Гаргантюа и Пантагрюэль

ГЛАВА XXVI. Панург советуется с братом Жаном

В этой главе идет сначала перечисление эпитетов к слову, couillon», не совсем приличное, – по большей части в рифму. Затем Панург обращается к монаху с вопросом: следует ли ему жениться?

Брат Жан весело отвечал ему:

– Женись, черт тебя побери, женись и звони во все колокола – я говорю – женись как можно скорее. Боже милостивый, до коих же пор еще ты будешь откладывать? Разве ты не знаешь, что приближается Конец мира? – Сегодня мы ближе к нему, чем третьего дня, на двести с половиной туазов. Антихрист уже народился, как мне говорили. Правда что он пока только царапает свою кормилицу и нянюшек и никаких чудес еще не показывает, потому что он еще мал. Ибо написано: «Crescite. Nos qui vivimus, multiplicamini»^[221].

«Так стоит в молитвеннике: «Пока еще мешок с зерном стоит всего три су, а боченок с вином шесть франков».

«Ты хочешь до самого судного дня воздерживаться, dum venerit judicare»^[222].

– У тебя здоровый и ясный ум, брат Жан, – сказал Панург, – и говоришь ты дельно. Как раз об этом Леандр Абидосский из Азии, переплывая Геллеспонт, чтобы свидеться со своею подругой Геро из Сеста в Европе, умолял Нептуна и прочих морских богов:

 
Только б путь туда мой был благоприятным, —
Потонуть не страшно на пути обратном.
 

«Ему вовсе не хотелось умереть, не испробовав сладостей любви! Я решил отныне во всем своем Сальмигондене ввести такой обычай: перед тем как казнить по суду преступника, ему будут позволять день или два до казни провести так, чтобы в семенных каналах ничего не осталось. Драгоценная вещь, семя, не должно терять безрассудно. Может случиться, он даст потомство, и умрет без сожаления, оставив человека за человека».

ГЛАВА XXVII. Как брат Жан дает веселые советы Панургу

– Клянусь святым Ригоме, – сказал брат Жан, – я тебе, мой милый друг, не посоветую того, чего бы сам не сделал, будучи на твоем месте. А только имей в виду, чтобы твои удары были связны и непрерывны. Если ты сделаешь перерыв, ты погиб, бедняга. С тобой случится то же, что бывает с кормилицами. Они теряют молоко, когда перестают кормить. И ты потеряешь свое молоко, если ежедневно не будешь упражняться. Предупреждаю тебя, друг мой, об этом. Я видел – со многими случалось, что они не могли, когда хотели, потому что не делали, когда могли. Так и привилегии человеческие теряются, говорят ученые, когда ими не пользуются. Потому, сынок, смотри, всегда заставляй работать этих троглодитов. Отдай приказ, чтобы они не смели жить как дворяне на доходы и ничего не делая.

– Ну да, – отвечал Панург, – я верю тебе, брат Жан. Ты идешь прямо к делу. Ты, без всяких исключений и обиняков, избавил меня сразу от всех опасений, которые меня пугали. Пусть и тебе небо пошлет всегда во всем такую же твердость. Итак, по твоему слову, я женюсь. Ошибки не будет. А если у меня будут хорошенькие камеристки, то тогда ты приедешь ко мне – станешь покровителем сестринской общины. Вот по первой части твоей речи…

– Послушай теперь, – сказал брат Жан, – оракула варенских колоколов; что говорят они?

– Я их слышу, – отвечал Панург. – Их звуки, клянусь, как пить хочу, – по-моему, куда более пророческие, чем звук котлов Юпитера Додонского! Слушай: «Же-нись, же-нись, же-ни, же-ни! Если женишься, женишься, женишься, – чудно будет, чудно будет, чудно будет… женись, женись!» Уверяю тебя, я женюсь. Все стихии зовут меня к этому. Слово это да будет тверже бронзовой стены!

«А что касается второго пункта твоей речи, – ты, кажется, сомневаешься и даже не веришь в мою способность к деторождению, – как будто я с богом садовников не очень дружен. Умоляю тебя, сделай милость, поверь, что я с ним на самой приятельской ноге, и он мне послушен, благосклонен, внимателен и покорен во всем и всюду. Стоит только отпустить поводья, то есть шнурки, показать ему добычу и сказать: начинай, товарищ!

«И будь моя будущая жена такой же охотницей до утех Эрота, как некогда Мессалина или маркиза Уинчестер из Англии, – я прошу тебя верить, – я буду еще богаче в удовлетворении ее. Я превосходно знаю слова Соломоновых притчей, – а ведь он был ученый знаток в этом деле. После него Аристотель объявил, что женщина по натуре ненасытна. Но я хочу, чтобы знали, что я в этом деле столь же неутомим! Пожалуйста, не ссылайся на пример разных баснословных удальцов в роде Геркулеса, Прокла или Магомета, который в своем «Алькоране» хвастается, что по мужской силе он один равнялся шестидесяти гребцам. Врал, мошенник! И не ссылайтесь мне на столь прославленного Теофрастом, Плинием и Атенеем индийца, который с помощью какой-то травы будто бы мог это делать в день раз семьдесят и более. Не верю этому, число подложно. Прошу и тебя не верить. Но прошу тебя верить (это истинная правда!), что мой священный Итифалл – первый, в мире первый! Слушай ты, дружище! Видел ли ты когда-нибудь рясу монаха из Кастра? Когда ее вносили в какой-нибудь дом, – на виду ли у всех, или так, чтобы никто не видал, – тотчас же в силу ее ужасных свойств все жильцы дома, люди и звери, мужчины и женщины, крысы и кошки – приходили в неистовство! Клянусь тебе, что и в моем гульфике есть энергия еще более чрезвычайная. Не стану тебе рассказывать ни о доме, ни о хижине, ни о церкви, ни о рынке, – приведу лишь один случай. Сажусь я однажды среди зрителей на представлении страстей господних в Сен-Мэксене, и вдруг – благодаря таинственному свойству моего гульфика – все актеры и зрители воспылали такой страстностью, что не осталось ни одного из ангелов, людей, чертей и дьяволиц, кто бы не взбесился! Суфлер бросил свою тетрадку. Актер, игравший святого Михаила, удрал с неба; черти выбежали из ада и унесли с собой в ад всех женщин. Сам Люцифер сорвался с цепи. Словом, видя эту суматоху, я убежал, по примеру Катона-Цензора, который, чувствуя, что из-за его присутствия как-то не ладится праздник богини Флоры, ушел и не стал больше на нем присутствовать.

ГЛАВА XXVIII. Брат Жан успокаивает Панурга в его сомнениях по поводу рогов

– Я тебя понимаю, – сказал брат Жан, – но время все стирает. Нет такого мрамора или порфира, у которых не было бы своей старости и упадка. Если ты сейчас еще не стар, то пройдет несколько лет, и я услышу от тебя признание, что порох в пороховнице начинает иссякать. Я уже вижу, как волосы седеют на твоей голове. Твоя борода с седыми, и белыми, и черными, и бурыми волосами похожа на географическую карту.

«Посмотри: вот Азия, вот Тигр и Евфрат. Вот Африка. Вот Лунная гора. А видишь Нильские болота? С этой стороны Европа. А видишь Тэлем? Вот этот белый пучок – Гиперборейские горы. Как пить дать, дружок, когда снег лежит на горах – я хочу сказать: на голове и на подбородке, – то и в долине гульфика не особенно тепло».

– Ах ты, глупая голова, – отвечал Панург, – ты не знаешь самых общих мест! Когда снег лежит в горах, то в долинах и гром и молния, град, буря и все черти. Хочешь видеть это на самом деле? Поезжай в Швейцарию, погляди на озеро Вундерберлих, в четырех милях от Берна, по направлению к Сиону. Ты упрекаешь меня седеющими волосами, а не принимаешь во внимание природы лука-порея, у которого головка белая, а хвост зеленый, прямой и крепкий. Правда, я замечаю в себе некоторые признаки старости, я говорю – зеленой старости, не говори об этом никому: пусть это останется секретом между нами. Дело в том, что вино мне по вкусу только самое лучшее, чего не было прежде; больше, чем обыкновенно, я боюсь плохого вина. Это знак, что дело идет к закату, и что полдень прошел.

«Но что из того? Собутыльник я все-таки хороший, такой же, если не лучше, чем прежде. Этого я не боюсь, черт возьми! Не то меня печалит. Я боюсь, что во время долгого отсутствия нашего короля Пантагрюэля, которого я должен сопровождать, пойди он хоть ко всем чертям, – что в это время жена сделает меня рогатым. Вот решительное слово, потому что все, кому я говорил об этом, – пугают меня этим и утверждают, что так мне предназначено небесами».

– Не всякий бывает рогоносцем, кто им хочет быть, – ответил брат Жан. – Если ты рогоносец, ergo жена твоя красива; ergo она будет хорошо относиться к тебе; ergo у тебя будет много друзей; ergo ты спасен. Это все монашеская логика. Тебе же лучше будет, греховодник. Никогда не было тебе так удобно. Ущерба никакого, прибыли много. Если так тебе предназначено, можешь ли ты этому помешать?

Далее следует, как и в главе XXVI, три столбца эпитетов к слову, couillon».

«Дружище Панург, раз тебе так предназначено судьбой, – неужели ты хочешь повернуть вспять планеты, переместить все небесные сферы? Предположить ошибки в движущих силах судьбы? Распустить клубки Парк^[223]? Ах ты, глупый, ты поступил бы хуже гигантов. Вот что, милый! Предпочел бы ты быть ревнивым без причины, или быть рогатым, не зная об этом?»

– Я бы, – отвечал Панург, – не хотел быть ни тем ни другим. Но раз меня предупредили, я уж наведу поруку, – или в мире не хватит палок. Ей-богу, брат Жан, – лучше будет мне вовсе не жениться! Послушай, что мне говорят ближайшие колокола сейчас: «Не же-нись, не же-нись, не, не, не же-нись! А же-нишь-ся, а же-нишь-ся, то рас-ка-ешь-ся и рога носить соби-раешься!» Господи милостивый, я начинаю злиться. Вы, мозги рясофорные, неужели вы не знаете никакого средства против этого? Неужели природа так устроила людей, что женатый человек не может прожить на свете, не упав в пропасть и не подвергаясь опасности стать рогоносцем?

– Я хочу, – сказал брат Жан, – научить тебя такому средству, благодаря которому жена не сделает тебя рогатым без твоего ведома и согласия.

– Прошу тебя, – сказал Панург, – пожалуйста. Говори, мой друг.

– Возьми перстень Ганса Карвэля, – сказал брат Жан, – великого ювелира короля мелиндского^[224]. Ганс был человек ученый, знающий, работящий, порядочный, рассудительный, умный, добродушный, милостивый, милосердный, – настоящий философ. К тому же веселый, хороший товарищ и весельчак, каких мало; с толстым животом и трясущейся головой, несколько неуклюжий.

«Под старость он женился на дочери судьи Конкордата, девушке молодой, красивой, любезной, обходительной, но чересчур благосклонной к соседям и слугам. Поэтому не прошло и нескольких недель, как он стал ревнив, как тигр, и стал подозревать, что она с другими упражняется в любви. Чтобы устранить это, он стал рассказывать ей всякие истории о дурных последствиях прелюбодеяния, читал ей повести о честных женах, проповедовал целомудрие, подарил ей книгу, восхваляющую супружескую верность и сильно поносящую развратных жен; и кроме того подарил ей прекрасное ожерелье из восточных сапфиров.

«Тем не менее он видел, что она так свободна и ласкова с соседями, что ревность его все возрастала. Однажды ночью, лежа рядом с ней и мучаясь ревностью, он заснул и увидел сон, будто разговаривает с дьяволом и рассказывает ему о своих горестях. Черт его утешал и надел ему на второй палец кольцо, сказав:

Дарю тебе это кольцо; пока оно у тебя будет на пальце, – жена твоя никогда не соединится плотски с другим без твоего ведома и согласия.

«– Большое спасибо, господин дьявол, – сказал Ганс Карвэль. – Я отрекусь от Магомета, если когда-нибудь у меня снимут его с пальца.

«Дьявол исчез. Ганс Карвэль, радостный, проснулся и увидел, что палец его…

«Разве это не верное средство? Так вот и сделай по этому примеру, – и всегда носи кольцо жены на пальце»…

Тут кончился и их разговор и их путь.

ГЛАВА XXIX. Как Пантагрюэль, по случаю затруднений Панурга, устроил собрание с участием богослова, лекаря, законника и философа

Прибыв во дворец, они рассказали Пантагрюэлю свой разговор во время путешествия и показали ему написанное Раминагробисом.

Пантагрюэль, перечитав два раза, сказал:

– Ни один ответ мне так еще не нравился. В общем он означает, что всякий, кто вступает в брак, должен сам быть судьею в этом деле и спрашивать совета лишь у самого себя. Таково же всегда было и мое мнение, и в первый же раз, как вы у меня его спросили, я сказал то же самое. Мне помнится, вы про себя только посмеялись: самолюбие и себялюбие вас обманывают! Поступим иначе. Вот что! Мы сами и всё, что в нас есть, состоит из трех вещей: души, тела и имущества. Соответственно этому три рода людей в наши дни приставлены пещись о каждом из трех наших благ. Богословы пекутся о нашей душе, лекаря – о теле, юристы – о нашем имуществе. Я того мнения, чтобы позвать в воскресенье к обеду богослова, врача и юриста. Вместе с ними мы и побеседуем о ваших затруднениях.

– Клянусь святым Пико, – ответил Панург, – ничего хорошего не выйдет, наперед вижу. В этом мире все шиворот-навыворот. Мы поручаем охрану наших душ богословам, которые по большей части – еретики; тела вручаем лекарям, которые ненавидят лекарства и никогда их не принимают; имущество наше мы поручаем адвокатам, которые друг с другом никогда не ведут процессов.

– Вы говорите, как настоящий царедворец, – сказал Пантагрюэль. – Но первое ваше утверждение я отрицаю: главное занятие, и даже единственное, у добрых богословов состоит как раз в том, чтобы словами, делами и писаниями искоренять заблуждения и ереси (поскольку они заразительны) и насаждать глубоко в человеческих сердцах истинную и живую католическую веру.

«Второй пункт я одобряю. Хорошие врачи, действительно, относительно себя стараются принимать все предупреждающие, и предохранительные меры, так что не нуждаются в терапевтике и в пользовании медикаментами.

«Уступаю вам в третьем вашем утверждении: хорошие адвокаты так отвлечены покровительством и защитой чужих прав, что у них нет времени и досуга уделять внимание собственным интересам.

«Итак, в ближайшее воскресенье у нас будут: в качестве богослова – отец Гиппофадей; в качестве врача – магистр Рондибилис; в качестве юриста – друг наш Бридуа.

«Еще, по-моему, надо соблюдать пифагорейское число «четыре», и четвертым мы пригласим верного нашего друга, философа Трульогана, имея в виду, что такой замечательный философ, как этот Трульоган, сумеет дать положительный ответ на всякий сомнительный случай. Карпалим, отдайте приказ пригласить всех четверых в ближайшее воскресенье к обеду!»

– Я думаю, – сказал Эпистемон, – что вы не могли бы сделать лучшего выбора среди всех наших соотечественников! Говорю это не только относительно совершенства каждого из них в своем деле, – об этом и спора быть не может, – но и потому, что Рондибилис сейчас женат, а прежде не был; что Гиппофадей – и не был и не женат; что Бридуа был женат, а сейчас нет; что Трульоган и был женат и сейчас женат.

«Я облегчу Карпалиму труд – приглашу Бридуа, если желаете; он мой старый знакомый, и мне как раз надо поговорить с ним по поводу дел и успехов его честного и ученого сына, который в Тулузе слушает лекции ученейшего и достойнейшего Буассонэ.»

– Хорошо, – сказал Пантагрюэль, – делайте, как хотите. Заметьте кстати, не могу ли я что-нибудь сделать для его сына и для самого достойного г-на Буассонэ, которого я люблю и уважаю, как одного из наиболее выдающихся представителей своей профессии. Я сделал бы это от доброго сердца.

ГЛАВА XXX. Как богослов Гиппофадей дает советы Панургу по поводу вступления в брак

В следующее воскресенье обед еще не был готов, как появились все приглашенные – за исключением Бридуа, наместника Фонсбетона. За вторым блюдом Панург с глубоким поклоном сказал:

– Господа, весь вопрос в одном слове: должен я жениться или нет? Если вы мне не разрешите моих сомнений, я буду считать этот вопрос неразрешимым – как знаменитые вопросы Петра Альяко^[225]. Ибо вы, господа, – люди избранные из избранных каждый в своей профессии.

На слова Панурга и поклон присутствующих отец Гиппофадей ответил с невероятным смирением:

– Друг мой, вы просите у нас совета. Но прежде всего надо чтобы вы сами себе посоветовали. Скажите, сильно вас беспокоят позывы плоти вашей?

– Очень сильно, – отвечал Панург, – не прогневайтесь, отец.

– Ничего, – сказал Гиппофадей. – А имеете ли вы при такой неприятности особый дар и милость воздержания?

– Клянусь, что нет, – отвечал Панург.

– Ну, так женитесь, друг мой, – сказал Гиппофадей. – Несравненно лучше жениться, чем гореть в огне похоти.

– Вот это любезно сказано, – закричал Панург, – без всяких блужданий вокруг и около. Большое спасибо, отец наш! Я женюсь теперь без колебания и очень скоро. Приглашаю вас на свадьбу. Фу ты, курица с яйцом, попируем мы на славу! Вы получите от меня ливрею, и мы поедим гуся, черт возьми, которого жена моя не зажарит^[226]. Еще я вас попрошу открыть бал – провести девиц в первом танце, если вам будет угодно оказать мне подобную высокую честь. Остается разрешить теперь одно только маленькое сомненьице, самое пустяшное. Буду я рогат?

– Никак нет, друг мой, – отвечал Гиппофадей, – если богу будет угодно.

– Помоги нам милость божья, – закричал Панург. – Куда вы отсылаете меня, люди добрые? К условным предложениям, которые в диалектике приводят к противоречиям и невозможностям. Если бы мой осел летал, у моего осла были бы крылья. Если богу будет угодно, я не буду рогат; я буду рогат, если богу будет угодно. О, если бы еще было условие, с которым бы я мог бороться, я бы не отчаивался! Но ведь вы меня отсылаете в частный совет господа, в комнату его маленьких удовольствий. Как вы найдете дорогу туда, господа французы? Отец наш, я думаю, что вам лучше не приезжать ко мне на свадьбу. От шума и суеты гостей на свадьбе треснет ваша голова. Вы любите покой, молчание и уединение. Вы, я думаю, не приедете. И, потом, танцуете вы довольно плохо и, открывая бал, осрамитесь. Я вам пришлю чего-нибудь вкусного в вашу комнату, и свадебную ливрею тоже. И вы выпьете за нас, если вам будет угодно.

– Друг мой, – сказал Гиппофадей, – не толкуйте моих слов в дурную сторону, прошу вас. Когда я сказал вам: если богу будет угодно, – разве я вас обидел чем-нибудь? Разве я дурно сказал? Разве это условие кощунственное или позорное? Не значит ли это, что я почитаю господа, создателя, покровителя и защитника нашего? Не признал ли я этим его единственным подателем всякого блага? Не значит ли это, что мы все зависим от его благости? Без него ничего не может ни быть, ни иметь значения, ни силы, – если его святая благодать на нас не прольется. Не значит ли это – все наши начинания подчинять каноническому исключению и все наши предположения подчинять тому, что будет предуказано его святой волей как на небе, так и на земле? Не значит ли это – подлинно прославлять благословенное имя его? Друг мой, вы не будете рогоносцем, если будет угодно богу. Чтобы узнать, как ему будет угодно, не следует приходить в отчаяние, как от чего-то сокровенного, и, чтобы узнать это, вовсе не надо советоваться с его личным советом и совершать путешествие в комнату его пресвятейших наслаждений. Господь оказал нам благодеяние, открыв, возвестив, объявив и обнаружив волю в священной библии. Там вы найдете, что вы никогда не будете рогоносцем, то есть что жена ваша никогда не будет развратничать, если вы ее возьмете из порядочной семьи, если она будет воспитана в добродетели и честных правилах, будет посещать только общество людей нравственных, будет любить и бояться бога и стремиться угодить ему верой и соблюдением святых его заповедей, опасаясь оскорбить его и потерять его милость недостатком веры и нарушением божественного его закона, в котором строжайше запрещается прелюбодеяние и предписывается женщине прилепляться единственно к мужу своему, – любить его и служить ему единственно после бога.

«Дабы укрепить ее в законе божием, вы, с вашей стороны, будете поддерживать ее в супружеской дружбе, сами пребывать в целомудрии, показывая ей добрый пример, жить стыдливо, чисто и добродетельно в браке, – так, как вы хотите, чтобы она жила: ибо, подобно тому как называют прекрасным и совершенным не такое зеркало, которое украшено позолотой и драгоценными камнями, но такое, которое верно отражает предметы, – так и женщина – не та больше достойна уважения, которая богаче, красивее, изящнее, знатнее, но та, которая старается вести себя богобоязненно и угождать своему мужу.

«Взгляните на небо, – луна заимствует свой свет не от Меркурия, не от Юпитера, не от Марса и не от какой другой планеты или звезды небесной; она получает его лишь от солнца, супруга своего, и получает его не больше, чем оно дает ей, сообразно своему наитию и своим видам.

«Так же и вы будете для вашей жены примером и образцом добродетелей и чести, постоянно моля господа о милости и покровительстве».

– Итак, вы хотите, – сказал Панург, крутя усы, – хотите, чтобы я женился на описанной Соломоном мудрой жене. Но ведь ее, без всякого сомнения, давно нет в живых. Я ее, насколько мне известно, никогда не видал, прости меня господи! Во всяком случае – большое спасибо. Скушайте этот марципанный пряник: он помогает пищеварению. Потом выпейте чашку этого белого вина: оно полезно для желудка. Будем продолжать.