Гаргантюа и Пантагрюэль

ГЛАВА II. Как Панургу был пожалован замок Сальмигонден в Дипсодии, и как он поедал там свой хлеб на корню

Данным правительству всей Дипсодии указом Пантагрюэль назначил Панургу во владение замок Сальмигонден, дававший 6 789 106 789 реалов^[172] ежегодного верного дохода, не считая неопределенной прибыли от жуков и улиток, которая, в зависимости от хорошего или плохого года, колебалась между 2 435 768 и 2 435 769 длинношерстых баранов^[173]. Иногда же доход повышался до 1 234 554 321 серафов^[174], – когда добыча улиток и жуков была обильна. Однако это не каждый год.

И так хорошо и разумно управлял своим замком новый его владелец, что меньше чем в две недели он промотал и верный и неверный доход со своих владений вперед за три года. Собственно, не промотал, как вы могли бы подумать, на основание монастырей, созидание храмов, постройку учебных заведений и больниц, или бросанием сала собакам. Нет, он растратил свой капитал на тысячу маленьких угощений и веселых пиров, открытых для первого встречного: для весельчаков, молоденьких девочек и галльских милочек. Леса срубались, толстейшие деревья сжигались, чтобы продавать золу; деньги брались вперед, все покупалось дорого, а продавалось дешево, – словом, хлеб поедался на корню.

Пантагрюэль, извещенный об этом, нисколько не рассердился, не раздражился и не огорчился.

Я уже вам говорил – и повторяю еще раз, – что это был лучший из всех малых и великих человечков, когда-либо носивших шпагу. Он все принимал с хорошей стороны и всякий поступок истолковывал к лучшему. Он никогда не терзался, никогда не приходил в негодование. Не был бы он божественным светильником разума, если бы когда-нибудь огорчился или возволновался. Ибо все блага, которые покрывает небо и которые содержит земля, во всех измерениях – в высоту, в глубину, в длину и ширину, – не стоят того, чтобы волновать наши чувства и смущать наш разум.

Он только отозвал Панурга в сторону и мягко указал ему, что если он так хочет жить и не будет бережливее, то будет невозможно – или, по меньшей мере, очень трудно – сделать его когда-нибудь богатым.

– Богатым? Так ли я понял вашу мысль? Вы взяли на себя заботу сделать меня богатым на этом свете? Думайте о том, чтобы прожить весело, клянусь богом и добрыми людьми. А другой заботы и другого попечения в святое-святых небесного вашего мозга проникать не должно. Ясность его никогда да не затемняется тучками мелочных забот и раздражений. Пока вы будете жить весело, радостно и бодро, и я буду богат с избытком. Все кричат: хозяйство!.. хозяйство!.. Но кричит об этом тот, кто ничего в хозяйстве не понимает. У меня надо спросить совета. А относительно меня сейчас вы узнаете, что то, что мне ставят в порок, было только подражанием Парижскому университету и парламенту – местам, в которых находится истинный источник и живая идея пантеологии^[175] и всякой справедливости. И еретик тот, кто в этом сомневается и нетвердо в это верит. Так вот они в один день съедают своего епископа, или доход с епископата (что одно и то же) за целый год, а иной раз и за два, – именно в тот самый день, в который епископ вступает в должность. Он не может уклониться от этого, если не желает быть немедленно побитым камнями.

«Такой образ действий в духе четырех главных добродетелей:

«Благоразумия, потому что деньги берутся вперед. Ибо неизвестно, кто умрет, кто проживет. Кто знает, будет ли мир существовать еще три года? И даже если бы мир просуществовал и долее, то найдется ли столь безумный человек, который посмел бы обещать себе прожить три года?

 
Богами правит ли свободный человек?
И знает ли, когда скончает он свой век?^[176]
 

«Затем справедливости в отношении мены – я покупаю дорого (т.-е. в кредит), продаю дешево (т.-е. на чистые деньги). Что говорит Катон, в своем учении о хозяйстве, по этому поводу? Отцу семейства, – говорит он, – надо быть постоянным продавцом. Благодаря этому, невозможно ему в конце концов не разбогатеть, если только он, так сказать, не закроет лавочки.

«Справедливости в отношении распределения. Я даю возможность подкормиться хорошим (заметьте, хорошим!) и любезным товарищам, которых судьба, как Улисса, закинула на скалу голода без всяких средств к пропитанию; также милым (заметьте, милым!) и молоденьким француженкам (заметьте, молоденьким!), потому что, согласно мнению Гиппократа, молодежь трудно переносит голод, особенно если она живая, бойкая, стремительная, подвижная, ветреная молодежь.

А такие француженки с охотой и радостью доставляют удовольствие порядочным людям; они платонички и цицеронианки до того, что считают, что рождены на свет не только для себя самих, но что они составляют часть своего отечества, часть своих друзей.

«Акт третьей добродетели – силы – проявляется в том, что я срубаю толстые деревья, как второй Милон, и уничтожаю темные леса, убежища волков, вепрей и лисиц, убежища разбойников и убийц, мастерские фальшивомонетчиков, пристанища еретиков; выравниваю почву – и леса превращаются в открытые пустоши с прекрасным кустарником.

«Последняя добродетель – воздержания – проявляется в том, что я съедаю свой хлеб на корню, как отшельник, питающийся салатом и корешками; я освобождаю себя от чувственных стремлений и таким образом сберегаю пищу для калек и убогих. Ведь таким путем я не трачусь на косцов, которым нужны денежки; на арендаторов, которые любят выпить вина, и без воды; на жнецов, которым подай пирога; на молотильщиков, которые, ссылаясь на авторитет Вергилия, обрывают в садах весь чеснок, лук и шарлотку; на мельников, порядочных мошенников, как известно; на булочников, что не лучше их. Что же, все это разве маленькие сбережения? Я уже не считаю убытков от полевых мышей, усушки хлеба в амбарах, съеденного крысами, долгоносиками и т. д.

«Из стеблей хлеба у вас выходит прекрасный зеленый соус, не отягощающий желудка и легко переваривающийся, от которого проясняется ваш мозг, жизненные силы возбуждаются, зрение становится лучше, возбуждается аппетит, укрепляется пульс, и языку щекотно, цвет лица свежеет, мускулы крепнут, кровь течет ровнее, диафрагма менее давит, печень освежается, селезенка расширяется, почкам становится легче, все члены тела делаются более гибкими, позвонки укрепляются, мочеточные проходы опустошаются, тоже и семенные. Желудок ваш хорошо варит, прекрасно очищается, изобилует ветрами; кровь выходит без затруднения: вы кашляете, плюете, вас рвет, вам зевается, сморкается, дышится, вдыхается, выдыхается и передыхается легко. Вы храпите, потеете, и еще тысячу других преимуществ представляет для вас пища такого рода»^[177].

– Я прекрасно понимаю, – сказал Пантагрюэль, – вы хотите сказать, что люди небольшого ума даже и не сумеют много истратить за короткий срок. Вы не первый, придерживающийся подобной ереси. Нерон был ее приверженцем, и он превыше всех людей ставил своего дядю Кая Калигулу, который в несколько дней, обладая удивительной изобретательностью, сумел растратить все наследственное имущество, оставленное ему Тиверием. Но вместо того, чтобы соблюдать установленные римлянами законы против роскоши, которыми строжайше запрещалось каждому гражданину тратить в год сумму, превышающую его годовой доход, – вместо этого вы совершили «протервию». Так называлась у римлян жертва, подобная пасхальному жертвенному агнцу у евреев, когда полагалось съедать все съедобное, а остатки бросать в огонь, ничего не оставляя на завтра. Я могу про вас справедливо сказать то же, что Катон про некоего Альбидия, который проел и промотал все, чем владел, и когда у него остался только один дом, он поджег его, чтобы сказать: «Consummatum est»^[178], так же, как впоследствии сказал святой Фома Аквинский, когда съел целую миногу.

ГЛАВА III. Как Панург восхвалял и должников и заимодавцев

– Но, – спросил Пантагрюэль, – когда же у вас больше не будет долгов?

– Это дело откладывается ad calendas graecas^[179], до того времени, когда весь свет будет доволен, и вы будете наследником после себя самого. Боже упаси выйти из долгов! Тогда я не найду никого, кто бы дал мне взаймы хоть один денье. Кто с вечера не положит дрожжей, у того утром тесто не поднимется. Если вы постоянно у кого-нибудь в долгу, – ваш кредитор неустанно будет молить господа о ниспослании вам хорошей, долгой и счастливой жизни; из боязни потерять свой долг, он всегда и во всяком обществе будет говорить о вас только хорошее и подыскивать вам новых кредиторов, чтобы вы могли через них сделать оборот и чтобы вы, так сказать, чужой землей засыпали его ямы.

«Когда, в былое время, в Галлии, по закону друидов, на похоронах хозяев сжигались живьем все их рабы и слуги, – разве последние не боялись, что их хозяева и господа умрут? Ибо им самим нужно было умирать вместе с ними. И разве не молились они непрестанно Меркурию и Дису, отцу золота, о сохранении их господ в добром здравии? Не старались ли изо всех сил беречь своих хозяев и им служить? Ведь до их смерти могли жить и они.

«Так вот, поверьте, и ваши кредиторы будут горячо молить бога о продлении вам жизни и будут бояться вашей смерти, поскольку они любят рукава больше самой руки, а деньги больше жизни.

«Пример – ландерусские ростовщики, которые чуть не повесились, узнав, что хлеб и вино падают в цене и что вновь наступает хорошая погода».

Так как Пантагрюэль ничего не отвечал, Панург продолжал говорить:

– И то сказать, как подумать хорошенько, вы меня ставите в неловкое положение, попрекая долгами да кредиторами. Клянусь, именно только в этом отношении я считаю себя святым, почтенным и грозным человеком: вопреки мнению философов (которые утверждают, что из ничего не сделать ничего), я, ничего не имея, никакой первичной материи, стал творцом и создателем. Я создал! Что создал? Столько добрых и прекрасных кредиторов.

«Кредиторы (буду настаивать на этом вплоть до костра исключительно) суть прекрасные и добрые создания. Кто не дает в долг, тот – уродливая и злая тварь, адское порождение великого мерзавца дьявола.

«И я сделал. Что сделал? Долги. О редкая, антикварная вещь! Я сделал долгов больше, чем число слогов, получающееся в результате сочетаний всех гласных со всеми согласными, – число, высчитанное некогда благородным Ксенократом. Если вы по количеству кредиторов будете оценивать достоинство должников, вы не сделаете ошибки в практической арифметике.

«Думаете ли вы, как мне приятно видеть каждое утро вокруг себя моих заимодавцев, столь смиренных, услужливых, рассыпающихся в реверансах? А когда я замечаю, что стоит мне взглянуть на одного из них поласковее, или угостить получше, чем других, – плут уже воображает, что его получка будет первой, что его срок наступит раньше других, – вижу, что моя улыбка считается чистыми деньгами. Тогда мне представляется, что я играю роль божества в сомюрской мистерии, окруженного ангелами и херувимами. Это мои клиенты, мои паразиты, мои поздравители, мои постоянные хвалители. И я в самом деле думаю, что из долгов построена описанная Гезиодом Гора Геройской Доблести, на которой мне принадлежит диплом первой степени, к которому все человечество, по-видимому, влечется и стремится, но которого, из-за трудностей пути, достигают лишь немногие, как это видно из того, что весь свет охвачен пылким желанием и острым аппетитом делать долги и новых кредиторов. Однако не всякий бывает должником, кто им хочет быть; и может делать кредиторов не всякий, кто хочет.

«И вы хотите меня лишить этого высшего благополучия? Вы меня спрашиваете, когда я выйду из долгов?

«Гораздо хуже – призываю в свидетели святого Баболена – если бы я всю свою жизнь не считал долгов связующим звеном между землей и небом, единственной поддержкой рода человеческого, без которой люди скоро бы погибли: долги – та самая великая мировая душа, которая, по утверждению академиков, живит все. Что это именно так, – представьте себе ясно в уме идею и форму некоего мира (возьмите, если вам угодно, хоть тридцатый мир, воображаемый философом Митродором), в котором не было бы ни должников, ни заимодавцев. Мир без долгов! В таком мире не может быть никакого правильного течения светил небесных. Все будет в полном беспорядке. Юпитер, не считая себя должником Сатурна, лишит его орбиты и, внеся путаницу во все умы, перепутает все отношения между богами, небесами, демонами, гениями, героями, дьяволами, землями, морями и стихиями. Сатурн соединится с Марсом, и они приведут весь этот мир в сотрясение. Меркурий не пожелает служить другим и не будет больше их Камиллом, как его называют на этрусском языке: ведь он не будет их должником. Не будет почитаема Венера, так как она не будет ничего одолжать.

«Луна останется кровавой и темной. С какой стати солнце будет давать ей свой свет? К этому его ничто не будет обязывать. Солнце не будет светить на землю; небесные светила не будут оказывать доброго влияния, потому что земля перестанет, в свою очередь, питать их своими испарениями и выделениями, которыми, как говорил Гераклит, доказывали стоики, и утверждал Цицерон, питаются звезды. Между стихиями прекратится соответствие, обмен и взаимное превращение, потому что ни одна из стихий не станет считать себя обязанной другой, – ведь та ничего ей не одолжила. Земля не будет производить воды, вода не будет обращаться в воздух, воздух – в огонь, а огонь перестанет согревать землю. Земля будет производить только чудовищ: титанов, гигантов, алоидов. Дождь не будет дождить, свет – светить, ветер – веять; не будет ни лета ни осени. Люцифер освободится от оков и, выйдя из адских глубин вместе с фуриями, эринниями и рогатыми бесами, захочет изгнать с небес всех богов как великих, так и малых народов. На этом свете, где никто никому не будет одолжать, останется только свинство; интриги, похуже происков ректора Парижского университета; чертовщина более путанная, чем игрища в Дуэ. Люди перестанут помогать друг другу; тщетно будет кто-нибудь взывать о помощи при пожаре, при наводнении, при убийстве: никто не придет помочь ему. А почему? Он ничего никому не одолжил, и никто ему ничего не должен. Никому нет дела до его пожара, до его кораблекрушения, до его разорения, смерти. Ведь он ничем не ссужал, и поэтому и ему никто ничего не ссудит.

«Словом, из такого мира будут изгнаны вера, надежда и любовь. А ведь люди рождены, чтобы помогать себе подобным. Их место займут недоверие, презрение, злопамятство, вместе с тучей всяких других зол, несчастий и проклятий. Вы подумаете, что Пандора вылила свою бутылку. Люди станут волками людям, и вурдалаками, и упырями, как были Ликаон, Беллерофон, Навуходоносор: разбойниками, убийцами, отравителями, злодеями, злоумышленниками, недоброжелателями, ненавистниками; каждый против всех, как Измаил, Метабус, Тимон Афинский, прозванный по этой причине «мизантропом». Так что для природы было бы легче кормить рыб в воздухе, пасти оленей на дне океана, чем переносить такой сброд, который ничего не дает в долг. Клянусь, что я его ненавижу.

«Если же вы, по подобию этого жалкого и плачевного мира, в котором не дают в долг, представите себе другой «малый мир», то есть человека, – вы найдете там тоже ужасную сумятицу. Голова откажется ссужать дарение своих глаз, чтобы двигать ноги и руки; ноги не удостоят носить голову, руки перестанут для нее работать. Сердце восстанет против того чтобы биться ради пульсации остальных органов, и перестанет одолжать свое биение для них. Легкие откажутся снабжать сердце воздухом печень – посылать ему кровь для поддержки. Мочевой пузырь не захочет быть должником почек, и моча перестанет течь. Мозг, созерцая такой неестественный порядок вещей, предастся грезам и перестанет сообщать чувствительность нервам, движения – мускулам.

«Вообще в этом расстроенном мире, где ничего не должают и ничего не дают взаймы, вы увидите возмущение более опасное, чем то, которое изобразил в своей басне Эзоп.

«Без сомнения, такой мир погибнет; и не только погибнет, но гибель его последует вскоре, хотя бы это был сам Эскулап^[180]. Тело сразу сгниет, а душа в негодовании отправится ко всем чертям, вслед за моими деньгами».

ГЛАВА IV. Продолжение речи Панурга в похвалу заимодавцам и должникам

– Наоборот, представьте себе другой мир, в котором каждый дает взаймы, каждый берет в долг: все – должники, и все – заимодавцы. О, какая будет гармония среди правильного движения небесных сфер! Мне кажется, я слышу эту музыку сфер так же явственно, как некогда Платон.

«Какое сочувствие между стихиями! О, как природа будет утешаться своими делами и произведениями!

«Церера – тучная злаками, Вакх – винами, Флора – цветами, Помона – плодами! И Юнона – ясная, здоровая, веселая.

«Я теряюсь при созерцании этого!

«Между людьми – мир, любовь, взаимная склонность, верность, покой, пиры, праздники, радость, веселье, золото, серебро, мелкая монета, цепочки, кольца, товары – все будет переходить из рук в руки. Никаких процессов, войн, споров. Не станет ростовщиков, скупердяев, скряг.

«Боже истинный! Не наступит ли тогда золотой век, царство Сатурна, воплощенная идея олимпийских стран, где исчезают все добродетели, и одна любовь к ближнему царствует, правит, повелевает и торжествует? Все будут добры, прекрасны, справедливы! О счастливый мир! О счастливые жители этого счастливого мира! Вы трижды, четырежды блаженны!

«И мне кажется, что я уже там. Истинно, истинно клянусь вам, что если бы в этом мире имелся свой папа с сонмом кардиналов и в сообществе со своей святой коллегией, то через немного лет вы бы увидали в нем больше святых, и при этом более чудотворных, больше проповедей, обетов, посохов и свечей, чем сейчас во всех девяти епископатах Бретани, за исключением только Сент-Ива.

«Прошу вас принять во внимание, что благородный Пателэн, желая обоготворить и путем божественных восхвалений вознести до третьего неба отца Гильома Жуссома, ничего о нем не сказал другого, кроме того, что:

 
…он ссужал
Товаром всех, кто только ни желал.
 

«О, какое прекрасное слово!

«И вот по такому образцу вообразите и наш микрокосм, – все члены которого занимают, одолжают и должают, – то есть в его естественном состоянии. Ибо природа создала человека исключительно для того, чтобы давать и брать взаймы.

«Сама гармония небес не будет гармоничнее его благоустройства.

«Намерением основателя сего микрокосма было поддерживать душу, вложенную им туда в качестве гостьи, и жизнь. Жизнь состоит из крови: кровь – пребывание души; и поэтому единственный труд в этом мире – это непрестанно ковать кровь. В этой кузнице все органы исполняют свойственную им службу, и их иерархия такова, что один у другого беспрестанно занимает, один другому дает в долг. Материя и металлы, подходящие для превращения в кровь, даны природой: это хлеб и вино. Все виды пищи заключены в этих двух. Отсюда произошло готское слово: «компанейство». Чтобы найти, приготовить и сварить пищу, работают руки, шествуют ноги и носят всю эту машину, глаза же – ведут. Аппетит в устье желудка, посредством кисловатой желчи, проходящей в него из селезенки, напоминает нам о необходимости заправить его едой. Язык пробует, зубы жуют, желудок принимает, переваривает и извергает. Брыжеечные вены всасывают все хорошее и пригодное, – выделяют экскременты, которые выталкивающей силой изгоняются по специальным проходам. Питательные части идут в печень, которая снова преобразует их и делает из них кровь.

«Подумайте теперь о той радости, которой предаются эти служебные органы, когда они видят этот золотой ручей, благодаря которому они восстанавливаются.

«Не больше радость алхимиков, когда они после долгих трудов, стараний и трат видят, как металлы видоизменяются в их печах. Итак, каждый орган приготовляется и старается заново очистить и улучшить это сокровище. Почки с помощью своих вен извлекают из него ту жидкость, которую вы называете мочой, и через каналы спускают ее вниз. А внизу находится особый приемник, мочевой пузырь, который своевременно ее выделяет наружу.

«Селезенка извлекает из крови землистые части и желчь, которую вы называете черной кровью. Желчный пузырь извлекает излишнюю желчь. Потом кровь переносится в другую лабораторию, для еще более тонкой обработки – в самое сердце, которое диастолическими и систолическими движениями утончает и воспламеняет ее, так что в правом желудочке доводит ее до совершенства, а затем через вены рассылает ее по всем членам. Каждый орган тянет ее к себе и питается ею на свой лад: ноги, руки, глаза, все; теперь они становятся уже должниками, между тем как ранее были кредиторами. В левом же желудочке сердце делает кровь столь тонкой, что ее называют духовной и по артериям кровь рассылается по всем органам тела для того, чтобы согреть и проветрить другую, венозную кровь.

«Легкие не перестают освежать ее в своих дыхательных долях. В признательность за это благо, сердце отправляет к легким лучшую часть крови через артерию.

«И, наконец, в этой удивительной сети кровь становится до такой степени утонченной, что в ней образуются духовные силы, при посредстве которых она воображает, разговаривает, размышляет, решает, выбирает, делает умозаключения и вспоминает. Клянусь добродетелью, я тону, теряюсь и блуждаю, когда вхожу в глубокую бездну подобного мира, где так дают и берут в долг. Давать ссуду, верьте мне, нечто божественное, должать – геройская доблесть.

«Это еще не все. Этот мир, ссужающий, должающий и одолжающий так хорош, что, закончив круг своего питания, он уже начинает думать о ссуде тем, которые еще не родились, – и ссудою этою, если возможно, продолжить себя, умножить себя себе подобными, то есть детьми.

«Для этой цели каждый орган выделяет из самого ценного в своем питании некоторую часть и отсылает ее вниз. А там природа приготовила сосуды и удобные приехники, через которые длинными окольными и извилистыми путями кровь, опускаясь в детородные органы, принимает соответственную форму и отыскивает удобные места – у мужчин, а равно и ’ у женщин, – предназначенные для продолжения и сохранения рода человеческого. И все это делается взаимными ссудами и долгами: оттого-то и есть выражение: «брачный долг». Естественное наказание налагается на лиц, отказывающихся от этого долга: острая боль в теле, смятение в чувствах.

«А тому, кто не отказывается от этого долга, – тому награда: удовольствие, наслаждение и страсть».