Обещание океана

* * *

Розенн сняла комнату в скромной гостинице «У Жанны». Шаг, который она собиралась предпринять, смущал ее и унижал, но она не видела другого решения. Ее денежные проблемы стали слишком серьезными, она должна была сделать хоть что-то, хотя бы ради собственного сына.

Выйдя из душа, Розенн увидела, что Артур лежит на кровати, заложив руки за голову, и смотрит телевизор. Он уже сильно походил на отца. При взгляде на него сразу вспоминался Ивон. Для десяти лет он был маленьким и худеньким, но отличался невероятной жизнерадостностью. Розенн хотелось бы создать ему лучшие условия для жизни: уютную домашнюю обстановку, игрушки и путешествия, а вместо этого она таскала его с собой повсюду, следствием чего были постоянные смены школ, обшарпанные съемные комнаты и его вечное одиночество. Ей не удалось ни изменить свою жизнь, ни хотя бы сделать ее стабильной. Работая месяц в одном месте, два – в другом, она временно устраивалась то кассиршей, то продавщицей, а потом снова увольнялась, чтобы попытать счастья в другом месте. Розенн так и не оправилась от своей влюбленности в Ивона и не могла его забыть, несмотря на все измены. Она познакомилась с ним, когда была еще совсем юной, и несколько месяцев они любили друг друга без памяти. Их страстный, но слишком бурный роман в течение двух лет сопровождали споры, бессонные ночи, разрывы и примирения. Розенн оказалась крайне, болезненно ревнивой, она шпионила за ним и устраивала скандалы. Ивону это надоело, он хотел расстаться. Хуже того, он влюбился в другую – дочь своего патрона, в эту Маэ, маленькую воображалу с мальчишескими манерами. Розенн пустила в ход все, чтобы вернуть Ивона: донимала своей любовью, угрожала самоубийством и выслеживала повсюду. Иногда он уступал, особенно когда возвращался из рейса и хотел секса. Розенн не заблуждалась на этот счет, но пользовалась каждой возможностью, чтобы вновь завоевать его. Маэ стала для нее проклятием; она ненавидела ее, даже не будучи с ней знакомой, лишь увидев издалека пару раз в порту и на палубе корабля.

К тому времени Розенн уже давно уехала от родителей, живущих в Перрос-Гиррек. Они держали небольшой бар, который постепенно становился убыточным. Устав от выходок своей дочери, которая была взбалмошна и не хотела учиться, они не попытались удержать ее, когда она бросила родительский дом, хлопнув дверью. Розенн хотела посмотреть мир, но пришлось удовольствоваться передвижением по побережью. Не имея ни школьного аттестата, ни какого-нибудь профессионального образования, она, тем не менее, считала себя достаточно красивой, чтобы быстро найти мужчину, который возьмет на себя заботу о ней. И действительно, некоторое время она прожила с дальнобойщиком, который был славным парнем, не требовал от нее многого и даже подыскал ей место администратора на станции техобслуживания. Но ей хотелось бурной жизни; он скучала среди подержанных машин и предпочла стать официанткой в ресторане на побережье в Валь-Андре. Там-то она и встретила Ивона и влюбилась в него до безумия, убежденная, что наконец-то встретила мужчину своей жизни. Когда спустя два года он охладел к ней, она от отчаяния перестала принимать противозачаточные таблетки. Беременность казалась ей последним шансом удержать его, она надеялась, что это все исправит. Увы, было слишком поздно, даже рождение сына его не смягчило. Но смириться она не могла и умоляла его хотя бы признать свое отцовство. Он неохотно согласился. И все-таки ребенок их сблизил. Стоя у колыбели в роддоме, Ивон не мог скрыть волнения и гордости, и у Розенн снова вспыхнула надежда. Разочарование было жестоким, когда она поняла, что любимый все равно к ней не вернется. Он принял отцовство из чувства долга или потому, что не умел отказать, однако по-прежнему был без ума от Маэ и представлял свое будущее только с ней. Потеряв голову от горя, Розенн смогла в конце концов вытянуть из него обещание материальной помощи – не ей, а ребенку. Ивон был не богат, живя только на зарплату рыбака и не имея никаких дополнительных доходов, но регулярно давал Розенн небольшую сумму. Однажды он объявил ей, что собирается жениться на Маэ и уже назначен день свадьбы. Он хотел, чтобы Розенн уехала в другой город, больше всего опасаясь реакции Маэ, если она когда-нибудь узнает, что у него уже есть ребенок. Разумеется, он это скрывал от нее, что оскорбляло Розенн до глубины души. Значит, он больше с ней вообще не считается? А их ребенок, очаровательный малыш Артур, теперь должен расти изгоем? А ведь он не был каким-нибудь бастардом и носил фамилию своего отца, или Ивон забыл об этом? Розенн то угрозами, то лаской добилась, наконец, обещания, что Ивон будет помогать малышу и время от времени приезжать к ним. Деньги были не самое главное, она хотела, чтобы он не смог забыть ее. Увы, Розенн не осознавала, как глупа и непоследовательна ее тактика. Вместо того чтобы отказаться от мужчины, который ее больше не любил, она продолжала липнуть к нему, и даже если у Ивона иногда против воли просыпалось желание, когда она вешалась ему на шею, он ловил себя на том, что ненавидит ее за цепь, на которую она его посадила.

Через приятеля-рыбака он нашел для нее место официантки в Гангаме, в отеле-ресторане, который работал круглый год. Зарплата здесь была больше, чем в округе, да еще предоставлялась небольшая комната. Таким образом, она смогла уехать из Валь-Андре без особых затруднений и была довольна, что ей не пришлось далеко переезжать. И в этом приятном заведении она случайно узнала о смерти Ивона из газеты, оставленной клиентом на столе. Ничего не соображая, она десять раз перечитала заметку. А потом поднялась в свою комнату и заперлась там. Она долго лежала обессиленная на кровати, свернувшись в комочек, как маленький зверек, пока хозяин отеля не пришел за ней. Некоторое время она еще работала в каком-то оцепенении, но вскоре уволилась. Сын, которого она поручила заботам одной пожилой дамы, томился без нее и скучал, но она не чувствовала в себе сил им заниматься. Проходили дни, и ее горе постепенно превращалось в гнев против Маэ. Когда она узнала, что панихида будет проходить в Эрки, она решила приехать на нее вместе с сыном и выложить всю правду в лицо женщине, которую она ненавидела.

– Что ты смотришь, Артур?

Ружейная пальба на экране вывела ее, наконец, из задумчивости.

– Ну это, как его… – пробормотал мальчик.

Слишком часто предоставленный сам себе, он плохо говорил и был немногословен.

– Какие-то ужасы, – сказала она без особой убежденности.

– Нет, это здорово!

Вздохнув, Розенн отвернулась. Она любила своего мальчика, хотя и не знала, как себя вести с ним. И, поскольку она его любила, ей нужны были деньги, чтобы дать ему приличное воспитание. Она могла бы попросить помощи у родителей Ивона, но его отец умер два года назад, а мать с трудом существовала на скудную пенсию. К тому же эти люди когда-то были в восторге от помолвки Ивона с Маэ Ландрие, и Розенн больше не хотела иметь с ними дело. Как-то, спустя несколько месяцев после трагедии, она привезла им показать внука, но они выслушали ее историю с таким недоверием, как будто она все это придумала. Даже при виде свидетельства о рождении, которое она сунула им прямо под нос, они скептически качали головами и хмурились. Испив полную чашу унижения и разочарования, она уехала и поклялась больше никогда не возвращаться. Что касается ее собственных родителей, об этом лучше было вообще не думать, поскольку уже лет десять она не давала о себе знать. Оставался только один человек, к которому она могла обратиться, – та самая Маэ. Если эта женщина действительно любила Ивона, может, она не останется равнодушной к судьбе его сына? Раз она не успела выйти замуж и родить с ним детей, то наверняка будет взволнована сходством Артура с отцом. Розенн знала, где живет Маэ, но не находила в себе смелости пойти к ней. От мысли, что придется просить милостыню у злейшего врага, она заболевала и ее накрывала волна гнева, но выбора не было. Ее банковскую карту заблокировали, чековую книжку тоже, последние сбережения растаяли. После того, как она заплатит за комнату и сводит Артура в блинную, ее кошелек окончательно опустеет.

Она взяла брошенный на подушку пульт и выключила телевизор.

– Ну, мама! – сердито запротестовал Артур.

– Вставай, пойдем погуляем в порту.

– И будем есть мороженое?

– Нет, я придумала кое-что получше.

– «Макдак»?

– Нет.

– Тогда я не хочу.

Он потянулся к пульту, но она высоко подняла руку.

– Мне надо кое с кем встретиться. С одной дамой.

– Какой?

– Ты ее не знаешь.

– Она добрая?

– Посмотрим.

– А можно я останусь здесь? Обещаю никуда не уходить…

– Конечно, нет.

Она весело протянула ему курточку:

– Одевайся, дорогой, а потом пойдем есть блины!

Понимая, что она собирается использовать его для торга, Розенн почувствовала смутную вину, но тут же отогнала от себя эту неприятную мысль. Как это ни было парадоксально, она использовала Артура для его же блага. Взъерошив сыну волосы, она чмокнула его в шею и взяла дорожную сумку.

* * *

Алан перенес всех пациентов на утро, решив во второй половине дня устроить себе отдых. Теперь, когда стало рано темнеть, ему хотелось воспользоваться последними светлыми вечерами. Перед отъездом из Ламбаля он заехал за покупками, и, вернувшись домой, пошел седлать свою кобылу. Прогулка в лесу с Пат – именно то, что ему было нужно. Среди дубов, буков и каштанов, которые почти не тронула желтизна, он выехал на тропу, с которой начинался его любимый маршрут. От Сент-Обена до Сен-Симфориана он изучил каждую тропинку, знал, в каких местах рельеф позволит ему пуститься галопом, а где перейти на шаг, чтобы понаблюдать за дикими животными. Они часто подпускали его к себе совсем близко, учуяв запах не человека, а лошади. Когда Алан был студентом, ему бы и в голову не могло прийти, что он может испытывать такую безмятежность, такое наслаждение от простого созерцания природы. В то время верховая езда была для него соревновательным видом спорта; участвуя в университетских и региональных состязаниях, он обращал внимание только на препятствия впереди, а не на пейзажи, которые их окружали. Двадцать лет спустя он научился никуда не торопиться.

Горести и разочарования, постепенно изменив его восприятие вещей, изменили и его характер. Он научился беречь себя, не бросаться в омут очертя голову. Отныне он наслаждался каждой приятной минутой, осознавая ее быстротечность, и больше не полагался на других в надежде, что они наполнят его жизнь. Избавившись от Мелани и ее безумных амбиций, он больше не имел ни малейшего желания богатеть. Но как ограничить поток пациентов? Благодаря его репутации их становилось все больше; многие приезжали издалека, и он был вынужден попросить Кристину вежливо отказывать некоторым из них.

«Работа меня интересует постольку, поскольку я могу делать ее без спешки. Не устраивайте мне конвейер из пациентов, иначе мы будем каждый день заканчивать за полночь!» – часто повторял он ей. Кристина закатывала глаза, но меняла график приема.

Он отвел в сторону ветку, выехал из густого подлеска и пустил кобылу вскачь по самой просторной тропе. До заката еще было время, несмотря на царящие в лесу сумерки. Алан знал, что Патурес несет его галопом по легендарной земле. Все леса Бретани, даже такой малоизвестный, как Пемпон, ошибочно называемый Броселианд, были полны укромных лощин, потаенных прудов и служили обиталищем лесных духов. Достаточно было наткнуться на крошечную полянку, освещенную тонким, как лезвие шпаги, солнечным лучом, пробивающим кроны деревьев, чтобы поверить в волшебство. В детстве Алан всегда засыпал под сказки, которые рассказывала ему своим мелодичным голосом мать. Его брат, который был на четыре года старше, подсмеивался над всеми этими историями о друидах и феях, но Алану никогда не надоедало их слушать.

Он пришпорил Пат, чтобы перескочить через канаву в конце дороги, а потом бросил поводья и пустил кобылу шагом. Порой он скучал по брату, хотя они и общались по скайпу. Людовик жил и работал в Нью-Йорке. После смерти отца мать переехала к нему, и, похоже, ей там очень нравилось, тогда как Алан не представлял себе жизнь в чужих краях.

Он выехал на опушку и решил спуститься до самого Сент-Эспри-де-Буа. Кобыла слушалась его беспрекословно, прогулки с ней были одно удовольствие. Он нежно пропустил сквозь пальцы ее гриву и дружески похлопал. Пока его будут наполнять радостью подобные минуты, он будет считать себя счастливым и не станет оглядываться назад. Жизнь достаточно его потрепала, но он нашел лучший выход, сознательно выбрав одиночество.

* * *

Увидев у ворот Розенн, Маэ оцепенела. Но все-таки постаралась взять себя в руки и приняла ее. Но чтобы избежать вмешательства отца, она отвела молодую женщину в свой офис, а мальчику предложила поиграть в саду. Прежде чем он начал протестовать, мать велела ему замолчать, и он устроился у невысокого заборчика, чтобы смотреть на улицу и на прохожих.

– Вы можете присматривать за ним из окна. Думаю, вы хотите поговорить со мной… наедине?

Указав ей на деревянные кресла, в которые каждый вечер усаживались ее капитаны, Маэ обошла большой стол и села напротив Розенн.

Они обменялись долгими настороженными взглядами, прежде чем непрошеная гостья решилась начать:

– Вы, наверное, удивлены?

– Естественно.

– Я пришла не по своему желанию.

Маэ с недоверием ждала, когда Розенн объяснит свое вторжение. У нее должна была быть веская причина.

– С тех пор, как Ивон утонул, я несколько лет вкалывала без продыху, – начала она.

Слово «утонул» резануло Маэ. Она бы сказала «погиб», как говорили все моряки, кроме нее – сама она никогда не упоминала об этом.

– С ребенком на руках трудно найти работу и жилье, – продолжала Розенн. – Будь я одна, я бы справилась, я всегда умела выпутываться, с тех пор как сбежала от родителей, но с Артуром все гораздо сложнее. Чтобы устроиться на работу, я должна оставлять его у кого-то под присмотром, а это съедает мою зарплату.

– Разве он не ходит в школу? – спросила Маэ. Она не хотела, чтобы Розенн вываливала ей свои несчастья, и не понимала, почему эта женщина явилась к ней.

– Ходит, конечно, но я работаю официанткой, и мой график не совпадает с его занятиями!

Розенн замолчала и осмотрелась, задержав взгляд на фотографиях кораблей.

– Вы по-прежнему зарабатываете этим? – спросила она, указывая на фотографии. – Мне бы стало тошно. Но, конечно, рыбалка приносит доход, вон как у вас красиво…

Маэ предпочла не поддерживать этот разговор; она уже догадывалась, что привело Розенн в Эрки.

– Ивон очень гордился тем, что у него есть сын – кажется, я вам это уже говорила тогда, у церкви.

– Да, говорили.

– Его прямо распирало от гордости, когда он вышел из роддома, – все это заметили. Сын для мужчины значит очень много.

– Думаю, как и дочь, – с иронией откликнулась Маэ, не удержавшись.

– Нет, малыш оказался вылитой копией Ивона, и он был чертовски тронут. Он сразу поклялся, что будет заботиться о нем, мне даже не пришлось просить. И он сдержал слово – каждый месяц давал мне деньги на ребенка. Он всегда интересовался, как там его сын, приезжал к нам, давал чек или наличные. Я знаю, что он не посмел рассказать вам о нем, и это мне понятно! Жениться на дочери своего патрона и когда-нибудь стать хозяином рыболовного бизнеса… было от чего потерять голову, он не хотел от такого отказываться. Но все-таки Артур много значил для него – Ивон, между прочим, его признал, дал свою фамилию и хотел, чтобы у сына было хорошее образование и обеспеченная жизнь. Он был на все готов для него. И если бы не упал с этого чертова корабля, то сдержал бы обещание, и я бы не пришла к вам.

Маэ хранила молчание и с любопытством ждала, до чего эта женщина осмелится дойти в своих притязаниях. Она поняла, что та пришла за деньгами, и это возмутило ее до глубины души. Ивон солгал ей, предал ее, бессовестно вел двойную жизнь, но она совершенно не собиралась теперь нести за нее ответственность.

– Поверьте мне, матери-одиночке трудно воспитывать ребенка. Во всяком случае, у меня не получается.

Розенн подалась вперед, поставила локти на стол и обхватила голову руками. Подождав несколько секунд, Маэ спросила:

– Чего вы от меня хотите?

– Немного понимания. Мы делили одного мужчину. Я это знала, вы – нет, но что это меняет теперь, когда он умер? Мы обе его любили. Если вы решили прожить с ним свою жизнь, значит, у вас было сильное чувство. Его больше нет, согласна, но есть его сын, его вылитая копия! Вы же не можете остаться к нему равнодушной, правда? У этого ребенка ничего нет. Хорошо, если будет чем накормить его в ближайшие дни. А у вас, судя по тому, что я вижу, есть все…

Так как Розенн продолжала пристально смотреть на нее, нимало не заботясь о том, что делает ее сын на улице, Маэ сама выглянула в окно – убедиться, что мальчик по-прежнему в саду. Он все так же смирно сидел у ограды, и у нее сжалось сердце.

– Полагаю, вы получаете помощь как одинокая мать, – с усилием произнесла она. – И, наверное, пособие по безработице?

– Ой, заниматься бумажной волокитой ради этих грошей! Послушайте, вы мне отвечаете, как какая-нибудь чиновница! Я не этого ждала от вас.

– А чего вы ждали?

– Ресторан, в котором я работаю, скоро закроется на всю зиму, – вздохнула Розенн, откинувшись на спинку кресла. – И я в безвыходном положении. Думаете, мне было легко прийти сюда? Знали бы вы, через что я прошла! Мне даже нотариус звонил, потому что единственный наследник Ивона – Артур. Правда, там и наследства-то никакого особенного нет, и я не имею на него права, потому что все получит сын, когда станет совершеннолетним. Только никто не интересуется, как ему дожить до этого совершеннолетия!

Она порылась в сумке, вытащила бумажник и театральным жестом вывернула его:

– Смотрите, он пустой!

Помолчав, Маэ сдержанно ответила:

– Что именно вы хотите? Чтобы я вам помогла? Ивон не был честен со мной. Он признал своего сына, хорошо, но скрыл его от меня, как что-то постыдное, а это отвратительно. В любом случае, это ваша история, а не моя. Я не вдова Ивона и не мать его ребенка. Я страстно любила его, это правда, а он обманывал меня. Что бы он сказал, если бы я забеременела? Что он счастлив до безумия, впервые став отцом? Я предпочитаю не думать о том, каким был бы наш брак при таких условиях. Сказав мне правду, вы в каком-то смысле оказали мне услугу – мое горе утихло, я смогла перевернуть страницу…

– А я нет! – перебила ее Розенн. – Я тащу на себе Артура, который не дает мне двигаться вперед! Послушайте, вы должны выручить меня. Одолжите мне немного денег, я все верну, клянусь.

На лице Маэ мелькнула горькая улыбка.

– Пожалуйста, только не надо клятв.

С каждой минутой она чувствовала себя все более неловко, не находя в себе смелости принять решение. Она снова бросила взгляд в окно и вздрогнула. Мальчик, по-видимому, отчаянно скучая, подошел к дому и теперь стоял, прижавшись лицом к оконному стеклу. Его сходство с Ивоном отозвалось в ней болью. Она отвернулась и стала мысленно прикидывать, что останется у нее на счете после того, как она заплатит стоматологу. Свободных денег у нее было немного, и она не собиралась разорять кассу своей кампании, за которой сама же строго и неукоснительно следила.

– Я могу дать вам тысячу евро, – решила наконец Маэ.

– Всего-то? – вскрикнула Розенн. – Но это ничего не решит, я задолжала куче народу!

– Это ваша проблема.

– Вы богаты, но вам плевать на меня!

– Слушайте, – возмутилась Маэ, – какое право вы вообще имеете требовать?

Ситуация становилась нелепой. Она вынула из ящика стола чековую книжку, спеша поскорее закончить этот разговор.

– А если я оставлю вам ребенка?

– Что?

Рука Маэ повисла в воздухе, и она с изумлением взглянула на Розенн.

– Вы сумасшедшая…

Бедный мальчик не заслуживал таких слов из уст матери, и Маэ почувствовала к нему острую жалость.

– Вам бы я могла его доверить, – оправдывалась Розенн. – Всего на несколько дней, пока не найду работу получше, чтобы держаться на плаву. Здесь ему будет хорошо.

– Я же для него совсем чужой человек! О чем вы только думаете? Ладно, покончим с этим, я дам вам чек на тысячу пятьсот евро. Что бы вы там ни думали, я не могу дать больше. Если у вас есть совесть, когда-нибудь вернете мне их. Но больше не приходите ко мне за деньгами, у меня нет ни малейшей причины вам помогать, вы мне не подруга, и я не имею никакого отношения к вашему с Ивоном прошлому. Это понятно?

Розенн взяла чек и, угрюмо посмотрев на него, сунула в бумажник. Маэ перевела взгляд на окно. Артур исчез. Маэ встала, торопливо подошла к двери и, распахнув ее, оглядела садик. Сидя на невысокой ограде, ее отец разговаривал с мальчиком.

– А теперь уходите, – сказала она тихо.

Эта сцена сильно взволновала ее, разбудив болезненные воспоминания. Подойдя к мальчику, она заставила себя улыбнуться.

– До свиданья, Артур!

Открыв калитку и выпустив Розенн с сыном, она повернулась к отцу, который с любопытством смотрел им вслед.

– Кто это? – спросил он наконец.

Она ни секунды не думала, что скажет ему правду, и поэтому равнодушно пожала плечами:

– Так, не очень близкая знакомая.

– Красивая женщина, и мальчуган очень славный…

Глаза Эрвана блестели странным блеском. О чем он сейчас думал? Маэ обогнула дом и вошла в его жилую часть. Она не сомневалась, что больше не увидит свои тысячу пятьсот евро, и спрашивала себя, почему так легко отдала их. Розенн действительно была красивой цветущей женщиной и, по всей видимости, справилась бы и с поиском работы, и с воспитанием сына. Действительно ли она была такой безответственной, как показалось Маэ, или просто ломала комедию, чтобы получить деньги, не особенно себя утруждая? Как могло прийти в голову этой женщине просить у нее денег? Она что же, воображала, что для Маэ память об Ивоне священна? Какая, к дьяволу, священная память? Он был лжецом и трусом!

– Ты что-то очень нервная, – пробормотал Эрван, идя за ней следом.

Маэ схватила кастрюлю и с размаху поставила ее на плиту. Она устала жить с отцом, устала ему готовить, устала от его ревнивого выслеживания. Обернувшись, она холодно посмотрела на него. Сгорбленный, с палкой в руке, Эрван выглядел беспомощным стариком. Он много испытал в своей жизни и показал себя мужественным и упорным бойцом. И только инсульт свалил его, сделав зависимым от других. В данном случае – от дочери, которую он вырастил сам и которая и была его семьей. Смягчившись, Маэ улыбнулась ему.

– Скоро будем есть, – сказала она ласково.

Но визит Розенн лишил ее аппетита, а личико Артура теперь долго не изгладится из ее памяти.