелось даже думать – он был слишком хорошо наслышан обо всех способах умерщвления обитателей лагерей, обязанных возникновением своим бурной фантазии садистов по призванию.