Эпидемии и общество: от Черной смерти до новейших вирусов

Пожалуй, только получив представление о всевозможных методах лечения оспы, можно в полной мере оценить всю революционность подхода, который предложил английский врач Томас Сиденхем (1624–1689). Он заметил, что богатые и знатные пациенты, находившиеся под неусыпным врачебным наблюдением, умирали от оспы чаще, чем бедняки, зачастую не получавшие никакой медицинской помощи. Из этого Сиденхем сделал вывод, что лучший врач тот, кто лечит меньше. Сам он практически не вмешивался в ход болезни и следил лишь за тем, чтобы пациент лежал в хорошо проветриваемом помещении и под легким покрывалом.

Глава 7
Историческое влияние оспы

В этой главе мы выясним, какое влияние оспа оказала на развитие истории, и обсудим значимость этого «рябого чудища» с точки зрения трех аспектов. Во-первых, поговорим о роли, которую оспа сыграла в Европе, во-вторых, посмотрим, как эта болезнь отразилась на обеих Америках, и, в-третьих, проясним, каким образом оспа повлияла на развитие новой политики здравоохранения – профилактики заболевания методом массовой вакцинации.

Оспа в Европе

Происхождение неизвестно

Согласно данным Центров по контролю и профилактике заболеваний, происхождение оспы неизвестно. Хотя есть сведения, что похожее заболевание было распространено в Китае, Индии и Малой Азии в IV–X вв. Вероятно, оспа обосновалась в Европе во времена Крестовых походов, в XI–XII вв., после возвращения крестоносцев из пределов Леванта с новыми экзотическими заболеваниями. Как уже было сказано, войны весьма способствуют распространению болезней.

Нам в наших целях точное происхождение оспы знать не обязательно. Гораздо важнее упомянуть тот факт, что в XVII–XVIII вв. она получила особенно широкое распространение и сменила бубонную чуму на посту самой страшной болезни-убийцы. В Европе у оспы дела пошли хорошо: она процветала в условиях быстрорастущей социальной дезорганизации, урбанизации, перенаселенности и демографического роста.

Контингент больных

Эпидемиология оспы в Европе в период раннего Нового времени прекрасно объясняется с точки зрения иммунологии. Существенным фактором распространения оспенного поветрия было то, что, заболев и пережив это тяжкое испытание, человек навсегда приобретал устойчивый иммунитет к болезни. Никто не болел оспой дважды. В то же время на всем континенте, в городах и поселках, оспа стала явлением настолько обычным, что в анамнезе значилась практически у всех, кто доживал до взрослого возраста. Поэтому у взрослой части населения городской Европы имелся выраженный коллективный иммунитет к этому заболеванию. Уязвимы были только дети, а также приезжие из сельской местности, незнакомые с городской заразой, и взрослые, в детстве избежавшие встречи с ней.

Получается, что оспу можно было бы считать эндемическим преимущественно детским заболеванием. Однако где-то раз в поколение она вспыхивала серьезной эпидемией, поражавшей все население. И это тоже объясняется иммунологической динамикой. Поскольку не каждому ребенку доводилось переболеть оспой, со временем количество взрослых и подростков, не имевших к ней иммунитета, возрастало. К тому же на раннем этапе Нового времени в европейских городах царила настолько нездоровая обстановка, что численность их населения поддерживалась и прирастала лишь за счет массового притока людей извне: крестьян, потерявших землю и отправившихся на поиски заработка, беженцев, спасающихся от неурожаев или войны, трудовых мигрантов, – все они были уязвимы для вируса оспы. То есть оспа была эндемичной, из года в год никуда не исчезала, отлично чувствовала себя в затхлых каморках и тесных мастерских, но постепенно «горючего вещества» накапливалось столько, что от случайной искры вспыхивала целая эпидемия.

Точное число людей, погибших от оспы в Европе XVIII в., неизвестно. Однако считается, что в том столетии только одна она стала причиной десятой части всех смертей среди европейского населения и трети смертей среди детей в возрасте до 10 лет. Вдобавок к этому она изуродовала оспинами половину взрослого населения и была главной причиной слепоты. По приблизительным подсчетам, из-за оспы ежегодно погибало около полумиллиона европейцев. Масштабы бедствия были таковы, что каждый год на протяжении всего XVIII столетия количество людей, умерших от оспы, было сопоставимо с населением крупного европейского города.

Именно поэтому английский политик и историк XIX в. Томас Маколей метко назвал оспу «самой страшной из всех приспешниц смерти». Он писал:

Чума производила опустошение в стране быстрее, чем оспа. Но, на памяти тогдашних людей, чума только раз или два посещала наши берега; а оспа была между нас безотлучно, наполняя кладбища могилами, муча постоянным страхом тех, кого еще не поражала, оставляя ужасающие следы своей силы на тех, жизнь которых пощадила, превращая малютку в урода, от которого отворачиваются глаза матери, делая глаза и лицо невесты ужасом влюбленному жениху^[13]{28}.

Поскольку оспа, как и грипп, передавалась по воздуху, она не питала особого пристрастия ни к беднякам, ни к какой-либо другой группе населения. От оспы страдали даже богатые аристократы и члены монарших семей, например французские короли Людовик XIV (1647) и Людовик XV (1774), Вильгельм II Оранский (1650), российский император Петр II (1730) и император Священной Римской империи Иосиф I (1711).

Оспа даже стала непосредственной виновницей смены правящей династии в Великобритании, уничтожив дом Стюартов. Его последний наследник, 11-летний принц Уильям, умер от оспы в 1700 г. В результате в стране начался кризис престолонаследия, который в 1701 г. разрешил Акт об устроении, запретивший передачу престола католикам, и корону унаследовала Ганноверская династия.

Несмотря на повсеместную распространенность оспы и страх, который она внушала, общество воспринимало эту болезнь совсем не так, как чуму. Оспа не провоцировала массовой истерии, бунтов, поиска виноватых и отравителей, религиозного безумия. И тому есть очевидные причины. В отличие от чумы, оспа не появлялась внезапно и непонятно откуда, не заставала население врасплох. Она выбирала мишенью своей ярости не молодежь и не людей средних лет, которые были главной экономической опорой семьи и общества. Поскольку оспа была вездесуща, ее считали почти «нормальным» явлением, как и другие привычные болезни, в первую очередь представлявшие опасность для младенцев и детей. Каждый так или иначе был с оспой знаком – лично или по опыту переболевшей родни. Поскольку на память переболевшим оставались оспины, добрая половина людей на улицах были рябыми. Эта болезнь стала настолько привычным явлением, что породила своеобразный фатализм: перенесенная оспа считалась неотъемлемой частью ритуала взросления. На волне подобных настроений некоторые родители намеренно подвергали своих здоровых детей заражению легкой формой оспы, надеясь, что в будущем это убережет их от более серьезной опасности.

Засилье оспы нашло отражение и в английской литературе. Когда сочинителю XVIII и даже XIX в. требовался лихой сюжетный поворот, к его услугам всегда была оспа. И никому такой ход не казался ни топорным, ни надуманным. Именно так Генри Филдинг использовал эту болезнь в романе «История Тома Джонса, найденыша» (1749), и в его же романе «История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса» (1742) прекрасная возлюбленная главного героя была слегка рябой, что никому из читателей противоречием не казалось. Уильям Теккерей в романе «История Генри Эсмонда» (1852), действие которого разворачивается в XVIII в., тоже использовал оспу как инструмент развития сюжета.

И Чарльз Диккенс в романе «Холодный дом» (1852–1853) тоже находит для оспы ключевое место. Главная героиня Эстер Саммерсон заболевает, когда ухаживает за своей воспитанницей девочкой Чарли, и писатель точно описывает многие характерные черты болезни: озноб и лихорадку, хрипоту и боль в горле, из-за которой тяжело говорить, изможденность, поражение глаз и временную слепоту, беспамятство и бред, недели страданий, ощущение близкой смерти и долгое выздоровление. Однако больше всего Эстер беспокоило ее изъеденное оспой лицо, которое, как ей казалось, отвадит друзей, и никто больше ее не полюбит. В своей повести Эстер рассказывает, что, пока она болела, слуги унесли все зеркала из ее комнаты, чтобы хозяйка не огорчалась. Поэтому ей было страшно, когда, наконец набравшись смелости, она решилась взглянуть в зеркало впервые после болезни:

Потом откинула волосы и, взглянув на свое отражение… Я очень изменилась, ах, очень, очень! ‹…› Я никогда не была и не считала себя красавицей, и все-таки раньше я была совсем другой. Все это теперь исчезло. Но провидение оказало мне великую милость – если я и плакала, то недолго и не очень горькими слезами^[14]{29}.

 

Болезнь преобразила Эстер и одновременно навсегда исцарапала рубцами. Но самое занятное, что ни она сама, ни Диккенс не сочли нужным уточнять, что за недуг перенесла героиня романа^[15]: оспа была настолько распространена, что не было нужды называть ее. Она поражала представителей всех социальных классов, и поэтому в «Холодном доме» символизирует болезнь всего викторианского общества, которое поддерживало ее своим корыстолюбием и равнодушием к ближнему. Иначе говоря, оспа была фигурой умолчания – неотъемлемой частью повседневной жизни.

В литературе того времени, как и в реальности, оспа вершила судьбы отдельных людей, но не дотягивала до масштабов общественного катаклизма. В XVIII веке не мог появиться на свет оспенный эквивалент романа Даниеля Дефо о национальном бедствии чумного года. Оспа не выкашивала все население таких больших городов Европы, как Лондон, и людям не приходило в голову искать виновных в столь обыденном и естественном явлении.

Однако для каждого в отдельности оспа составляла предмет непрестанных опасений и тревог. Тот же роман Теккерея «История Генри Эсмонда» пронизан этим страхом. Одна из героинь, леди Каслвуд, заболевает оспой уже во взрослом возрасте. Ее муж был храбрецом на поле брани, но струсил перед лицом неуязвимого недуга, который грозил не только смертью, но и уродством. Не желая рисковать своей гладкой кожей и курчавой шевелюрой, лорд Каслвуд на время эпидемии дал деру из собственного поместья. Но то было его личное бегство, о массовом исходе речи не шло, хоть Генри Эсмонд и называл оспу «страшным бичом мира», «иссушающим недугом» и «эпидемией», которая, «войдя в деревню, покидала ее, истребив половину жителей»^[16]{30}.

Как и в случае Эстер, красота леди Каслвуд «сильно пострадала» от оспы, и, вернувшись, ее бравый муж уже не был очарован супругой, как прежде. Так что оспа немало влияла и на брачный рынок. Уродуя людей, она заметно уменьшала их шансы на выигрыш в матримониальной лотерее. Теккерей уточняет: «…когда болезнь совсем прошла ‹…› нежный розовый румянец исчез с ее щек, глаза утратили свой блеск, волосы поредели, и вся она теперь казалась старше. Точно неумелая рука, реставрируя прекрасную картину, стерла верхний слой краски ‹…› и обнажила его грунтовку. К тому же должно признаться, что ‹…› нос миледи был красноват и сохранял некоторую припухлость»^{31}. Нездоровая бледность, рубцы, оспины и залысины были настоящим наказанием и доставляли массу горестей. Как раз на таком фоне и разворачивается действие романа Теккерея.

Оспа на Американских континентах

Европейская история оспы ознаменована страданиями, смертями и личными трагедиями, но в биографии этой болезни есть еще более мрачная глава. Она началась, когда оспу завезли в те части света, где это заболевание было абсолютно новым. Местное население никогда прежде с ним не сталкивалось, а потому не обладало иммунитетом к вирусу и ничего не могло противопоставить его безжалостной атаке. Там оспа провоцировала «эпидемии девственных земель». Такой катастрофой сопровождалась европейская экспансия в Северную Америку и Южную, в Австралию и Новую Зеландию. И в этих обстоятельствах оспа сыграла решающую роль в зачистке новых земель от их коренных обитателей, чем поспособствовала заселению европейцев, у которых к оспе был устойчивый иммунитет. Некоторые историки считают, что для успеха европейкой экспансии эти биологические обстоятельства имели даже большее значение, чем порох.

Колумбов обмен и Эспаньола

Понятие «Колумбов обмен» описывает процесс, который начался, когда европейцы открыли для себя Американские континенты, с того момента противоположные побережья Атлантического океана стали интенсивно делиться флорой, фауной, сельскохозяйственными культурами и людьми. Благодаря этому обмену в Европе появились картофель, кукуруза и кора хинного дерева, из которой делали лекарство хинин, но из Европы в Новый Свет отправились патогены. Проще говоря, европейцы завезли в Америку оспу и корь.

Колумбов обмен на микробном уровне стал судьбоносным явлением, и это хорошо видно на примере острова Эспаньола (нынешний Гаити), где пресловутый обмен состоялся впервые. Этот гористый остров в Карибском море, ныне поделенный между государствами Гаити и Доминиканская Республика, славен тем, что в 1492 г. на его берег ступил Христофор Колумб.

Коренные жители Гаити были представителями индейского народа араваков, и на острове их проживало порядка миллиона человек, когда туда причалили испанские корабли. Колумб описывал Гаити, как рай на земле, исполненный красотами величественной природы, и отмечал, что местные жители, приветливые и миролюбивые, оказали испанцам щедрый и теплый прием.

Однако взаимности в ответ не дождались. Испанцы стремились к наживе и доминированию в международной политике. Остров Эспаньола был им стратегически важен: плодородная почва, благоприятный климат и земли, которые испанская корона желала видеть в числе своих угодий. Испанцы силой вытеснили араваков с их исконной территории, а затем закабалили. В этом европейцам помогли два главных средства массового поражения: порох и эпидемические болезни оспа и корь, к которым у коренного народа иммунитета не было.

То, что произошло в биологическом плане, было абсолютной случайностью. Нет никаких доказательств, что испанцы планировали геноцид или намеренно способствовали вспышкам эпидемии, чтобы очистить от коренного населения приглянувшиеся земли. Тем не менее последствия этой случайности были роковыми: аборигены Эспаньолы стали вымирать в ужасающих, невиданных масштабах. За период 1492–1520 гг. миллионное коренное население сократилось до 15 000. От сельского хозяйства, обороноспособности и самого общества не осталось ничего. Впав в ужас от происходящего, выжившие островитяне уверовали, что европейцы либо сами боги, либо поклоняются богам гораздо более могущественным, чем аравакские. Вышло так, что болезни, попавшие в Америку по Колумбову обмену, позволили европейским колонизаторам и христианским миссионерам очистить Эспаньолу практически без единого выстрела.

Как ни парадоксально, но корь и оспа, которые так помогли европейцам в захвате острова, порушили их первоначальный замысел: поработить местное население и заставить работать на плантациях и рудниках. Почти полное исчезновение аборигенов вынудило колонизаторов искать другой источник трудовых ресурсов. Тогда они взялись за Африку – и с куда большим успехом, поскольку иммунитет у африканцев и европейцев был во многом схож, а потому население Африки лучше сопротивлялось некоторым эпидемическим болезням, истребившим коренных американцев. Разумеется, в те времена иммунологические факторы, которые станут основой дальнейших социальных и экономических изменений, еще не были известны, но на практике все перспективы и риски становились вполне очевидны. Получилось, что болезнь обусловила распространение рабства на Американских континентах и появление печально знаменитого «треугольника работорговли»: европейские товары доставлялись в Африку и обменивались на невольников, которых везли в Новый Свет и там, в свою очередь, обменивали на колониальные товары, которые отправлялись в Европу.

Торгово-технологический процесс был налажен незамедлительно. Уже в 1517 г. на Эспаньолу доставили первую партию африканских рабов, что положило начало постепенному обогащению острова и в течение следующих двух веков обеспечивало ему видное место на мировой арене. Со временем, когда плантационное хозяйство уже было поставлено на широкую ногу, западная часть острова, доставшаяся в 1697 г. французам и переименованная на их манер в Сен-Доменг, стала самой прибыльной колонией Франции.

Масштабы распространения

Истребление коренных жителей Гаити, заселение опустошенного острова и его дальнейшее колониальное развитие – наглядный пример того, насколько сильно оспа повлияла на общую картину мира и насколько иными были последствия этого влияния для населения Европы. Один только этот пример – достаточный повод подробнее рассмотреть последствия Колумбова обмена, начавшегося в 1492 г. И в таком контексте история, произошедшая в Санто-Доминго, лишь частный случай масштабного процесса, охватившего оба Американских континента. Участь араваков, истребленных «эпидемиями девственных земель», постигла цивилизации ацтеков в Мексике и инков в Перу. Они пали жертвам оспы и кори, завезенных экспедициями Эрнана Кортеса и Франсиско Писарро. И точно так же для грядущего захвата и заселения была очищена территория Северной Америки.

История эта гораздо обширнее, и ее гораздо лучше меня расскажут другие исследователи. В библиографическом списке, приведенном в конце книги, указаны названия работ по этой теме, а также статей, посвященных аналогичным событиям в Австралии и Новой Зеландии, которые имели место во время британской колонизации. Но именно биологические предпосылки, позволившие европейцам завоевать обе Америки, а также другие колонии (на примере острова Эспаньола), просматриваются наиболее наглядно.

Необходимо добавить, что стихийное вымирание коренных американцев иногда усугублялось целенаправленным геноцидом. Прецедент создал британский главнокомандующий в Северной Америке сэр Джеффри Амхерст, который, задавшись целью «сократить их число», велел подарить коренным американцам одеяла, зараженные оспой. Это знаковый эпизод, и сегодня, в свете постоянной биотеррористической угрозы, нам не следует забывать о нем, потому что столь эффективное применение оспы в XVIII в. в полной мере объясняет, почему органы здравоохранения по сей день отводят этому заболеванию первые строки в перечнях самых опасных биологических агентов.

Оспа и здравоохранение

Прививка

Для историков оспа особенная болезнь не только потому, что она значительно повлияла на культуру и общество, но еще и потому, что дала начало новому и самобытному подходу в сфере здравоохранения: профилактике заболевания поначалу методом вариоляции, а позднее – вакцинации. Вариоляция – древний народный способ, который практиковали в разных частях света, полагаясь на два простых наблюдения. Во-первых, вопреки принятой тогда медицинской философии, оспа явно была заразной. Во-вторых, люди повсеместно замечали, что переболевшие оспой никогда не заболевали ею снова. Прийти к таким выводам оказалось несложно: переболевших было много и почти у всех оставались от болезни заметные отметины. Так и родилась идея, что, нарочно заразив человека слабой формой оспы, можно навсегда защитить его от тяжелого и опасного для жизни недуга. Этот метод был известен под разными названиями – вариоляция, инокуляция, или прививка, по аналогии с садоводческими практиками.

Процедура вариоляции у разных народов и у разных врачей отличалась. Но, как правило, сначала производился забор содержимого пустулы у больного, переносившего оспу легко, без сливных или полусливных поражений. Врач помещал в пустулу нитку и давал ей пропитаться гноем. Затем при помощи ланцета врач делал надрез на руке у того, кого прививал, вводил нитку в надрез, фиксировал и оставлял на сутки. При удачном стечении обстоятельств примерно через 12 дней привитый заболевал оспой в легкой форме, за месяц претерпевал все стадии болезни, а в течение следующего месяца благополучно выздоравливал и приобретал пожизненный иммунитет. В XVIII в. это была распространенная практика на Ближнем Востоке и в Центральной Азии, но не в Европе.

Главным популяризатором оспопрививания в Англии, откуда весть о нем разнеслась по всей Западной Европе, была жена британского посла в Турции леди Мэри Уортли Монтегю (1689–1762). Ее красота изрядно пострадала от тяжкого недуга, и когда леди Монтегю, живя в Стамбуле, узнала о местной традиции профилактики оспы, она решила защитить своих детей от болезни. Леди Монтегю вернулась в Англию в 1721 г. и, воодушевленная идеей спасти соотечественников от самого страшного убийцы XVIII столетия, решительно взялась за агитацию в среде образованной английской публики, призывая прививаться от оспы с помощью экзотической турецкой процедуры.

Леди Монтегю занимала видное место в обществе, была умна и беззаветно предана делу, поэтому агитация имела большой успех. В итоге своих детей привила сама принцесса Уэльская, и после этого вариоляция окончательно вошла в число общеприемлемых медицинских процедур. То, что эта практика действительно защищает от самого безжалостного убийцы столетия, стало понятно довольно скоро. Вариоляция быстро набирала популярность и со времен Возрождения, когда впервые внедрялись противочумные меры, стала первой настолько успешной стратегией борьбы с эпидемическим заболеванием. Неудивительно, что впервые широкое признание техника вариоляции получила именно на Британских островах, ведь в Англии того времени оспа бушевала как нигде больше. Вскоре новинку оценила и прогрессивная общественность Франции, Италии, Швеции и Нидерландов. Прививка от оспы удостоилась внимания французских философов, которые считали ее внедрение торжеством разума и прогресса. В Старом Свете ярыми апологетами вариоляция были Вольтер и Шарль Мари де ла Кондамин, а в США – Бенджамин Франклин и Томас Джефферсон. После долгих колебаний Джордж Вашингтон рискнул и отдал приказ об оспопрививании всего состава Континентальной армии, чем, возможно, обеспечил победу в Войне за независимость. Российская императрица Екатерина Великая вызвала из Лондона английского врача, чтобы тот сделал ей прививку от оспы, и вскоре примеру царицы последовали дворяне. В итоге в XVIII в. и в Европе, и в Америке очередную волну оспенной эпидемии удалось остановить с помощью первых практических мер здравоохранения, направленных на борьбу с этим заболеванием.

Однако с точки зрения профилактики вариоляция была процедурой довольно спорной. Ее плюс – надежная защита от тяжелейшего заболевания. Но это происходило только при условии, что все требования процедуры были тщательно соблюдены. Во-первых, материал для прививки можно было брать только у тех, кто болел оспой в легкой форме. В случае ошибки прививаемый мог погибнуть или остаться калекой. Во-вторых, прививаться разрешали только абсолютно здоровым. Перед процедурой был предусмотрен подготовительный период в несколько недель, когда кандидат на прививку жил по строгому распорядку, соблюдал диету и делал физические упражнения, чтобы укрепить организм. И наконец, в-третьих, благоприятный итог прививания обеспечивал случайный фактор, о значимости которого в то время никто не догадывался: инфекцию ослаблял сам путь, которым она проникала в тело. Поскольку ворота инфекции открывали с помощью ланцета и нити, вирус оспы проникал в организм через кожу, что в естественных условиях невозможно. Современная медицина считает, что это снижало вирулентность патогена. Большинство привитых методом вариоляции заражались легкой формой оспы. Болезнь все равно протекала неприятно, но зато не влекла за собой серьезных осложнений и увечий, обеспечивала пожизненный иммунитет и навсегда избавляла от опасений заразиться.

Но, с другой стороны, вариоляция представляла собой кустарную процедуру и несла серьезные риски как для прививаемого, так и для общества в целом. Обходилась она дорого и занимала три полных месяца: первый месяц отводился на подготовку, весь второй месяц человек болел, а в течение третьего выздоравливал. И на каждом этапе ему требовалось врачебное наблюдение. Столь непростое мероприятие могли позволить себе только те, кто располагал деньгами и временем. Кроме того, процедура все же представляла угрозу для прививаемого. Точно предсказать, насколько вирулентен окажется привитый таким образом вирус, невозможно, поэтому иногда вариоляция оборачивалась тяжелой болезнью, которая в итоге могла привести даже к смерти пациента или увечьям. Согласно статистике, от последствий вариоляции умирали 1–2 % привитых, а среди тех, кто заразился оспой естественным путем, смертность составляла 25–30 %.

К тому же для прививки использовали вирус натуральной оспы, человеческой, поэтому присутствовал риск эпидемической вспышки, а то и полномасштабной эпидемии. Именно по этой причине в Лондоне учредили специальную больницу двойного назначения – для профилактики оспы и борьбы с ней. Там проводили процедуру вариоляции, а затем наблюдали за привитыми, которые были изолированы в больнице все время, пока оставались источником инфекции, а значит, и потенциальной угрозой для общества. Поэтому вокруг практики вариоляции всегда шли оживленные споры между теми, кто считал ее спасением, и теми, кто сомневался, что в конечном счете она спасает больше жизней, чем губит.

Вакцинация

В XVIII в. оспа в Англии бушевала повсеместно, а оспопрививание методом вариоляции не оправдывало надежд и внушало опасения – на этом фоне и произошло одно из бесспорно выдающихся открытий в истории медицины: врач Эдвард Дженнер (1749–1823) разработал метод вакцинации. Чтобы объяснить, в чем заключался этот прорыв, требуется пояснение: вирус натуральной оспы (Variola major) принадлежит к роду ортопоксвирусов (Orthopoxvirus), к которому относится и вирус коровьей оспы. Натуральная оспа поражает исключительно людей, а коровья – преимущественно крупный рогатый скот. Однако в определенных условиях вирус коровьей оспы может преодолеть межвидовой барьер и передаться от коров человеку. У людей он вызывает легкое заболевание, которое тем не менее надолго обеспечивает перекрестный иммунитет к человеческой оспе.

В Британии в XVIII в. коровьей оспой чаще всех заражались доярки. И Дженнер, практикующий врач из городка Беркли в графстве Глостершир, обратил внимание на очевидную закономерность, углядеть которую сумел бы только медик, работающий в сельскохозяйственном регионе, где было много молочного производства, и только во времена широкого распространения оспы. Он заметил, что доярки, переболевшие коровьей оспой, никогда не болели человеческой. Дженнер не первый обратил внимание на эту взаимосвязь, но именно он впервые подтвердил свое наблюдение, изучив истории болезни местных доярок, а затем приступил к исследованиям. Первый эксперимент он провел в 1796 г.: уговорил своего садовника привить его восьмилетнему сыну сначала коровью оспу, полученную от доярки, а затем живой вирус человеческой оспы. Дженнер назвал эту процедуру «вакцинация» от латинского слова vaccinus, что значит «коровий».

Современная этика сочла бы подобный эксперимент над ребенком неприемлемым. К счастью, мальчик легко перенес коровью оспу и не заболел после того, как его заразили натуральной. Дженнер благоразумно выждал еще два года, прежде чем повторить эксперимент на еще 15 добровольцах. Результаты были успешные, и на их основании Дженнер описал возможности вакцинации в небольшом, но монументальном труде 1798 г. «Исследование причин и действия Variolae Vaccinae, болезни, обнаруженной в некоторых западных графствах Англии, особенно в Глостершире, и известной как "коровья оспа"».

Гениальность Дженнера заключалось в том, что он смог осознать важность своего эксперимента: он понял, что нашел способ искоренить оспу во всем мире. Еще в 1801 г. он прозорливо вывел заключение: «Конечным результатом этой практики должно стать полное уничтожение оспы, этой страшнейшей для людского рода напасти»^{32}. Именно поэтому британский парламент в скором времени объявил вакцинацию одним из величайших открытий в истории медицины. Оно легло в основу нового подхода в сфере общественного здравоохранения, который доказал эффективность в борьбе не только с оспой, но и с целым рядом других заболеваний, в их числе полиомиелит, столбняк, бешенство, грипп, дифтерия и опоясывающий лишай. Ученые продолжают разработку новых вакцин в надежде победить и другие инфекции, в частности малярию и ВИЧ/СПИД.

После 1798 г. Дженнер всю оставшуюся жизнь посвятил кампании по борьбе с оспой. Он смог быстро заручиться поддержкой влиятельных соратников в лице папы римского Пия VII, итальянского врача Луиджи Сакко, французского императора Наполеона и президента США Томаса Джефферсона. Благодаря их участию вакцинация стала главным орудием здравоохранения.

В отличие от вариоляции, которую делали на основе вируса натуральной оспы, вакцинация несильно угрожала здоровью прививаемого, а для общества и вовсе не представляла опасности, поскольку производилась вирусом коровьей оспы, а не человеческой. Но вакцинация была сопряжена с другими проблемами, и это осложняло и тормозило кампанию против оспы. Были опасения, что предложенная Дженнером техника, когда прививаемый получал живой вирус от человека, переболевшего коровьей оспой, может стать причиной передачи и других заболеваний, в частности сифилиса. К тому же Дженнер упорно настаивал, что вакцинация обеспечивает пожизненный иммунитет, и противоречащие этому данные отвергал. Но вакцинация действительно обеспечивала временную защиту. Когда же появились доказанные случаи заражения натуральной оспой среди вакцинированных, это сильно дискредитировало новый метод оспопрививания и подорвало доверие к нему. Позже было доказано, что иммунитет, полученный в результате вакцинации, сохраняется около 20 лет и для обеспечения пожизненной защиты нужна ревакцинация.

Самонадеянность Дженнера, помноженная на несколько неудачных случаев, и общие опасения насчет безопасности процедуры настроили общественность против вакцинации, что еще больше затормозило кампанию оспопрививания. В XIX в. антивакцинаторство стало одним из наиболее массовых народных движений в Европе и США. Вокруг оспопрививания велись самые ожесточенные дискуссии той эпохи. Антивакцинаторские настроения усиливались на волне борьбы за свободу выбора, на которую государство явно пыталось посягнуть, а также на фоне религиозной убежденности, что вводить в человеческое тело какие-то коровьи ткани противоестественно и богопротивно. Скрывался за этим страх перед наукой и ее потенциально опасными достижениями. Эта тревога находила выражение в бесчисленных карикатурах. На них, например, изображали рогатых жертв прививки, которые превращались в животных прямо на глазах у изумленной публики и незадачливого вакцинатора. Бенджамин Мозли, один из докторов того времени, сумел достичь в антипрививочной истерике морального дна, заявив, что дамы, прошедшие процедуру Дженнера, «уйдут бродить по полям в надежде добиться взаимности у быков»^{33}. Ходили и лукавые кривотолки, что Дженнер-де тайный пособник Французской революции и истинная его цель – подорвать социальный порядок в родной стране. К протестному движению присоединились и некоторые адепты вариоляции, опасаясь, что вакцинация потеснит их на рынке оспопрививания.