Go to audiobook
Второй момент, который следует отметить: гази, которые решались пополнять свои ряды иноверцами, делали все возможное, чтобы держать мусульман-единоверцев как можно дальше от пиратства. Алжирские янычары получили право на корсарство только в 1568 году, после тысячи и одной ссоры. Как мы показали в разделе 1, гази с дальновидностью монополиста запрещали местным уходить в пираты, – это изменится только в ХVIII веке, когда пиратство уже утратит свою привлекательность. Так верно ли изображать воителями ислама османских корсаров, столь рациональных и корыстных?! Принимая в свои экипажи мюхтэди, христиан и даже иудеев, они и близко не подпускали местных мусульман!
Как станет ясно благодаря некоторым вышеупомянутым примерам, в землях христиан, где гази были обязаны воздвигать знамя ислама, они встречались не только с врагами. Местные часто сотрудничали с ними или же как минимум были готовы торговаться в пределах обычаев, возникших в корсарстве за столетия.
Особенно заметную роль здесь сыграла Франция, традиционный союзник Османов в Европе. Мы вспомним лишь то, как в 1543 году османский флот под командованием Барбароса вместе с французскими солдатами осадил Ниццу и зимовал в Тулоне[312], а в 1550-х годах, когда корабли двух стран маневрировали в Тирренском и Лигурийском морях, к ним присоединились и корсары, – сам Тургуд-реис лично возглавлял флот в ряде совместных походов[313]. Вступая в союз с христианской Францией ради помощи христианам Корсики, восставшим против своих господ-христиан из Генуи, пираты заботились об одном: чтобы союзники не удерживали их от грабежей[314]. Им значительно проще было заключить союз с кафирами, чем отказаться от разбоя. Со своей стороны, французы тоже не медлили с помощью корсарам. В 1563 году во время осады Мерс-эль-Кебира наготове стояли 32 французских корабля[315].
И снова обратим внимание на широкие связи между Алжиром и Марселем, самым важным из французских средиземноморских портов. Османские корсары могли укрыться в Марселе от врага хотя бы в те годы, когда французы еще не принимали мер против них[316]. Что важнее, там можно было не только раздобыть провиант[317] и узнать новости[318], но и приобрести военное снаряжение и необходимое корсарам сырье, в котором нуждалась промышленность Северной Африки[319]. Похожими привилегиями пользовался и Тунис. Соблюдая договор, подписанный де Бревом в 1608 году, тунисцы не принимали в своих портах английских пиратов, а доставленные туда трофейные французские суда подлежали возвращению. Взамен французские порты открылись для «союзных и дружественных кораблей» (comme vaisseaux de confederez & bons amis): тунисских галер, кальетэ, фыркат и бригантин; а кроме того, их экипажам предоставляли продовольствие[320]. Сотрудничество окажется весьма прибыльным и для французов. Например, в ХVII столетии два марсельских судна, нагруженные дорогими товарами, наняли для охраны Самсона Меми и Меземорту Хюсейина, остерегаясь испанских пиратов. После того как конвой достиг порта, корсаров очень гостеприимно встретили, преподнесли им богатые дары, вино, фрукты, джем, roffoli и даже бренди (eau de vie)[321].
Карта 1. Лигурийское море
В 1580 году в результате этих коммерческих связей французы, воспользовавшись правами, которые им обеспечивали османские капитуляции (ахиднаме) 1569 года[322], откроют консульство в Алжире[323]; за ним последуют и другие – в Тунисе и Ливии[324]. Тесные отношения между Алжиром и Марселем заметят и тогдашние правители. В 1595 году марсельцы не признали власти Генриха IV, который завершил во Франции гугенотские войны и принял католицизм, объясняя это тем, что «Париж стоит мессы». Тогда османы, послав письмо алжирскому бейлербею, велели ему склонить корсаров на сторону короля, а если не удастся – применить силу. В ином султанском приказе, присланном в том же году, корсарам также велено помочь французам в их войне с испанцами[325].
Тесные отношения алжирцев с французами не ограничивались лишь торговлей и прибытием кораблей из Стамбула. В те дни, когда вслед за Лепанто черные тучи нависли и над холмами Алжира, местные, боясь нападения, вывозили из города и рабов, и имущество. Тогда морские гази призвали французского короля взять Алжир под свое покровительство. Но еще интереснее то, что их предложение пришлось по сердцу Карлу IX. И если бы не возражения его посла в Стамбуле, епископа Дакского, король взял бы Алжир под крыло[326]. Судя по документам архива Симанкаса, король уже намерился разместить гарнизоны не только в Алжире, но и в Тунисе с Аннабой[327]. Неужели и этот rex christianissimus, христианнейший монарх, чьи предки героически сражались против мусульман, и его младший брат герцог Анжуйский, для которого король готовил трон Алжира, почти записались в ряды славных гази?
Была еще одна страна, открывшая пиратам свои порты и стремившаяся выстроить с ними хорошие отношения – Англия. По желанию дея Триполи Абаза Хасана английский консул Томас Бейкер напишет рекомендательное письмо (a letter of introduction) одному из реисов Танжера, чтобы получить право на корсарство, и попросит вали[328] содействовать капитану в атлантических рейдах. Но прежде всего консул, выразивший эту просьбу как справедливое требование к местному правительству по условиям капитуляции («no more than what he may reasonably claim by our capitulations with this government»), желал натравить нашего гази на французские корабли[329]. Конечно, одно дело – открыть порты в Северной Африке, и совершенно другое – разрешить корсарам являться в Лондон или же близлежащие порты и вывозить из них все подряд. На деле, когда в 1686 году знаменитый канарец Али-реис доставил к берегам Лондона голландские корабли, застигнутые им в Ла-Манше, ему не позволили войти в порт. Сколько ни бунтовал реис, настаивая, что это противоречит 10-й статье соглашений о капитуляции, ему пришлось вернуться в Алжир[330]. К сожалению, нам неизвестно, что случилось, когда голландский корабль, где-то за десять лет до того захваченный в Ла-Манше, увели в Плимут[331]. Напоследок заметим, что гази швартовались для починки кораблей и закупки продовольствия даже в портах Южной Ирландии[332].
Похоже, корсары находили порты, с которыми могли иметь дело, едва ли не по всей «территории войны». Мы уже рассказывали о том, как голландцы-мюхтэди пользовались портами родины. И эта привилегия не зависела от их национальности. Когда в 1621 году буря прибила к Влиссингену корабль Али-реиса (грека-мюхтэди, уроженца Измира), реис сошел на берег и навестил Корнелиса Пейнаккера, алжирского консула[333]. Наши примеры относятся к государствам, поддерживавшим дружеские отношения с османскими пиратами. Но даже христианские центры пиратства не закрывали двери для мусульман. Ливорно, порт рыцарей ордена Святого Стефана (корсаров, зависимых от Флоренции), стал «средиземноморской столицей контрабанды в ХVII веке» именно благодаря османским пиратам[334]. Еще активнее сотрудничала с ними Мальта, принадлежавшая рыцарям другого католического ордена – Святого Иоанна, которые считали священную войну против мусульман своим призванием; по крайней мере так обстояли дела в начале ХІХ века, когда пиратство уже агонизировало[335]. Вероятно, все эти визиты наносились не под корсарским флагом, а под османским и, возможно, под флагом какой-либо из европейских держав; ведь нам известно, благодаря похожему примеру, что мальтийцы тоже подплывали к Стамбулу под английским знаменем. И даже если их «корсарская посудина» попалась в руки османам, то вовсе не из-за бдительности властей, а только потому, что об этом в Баб-ы Али[336] донес английский посол[337]. Османские пираты легко находили заинтересованных в сотрудничестве христиан и вне больших портов. Gazette de France пестрит новостями о том, как гази преспокойно запасались провиантом, водой и древесиной на берегах Франции, Ла-Манша и даже – Неаполя с Римом, где не оставляли камня на камне[338]. В начале ХVII века один из французских капитанов, отправляя доклад (mémoire) Людовику XIII, жаловался на жителей Марселя и Прованса, помогающих корсарам. Интересно, сумел бы без этой помощи Мурад-реис, самый известный пират эпохи, спастись от четырнадцати христианских кораблей, окруживших его со всех сторон?[339]
В следующем столетии новости Gazette de France уже явно свидетельствуют о тесном сотрудничестве пиратов с подданными Неаполитанского королевства. Спустя три года после восстания Мазаньелло (1647) здешние аристократы, воспользовавшись отсутствием испанских сил, буквально изничтожили провинцию; причем они привлекли и североафриканских гази, установив с ними связь через сограждан-мюхтэди. Сеньоров ничуть не беспокоило, что корсары будут разорять их же земли и увозить в рабство их собратьев по вере[340]. Похожие союзы между аристократами и пиратами имели место в Салерно (1663), а также в регионах Абруццо (1667) и Калабрия (1668)[341]. В 1687 году власти подчеркивают, что некоторые неаполитанцы не только шпионили на османских корсаров или играли роль провожатых; негодяи без зазрения совести продавали в рабство своих сограждан и сами брали их в плен[342]. Какому-то реису-христианину выдали берат[343], чтобы он не грабил на своей бригантине побережье Северной Африки, хотя потом и оказалось, что он был в сговоре с мусульманскими коллегами. Этот предатель окончил жизнь в неаполитанских тюрьмах. Он не стыдился продавать христиан в рабство и без зазрения совести выбрасывать их в море, чтобы никому не поведали о его «подвигах»[344]. Вместе с тем, едва вблизи Неаполя у корсарского судна «Золотой Лев» (Lion d’or), оснащенного 40–50 пушками, сломалась грот-мачта, наместник неаполитанского короля бросился за ним в погоню на четырех галерах и не поверил своим глазам: враги не только раздобыли у местных провизию – они умудрились привлечь их к починке корабля![345]
Как видно, отношения пиратов с христианами иногда могли быть настолько хорошими, что никак не вписывались в парадигму священной войны. И у нас много примеров того, как корсары сквернейшим образом относились к мусульманам, что совершенно не подобает гази.
Собственно, отношения между средиземноморскими пиратами и местным населением с самого начала были несладки – а точнее, кислы как лимон. В 1513 году, когда реисы Хызыр и Оруч еще только обосновались в Африке, им уже пришлось воевать со многими из здешних мусульман. Братья начали пиратствовать под покровительством тунисского султана – и первым, с кем у них испортились отношения, был именно их патрон. В этот момент алжирцы, испанские подчиненные с 1510 года, позвали к себе в город Оруча-реиса, и тот, приняв их приглашение, обустроил там базу. Однако отношения между морскими гази и мусульманским населением Алжира моментально «скисли». Оруч велел убить Селима эль-Туми, правителя города, из-за чего сын последнего Яхья сбежал в Оран и обратился за помощью к испанцам. Вслед за этим, едва отбив наступление Габсбургов (Яхья тоже, выжидая, принимал в нем участие), Оруч сразу же начал истреблять других мусульманских владык в этих краях. В 1517 году, после захвата Тенеса и Мильяны, он воспользовался междоусобицей в династии Абдюль-вади (Бени Зейян) и прибрал к рукам Тлемсен. Какое-то время христиане-Габсбурги даже спасали местных правителей-мусульман от османских «воинов моря». В 1518 году их войска, окружив Тлемсен, убили Оруча, однако на этом не остановились и в следующем году совершили еще один поход на Алжир, на сей раз безуспешный.
В таких обстоятельствах Хызыр-реис отправил послов к турецкому султану Селиму и номинально преобразовал Алжир в османский вилайет. К сожалению, ни легитимность, которую получил Хызыр благодаря своим политическим маневрам, ни две тысячи янычаров, присланных из Стамбула, не помогли ему удержать город. Реис был загнан в угол: он не мог усмирить габсбургскую крепость Пеньон (Peñon), выстроенную на скалах напротив города, а в Тлемсене Габсбурги убили Оруча-реиса. Если прибавить еще и то, что морские гази притесняли народ, а Ибн-уль-Кади, бывший союзник Оруча, объединился с султанами Туниса и Тлемсена, то несложно понять, почему в 1520 году Хызыр, покинув Алжир, отступил к Джиджелю. Оттуда он продолжит борьбу с мусульманскими правителями соседних областей: в 1521 году завоюет Эль-Кул, в 1522-м – Аннабу и Кусантин, в 1525-м возвратится в Алжир, а в 1529-м станет полноправным правителем города, захватив Пеньон.
Реис и его пираты сделают своей целью мусульман и христиан Северной Африки – такие условия диктовала местная политика. В 1533 году Барбарос был вызван в Стамбул, где его назначили на должность капудан-ы дерья. Первое, что после этого сделал реис, – захватил столицу бывшего покровителя, тунисского султана. И хотя он потеряет ее уже на следующий день, город захватят еще дважды: в 1569 и 1574 годах. Эти завоевания положат конец тунисской династии Хафси. В Тлемсене нашим корсарам тоже удастся покончить с местной монархией, однако они не сумеют закрепиться в Марокко, несмотря на то что займут его дважды[346].
Следует напомнить и о том, что алжирские корсары помогали мусульманам, которых угнетали в Испании. Но не стоит рассматривать эту помощь как поддержку единоверцев – скорее это был политический вопрос. Как мы уже отмечали, сотрудничество с этой «пятой колонной» на берегах Испании давало корсарам бесценные преимущества. Впрочем, современная историография, похоже, преувеличивает влияние этого союза. Не стоит смешивать габсбургские страхи и реальность. Например, накануне Рождества 1568 года, когда в горах Альпухарра (Известковых Альпах) вспыхнуло ожидаемое восстание мудехаров, ни османы, ни алжирцы не бросились им на помощь. Разве они не устремились к другим целям, увидев врагов связанными по рукам и ногам? Да, османы велели помочь Алжиру оружием – но какой был прок от нападения на Кипр? Мудехарам посоветуют ожидать окончания этой войны, но откажут в помощи, способной изменить ход сражения в их пользу. Точно так же Улудж Али, в ту пору бейлербей Алжира, предпочтет прибрать к рукам Тунис и нападет на мусульманскую династию Хафси, покорную Габсбургам, вместо того чтобы спасать единоверцев от христианского ига.
Османские корсары столкнулись с проблемами не только в отношениях с местными монархами или же арабскими и берберскими племенами, но и в собственном кругу. Личные счеты, борьба за власть и предательства среди морских гази ясно показывают, насколько те преследовали материальные и политические выгоды. Например, «Газават» утверждает, что накануне ухода из Алжира Хайреддин остался ни с чем и ему пришлось просить помощи у других «добровольцев» в своем окружении, то есть у пиратов. Вождь гази понимал, что даже большинство его «попутчиков» не последуют за ним. Лишь в 1530-х годах он объединит всех под своим знаменем и заставит признать себя предводителем[347].
Сколько бы пропагандисты эпохи ни провозглашали деятельность средиземноморских корсаров священным долгом, те еще со времен Средневековья не гнушались нападать на собратьев по вере[348]. Во времена, которые мы изучаем, христианские пираты – а с ними и те, кто разбойничал в облачении веры, как мальтийские рыцари, – нападали и на корабли единоверцев, даже продавали последних в рабство, чему имеется множество примеров[349]. Ко всему прочему, они без колебаний увозили плененных христиан в мусульманские порты, поскольку не могли продать их в Европе[350]. Порой, даже располагая возможностью продать добычу в собственных портах, они все равно скрывались в Магрибе, чтобы избежать налогов или не потерять право на владение судном. В ХVII столетии английские корсары продали свой первый захваченный корабль в мусульманских портах, и только уже второй доставили в Англию[351].
Европейские корсары иногда доходили даже до того, что нападали на христианские храмы. Насколько можно понять, в 1590 году английские пираты-протестанты, возмущенные суевериями католиков, осквернили (defile) алтарь в церкви на острове Китира и выбросили крест оттуда в море[352]. А что говорить о госпитальерах, нападавших на православные храмы, высмеивавших священническое облачение и продававших на Мальте священные масла, используемые для богослужений, в качестве древесной смолы?[353] Через 26 лет, в 1742 году, разбойниками, подчистую ограбившими церковь невдалеке от Санто-Сости, оказались те же «святые» рыцари, которые ничуть не стыдились носить одежды со знаком креста[354].
Не стоит удивляться, что османские корсары нападали на подданных падишаха, зимми[355]; однако у нас предостаточно примеров того, как мусульмане преследовали и своих единоверцев. Такие реисы, как Барбарос Хайреддин и Курдоглу Муслихиддин, не видели ничего зазорного в том, чтобы усадить на банки всех пленников, захваченных на тунисских кораблях[356]. Еще один пример из 1580-х: едва Хамди-бея (Энди), капудана Превезы, сняли с должности, он уплыл в Адриатику, затем – в Эгейское море, и повсюду причинял мусульманам вреда не меньше, чем христианам[357]. Опять-таки, Ахмед, один из капитанов, имевших базу в Дурресе и в начале ХVII века опустошавших эти края, словно чума, не только атаковал венецианские корабли, но и убивал мусульманских торговцев[358].
Корсары нападали даже на несчастных мудехаров. В 1561 году пираты освободили Алонсо Майордомо, уроженца Альмерии, только после выкупа[359]. Родственники, уплатившие за пленника пятьдесят дукатов, спасли его от судьбы троих плывших в Тетуан рыбаков-мудехаров, которых корсары захватили в августе 1553 года. Тем удалось сбежать в Сеуту спустя несколько месяцев[360]. Наконец, подчеркнем, что гази, воители моря, за весь ХVII век часто игнорировавшие приказы падишаха, не боялись развернуть свои пушки и ружья в сторону Мемалик-и Махрусе. Когда в 1624 году двое корсаров-мюхтэди, Али и Мустафа, осмелились напасть на порт Искендеруна, они не просто захватили французские, английские и голландские корабли, а разграбили город и разрушили здание таможни[361].
Начиная с ХVII века, когда господство Стамбула в регионе ослабло, разногласия среди османских корсаров начали перерастать в междоусобные войны. И пока те шли, гази без колебаний расценивали корабли и имущество других корсаров как трофеи. Вот еще один пример из начала ХІХ века. В 1811 году алжирский флот захватил флагман тунисского флота, дав под предводительством известного арабского корсара Хамиду кровавый бой, в котором погибло 230 человек, и в том числе – главнокомандующий противников. Остатки поверженного вражеского флота ушли к родному берегу, а Хамиду с захваченным кораблем помпезно вошел в алжирский порт[362]. Тогда алжирцы не только напали на тунисские суда, а еще и ухитрились поживиться добром с европейских кораблей, прежде остановленных тунисцами[363].
Несмотря на все религиозные различия и риторику священной войны в источниках эпохи, мы должны уяснить, что в корсарской среде наблюдалась и определенная профессиональная солидарность. Согласно Моргану, османские корсары, считавшие своих стамбульских патронов «женоподобными трусами», отзывались о мальтийских «коллегах» так: «Пускай они и наши враги, но заслуживали бы уважения, не будь они христианами, целующими крест»[364].
Многое свидетельствует и о том, что корсары избегали войн друг с другом, сколько бы ни проливали крови в междоусобицах. Ведь они были воинами и не желали убивать своих – в этом их можно сравнить с кондотьерами эпохи Ренессанса[365]. Андреа Дориа имел тайные соглашения с Хайреддином Барбаросом, что стало притчей во языцех для венецианцев. А венецианцы терпеть не могли генуэзцев, которым нанес поражение османский флот у Превезы, – к слову, европейский адмирал нес за это поражение личную ответственность[366]. Опять же, через три года Барбарос убежал из Туниса, и нельзя сказать, будто Джианеттино, племянник Дориа, ринулся вслед за ним, точно зверь. А в 1543 году османский флот, опустошивший побережье Неаполя и Рима, обошел стороной Геную, поскольку ее жители, не теряя времени, они отдали Хайреддину знаменитого корсара Тургуда-реиса, которого до тех пор держали гребцом на галерах. Так и в 1558 году генуэзцы будут спасать свои жизни, посылая деньги и еду османскому флоту, который появится в водах Тирренского и Лигурийского морей[367]. Напоследок скажем, что многие новости на страницах Gazette de France свидетельствуют о том, что в ХVII веке корсары избегали конфликтов друг с другом[368].
По существу, страны, чей главный доход составляла морская торговля, – такие как Венецианская республика, – относились к пиратам в равной степени сурово, независимо от того, какую религию те исповедовали. Венецианцы настолько ненавидели иоаннитов, постоянно нападавших на их корабли и грозивших мирным отношениям республики с османами, что в 1565 году не скрывали радости, когда турки захватили форт Сант-Эльмо[369]. Убивая или ссылая на галеры большинство захваченных мальтийских корсаров[370], венецианцы даже подумывали отдать самых свирепых пленников Улуджу Али, капудан-ы дерья османского флота[371]. Когда же великий магистр мальтийского ордена, узнав об этом, захватил у себя в порту корабль венецианцев, это переполнило чашу их терпения. В 1584 году сенат примет решение о начале войны[372], и разъяренные капитаны галер начнут без колебаний отрезать пальцы пленным госпитальерам[373].
И это не должно удивлять, ведь для венецианцев безопасность торговых путей на Средиземном море касалась не только экономики. Пиратские набеги в Адриатическом море (или в «Венецианском заливе», как его окрестили современники) вели к оспариванию тех прав, которые республика издавна заявляла на эти воды, считая их своими. Договор 1577 года гласил, что иоанниты не будут осматривать корабли венецианцев, а если это все же произойдет, то не станут отбирать у них товары. Распространялся договор и на товары мусульман и иудеев[374], – вот только госпитальеры его не придерживались. И даже если рыцари не трогали добра на венецианских судах, они устраивали дипломатические скандалы, нападая на османские корабли. Не надо забывать о том, что Критская война (1645–1669) началась из-за безответственности иоаннитов, и, пока все силы венецианцев были брошены на борьбу с османами, иоанниты и дальше нападали на венецианские корабли, изумляя единоверцев[375].
Впрочем, не только светские торговые города-державы – скажем, та же Венеция, готовая на все во имя своей рациональной и меркантильной внешней политики, – забыли о священной войне и направляли усилия на сужение территории корсарства в погоне за прибылью. Вмешивались и другие, религиозные государства, объявив войну морским разбойникам. Разве не пытались госпитальеры создать «регион без пиратов» от мыса Едибурун до Милета? А все ведь ради того, чтобы облегчить торговлю между Родосом и Анатолийскими берегами![376] Кажется, и сам покровитель ордена иоаннитов, римский папа, тоже не проявлял особого религиозного рвения. Сикст V запретит нападать на корабли, торговавшие в христианских портах; к их грузам не притронутся и пальцем, даже если те будут принадлежать туркам или иудеям[377].
Цель второго раздела – вовсе не в том, чтобы подвергнуть сомнению религиозные убеждения османских корсаров или же слепо следовать западным источникам, утверждающим, будто мюхтэди на самом деле не были мусульманами. Безусловно, часть из них пришла к новой религии неожиданно, поневоле или от склонности к наживе, но остальные искренне обрели себя в новой вере, «удостоенные света ислама». К последним принадлежали и двое из шести мюхтэди, попавшие в плен к испанцам в 1752 году; несмотря на все угнетения, они отказались возвращаться в веру отцов и пошли на смерть в костре инквизиции[378].
Конечно, ученый не должен измерять чью-либо религиозность. Но главную мысль, которую мы пытались передать, можно выразить так: религиозные устремления не следует считать основной мотивацией корсаров. «Парадигма газы», надолго сковавшая историографию, не способствует пониманию османского корсарства как феномена минувших веков. Мы не сможем отдать должное хаотическому плюрализму средиземноморского пограничья через понятия, навязанные элитами имперской столицы в форме, соответствующей литературным традициям прошедшей эпохи, – причем еще и слегка опасаясь за то, правомерны ли эти понятия. Пограничье Западного Средиземноморья – мир, тождественный «Дикому Западу» и противопоставленный «центральным» землям. В нем резко разграничивались конфессии; в нем ссорились католики и протестанты, сунниты и шииты, а религия, словно механизм, объединяла общество и поддерживала в нем порядок. В портах, ведущих жизнь паразитов, – поскольку сама мировая экономика обрекла их на разбой, – ренегаты, лишь вчера принявшие ислам, становились святыми, а мусульмане, христиане, мюхтэди и иудеи преспокойно делились друг с другом кораблями, добычей и даже храмами.