Гаргантюа и Пантагрюэль

ГЛАВА XX. Рассказ Таумаста об учености и добродетелях Панурга

Тогда Таумаст встал и, сняв с головы шапочку, вежливо поблагодарил Панурга. Потом громким голосом сказал всему собранию:

– Милостивые государи, сейчас я могу кстати сказать евангельские слова: «Et ессе plus quam Salomon hic»^[163]. Вы имеете в своей среде несравненное сокровище: это – господин Пантагрюэль, молва о котором привлекла меня сюда из глубины Англии, чтобы побеседовать о неразрешимых проблемах магии, алхимии, каббалы, геомантии, астрологии и философии, занимавших мой ум. Но теперь я раздражен этой молвой, которая, кажется мне, завидует ему, ибо она не соответствует и тысячной доле того, что есть в действительности. Вы видели, как не он сам, но только его ученик вполне удовлетворил меня и даже сказал больше, чем я спрашивал, и сверх того открыл и даже разрешил мои другие невыразимые сомнения.

«Поэтому я могу заверить вас, что он разверз передо мной истинный кладезь и бездну энциклопедического знания, притом такого рода, что я никогда не думал найти человека, который был бы знаком с основными элементами этого знания – я разумею наш диспут посредством знаков без слов.

«Со временем я изложу в письменной форме все, о чем мы переговорили и что решили, дабы не думали, что это была нелепость, и все это я напечатаю, дабы каждый, подобно мне, мог вынести из этого учение.

«Поэтому вы можете судить, что мог бы сказать учитель, раз ученик его проявил такую доблесть, ибо «несть ученик больше учите своего».

«Итак, восхвалим господа! Я же смиренно благодарю вас за оказанную мне вами честь. Бог воздаст вам за это в жизни вечной!»

Подобным же образом поблагодарил все собрание и Пантагрюэль и, уходя, увел с собой Таумаста, пообедать вместе с ним, – и поверьте, пили они так, что пришлось распоясаться, – ибо в то время животы носили застегнутыми, как теперь воротники; пили до того, что стали заговариваться: «Откуда вы?»

Дева святая! Как хлопали пробки, как ходили бутылки, и каким трубным гласом они орали:

– А ну-ка, паж, тащи, откупоривай, наливай, черт тебя возьми, наливай!

Не было никого, кто бы выпил меньше, чем двадцать пять – тридцать бочек. Пили они «sicut terra sine aqua»^[164]; потому что было жарко, и кроме того их мучила жажда.

Что же касается объяснения положений, выставленных Таумастом, и значения жестов, употребленных ими на диспуте, – я бы вам объяснил их на основании собственных их показаний.

Но мне сказали, что Таумаст напечатал об этом в Лондоне целую большую книгу, в которой изложено все без всяких пропусков; поэтому я пока воздержусь от этого.

ГЛАВА XXI. Как Панург влюбился в одну знатную парижанку

Панург начал входить в славу в городе Париже, благодаря диспуту, и котором он превзошел англичанина, и с того времени он очень ценил свой гульфик и отдал его вышить в римском стиле. Панурга хвалили всюду и везде и сложили про него песню, которую распевали даже маленькие дети, собирая в поле горчицу. Он был желанным гостем во всяком дамском обществе, отчего стал настолько тщеславен, что даже задумал одержать победу над одной из важных городских дам.

И действительно, оставив всякие длинные предисловия и заявления, которые проделывают обыкновенно жалкие созерцатели, влюбленные постники, которые не трогают мяса, он в один прекрасный день сказал этой особе:

– Сударыня, было бы очень полезно для всего государства, усладительно для вас, почетно для вашего рода и необходимо для меня, чтобы вы произвели от меня потомство; и верьте этому, потому что опыт докажет вам это.

Дама при этих словах отскочила от него за сто лье, говоря:

– Скверный дурак, пристало ли вам делать мне такие предложения? Подумайте, кому вы это говорите! Убирайтесь и никогда не показывайтесь мне больше, потому что, не будь вы такое ничтожество, я велела бы отрубить вам руки и ноги.

– Быть с отрубленными руками и ногами, – сказал он, – мне все едино, при условии, что мы весело попируем вместе, вы и я. Вот – он показал свой знаменитый гульфик, – вот господин Жан-Жеди, он сыграет вам штучку, которую почувствуете до мозга костей. Он очень учтив, и в его распоряжении столько способов проникать в мышеловку, что после него остается только одно: хорошенько вычиститься.

Дама ответила:

– Убирайтесь, негодяй! Если вы мне скажете еще хоть слово, я позову слуг и заставлю вас избить.

– О, – сказал он, – вы не так дурны, как говорите, или ваше лицо меня обманывает. Скорее земля вознесется на небо, а небо низвергнется в бездну, и весь строй природы перевернется, чем в такой красоте и изяществе, как ваши, окажется хоть капля желчи и коварства. Правда, говорят, что трудно

 
Встретиться с прекрасной дамой,
Чтоб не была она упрямой.
 

«Но ведь это касается вульгарных красавиц. А вы так исключительно, замечательно, божественно красивы, что, я думаю, природа одарила вас такой красотой, чтобы дать нам понять, что она может сделать, когда захочет приложить все свое могущество и уменье. Все, что исходит от вас, – это мед, сахар, манна небесная. Это вам Парис должен был присудить золотое яблоко, а не Венере, не Юноне или Минерве: никогда не было у Юноны столько величественности, у Минервы ума, а у Венеры изящества, как у вас.

«О, небесные боги и богини, как будет счастлив тот, кому вы дозволите обнять ее, поцеловать и потереться об нее! Клянусь богом, этим счастливцем буду я, это я вижу, потому что она уже любит меня. Я знаю это, и феи предназначили мне это. И поэтому не будем терять времени и приступим».

Он хотел обнять ее, но она сделала вид, что бросается к окну, чтобы позвать соседей на помощь.

Тогда Панург быстро вышел и сказал ей, убегая:

– Сударыня, подождите меня здесь, я сам схожу за ними, не трудитесь.

И он ушел, не особенно беспокоясь полученным отказом.

На следующий день он оказался в церкви, в тот час, когда приходила к обедне. Низко поклонившись, он подал ей святой воды, потом стал на колени рядом с ней и сказал:

– Знайте, сударыня, что я так влюблен в вас, что не могу ни мочиться, ни… Вы понимаете? Если со мной случится что-нибудь дурное, кто будет виноват?

– Уходите! – отвечала она. – Уйдите же, что мне за дело до того! Дайте мне молиться.

– Помолитесь о том, чтобы бог дал мне то, чего желает ваше благородное сердце, и дайте мне, пожалуйста, эти четки.

– Берите, – сказала она, – и не мешайте мне.

Сказав это, она хотела дать ему свои четки, которые были из цестринового дерева, с золотыми марками; но Панург проворно вытащил один из своих ножиков, ловко срезал четки и стянул их, говоря ей:

– Хотите мой ножичек?

– О нет! – сказала она.

– Кстати, – сказал он, – oн в полном вашем распоряжении, так же как тело и имущество, со всеми потрохами и кишками.

Однако дама не очень была довольна судьбой своих четок, потому что они были ей нужны для церкви. Она думала:

«Этот болтун – несколько ветрен, он чужестранец. Мне никогда не вернуть своих четок. Что скажет мой муж? Он на меня рассердится; но я ему скажу, что какой-то вор срезал у меня их в церкви, и он легко поверит этому, видя конец ленты на моем поясе».

После обеда Панург направился к ней, спрятав в рукаве большой кошелек, полный жетонов, и начал говорить:

– Кто из нас двоих больше любит – вы меня, или я вас?

На это она ответила:

– Что касается меня, я вовсе не ненавижу вас, потому что я всех люблю; как бог велит.

– А кстати, – сказал он, – не влюблены ли вы в меня?

– Я уже не раз вам говорила, чтобы вы не обращались ко мне с подобными речами. Если вы еще будете говорить об этом, я покажу вам, что ко мне нельзя обращаться с такими бесчестными словами. Уходите прочь и верните мне четки, а то мой муж у меня их спросит.

– Как, сударыня, ваши четки? – сказал он. – Нет, не верну. Но я вам с удовольствием дам другие. Какие вам больше нравятся: золотые с эмалью, в виде больших шаров, или красивые «озера любви»? Или массивные зерна, как слитки? Черного дерева? Гиацинтовые? Гранитовые с бирюзой? Или из топазов пополам с сапфирами? Из бледных рубинов впрорезь с бриллиантами по двадцать восемь каратов? Нет, все это слишком мало. А вот я знаю четки так четки: из замечательных изумрудов, вперемежку с серыми янтарями, а в застежке пермская жемчужина величиной с апельсин. Они стоят только двадцать пять тысяч дукатов. Я хотел преподнести их вам в подарок; деньги у меня есть.

При этих словах он позванивал своими жетонами, как будто это были экю.

– А не пожелаете ли вы принять в дар кусок лилового бархата»? Отрез вышитого атласа? Цепочку? Золотые вещи? Кольца? Скажите только – да! До пятидесяти тысяч дукатов для меня пустяки.

От этих слов у нее потекли слюнки, но она ответила:

– Нет, благодарю вас, от вас я ничего не хочу.

– Но, клянусь, – сказал он, – я от вас хочу. И хочу вещь, которая вам ничего не будет стоить, и вас от этого не убудет. Вот, – он показал свой длинный гульфик, – вот господин Жан Шуар, который ищет помещения.

Он хотел обнять ее, но она начала кричать, хотя не очень громко. Тогда Панург сказал ей:

– Так вы решительно не позволяете мне ничего? Пустяки! Ни чести ни добра от этого вам не прибавится. Но, клянусь богом, я заставлю вас поездить на собаках.

Сказав это, он пустился в бегство, из страха побоев, которых естественно опасался.

ГЛАВА XXII. Как Панург сыграл с парижанкой злую шутку, которую нельзя вменить ему в достоинство

Заметьте, что на следующий день был большой праздник Тела господня, когда все женщины стараются превзойти друг друга нарядами. Указанная дама в этот день была одета в прелестную робу из малинового атласа и платье из драгоценного белого бархата. Накануне Панург целый день искал повсюду и наконец нашел собаку – суку в поре, привязал ее к своему поясу, привел к себе в комнату и кормил ее досыта день и ночь, а утром убил, вынул из нее то, что предписывают греческие геоманты^[165], и изрезал на мельчайшие кусочки. Спрятав их хорошенько, он отправился к тому месту, где должна была проходить его дама, следуя за процессией, обычной в этот праздник.

Как только она подошла, Панург подал ей святой воды, чрезвычайно учтиво поздоровался с ней, а через некоторое время, когда она произнесла свои молитвы, подошел, чтобы сесть рядом с ней на скамью, подал ей следующее признание, написанное в форме «рондо»: ^[166]

«На этот раз вы, о прекрасная дама, слишком были упрямы и выгнали меня без надежды на возвращение… Конечно, вы без всяких посредников имели право это сделать, раз вам так не нравилось мое домогательство… Без обмана: сердце мое не скрывает, как жжет его молния вашей красоты, и я не требую ничего иного, как только того, чтобы вы позволили мне весело перекувырнуть вас – на этот раз»…

В то время как она открыла бумажку, чтобы посмотреть, что там было, Панург быстро насыпал ей крошева из собаки в складки платья, рукавов, а затем сказал ей:

– Бедные влюбленные, сударыня, не всегда бывают счастливы. А что меня касается, то я надеюсь,

 
Что бессонные ночи мои,
И труды и тоска от любви,
 

от любви к вам, выведут меня из мук чистилища. Во всяком случае, молите бога, дабы даровал он мне терпение в моем страдании…

Не успел Панург произнести эти слова, как все собаки, что находились в церкви, сбежались к даме, почуяв запах крошек, которыми он ее посыпал: маленькие и большие, толстые и тощие – все сбежались, стали ее обнюхивать и мочиться на нее со всех сторон.

Это была величайшая подлость в свете! Панург немного отогнал их, а потом попрощался с ней и удалился в часовню, чтобы посмотреть на потеху: гнусные собаки обмочили все ее платье, а одна большая борзая намочила на голову, другие на рукава, третьи на спину, а маленькие на башмаки. Так что всем бывшим тут дамам было много хлопот, чтобы спасти ее! А Панург стал хохотать и сказал одному из местных важных горожан:

– Я думаю, что эта дама в поре.

Когда он увидел, что все собаки, огрызаясь друг на друга, кружатся около нее, как вокруг суки в поре, он ушел звать Пантагрюэля. Встречая на всех улицах собак, он угощал их пинками ноги и говорил:

– Что ж вы не идете на свадьбу вместе с товарищами?

Ну, вперед, вперед, дьявол побери, скорей!

Придя домой, он сказал Пантагрюэлю:

– Прошу вас, учитель, посмотрите, как все здешние собаки собрались вокруг одной дамы, первой красавицы в городе: хотят с ней поиграть.

Пантагрюэль охотно согласился, и нашел зрелище забавным и новым. Самое интересное было во время крестного хода, когда вокруг дамы оказалось 600 014 собак, причинявших ей тысячи мучений. И где бы она ни проходила, все новые и новые собаки увеличивали свору и сейчас же пускали лужи на том месте, которого касалось ее платье.

Все останавливались при виде такого зрелища, обмениваясь замечаниями по поводу поведения собак, которые вскакивали к даме на шею и портили ее прекрасный наряд. Единственным средством спасения было бегство домой.

Но собаки – за ней, она от них – прислуги хохочут. Когда она вбежала домой и закрыла за собой дверь, то все собаки сбежались, и около двери они столько наделали луж, что потек настоящий ручей, в котором могли плавать утки. Это тот самый ручей, который нынче течет у Сен-Виктора, и в котором Гобелен красит алую рию, пользуясь свойствами собачьей мочи, как об этом говорил мэтр Дорибус. На ручье можно было построить и мельницу – конечно, не такую, как известная Базакль в городе Тулузе.

ГЛАВА XXIII. Как Пантагрюэль выехал из Парижа, получив известие, что дипсоды вторглись в страну аморотов, и о причине того, почему во Франции такие маленькие мили

В скором времени Пантагрюэль услышал, что отец его Гаргантюа был перенесен феей Морганой в царство фей, как некогда Ожье и Артур, и что вслед за тем, как распространился слух о его перенесении, дипсоды перешли границу, нанесли вред великой стране Утопии и держали в осаде столицу аморотов. Поэтому Пантагрюэль уехал из Парижа, ни с кем не попрощавшись, так как дело требовало спешки, и прибыл в Руан.

И вот, едучи, он заметил, что французские мили гораздо короче миль других стран, и спросил о причинах и основаниях этого у Панурга, который рассказал ему историю, приведенную Маротусом-монахом в «Деяниях королей канарских». Он говорил, что в древнее время страны не различались ни в отношении миль, ни стадиев, ни парасангов, пока король Фарамонд не установил этого различия, сделав это следующим образом: он выбрал в Париже сотню прекрасных, изящных и очень смелых молодых кавалеров и столько же прекрасных девушек пикардиек. Каждому из молодых людей он дал по девушке, снабдив деньгами на расходы и приказав парам отправляться в разные страны, а на том месте, где молодые люди будут ласкать своих девушек, он велел класть камень, что обозначало бы милю.

Посланные пары весело отправились в путь, и, так как они были молоды, здоровы и свободны, они забавлялись то и дело.

Вот почему французские мили такие короткие.

Но когда они проделали длинную дорогу, и уже устали как дьяволы, и масла в лампах им не хватало, они уже не так часто останавливались и довольствовались (я говорю про мужчин) каким-нибудь счастным разочком в день.

Boт почему в Бретани, в Ландах, в Германии и в других, более отдаленных странах такие длинные мили. Другие приводят иные объяснения, но это мне кажется наилучшим. С этим Пантагрюэль охотно согласился.

Из Руана они прибыли в Омфлер, и тут Пантагрюэль, Панург, Эпистемон, Эстен и Карпалим сели на корабль. Здесь, пока они ожидал попутного ветра и занимались оснасткой судна, Пантагрюэль получил письмо от одной парижской дамы (которую он довольно долго содержал). На письме была надпись:

Наиболее любимому красавицами и наименее верному из храбрых.

П. Н. Т. Г. Р. Л.

ГЛАВА XXIV. Письмо, которое привез Пантагрюэлю посланец одной парижской дамы, и объяснение одного слова, написанного на золотом кольце

Когда Пантагрюэль прочел надпись, то был страшно изумлен, и, спросив у посланного имя той, которая послала его, раскрыл письмо, но не нашел в нем ничего написанного, только золотое кольцо с бриллиантом. Тогда Пантагрюэль позвал Панурга и показал ему посылку.

А Панург сказал, что на листе бумаги что-то написано, но так тонко, что не видно. Чтобы узнать это, он поднес лист бумаги к огню, чтобы посмотреть, не было ли письмо написано раствором соли нашатыря; затем положил его в воду, чтобы узнать, не было ли написано молочайным соком. Потом приблизил его к свечке, на случай, если оно написано луковым соком; потер его ореховым маслом – не написано письмо соком фигового дерева; потом потер молоком женщины, кормящей перворожденную дочь, чтобы посмотреть, не написано ли кровью жабы; потом один уголок письма потер пеплом от гнезда ласточек, не писали ли росой из яблок Аликакабю. Другой конец он потер серой из уха, чтобы посмотреть, не было ли написано вороновой желчью. Вымочил письмо в уксусе – не написано ли оно соком подорожника. Потом помазал жиром летучих мышей, чтобы посмотреть, не было ли оно написано китовой спермой – серым янтарем. Затем тихонько опустил его в таз со свежей водой и быстро вынул, чтобы посмотреть, не написано ли оно квасцами.

Видя, что ничего не может узнать, он позвал посланного дамы и спросил у него:

– Товарищ, та, что тебя послала, не дала тебе с собой еще какой-нибудь палки?

Он думал, что дама, может быть, прибегла к хитрости Авла Геллия.

– Нет, господин, – ответил тот.

Тогда Панург хотел обрить посланцу голову, чтобы узнать, не написала ли дама того письма, что хотела послать, на выбритой голове.

Но увидав, что волосы у посланца очень длинны, он отказался от своего намерения, сообразив, что в такое короткое время они не смогли бы так отрасти.

Тогда он обратился к Пантагрюэлю:

– Господин, как бог свят, не знаю, что сказать и что подумать. Чтобы узнать, не написано ли здесь что-нибудь, я употребил часть тех приемов, что описаны у мессира Франческо ди-Нианто из Тосканы, для чтения тайнописи, а также то, что писано у Зороастра и Кальфурния Басса, в их сочинениях о невидимых письменах, но ничего не вижу и думаю, что кроме кольца ничего нет. Поэтому хорошенько посмотрим его.

Рассматривая кольцо, они нашли изнутри надпись на еврейском языке: «Лама хазабтани»; тогда, призвав Эпистемона, спросили у него, что это значит.

Эпистемон ответил, что это – еврейские слова, означающие: «Зачем ты меня покинул?» На это Панург тотчас заметил:

– Ага, понимаю! Вы видите этот бриллиант? Он фальшивый. Так вот и объяснение того, что хочет сказать дама: «Скажи мне, неверный любовник, зачем ты меня покинул?»

Объяснение было тотчас же понято Пантагрюэлем. Он вспомнил, что перед отъездом не попрощался с дамой, и очень опечалился этим. И он охотно вернулся бы в Париж, чтобы помириться с ней. Однако Эпистемон напомнил ему расставание Энея с Дидоной, а также совет Гераклида Тарентского: в случае настоятельной необходимости в быстром отъезде лучше перерезать канат, если корабль стоит на якоре, чем терять время на п°дъем последнего, и что Пантагрюэлю нужно оставить такие мысли и спешить добраться до родного города, который находится в опасности.

В самом деле, час спустя подул ветер, называемый норд-норд. Они поставили под ветер все паруса и вышли в открытое море. Через несколько дней, миновав Порто-Санто и Мадеру, пристали к Канарским островам. А оттуда двинулись дальше, мимо Капо-Бланко, Сенег, мимо Зеленого мыса, Гамбрии, Сагры, Мелли, мимо Мыса Доброй Надежды, сделав остановку в королевстве Мелинда. Выехали оттуда с северным ветром, миновав Меден, Ути, Удем, Геласим, острова фей и королевство Ахория; в конце концов прибыли к гавани Утопии отстоявшей всего на три лье с небольшим от столицы аморотов.

Немного отдохнув на суше, Пантагрюэль сказал:

– Друзья, город отсюда недалеко. Но прежде чем идти дальше следовало бы хорошенько обсудить, что мы будем делать, – чтобы не походить на афинян, которые собирали совет только после того, как что-нибудь сделали. Решились ли вы жить и умереть вместе со мной?

– О да, господин, – сказали они все, – будьте уверены в нас, как в собственных своих пальцах!

– Так вот, – сказал он, – только одно занимает мой ум и тревожит меня: я не знаю, в каком порядке и в каком числе враги осадили наш город. Если бы я это знал, я вышел бы с большей уверенностью. Поэтому давайте подумаем вместе о том, как бы нам это узнать.

На что все отвечали в один голос:

– Отправьте нас на разведки и подождите нас здесь. Сегодня же мы принесем вам достоверные сведения.

– Я, – сказал Панург, – попробую проникнуть в их лагерь, минуя часовых и караулы, попировать с ними и подраться на их счет, никем, не будучи узнан. Осмотрю орудия, палатки командиров, поважничаю, перед солдатами, не будучи открытым. О, сам чорт меня не перехитрит, – потому что я из рода Зопира.^[167]

– А я, – сказал Эпистемон, – я знаю все стратегемы и подвиги храбрейших капитанов и героев прошедших времен, все хитрости и тонкости военной науки. Я пойду, и даже если буду открыт и разоблачен, я вырвусь от них, причем сумею уверить и убедить их относительно нас во всем, что мне заблагорассудится, так как я происхожу от Синона.^[168]

– А я, – заявил Эстен, – я проберусь через их траншеи, несмотря на часовых и стражу, переломаю им руки и ноги, будь они сильны как сам черт, потому что веду свой род от Геркулеса.

– А я, – сказал Карпалим, – я туда проникну, если туда проникали птицы. Я так проворен, что перескочу через их окопы и пройду через весь их лагерь раньше, чем они меня заметят. Я не боюсь ни копья, ни стрелы, ни самого быстрого коня: будь то Персеев Пегас Паколе, я удеру от них цел и невредим. Берусь пройти по луговой траве, не примяв ни колоса, ни травинки, так как я из рода амазонки Камиллы.