Елена Викторовна схватилась за сердце. Оно у нее болело. Болело за мать.
Это был какой-то кромешный Ад. Стало так отчаянно тяжело, даже хуже, чем думать о будущем Лизы. Невыносимо представить только, что она наделала тогда. И главное, почему?
Уже два почему!
Елена Викторовна вдруг рванула к раздвижному шкафу и целых полчаса копалась там, пока не нашла искомое. Чешские бусы. Они не поблекли за эти года, но сделались старыми. Елене Викторовне было больно на них смотреть, и она тяжело вздыхала, решая, как поступить с этим ножом в руках, воткнутым в сердце своей матери.
Она вернулась в комнату, подняла низвергнутые в Ад часы, уже было шесть часов. Поразмыслив немного, отправилась в душ, провела там чуть ли не час, смывая с себя усталость, отчаяние и собираясь в дальнюю дорогу.
Дом, где жила тетя Света, да, собственно, и ее мама, находился в нескольких часах езды от столицы. Слава Богу, было воскресенье, и можно было доехать достаточно быстро.
Она решила не звонить, не предупреждать о приезде и о разговоре, сто процентов старики находились дома.
Собравшись, захватив бусы, Елена Викторовна тронулась в дорогу, на душе было горько, но спокойно.
Первым делом она зашла к тете Свете и молча показала ей бусы, ожидая порицания. Но тетя Света не сразу узнала пропажу почти тридцатилетней давности. Разглядывала-разглядывала и, наконец, воскликнула: «Нашлись!». И обняла Лену.
– Не нашлись, я их тогда украла. И не возвращала все эти года. Врала вам, – стала с горечью рассказывать Елена Викторовна.
Тете Свете стало жалко Елену Викторовну, и после признания соседской дочки она стала обнимать ее и говорить теплые слова, чтоб та зря по пустякам не расстраивалась. Было и было.
Елена Викторовна плакала, как девчонка. Глупая память вычеркнула такой важный момент из ее жизни. Глупая память оставила только обиды, злость и гордость. Она цеплялась за эти чувства битые 39 лет, не желая видеть и вспоминать ничего другого вокруг: мамино грустное лицо, растерянность на лице тети Светы, непонимающие лица отчима и брата, заплаканное лицо Аленки… порушенные надежды, мечты на крепкую дружную семью, гордость за нее, радость за нее, желание быть рядом с ней…
Детская память помнила свое: нет-нет, ты хорошая. Ты права. Они плохие. Они злые. Ты и без них очень даже справишься. Они ничего не понимают.
Вот этот шаблон поведения, а точнее, каприз, руководил ею почти все это время, за исключением редких периодов счастья: влюбленности, свадьбы, рождения Лизы, карьерного взлета, путешествий.
Обидчивая, высокомерная, заносчивая девчонка. И Лиза, похоже, идет тем же путем.
Елена Викторовна собралась к матери, и как бы тяжело ни было на сердце, она думала не о себе или Лизе, карьере или будущем дочери и куче других мелочей, решив, что лучше поздно, чем никогда признаться, что была не права почти30 лет тому назад.
Мать закусила губу от нахлынувших чувств. Ей было больно. И только теперь Елена Викторовна представляла насколько больно, как глубоко был вонзен нож.
Мать поделилась своей историей, своей версией, как сохранила ее память. Елена Викторовна нашла ее очень похожей на ту, что происходила прямо сейчас, только между ней и Лизой. Сплошное непонимание.
– Единственное, я утешала себя тем, что твой жесткий, упертый характер сослужит тебе добрую службу, потому как в этом мире только сильные добиваются настоящих успехов.
– Если ты имеешь в виду один разрушенный брак и дочку, вышедшую из-под контроля, то я не отношусь к категории успешных людей, – грустно отвечала Елена Викторовна.