Город Солнца. Сердце мглы

– Знаешь, Дмитрий, индейцы так же не приспособлены к жизни в джунглях, как и европейцы, – сидя на скамейке у костра, говорил Егоров. – Ведь они здесь тоже чужаки, правда? Как ты там говорил?

– Их предки жили в Северо-Восточной Азии, – откликнулся Дима, сидевший на противоположной скамейке и показывавший доктору Муньосу свои больные стопы.

– Вот-вот. Пришли сюда когда?

– До Перу добрались примерно пятнадцать тысяч лет назад.

– За это время, конечно, изменились, но остались чужаками! – Егоров взял за руку четырнадцатилетнего Катипа из агуаруна, сына Титуса и Сакеят. – Кожа у них грубая, но страдает от москитов. Кровососы и кожные паразиты изводят туземцев ничуть не меньше, чем нас с тобой. Они мажут себя защитной краской, покрывают тело илом, как, например, делает наша старая ведьма… Кстати, где она?

– Не знаю. – Дима передвинулся по скамейке, и его место у доктора занял кандоши Тарири. – Ходит где-нибудь.

– Их кусают змеи и пауки, – не выпуская руку Катипа, продолжал Егоров. – А главное… Подойди, потрогай.

Мазь ещё не впиталась, но Дима покорно обулся и обошёл костёр. По примеру Ильи Абрамовича коснулся Катипа.

– Смелее, юноша! – Егоров, перехватив Димино запястье, провёл его рукой по лицу и шее Катипа. Заставил молодого индейца задрать футболку и тогда провёл Диминой рукой по его животу. – Чувствуешь? Кожа горячая!

Егоров отпустил Диму и продолжил изучать Катипа, словно не был до конца уверен в своём заключении. Аня, так толком и не взявшись за раскрытый скетчбук и едва набросав общие контуры лагеря, затаилась. Илья Абрамович и раньше вызывал у неё отвращение, а сейчас его поведение представлялось тошнотворным. Впрочем, Катип не возражал. Выдернутый из очереди к доктору Муньосу, забавлялся, наблюдая, как его ощупывает Егоров.

– Ты замечал, Дмитрий, что, пока не пошли дожди, наши индейцы по пять раз в день забирались в речку? Сидели там, охлаждались. Их кожа не приспособлена к местной жаре. Они и потеют-то мало.

Аня отвернулась от Егорова и теперь следила за тем, как возле костра суетятся Диас и Эрнандес – готовят обед. Чёрная фасоль, обсыпанные маниоковой крупой оранжевые кубики батата, горстка сухарей и печёные попугаи с жареными бананами. Их меню оставалось неизменным последнюю неделю. От бананов, приготовленных всеми возможными способами, Аню воротило. Она не знала, сможет ли вообще есть их после экспедиции.

– Странно заявлять, что европейцы лишили индейцев дома. Они здесь такие же чужаки, как и мы, не находишь? Садись, чего встал? – Егоров отпустил Катипа и хлопнул по скамейке возле себя.

Дима покорно сел. Илья Абрамович обычно расспрашивал его, как продвигается работа над книгой – какие факты Дима записал, как собирается структурировать собранный материал, с какого ракурса будет рассказывать о произошедшем. Но сейчас, взявшись попутно пинцетом выщипывать волоски с носа, Егоров заговорил о Сакеят. Предложил Диме понаблюдать, как женщина моется в речке, ничуть не опасаясь ни кайманов, ни анаконд. Посмеиваясь, Илья Абрамович склонялся к Диме, подмигивал ему. Наконец Аня, не сдержавшись, до того порывисто встала со скамейки, что едва не выронила скетчбук. Не понимала, как Диму не воротит от каждого произнесённого Егоровым слова. Ушла не оглядываясь. Судя по смешкам за спиной, её порывистость обратила на себя внимание.

Аня в запальчивости шла по лагерю. Не заметила, как позади остались и костровой тент, и большая палатка Аркадия Ивановича, и отдельная палатка Лизы – дочери Скоробогатова в лагере было дозволено полное уединение. Вышла к четырём истуканам. Зои называла их четырьмя обезьянками: вижу зло, говорю зло, чувствую зло, иду к злу. От каменных глыб Аня в обход пойменной низменности прошла до расчищенной поляны на берегу пруда, укрытого полутораметровыми блюдцами виктории-регии. Противоположный берег пруда представлял собой заросшую камышом земляную косу – протянутые через неё протоки выводили прямиком в реку, которая с запада и юго-запада опоясывала выбранную под лагерь луговину. Чуть в стороне стояло каменное строение, Дима нарёк его святилищем. Люди Скоробогатова, изучив строение, так и не поняли, имеет ли оно отношение к истуканам и поможет ли решить связанную с ними головоломку.

Базальтовое святилище стояло обтёсанное со всех сторон и превращённое в куб, каменными корнями уходило глубоко в почву. Его стены сохраняли следы выверенной шлифовки, в длину достигали четырёх метров, в высоту – около двух. Ане пришлось потрудиться, чтобы вскарабкаться наверх. Самое интересное и загадочное скрывалось именно там. Верхнюю площадку куба покрывали высеченные по всей поверхности ячейки с узкими и потому осыпавшимися перегородками. В центре – самая большая, полутораметровая квадратная ячейка. По сторонам от неё – ячейки поменьше, квадратные и прямоугольные, а в двух углах святилища по диагонали – две башенки, каждую из которых венчала отдельная метровая ячейка. Дима посчитал башенки тронами для божеств, а ячейки – местом, куда новоприбывшие солярии складывали подношения. Артуро с Димой не согласился, но своих мыслей о кубе высказывать не стал – на Димины вопросы, как и Покачалов, ответил уклончиво, упомянув, что «подношения» на кубе сохранились странные. Артуро намекал на два одинаковых базальтовых шара размером с баскетбольный мяч; один из них лежал в центральной ячейке, а другой – рядышком, в малой квадратной ячейке.

Других следов, оставленных жителями Города Солнца, поблизости не нашлось. Аня не сомневалась, что истуканы и святилище – части одной головоломки. Подозревала, что её решение окажется простым в отличие от тех решений, что были у загадок Шустова-старшего, ведь солярии не могли тут использовать ни скрытые магниты, ни выдвижные механизмы, ни легкоплавкие металлы. Однако как именно подступиться к святилищу, Аня не представляла. Люди Скоробогатова первым делом обстучали куб, убедились, что полостей в нём нет. Святилище, как и угловатые Инти-Виракочи-Ямараджи, изначально представляло собой цельный останец. Сделав под него несколько подкопов, метисы обнаружили лишь необработанную поверхность уходящего в землю камня. Никаких тайников и скрытых подсказок. Подсказки лежали на поверхности. Оставалось придумать, как ими воспользоваться.

Присев на один из «тронов», Аня наконец успокоилась и зарисовала карту лагеря. Кайман в пойме продолжал биться на привязи, от кострового тента доносились голоса, округа гремела привычным шумом джунглей, однако Аня отстранилась от всего, сосредоточилась на влажном и потому легко рвущемся листке. Скетчбук – краткая летопись их с Димой и Максимом путешествия – был изрисован почти полностью.

Окончив карту, Аня подняла голову и от испуга вцепилась пальцами в края «трона». Скетчбук скользнул с коленей в центральную ячейку куба.

Шагах в десяти от святилища стояла старая туземка.

Смотрела прямиком на Аню. Не шевелилась.

Как и всегда, прикрытая лишь поясом и украшенная тыковками со вставленными в них перьями, женщина в последние дни красила свою кожу ярко-красной краской из семян ачиоте. Возможно, краска и раньше покрывала её тело, только быстро сходила под дождём.

Аня испуганно огляделась. Других людей поблизости не было. Аня подумала, что ненароком оскорбила туземку – забравшись на куб, совершила кощунство. Куб был отшлифован кем-то из соляриев, однако дикие индейцы вполне могли признать его своим тотемом или… что там бывает у диких индейцев? Впрочем, индианка смотрела без злобы – невидящим взглядом, скорее устремлённым сквозь Аню, чем на неё.

Кандоши и агуаруна нравились Ане. Она перезнакомилась с каждым из них. Наверное, первая из экспедиционной группы выучила имена нанятых Скоробогатовым индейцев и научилась произносить их без ошибок, с необходимой артикуляцией, чем всякий раз радовала даже обычно хмурого Титуса. Аня привыкла к странностям индейцев и находила их по-своему забавными. Например, агуаруна одну из сторон гамака подвешивали чуть ниже и ложились туда ногами; всегда спали с приподнятой над остальным телом головой. Ещё агуаруна считали, что слюна вредит организму, не глотали, сплёвывали её на землю. Зои называла их «профессиональными плевунами». Агуаруна в самом деле умудрялись плевать на три-четыре метра. Лёжа в гамаках, сплёвывали за пределы дождевого тента, отчего под конец ясного дня там скапливалась будто нарочно проведённая граница из слизи. Из других членов экспедиции разве что Баникантха с его бетелевой жвачкой мог тягаться с агуаруна в мастерстве выверенных плевков. Аня нашла подход даже к Сакеят, жене Титуса, долгое время смотревшей на Аню искоса, не подпускавшей к себе, а сейчас соглашавшейся изредка обмениваться с ней улыбками. Сакеят вообще недолюбливала женщин. Избегала Екатерину Васильевну, Зои, Лизу. Зато любила Артуро. Была очарована его белоснежной улыбкой – следила, как он пользуется зубной нитью, любовалась его очками и хромированной зажигалкой. Аня, несмотря на усталость и бессонницу из-за кошмаров, нашла в себе силы узнать каждого из индейцев. Она рассчитывала, что однажды это поможет им с Димой выжить, однако старой туземки боялась. Не приближалась к ней ни на шаг. Сказалось общее отношение к женщине, её дикарский облик, любовь к сырому мясу и, наконец, её поведение – гортанные призывы прекратить экспедицию, из-за которых сбежали двое кандоши.

С тех пор как разведчики агуаруна обнаружили базальтовые истуканы, индианка не произнесла ни слова. Успокоилась. Просто ходила по лагерю, время от времени пропадала, но неизменно возвращалась. К ней стали относиться как к приблудной собаке. Осмелев, посмеивались над ней, пытались обучить её испанскому, пробовали всучить всевозможные подарки – от пустых фантиков и обёрток до канцелярских скрепок. Туземка даже позволила доктору Муньосу осмотреть себя и хихикала, когда он принялся слушать её стетоскопом. Индианка больше не хватала никого за руки, не звала вернуться домой. Словно целью женщины было не допустить чужаков до капища на возвышенной луговине. Когда же люди Скоробогатова его обнаружили, расчистили от мелкой поросли, старая туземка смиренно приняла поражение. Не протестовала, когда Диас и Эрнандес взялись подкапывать куб, молча следила, как Артуро обшаривает углубления в истуканах. И всё же Ане было не по себе от взгляда женщины.

Подобрав скетчбук, Аня осторожно спустилась с куба. Обогнула его с другой стороны и быстрым шагом направилась в лагерь. Пошла вдоль берега пруда, неподалёку от места, где умирал кайман. К счастью, зверь, набираясь сил для очередного рывка, затаился в камышах. Не пугал Аню грохотом. Дал о себе знать, лишь когда она, миновав пустовавшие гамаки под одним из тентов, остановилась в проёме между двумя палатками: женской и хозяйственной. Отсюда взглянула на костровой тент. С облегчением обнаружила, что Егоров со скамейки ушёл. Дима теперь сидел с Зои, недавно вернувшейся после прогулки с Хорхе.

В хозяйственной палатке хранились провизия и всё экспедиционное снаряжение, если не считать металлических ящиков и сумок с оружием – их складывали отдельно, с личными вещами Аркадия Ивановича. Расспрашивать Лизу о содержимом металлических ящиков Аня не решалась. Зои чуть ли не каждый день выдвигала новые теории. Воображала, что в них хранятся деликатесы, которыми по ночам объедаются приближённые к Аркадию Ивановичу люди, и Илья Абрамович, разумеется, укладывает на колени столовую салфетку и чинно оттопыривает мизинец. Вчера Зои вовсе заявила, что в ящиках лежат высушенные головы врагов Скоробогатова – вроде голов, которыми, по словам Артуро, агуаруна ещё полвека назад увешивали свои пояса.

Пройдя вдоль хозяйственной палатки, Аня вышла к полевой кухне, надеясь поговорить с братом о святилище и при случае показать ему нарисованную для его книги карту лагеря.

Фасоль давно сварилась, а кубики батата прожарились. Над костром, к ужасу Ани, взамен снятых котелков протянулся деревянный вертел с крупной шерстистой обезьяной – одной из тех, кого ходили наблюдать Зои и Хорхе. От вида её оскаленной пасти, почерневшего тела, так похожего на человеческое, Аню замутило. Метисы Диас и Эрнандес, напротив, радовались принесённой добыче. Спалили с обезьяны шерсть и теперь держали её над слабым огнём, готовились позже распотрошить и порезать на кусочки: часть отправить в суп, а часть зажарить на пальмовом масле.

– Жаль, тебя не было! – завидев Аню, Зои отвлеклась от разговора с Димой. – Мы с Хорхе вместе охотились. Ну как охотились… Хорхе делал всю работу, а я ему мешала. Переводчика у нас не было. – Зои с наигранным упрёком посмотрела на Аню и жестом предложила ей сесть рядом. – И я не сразу поняла, когда двигаться, а когда стоять. Там важно понимать: если обезьяны сидят себе на ветвях и кричат, то можно идти, а если они вдруг замолкли, надо сразу остановиться. В тишине к ним не подкрасться.

Аня по-прежнему стояла в стороне от костра, не решалась к нему приблизиться.

– С первыми обезьянами я нашумела. Они затихли и больше не кричали. Вроде как узнали о нас с Хорхе и убежали. Потом я шла осторожнее, и мы то замирали, то продвигались. Обезьяны стихли – стоим. Закричали опять – быстренько крадёмся на звук. А когда подошли близко, Хорхе минут десять их выцеливал. Выстрелил. Стая разбежалась, а одну подкосило. Она не сразу упала. Повисла на ветке. Знаешь, грустно так, с неё уже кровь льёт, а она висит, и на пузе у неё малыш был. Мне даже показалось, она старается прикрыть его собой. Прости, я что-то увлеклась… Ты права, это жестоко, но… Поверь, она почти не страдала. Хорхе быстро… А малыш, он… В общем, прости, зря я это рассказала.

Предчувствие тошноты не проходило. Аня боялась пошевелиться. Сделай шаг, двинь рукой, и отчаяние – неконтролируемое, гнетущее – хлынет в сознание, заставит сорваться с места и бежать, бежать не оглядываясь, не думая, куда и зачем, лишь бы вымотаться в броске до полного изнеможения, а потом рухнуть на землю и позволить отрешению накрыть тебя с головой. Не было в почерневшем теле обезьяны и в словах Зои ничего такого, с чем Аня не сталкивалась раньше, но они почему-то отозвались глубинным ужасом. Дима не замечал, каково приходится его сестре. Торопливо листал блокнот. Аня знала, чем это грозит. Стояла в оцепенении.

– На самом деле ничего печального, – промолвил Дима, найдя нужную страницу. – Вот что писал натуралист Джеймс Родвей. Послушай. «Все другие животные разрушают всё, что им по силам разрушить; почему же человек не может делать этого? Никаких оснований нет ему отказываться от борьбы, когда даже травы и деревья делают всё, что смогут, чтобы одолеть своих соседей; подобно им, человек должен или победить, или сам погибнуть, и обитатель тропических стран, иногда падающий духом и уступающий окружающим условиям, ни в каком случае не достоин уважения. Инстинкт самосохранения управляет всей природой, и человек не составляет исключения из этого правила. Его попечения о растениях и животных вовсе не истекают из чувства расположения к ним, но исключительно обусловливаются пользою, приносимой ими». Тут, конечно, есть нюансы, – Дима закрыл блокнот, – но в целом…

– Знаешь что, Дим? – Негодование отрезвило Аню. Подступавшее отчаяние ослабло. – Иди ты со своими цитатами знаешь куда?!

Аня отвернулась и зашагала прочь от кострового тента, решив раз и навсегда прекратить любые попытки заговорить с братом. Захотелось обрушить на него признание – сказать, почему она в действительности вернулась из Испании, и насладиться болью в Диминых глазах. Аня замедлила шаг, готовая вернуться к костру для немедленного объяснения с братом, но вскоре, успокоившись, пошла вперёд. Вновь обогнула лагерь. Миновав перевёрнутые плоскодонки, заглянула к мулам, чуть окрепшим после четырёх дней отдыха. Проходя мимо туалетов – сухого и влажного, – обнесённых плетёнкой из банановых листьев, вспомнила, что Зои называет их Сиракузами. Усмехнулась и наконец почувствовала, как взамен гневу пришла усталость.

Аня вернулась к себе в палатку. Завалилась в гамак. Уснуть не смогла, но к обеду выходить отказалась. В итоге Зои принесла ей с кухни две миски. Уговорила поесть. Аня, удивляясь тому, что не испытывает отвращения, взялась за суп. Вынужденно признала, что обезьянье мясо вкусное. Съела всё без остатка, даже фасоль с печёными попугаями. Отложив обе миски, откинулась в гамак и сказала, что наружу не выйдет.

– Если только в Сиракузы.

Зои безучастно смотрела себе в ноги, на чёрное нейлоновое днище палатки. Не улыбнулась Аниным словам. Потом вдруг приблизилась к ней, бережно провела ладонью по её лбу, коснулась засаленного браслета на её левой руке и промолвила:

– Всё будет хорошо. Вот увидишь.

Сказав это, Зои легла к Ане. В тесноте гамака они обнялись лицом к лицу. Тёплое дыхание подруги умиротворяло. Аня поцеловала Зои в щёку и прикрыла глаза. Незаметно, исподволь накатила дрёма.

Аня проспала несколько часов. Без кошмаров. Тревоги отдалились. Словно Аня перенеслась в ауровильскую комнату Зои: могла выйти на улицу, пройтись до Гостевого центра, заказать такси и отправиться в аэропорт Пудучерри. Купить билет и вернуться в Москву. Так просто. Сегодня ты ещё здесь, а завтра уже дома… Просыпаясь, Аня видела расслабленное лицо Зои. Замечала, что Екатерина Васильевна, заглянув в палатку, тихонько разбирает вещи. И вновь засыпала.

К вечеру их разбудила Лиза. Дочь Скоробогатова наведывалась к ним редко, и всякий раз её появление оказывалось до невозможного странным. Вот и сейчас Лиза пристально смотрела на сонных, разомкнувших объятия Зои и Аню. Смотрела из-под отросшей, но ухоженной чёлки. Даже в джунглях от Лизы пахло духами. Смесь сладкой вербены и пряной корицы. И глаза она продолжала подводить. Разве что укладку не делала. Зои любила втихаря передразнивать Лизу, представляя, как та, закрывшись в частной палатке, возится перед зеркалом, пудрится в надежде очаровать кого-нибудь из лесных дикарей.

– Не делай глупостей. – Лиза отвернулась от лежавших в гамаке подруг.

– О чём ты? – Аня приподнялась на локтях.

– Видела тебя. Бродила по лагерю, как умалишённая.

– Я…

– Знаю, тебе тяжело. Сейчас все на взводе. Если Егоров захочет подтянуть дисциплину…

Будто речь в самом деле шла об Илье Абрамовиче. Было очевидно, что Лиза говорит о своём отце.

– …если захочет подтянуть дисциплину, то ему нужно будет найти, кого наказать. Так что не делай глупостей. Сиди тихо и не привлекай внимания.

Лиза вновь посмотрела на Аню. Тёмный взгляд неподвижных глаз. Вспомнилось, как в нижнем лагере неподалёку от Икитоса дочь Скоробогатова впервые навестила Аню и обещала по возможности ей помогать. «Считай, это в моих интересах». О каких интересах шла речь, Лиза ни разу не обмолвилась.

– Ого, – промолвила Зои, когда Лиза ушла. – И что это значит?

До вечера просидели в палатке, обсуждая истуканов и загадочное святилище с двумя каменными шарами в ячейках. К ужину вышли к костру, а вскоре после заката легли спать. Перед сном Аня показала Екатерине Васильевне и Зои нарисованную карту лагеря. Отругала себя за отходчивость, но решила завтра с утра отдать её Диме.

Долго не получалось уснуть. Аня прислушивалась к шелесту возобновившегося дождя. Едва задремала, но проснулась, когда Екатерина Васильевна расстегнула входную молнию палатки – опять ушла в ночь. Аня подозревала, что у мамы Максима проблемы с желудком. Неудивительно, с таким-то питанием. Переживала за Екатерину Васильевну – понимала, что Скоробогатов не станет с ней нянчиться. Оставит в лесу, как поступил с Шуткой и Интапом.

Екатерины Васильевны не было слишком долго. Разволновавшись, Аня разбудила Зои. Они уже думали вместе сходить до туалета и позвать с собой Хорхе на случай, если с мамой Максима приключилась беда, но минутой позже Екатерина Васильевна спешно вернулась в палатку. Обнаружив, что подруги не спят, замерла на входе.

– Вы… У вас всё в порядке? – прошептала Аня.

Екатерина Васильевна не ответила. Застегнула молнию. Прислушалась к дождевому оцепенению лагеря. Подошла поближе и попросила Аню с Зои вылезти из гамаков. Втроём они встали на колени. Под днищем палатки чувствовалась влажная неровность земли.

– Девочки, соберитесь, – твёрдо произнесла Екатерина Васильевна. – Очень важно, чтобы вы собрались и слушали.

Аня решила, что разговор пойдёт о Диме. Испугалась, представив, как брат по глупости разругался с кем-нибудь из людей Скоробогатова, или ночью пошёл к святилищу, а там угодил в пасть каймана, или по неловкости забрёл в джунгли и заблудился, или… Ноги! Доктор Муньос говорил, что у Димы мацерация, то есть размягчение кожи стоп от постоянной влаги и…

– Я только что была с Максимом.

Слова Екатерины Васильевны прозвучали безумно.

Аня посмотрела на Зои, но в темноте не разглядела её лица.

– Он шёл вслед за нами. И завтра мы сбежим.

Аня поняла, что Екатерина Васильевна говорит серьёзно.

Максим…

На Аню обрушился вал мыслей. Оглушённая, она захлёбывалась в них. Приоткрыла рот, пытаясь успокоить сбившееся дыхание. Значит, это Максим расставлял ловушки! Хотел задержать экспедицию или напугать индейцев – в надежде, что они откажутся продолжать путь. Самострелы, ямы с заострёнными кольями и… Но ведь из-за ловушки погиб Интап. И в неё мог попасть кто угодно. Сама Аня. Или Дима. Зачем было так рисковать? Но… Максим! Он был рядом. Аня в самом деле видела его силуэт и не ошиблась, чувствуя, как… А Дима! Дима был неправ! Столько всего наговорил. А Максим рядом. Ещё чуть-чуть, и…

– Аня, ты меня слушаешь? – Екатерина Васильевна коснулась её руки. – Анечка… Анечка, соберись, это важно. Завтра ночью мы сбежим из лагеря.

– Сбежим…

– Максим всё придумал. – Екатерина Васильевна говорила размеренно, внятно. Как ей удавалось держать себя в руках? – Максим не один. С ним хорошие люди. Но ему нужна наша помощь. Понимаете?

– Да, – кивнула Аня.

Зои в ответ промолчала. За весь разговор она не произнесла ни слова.