Вирелка дома?

Мы ежедневно играли в командиров и разведчиков, брали "языков", отстреливали с деревьев "кукушек" и одерживали славные победы над врагом, коим, естественно, были фашисты или, как называл их Колька – "гады-немцы".

Дядя Гриша показывал как правильно обращаться к командиру, отдавать честь, выполнять команды "кругом", "смирно" и "вольно". Это были замечательные уроки военной подготовки, на которых мы затаив дыхание внимали каждому слову и жесту настоящего командира. Потом, уже на улице, сотни раз были проиграны сцены доклада "товарищу майору" и выполнены все разученные команды. Самое интересное, что нам больше нравилось докладывать "командиру",чем быть в роли самого командира.

Но еще более любимыми были вечера в семье Сережки , когда товарищ Командир читал нам вслух сказки. Нас набивалась к ним порой до десяти человек разновозрастной ребятни. За неимением места на стульях и диване, мы с большим удовольствием располагались прямо на паркетном полу у ног дяди Гриши, который сидел на стареньком кресле с книгой в руках. Общий свет выключали, горела только настольная лампа, которая освещала страницы книги.

Дети любят полумрак или вообще темноту— так легче бояться, а побоятся чего-нибудь страшненького мы любили.

Читал Командир как настоящий сказочник, с распевно-заунывной интонацией, в манере традиций сказителей русских народных сказок.

Мы обожали сказки про русских богатырей, особенно про бой на речке Смородиновой и Калиновом мосту:

– Вдруг в реке во́ды взволновались, на дубах орлы раскричались – выезжает чудо-юдо шестиглавый змей…

Мы слушали притихнув, боясь пропустить хоть слово. Даже не смотря на то, что читалась сказка далеко не первый раз, все равно замирало сердечко от ужаса перед страшным чудищем о шести головах. Каждый раз мы заново переживали за Ванюшку-крестьянского сына, когда он смертельным боем бился с проклятым змеем…

Эти незабываемые вечера сказок оставили неизгладимы след в моей душе на всю жизнь.

Моя семья.

Наша семья состояла из четырех человек: папа, Алексей Петрович Страгин, мама Наталья Васильевна, сестра Настя и я, Валерик ( так меня звали в семье) или Вирелка, как меня называл мой приятель Колька. Еще у нас в квартире жил здоровенный котище, Васька. Папа часто его называл полноценным членом семья. Васька был красивым полосатым зверем, в бело-серую полоску, с роскошным белым "передничком" на грудке и замечательным розовым носиком.

Вообще-то он был не наш, а наших соседей по коммуналке, но после их переезда в отдельную квартиру в другой дом, Васька там жить не захотел и вернулся в свою старую квартиру, где теперь жили только мы. Он нас всех прекрасно знал, особенно меня, так как я часто с ним играл у соседей.

Это был кот лет пяти, очень умный и умудренный жизненным опытом. Он постоянно дрался с котами во дворах и неоднократно приходил домой с разодранным носом и с раной на виске. Мама обрабатывала раны борной кислотой, ему это естественно не нравилось, но он мужественно терпел, преданно смотрел маме в глаза и потихоньку мяукал, когда уж очень щипало. Потом папа купал его в ванне, что тому не нравилось вдвойне, но зато после всех испытаний – чистый и накормленный, он забирался ко мне в постель и блаженно разваливался на одеяле на моих ногах. Спал он исключительно у меня. Учитывая, что котяра был больше трех килограммов весу, где-то к середине ночи у меня затекали ноги и я его спихивал с кровати. Васька не обижался, а просто подходил к родительской кровати и негромко мяукал один раз и не оборачиваясь шел к входной двери. Он прекрасно знал, что мама шепотом чертыхаясь и бранясь, встанет и пойдет открывать ему дверь. Каждую ночь он в три-четыре часа ночи просился, чтобы его выпустили на улицу. Он был прирожденным ночным гулякой. Подвалы и чердаки были его кошачьей вотчиной.

Как-то раз мама спала очень крепко и не услышала Васькино призывное мяуканье. Кот как обычно подошел к входной двери, будучи уверенным, что за ним идет мама, и сейчас его выпустят, а тут никто не пришел и , бедный кот, за неимением возможности сходить в туалет во дворе, напИсал в мою меховую шапку, которая валялась на полу, упав с вешалки по какой-то причине. Надо заметить, что ящичек с песком у нас конечно же был и он находился в кладовке рядом с прихожей, но у Васьки был своеобразный ритуал уходить из дома ночью и делать свои дела на улице, но в этот раз кота не выпустили и он в знак протеста написал в мою шапку.

Как говорится: и смех и грех. Шапку пришлось выбросить.

А еще Васька любил гонять голубей по крышам и однажды свалился с крыши нашего четырех этажного дома. Упал прямо в песочницу, хорошо, что песок привезли на днях, он был еще рыхлый, так что серьезно смягчил удар. В песочнице никого не было, но девочки рядом качались на качелях и видели, как кот Васька прыгнул на голубя, а тот выскользнул из кошачьих лап и улетел в небо, а Васька упал на землю. Девочки боялись к нему подойти и прибежали к нам. Я тут же стремглав помчался за ними. Бедный котик лежал без движения, но глаза были открыты, а из носика капала кровь. Увидев меня, он жалобно замяукал хриплым голосом. Я бережно подхватил его на руки и отнес домой. Мама в очередной раз его выходила. Она его перебинтовала, протерла носик борной кислотой, запихнула ему в рот какую-то таблетку и положила на мягкую подушечку возле батареи. Он периодически негромко мяукал, а я сидел рядом, осторожно гладил его и потихоньку плакал от великой жалости к своему любимцу.

И все-таки Васька через пару недель полностью поправился – он был необыкновенно живучим зверем.

Обычно, приходя домой, кот садился под входной дверью и жалобно мяукал, чтобы ему открыли, а после того как его впускали в квартиру несся как оглашенный на кухню к своей мисочке и не найдя там еды, начинал активно тереться о мамины ноги, а если, по его мнению, она затягивала с подачей обеда, то обхватывал ее ногу своими лапами и садился ей на тапок .

Всякий раз мама неизменно повторяла:

– Сейчас , Вася, подожди, какой же ты тяжелый !

Но он отпускал ее только после наполнения едой его миски. Потом жадно ел, сердито при этом ворча. Кот был всеядный, ел все подряд даже печенье со сгущенным молоком, но больше всего обожал мясо в любом виде, но больше в сыром.

Я порой его звал на кухню не " Вася-Вася", а "Мясо-Мясо" и он на этот призыв так же летел стремглав как и на свое настоящее имя.

Как-то ко мне пришел мой одноклассник, Юра Рыкин, с которым мы договорились поиграть в шахматы. Пришел с большим опозданием, и когда я спросил его, что случилось он мне поведал занятную историю:

– Поднимаюсь к тебе на этаж, а возле вашей квартиры сидит Васька. Только я сделал шаг по направлению к твоей двери, как он поднял лапу и сердито зашипел. Я отступил назад, Он сразу успокоился и начал жалобно мяукать, видно просился домой. Я опять попробовал подойти, кот тут же перестал мяукать и опять сердито на меня зашипел да еще и хвостом стал нервно махать из стороны в сторону.

Пришлось мне уйти и прийти позднее. Тут из кухни пришел Васька и дружески приласкался к моему приятелю, он видел, что мы по-доброму играем на полу в шахматы, значит никакой опасности ни мне ни ему нет. В знак своего хорошего расположения к нам, он лапкой смахнул с шахматной доски мою пешку и погнал её куда-то в угол комнаты.

Однажды родители ушли в кино, а я решил поужинать. На ужин были мамины котлеты, обожаемые мной, макароны и кислая капуста, тоже маминого засола.

Нам в полярную ночь зимой очень не хватало витаминов, поэтому квашеная капуста всегда шла на ура и за обедом и за ужином.       Я навалил себе в тарелку целую гору макарон, сверху положил две здоровых котлетины, а рядом поставил большую миску хрустящей квашеной капусты с репчатым луком и брусникой.

И когда я в предвкушении чудесного ужина уселся за стол, вдруг в большой комнате зазвонил телефон. Страшно не довольный этим звонком я метнулся с кухни к телефону. Звонок был не важный – соседу Кольке недавно установили телефон и он хотел просто поболтать. Я деликатно, но быстро свернул эту "лавочку" с никчемным разговором и мухой лечу на кухню. Подбегаю к столу и на мгновенье цепенею: миска с капустой – на месте, тарелка с макаронами – тоже, но сверху макарон отсутствовали котлеты, при чем обе.

Не веря своим глазам я заглянул под стол – там тоже не было ничего. Совершенно сбитый с толку, я бессмысленным взглядом окинул всю кухню и внезапно взглядом уперся в кота, который сидел в коридоре прямо возле открытой кухонной двери и как ни в чем не бывало с наслаждением облизывался до ушей и умывался.

И тут я все понял. Этот ненасытный котище, пока я пять минут говорил по телефону, сожрал обе моих котлеты и не подавился. Очевидно, он тоже любил мамины котлеты!

Васька, конечно, был здоровенным котом, но даже для него это было слишком.

– Ах ты гад,– заорал я, хватая кухонное полотенце.

Не испытывая судьбу, котяра дал деру. Забыв про еду, я гонялся за ним с кухонным полотенцем по всей квартире и наконец загнал его в угол.

Признав поражение и осознав свою вину, Васька упал на спину и поднял лапы к верху- он сдавался.

– Лежачих не бьют!– мявкнул он.

– То-то же,– сказал я.

Ну и как, скажите мне, пожалуйста, после этого можно было на него злится?

Я ласково потрепал его за белый пузик, а он, в знак примирения, лизнул мне палец.

Мой папа.

Мой папа, Алексей Петрович Страгин, сначала работал мастером открытых работ на горном руднике. Работа была посменная: то в утро то в вечер, а то и в ночь. Если работа была в первую смену, то он должен был вставать в четыре часа утра и это в полярную ночь. Как рассказывала мама, после продолжительного звонка будильника, папа сползал с кровати, садился на пол и продолжал спать, сидя на полу возле кровати, пока мама готовила завтрак.

Мы спали в одной комнате, но я никогда не слышал, как звонил папин будильник, так как всегда дрыхнул "без задних ног".

Когда мы пошли в школу, то на первых уроках, за частую, тоже спали за партами, облокотившись на руку или спали прямо с открытыми глазами, вроде как смотрели на классную доску, но при этом ничего не видели и не слышали. Учителя понимали наше состояние в полярную ночь и очень деликатно проводили утренние уроки первой смены.

Помню, как-то на зимних каникулах, уже в старших классах, я зачитался книгой до полуночи. На следующий день меня разбудил телефон. За окном светало. Звонила мама с работы и страшно удивилась, что я еще сплю— на часах было два часа дня, а за окном был не рассвет, а голубые сумерки. Я проспал четырнадцать часов и спал бы еще, если бы мама меня не разбудила телефонным звонком.

Вот такие они сонливые полярные ночи.

После ночной смены, утром, придя домой, папа ложился спать и спал до обеда. Пока сестра Настя была маленькой, мама не работала и мы все вместе были дома. Мы старались не входить в комнату, где спал папа, хотя и мне и особенно маленькой Насте очень хотелось с ним пообщаться.

У нас дома была игра – набрось кольцо на деревянный столбик. Как сейчас помню, что столбик был зеленого цвета, а острый его кончик – красного. Размером столбик был сантиметров двадцать пять -тридцать.

Пока мама возилась на кухне, Наська все-таки пробралась в комнату к папе и ангельским голосом стала звать:

– Папа, вставай, папа, вставай, – я вошел в комнату вслед за ней и с интересом наблюдал, что же будет дальше.

Папа сладко спал, подложив под левую щеку обе ладошки. Настя, забыв на время о папе, увидела кольца и палку для игры «Набрось кольцо», лежащие возле дивана. Поковырявшись с кольцами, она машинально взяла палку в свою ручку и опять подошла к отцу:

– Папа, вставай, папа вставай,– и неожиданно, со всего маху треснула его по лбу зеленой деревяшкой. Папа подскочил, как ужаленный, сел на диване и непонимающем, сонным взглядом посмотрел на Наську, почесал лоб и, наконец отойдя ото сна спросил:

– Доча! Зачем ты папу стукнула, папе больно !

– А почему ты так долго спал?– ответила она, готовясь заплакать.

Тут прибежала мама, схватила Настю на ручки, та наконец заревела, за тем подлетел папа, начал ее целовать-успокаивать.

Короче они начали вдвоем с мамой возиться с сестрой, а на меня никто не обращал внимания, хотя я тоже ждал, чтобы папа меня заметил.

Всеми забытый и обиженный, я выскользнул за дверь у побежал во двор.

 Мама, как и многие женщины нашего дома в те времена, не работала – была домохозяйкой. Она плохо переносила Север, особенно полярные ночи, была худенькой и часто болела. С появлением сестры-Насти она как ни странно, воспрянула духом – стала меньше болеть, слегка поправилась, но забот стало больше.

Надо сказать, что в те годы в Руднегорске с определенными продуктами были проблемы: так молоко было по карточкам, по-моему, литр в неделю на дошкольника, яйца привозили два-три раза в год и всякий раз надо было стоять в очереди чуть ли не целый день. Давали по сто штук на человека. Люди стояли целыми семьями, чтобы купить максимальное количество. Папа был на работе, но на маму, меня и Наську полагалось аж три сотни яиц и мы их, естественно, выкупали в полном объеме.

И какое это было счастье съесть на завтрак ароматную глазунью, как в прочем, и на ужин. Правда, мама строго следила, чтобы я в день съедал не больше двух яиц, но не всегда на этот счет она могла меня проконтролировать.

Когда зимой, часов в десять-пол одиннадцатого вечера, с мороза, весь в снегу я приходил домой с гулянья, то готов был съесть слона и кота Ваську в придачу. Но Ваську я любил, да и кошатина мне не по вкусу, зато на ужин мог съесть яичницу из четырех яиц, пол банки печени трески (уж очень я ее любил) да еще пару здоровенных вареных картошин.

Как-то я пришел с гуляния около одиннадцати вечера, когда мама с Наськой уже спали. Я приготовил себе яичницу из пары яиц, и не наевшись, сварганил вторую порцию, вдруг появилась мама и узнав, что я собираюсь съесть два яйца сверх нормы, отняла у меня сковородку и прогнала меня с кухни.

Через десятилетия, вспоминая этот эпизод, мы в семье весело смеялись, но тем зимним вечером я обиделся на маму.

А еще вспоминаю, как мы с мамой ходили зимой на молочную кухню, которая была в километре от нашего дома, чтобы отоварить молочные карточки.

Настю везли в коляске( к колесам зимой приделывались алюминиевые полозья), а я шел рядом с мамой и очень хотел пристроится к коляске, чтобы тоже ехать как сестра на коляске. Была метель, и я задыхался от сильного порыва ветра. Мама разворачивала меня спиной и мы ждали, когда кончится очередной порыв, чтобы продолжить путь.

Молочная кухня – это была небольшая бытовка, и если народу было много, то очередь была на улице. При любых обстоятельствах, я всегда оставался на улице и ждал маму. Как сейчас вижу, как она выходит с Настей на правой руке и алюминиевым бидончиком с молоком в левой. Она всегда брала Настю с собой, чтобы пропускали без очереди. Народ ворчал, так как многие тоже были с детьми, но сестренка была совсем малышкой, и маму все же пропускали.

Рядом с кухней была какая-то хозяйственная площадка. После схода снега, на эту площадку выпускали кур, которые гуляли под предводительством большого красивого петуха. Как-то раз, когда мы в очередной раз пришли за молоком, и мама с Настей вошла в внутрь молочной кухни, я подошел поближе к курам, чтобы по "цып-цыпать" им и получше рассмотреть. Строгий петух решил, что я покушаюсь на его владения и внезапно с громким криком побежал на меня, взлетел мне голову и начал долбить меня своим, как мне тогда показалось, железным клювом. От страха и боли я заорал как резаный, но петух был не робкого десятка и, не обращая внимания на мой крик, продолжил свою экзекуцию. В конце-концов он мог выклевать мне глаза, если бы не подбежала какая-то женщина из очереди и схватив разбойную птицу за крыло, отшвырнула ее от меня.

С тех пор, даже если я шел с мамой за ручку, злопамятный петушина, увидев меня обязательно делал несколько быстрых шагов в нашу сторону, громко хлопал крыльями и злобно кукарекал, мол:

– Я еще до тебя доберусь!

С продуктами в стране и в Руднегорске в частности возникали порой необъяснимые, на первый взгляд, проблемы: то пропадало хозяйственное мыло, то стиральный порошок, то сливочное масло, то молоко, то мясо, а то вдруг возникла проблема с хлебом. Нас даже в школе предупредили, что в связи с неурожаем в стране в хлеб будут что-то ( что- не помню) добавлять, но даже этого хлеба с добавками не хватало. В какой-то год в начале шестидесятых, мы с мамой и Настей стояли одно время в длиннющих очередях на весь магазин за хлебом.

По определенному распоряжению в тот сложный период, на каждого человека продавали определенное количество хлебных изделий. Как известно, хлеб долго не хранится и его нельзя запастись на месяц, но все равно мы, да и все остальные, выбирали положенную норму. Никогда хлеб не выбрасывали, да и он почему-то не плесневел, а только черствел. Из излишков закупленного впрок белого хлеба делали сухарики, а из черного— сухарики с солью. Набьешь карманы этими вкуснющими черными сухарями, выйдешь на улицу, а там таких же любителей похрустеть , как я – полон двор и стоит веселый хруст на всю округу.

Но вот что интересно: даже тот хлеб с добавками, на мой взгляд, был гораздо вкуснее, чем выпекают сегодня в стране в двадцать первом веке. Идя домой и держа в руках буханку свежего хлеба, невозможно было не обгрызть замечательную хрустящую корочку, за что мама меня всегда ругала, но в следующий раз я все равно поступал также – ведь корочка была неизменно такой вкусной.

Руднегорск располагался в пограничной зоне, поэтому когда ехали домой поездом, обязательно проходили строгий пограничный контроль. На конкретной станции поезд останавливался, где-то на полчаса, и пограничники осуществляли паспортный контроль. Человек, едущий в Руднегорск и не являвшимся его жителем, должен был предъявлять какое-то разрешение или приглашение, или и то и другое.

По причине запретной зоны, в нашем городе не было рынка, и доступ жителей к свежим овощам и фруктам был ограничен местными, очень немногочисленными овощными магазинами со скудным выбором.

Забегая вперед скажу, что уже с первого класса нас, детей, родители посылали в овощной за картошкой. Дело это было муторное и тяжелое, так как нужно было в очереди постоять минут тридцать, а потом тащить килограммов пять картошки в авоське, которая нещадно резала наши детские пальцы.

В народе она называлась просто сеткой.

Помнится, мама всегда ворчала, когда чистила картошку:

– Вот опять наложили гнилья !

Да, овощи , особенно зимой, всегда были не ахти какие, но, тем не менее, с детства запомнился аромат и вкус вареной и жареной картошки. С высоты сегодняшнего дня кажется, что в те годы она была вкуснее.

Сорок восемь-половинку просим!

А еще у нас у детей в те времена была странная, и не объяснимая в современных реалиях, привычка – во время обеда схватить со стола кусок хлеба, сыра, колбасы или печенюшку, и выбежа во двор, съесть это на глазах у других. При этом важно было успеть сказать кодовую фразу:

– Сорок один – ем один!– в этом случае едой ни с кем можно было не делиться.

Если ты зазевался и кто-нибудь во дворе успел крикнуть:

– Сорок восемь – половинку просим, – то в этом случае свой кусок съестного приходилось делить на всех или дать откусить.

До сих пор ясно вижу картину, как один мальчик вышел гулять, держа в руке большую, красную редиску, успев сказать:

– Сорок один – ем один, – и с аппетитом вгрызался в сочную и, наверное, очень вкусную редиску, а я как завороженный стоял, глотал слюни и страшно ему завидовал. У нас дома её не было, а мне так тоже хотелось похрустеть…

Коля-Калина обожал выбегать во двор с какими-нибудь съестными припасами и, кстати, никогда не торопился заявить, что он будет есть один – Коля любил, чтобы у него попросил, а он великодушно поделился. Часто он выходил из дома с полными карманами сухофруктов, которые он называл " сукафрукты". Не смотря на то, что Калина щедро одаривал нас сушеными фруктами, мы тем не менее не могли отказать себе в удовольствие и спросить:

–Слушай, Коля, что-то я забыл как это называется,– лукаво задавали мы вопрос,

– Да я вам сто раз уже говорил— сукафрукты,– беззлобно горячился Коля, а нам только этого было и надо – покатываясь со смеху, мы, тем не менее с удовольствием грызли эти самые Колькины "сукафрукты".

Калина никогда не обижался если мы подтрунивали над ним по поводу его смешных слов.

Читаем книги.

Не смотря на то, что у мамы появилась маленькая дочь, она не перестала уделять мне меньше внимания. Благодаря ей я научился читать очень рано. В шесть лет я читал адаптированные детские книжки, а в семь уже бегло читал любой текст как детской так и взрослой тематики. Мама привила мне любовь к чтению, читая практически ежедневно разные детские книжки. Слава богу, с детскими книжками в те времена было все нормально.

В доме всегда было полно как тоненьких книжек с рассказами для детей, так и толстых книг большого формата с чудесными картинками. Мною бесконечно любимые книжки про Незнайку и его друзей, про Буратино и Чипполино, про Волшебника из Изумрудного города и злого Урфина Джюса и его деревянными солдатами и еще много других , без которых я не представляю своего детства.

Я десятки раз перечитал каждую из них, максимально погружаясь в волшебный, сказочный мир, и вместе с их персонажами, мысленно участвовал во всех волшебных приключениях и фантастических событиях, выпадавших на долю моих любимых героев.

А еще у нас дома была большущая книга, которая называлась "Книга о вкусной и здоровой пище" выпуска 1953 года и цитатой Сталина в предисловии.

Сама книга была коричневого цвета и в ней было большое количество разнообразных кулинарных рецептов, но самое главное – в ней были удивительный по красоте цветные иллюстрации. На главном развороте был изображен огромный банкетный стол, уставленный всевозможными яствами: икра черная и красная в хрустальных вазочках, поросенок на огромном блюде, какая-то фаршированная рыба, маслины, сочные фрукты в высоких вазах, красивые бутылки с винами, большие букеты цветов и что-то еще. Настолько все было красиво, что мне доставляло огромное удовольствие раз за разом разглядывать эту всю красивую еду, при чем у меня не "текли слюни" от желания это все попробовать, просто мне доставляло удовольствие любоваться такой красивой и вкусной на вид картинкой.

На другом развороте в этой книге был изображен стол с разными сладостями: пирожными, плитками шоколада, различными шоколадными конфетами в красочных коробках, опять же цветы и фрукты в вазах и много бутылок с вином и даже шампанское в ведерке. Уж конфет, шоколада и тортов я в детстве отведал не мало, но тем не менее, меня периодически тянуло снова взглянуть на это замечательное изображения сладкого изобилия.

Как это не покажется странным, но из многочисленных блюд, проиллюстрированных в книге, мне почему-то больше всего хотелось отведать сосиски с горошком, которые были изображены вместе с бутылками пива. Папа давал мне как-то попробовать пиво и оно мне совсем не понравилось – горькое.

Уже в солидном возрасте я случайно узнал, что все иллюстрации в книге – это рисунки, а не фото, хотя тогда, в детстве, я об этом не задумывался.

Конечно, все мы мечтали, чтобы у нас в квартире был телевизор, но с другой стороны это было и хорошо, что его не было, иначе мы бы так не любили книг.

В нашем дворе было не прилично не прочитать книжку, которую уже все читали. В прямом смысле будут показывать пальцем и кричать:

– Смотрите, он это не читал, не читал,– и противно при этом хихикать.

Это было своеобразное воспитание двором, не улицей, а двором, с его не писаными правилами и традициями.

Если у тебя, к примеру, есть велосипед, а ты не умеешь заклеить камеру колеса, натянуть цепь или затянуть руль, то мальчишки с тобой не будут водиться – это было стыдно не уметь этого делать, не смотря на то, что тебе всего девять лет. Старшие мальчишки нас всему учили, что умели сами, а мы в свою очередь тянулись друг за другом, чтобы, не дай бог, не прослыть неумехой.

Папа первые годы на севере работал на "руднике открытых работ"(запомнилась именно такая фраза), но потом его активно стали продвигать по профсоюзной линии и вскоре он стал работать в "раисполкоме". Не вдаваясь в подробности, что это значило, я еще много лет произносил это слово именно так— "раисполком", а не "райисполком", потому что на слух для меня это так звучало.

Я тогда не понимал, чем они там в исполкоме занимаются, но папа стал теперь каждый вечер приходить домой с работы в одно и тоже время, перестал работать по ночам и стал больше проводить времени со мной и Настей.

На новом месте папу стали часто направлять в командировки в Москву. Командировки были продолжительные: семь – десять дней, а один раз вообще уехал на три месяца учиться на какие-то курсы. Вернувшись домой, привез пол чемодана самых лучших шоколадных конфет, трехсот граммовую жестяную банку черной икры и легонький хлопчато-бумажный (так называла мама) костюмчик мне. Учитывая то, что с детской одеждой при социализме всегда была большая проблема, а у нас на Севере и подавно, мама рассчитывала, что уж из Москвы-то папа нам одежки навезет. Не тут-то было! Мама даже плакала от досады, что он детям ничего не привез (что он привез маме-я не знаю), а папа только виновато посмеивался и чесал нос. У него была такая привычка всегда чесать нос, когда он смеялся.

За то мы с Наськой были в счастье – такого количества лучших московских конфет нам хватит на долго, а еще по утрам бутерброды с черной икрой на завтрак.

Спасибо, папа!

К слову сказать, эту трехсотграммовую банку черной икры мы так и не доели – она засохла.

А еще папа рассказывал, как ему в Москве в магазине было не удобно покупать конфеты сразу по пол-килограмма:

– А почему, пап?– интересовался я,

– А потому , сынок, что в Москве зарплата маленькая, не то что здесь у нас на севере, по этому они покупают всего понемногу – по сто-двести грамм, а я беру по пол кило, а то и по килограмму – получается, что я вроде как чванюсь и кичусь перед другими, что у меня много денег, а у них мало – это некрасиво. Папа всегда был очень щепетильным в вопросах этики.

"КАжим" фильмы.

В каждой семье, проживающей на нашем этаже, проходили свои, только им присущие мероприятия для детей, организуемые взрослыми. У одних читали вслух сказки, у других "казАли", как говорил Колька-Калина, диафильмы, у нас тоже "казАли", в смысле, демонстрировали фильмы, но настоящие фильмы, со звуком.

Дело в том, что наш папа был завзятым кинолюбителем. У него была шестнадцати миллиметровая кинокамера, а так же кинопроектор и усилитель с динамиком.

Это была устаревшая профессиональная аппаратура для показа кинофильмов, которую использовали в небольших сельских клубах, Домах офицеров, а так же в Домах культуры и даже на флоте , на больших кораблях.

Папа аппаратуру купил в комиссионке в Москве, где мы были проездом, возвращаясь домой с юга. Помню как грузили все эти деревянные ящики в купе поезда, а проводница ворчала:

– Куда вы этот все прёте, у меня пассажирский вагон, а не товарный! – но все-таки разместились – всем и всему хватило места.

Мама тоже ворчала, потому что папа угрохал ( мамино выражение) всю премию на это барахло (тоже из её лексикона).

А мы, дети, опять были в счастье – у нас дома будут показывать настоящее кино.

В районе Руднегорска располагались военные городки, в которых в те годы еще использовалась кино аппаратура, подобная нашей, да и у нас в городе были места, где стояли шестнадцати миллиметровые киноустановки.

Папа по работе как-то был связан с этой темой и ему иногда давали на дом железные коробки с художественными и другими фильмами.

У нас был самодельный экран, сделанный их простыни, скрепленной по широким сторонам тонкими деревянными реечками.

Надо ли говорить, что на просмотр фильма в комнату набивалось до пятнадцати человек детей и взрослых. Так же как и Коля-Калина, я приглашал всех своих приятелей по лестничной площадке и двору по его принципу: не приглашал своих обидчиков на показ кино. У нас с этим было просто: сегодня мы друзья не разлей-вода, а завтра разбиваем друг другу носы в бескомпромиссной драке.

Как-то мы поссорились с Колькой-Калиной и я не разрешил ему прийти к нам на просмотр фильма. Для него это было самым страшным наказанием – ведь он знал, что у меня соберутся почти все мальчишки с нашего двора, а его не будет, а самое главное, что будут показывать новый фильм про шпионов – это было выше его сил.

И Коля пришел:

– Вирелка, пусти меня, я больше не буду, – опустив глаза в пол пробурчал он печально.

– Ладно, заходи,– великодушно разрешил я.

Надо было видеть, как просветлело его лицо, засияли глаза и он влетел в комнату, набитую до отказа зрителями, уселся на свое любимое место на полу(его не кто не занял) и устремил на экран свой счастливый взгляд.

Дети всегда приходили к нам взволнованные, смущенно улыбаясь и в приподнятом настроении, в предвкушении просмотра настоящего звукового фильма, бывало, что и цветного. И все это в домашней обстановке, уютно, в тесном окружении своей, дворовой ребятни.

Трещал аппарат, звук был еще "того" качества, изображение было далеко не цифровое, но все мы сидели затаив дыхание, восхищенно наблюдая за экраном.

Это была незабываемая атмосфера единения и дружбы наших мальчишеских душ. Девочки тоже присутствовали, но их было гораздо меньше и они ведь не были мальчишками, хотя мы к ним хорошо относились. Обижать девчонок было категорически запрещено нашей дворовой, негласной конституцией.

Сколько фильмов было просмотрено в нашем домашнем кинотеатре – сказать трудно, но названия некоторых я помню до сих пор: "Полосатый рейс", "Добровольцы", " ЧП", "Неподдающиеся" и мультфильм "Кошкин дом".

Как то нам принесли прямо на дом (случалось и такое) двух серийный фильм про Хрущева, казалось бы, что там для детворы было интересного, но, тем не менее, аншлаг на просмотре был полный.

Папа снимал на кинокамеру все мало мальские события нашей семейной жизни. За частую, это были всевозможные дни рождения родителей и нас с Настей, с многочисленными гостями, с песнями и танцами; празднования Нового Года, поездки на юг к морю и другие мероприятия, которые папа считал нужным запечатлеть для истории . Первые домашние фильмы датируются шестьдесят первым годом прошлого века.

Мы любили пересматривать эту нашу семейную кинохронику, хотя уже знали наизусть каждый последующий кадр. Мы даже знали , что скажет мама просматривая сюжет, к примеру, со Дня рождения Насти, где ей исполнилась четыре года.