Родные узы

Только тогда, когда Наташин белый пушок сбрили и повезли в операционную, Ася узнала правду. Брат наконец позвонил ей и выложил все: «Готовься, может быть все – так сказали врачи – и подготовь Люсю. Только аккуратно… Ты сможешь!». А Ната тем временем крепко держала за руку нелюбимую невестку, называла ее всеми возможными именами, обращалась к ней по-разному, от сестры Люси и кончая внучкой Олей, и просила не оставлять ее одну. Не было больше сильной женщины – остался беспомощный ребенок…

После операции врачи не давали никаких утешительных прогнозов, все покажет время, а через пару дней из больницы раздался тревожный утренний звонок.

Ася, конечно, прилетела одна – мама отказывалась даже обсудить эту тему. И впоследствии, заходя как бы издалека, стараясь напустить на себя равнодушный вид, она задавала вопросы, удивляющие Асю: сколько было людей, кто из родных приехал, какой купили гроб. Кому это интересно? Люся уже и не помнила, какой была ее сестра, похудела или поправилась, чем жила, что ее волновало, а такие мелочи были ей интересны. Ася думала: может быть, мама в глубине души думает о своей жизни, оценивает ее, и все-таки считает, что именно те годы, когда они с сестрой взрослели, метались в поисках себя, нищенствовали по современным меркам, и были самыми лучшими в их жизни? Сколько на самом деле нужно для счастья? Но мамина твердокаменность не давала ей возможности даже спросить об этом. Она шла дальше, снося все прошлое, громоздя одну обиду на другую, заливая все цементом и вознося монумент человеческой непреклонности… Жизнь без прощения и любви представлялась Асе гибельной. И откуда столько обид и нежелания даже проститься?

Ночью ей снилось, что сестры примирились, они сидят на кухне и беседуют о своем, о женском, и тогда Ася ощущала небывалую легкость, что-то пленительное и светлое. Ей казалось, что она видит сестер из окна и взлетает над домами от радости.

На девять дней все поехали на кладбище. Нату похоронили на новой территории, говорили, что далеко, неудобно, но Москва не справлялась, и пришлось находить новые места за городом. Здесь-то и был настоящий уют: тишина и благодать, вблизи виднелись купола небольшого храма, стояли темные обнаженные деревья, с криком летали вороны. В предутренние часы, вероятно, шел сильный дождь, и теперь от земли шел небольшой пар, поверху стоял легкий туман, который все поначалу приняли за дым. Смотрите: там что-то горит! Нет, это был всего лишь туман, что смягчал солнечный свет. Ася держала в руках длинные красные розы, на могилке еще не успели угаснуть пушистые игольчатые георгины всех возможных оттенков, и красные гвоздики, которые тетя не особенно любила. Они ей напоминали демонстрации в советские годы, приуроченные к октябрьским и майским праздникам. Слишком официальные, слишком безликие. Ася уже выполнила еще одно свое тайное жизненное предназначение, о котором брату предпочитала не говорить. Он делал вид, что этого не замечает вовсе. Но Ася все же настояла на своем, и они заехали в храм, где она заказала службу. Она всегда подавала заупокойные записочки по всем семейным покойникам, но забывая молиться о здравии близких. Брат этой темы сознательно избегал, и Ася несла свое предназначение молча, никому ничего не навязывая. Значит, еще не пришел их час.

Обе могилки находились рядом, в самом начале аллеи, и Ася понимала, как замечательно здесь будет весной, как зашумят летом деревья, зашелестят зеленой листвой. Асенька знала: Ната это место бы одобрила. Природу она любила и чутко отзывалась на все ее проявления. Была еще одна история, разделяющая сестер. Мама к природе относилась двойственно: с одной стороны, восхищалась свежестью утра, шла по делам с удовольствием, с другой стороны, считала природу второстепенной, неглавной, надстройкой над житейским, на котором и зиждилось все главное, основное. Она предпочитала вкусную, комфортную и безбедную жизнь – неужто это плохо? Ведь она не притворялась, не играла роль той, кем не являлась на самом деле.

Шестидесятилетняя тетя смотрела с фотографии знакомым Асе взглядом, она была в расцвете своих зрелых лет. Еще не маленькая хрупкая старушка с белым растрепанным пухом на голове и с очками на переносице, а уверенная, спокойная женщина, с оптимизмом смотрящая в будущее, недавно ставшая бабушкой. Так случилось, что более поздней фотографии в семье не нашлось. Муж ее шел рядом – тех же лет, молчаливый, сдержанный, человек с непроницаемым лицом, занимающий важный и ответственный пост. Кто-то говорил, что супруги были прекрасной парой в молодости, а потом Ната съежилась, уменьшилась рядом с набирающим вес Колей, но любовь ее меньше не стала: к мужу она всегда относилась с большим почтением, уважением и благодарностью, а их совместные годы считались самыми счастливыми в ее жизни.

По дороге домой разговорились. Асю немного смутила поспешность, с которой брат созывал их в машину, и она поначалу надулась. Брат сентиментальным никогда особенно не был, но рана еще кровоточила, болела, собравшиеся на кладбище люди вполголоса о чем-то говорили, вспоминали, делились своими воспоминаниями. Ася украдкой вытирала слезы, понимая, что брат эту чувствительность не одобряет, а он торопил их домой: «Ну все, все… Поехали… Хватит!». Может быть, он боялся дать волю своим чувствам или не хотел слышать других – этого Ася не поняла, и в машине, оказавшись с ним рядом, уставилась в окно, совершенно не замечая бегущие мимо улицы, и замкнулась в себе.

Ей хотелось побыть с Натой наедине или просто помолчать, вспомнив все те прекрасные моменты, которые они пережили вместе. Соседство дяди ее не смущало. Чтобы не обидеть, она принесла ему тоже несколько роз. Он никогда по-настоящему не был ей близок. Строгий, закрытый, погруженный в себя, он отличался немногословностью, носил серые костюмы и, как и его рубашки, был всегда застегнутым на все пуговицы. Маленькая Ася его немного побаивалась. Но случались такие моменты, когда он раскрывался, распахивал свои объятия, и тогда уже можно было беззастенчиво пользоваться его добротой. Случай с «Кафе матери и ребенка» Ася сама помнила плохо, но вторая часть прогулки произвела на нее гораздо большее впечатление. После кафе дядя обещал показать ей детскую железную дорогу. Это был не какой-то обычный парк с аттракционами, а самая настоящая железная дорога. Она укрывалась от посторонних взглядов в глубине тенистого парка, в густой кроне деревьев, и Ася прекрасно помнила, как махала рукой дяде, как держала в руках мягкую сахарную вату, как искала в кармане носовой платочек, боясь испачкать воскресный наряд. Это был незабываемый день! По дороге домой они освобождали каштаны, устилающие дорожки, из колючей зеленой скорлупы одним нажимом ступни. Справлялась даже маленькая ножка Аси, а потом она любовалась их гладкой, будто отполированной поверхностью, и очень радовалась тому, что иногда в скорлупе прятались близнецы, тесно прижавшиеся друг другу. Две половинки одного целого. Как родные братья или сестры.

В семье, однако, вспоминали другие подробности того замечательного дня. Эта история, как и со страшной ямой, трубой и водой, была возможностью еще раз посмеяться над самым младшим ребенком в семье. В кафе с говорящим названием подавались молочные коктейли, выпечка, мороженое и диетические блюда. Каша показалась четырехлетней Асе совсем не вкусной. Булочку с фруктами она съела сразу и выпила стакан теплого молока, а кашу пытала долго, чертя ложкой замысловатые невидимые узоры по дну тарелки и время от времени поднося ложку ко рту. Побаиваясь дядю, она не смела открыто сказать, что есть кашу не хочет. Во времена ее детства, скромного до развлечений, посещение кафе было весьма серьезным событием. Отказаться есть кашу – значит, обидеть дядю. Для нее это было очевидно. Возьмет ли после этого он ее в парк? Сможет ли она, наконец, прокатиться на детской железной дороге? Ася страдала и одновременно разглядывала детей и родителей, сидящих за другими столиками. Ведь никто из них не знает, что Ася пришла не с папой, что у нее вообще нет папы. На Асе было красное в воланах платье, белые колготки, светлая кофточка с вышивкой на груди, где веселый кот держал в лапах несколько воздушных шаров. Волосы мама заплела в косички и свернула крендельками – ну чем не воскресный выход из дома папы и дочки?

– Ты что же, не хочешь есть кашу? – в своих размышлениях Ася и не заметила, что дядя наблюдает за ней так же, как и она за другими посетителями кафе. Он смотрел лукаво и с напускной строгостью. Ася медлила с ответом на вопрос.

– А что мне будет за то, что я ее не съем? – Ася, страшная трусишка, боялась разочаровать дядю и ответила вопросом.

– Что будет? Да ничего! – улыбнулся он. – Нас просто сюда больше не пустят! – дядя даже не мог скрывать улыбку.

– Да?.. – Ася облегченно вздохнула. Чудо, как все хорошо уладилось! И дядя совсем не сердится, и кашу, оказывается, можно не есть. – Ну тогда бежим отсюда! – сказала она, и они поспешно вышли из зала и устремились на улицу, будто за ними кто-то гонится.

За этот прекрасный день и детскую железную дорогу Ася навсегда будет благодарна дяде. Она знала, что он работал в каком-то месте, о котором нельзя говорить, это была серьезная, трудная, и даже секретная работа, но тот воскресный день она запомнит навсегда… Оказывается, дядя был совсем не таким уж и строгим, как ей могло показаться.

– Слушай, а ты помнишь тот красный свитер, что подарила мне твоя мама? – брат начал неожиданно и его тон, желание поделиться очень удивили Асю. От него она этого совсем не ожидала.

Старший брат Алексей, тот, конечно, да, любил повспоминать прошлое и вообще был отличным рассказчиком. По любому случаю у него было заготовлено множество интересных историй. Он отлично изображал всех действующих лиц, передавал их движения, акцент, походку. Он имел прекрасное чувство юмора и обладал завидной памятью. Он делился морскими историями, случаями из детства, прекрасно помнил, как сыграла его любимая футбольная команда много лет назад, как был одет тот или иной герой фильма, а уж про свои костюмы, пальто и джинсы мог бы написать целый роман! Делиться он любил, и, хотя самые близкие слышали все его истории по нескольку раз, все равно делали это с большим удовольствием. Алексей, заядлый модник и фирмач, в этом своем пристрастии к одежде разделял интересы своей тетки, Асиной мамы. Если бы он заговорил о красном свитере, Ася бы не удивилась, но только не Игорь.

– Нет, не помню, – честно ответила она. – Какой такой красный свитер?

– Как же не помнишь? Мохеровый, по моде тех лет, мечта всех ребят моей юности! Их тогда носили под пиджаком. С нашими южными зимами это вполне заменяло пальто. Колючий был, очень теплый, с объемным воротом и какими-то геометрическими рисунками на груди. Я надел и сразу же побежал хвалиться друзьям. Я тогда очень обрадовался. Твоя мама обладала знакомствами и могла достать все, что угодно.

Ася заметила, что брат относился к этим качествам тетки с восторгом и не без тайной горделивости. Люся умела жить!.. При этом была без мужа, как-то крутилась с деньгами, на работе окруженная мужчинами, пользовалась авторитетом и обладала большим диапазоном знакомств. Все, что ей было нужно для того, чтобы быть счастливой, у нее было: шерстяной ковер, кожаное пальто, модная дубленка, сапоги на высоком каблуке, немецкие платья, тонкая посуда, джинсовая юбка…

– Мой отец, конечно, мог тоже, но он был твердых принципов и предпочитал не переплачивать, не поощрять спекуляцию. Все, что он мог, он привозил нам из поездок. Мама тогда писала ему целые списки. Он, конечно, привозил далеко не все, только то, что попадалось под руку, и то, что считал нужным.

– Да, да, я помню, – оживилась Ася, – и мне тоже доставались подарки. Туфли, платья, пальто…

Ася не хотела вспоминать мамины комментарии о том, что платила за все она, а, следовательно, и благодарить дядю было не за что. А уж историю со злополучными часами и испорченным днем рождения вообще предпочла бы навсегда стереть с памяти.

– Твоя мама сделала меня совершенно счастливым таким подарком. Уж не знаю, чего это ей стоило, но вручала торжественно, глаза блестели, лучились, она понимала, как я буду рад. Совсем ничего не помнишь?.. А ну да, конечно… Мне было тогда лет пятнадцать или шестнадцать, точно не скажу, а тебе, соответственно, на десять лет меньше, у тебя были тогда свои интересы. «Тубу боюсь, яму боюсь, сё боюсь». Брат, передразнивая, вспомнил маленькую Асю, пугающуюся ямы и воды на пути в детский сад и рассмеялся сам.

– Так вот, мама твоя принесла его запросто, так же, как дефицитные пластинки или кассеты с записями Высоцкого. Ну а потом началось… Уж не знаю почему, но при каждой встрече она стала напоминать мне о том самом свитере. Захожу домой – сестры сидят у нас, пьют кофе из глиняных чашек, что родители привезли из Прибалтики. Запивают рижским бальзамом, обсуждают женские штучки, а мама твоя как бы ненароком: «Ой, как тебе идет этот свитер! Как я удачно подобрала цвет!». Я улыбаюсь, благодарю, хватаю бутерброд и бегу по своим делам. Через некоторое время встречаемся на дне рождения у деда, а Люся опять за свое: «Гарик, какой хороший все-таки я достала тебе свитер! Такой теплый – и куртка не нужна!». Я опять вставил свое «спасибо». И так много раз подряд. Признаюсь, возраст у меня был опасный, взрывной, и стало это меня уже не удивлять, а возмущать. Зачем она это делала? Вот этого я понять не мог. Жил я тогда в своем скворечнике, в мире дворовых и школьных друзей, старался отвоевывать у родителей мало-помалу свободу, начал подрабатывать, хотел быть хоть немного независимым, а тут опять Люся со своим свитером. Не понимал я тогда – к чему это?

Этот свитер внес в мою молодую жизнь радость, а потом обернулся тем, что меня постоянно им попрекали: мол, носишь – вот и носи, но не забывай, кого благодарить нужно. Я поначалу Люсю в этом не винил, а потом стал раздражаться, становиться прямо-таки бешеным. Даже такие непрямые удары стали на меня очень действовать. Перетерпев через силу еще несколько раз, я как-то вышел из себя и сказал: «Если ты еще раз скажешь об этом свитере, я сниму его и отдам тебе!». «А ты, оказывается, неблагодарен!» – возмутилась тетка. Я махнул рукой и ушел в свою комнату. Поспорить не получилось, ничего доказывать не хотелось. Родители вернулись к оживленному разговору, а я все-таки выиграл: больше к этой теме Люся не возвращалась, но и красный свитер перестал у меня быть в числе любимых.

Ася на своей коже много раз чувствовала подобное и могла с уверенностью сказать: приятного в этом мало. Она не помнила ничего из истории про красный свитер, что рассказал ей брат, но понимала: это очень похоже на маму, она узнала ее манеру себя вести. В тех словах для мамы не было ничего особенного, она скорее просто сочла, что племянник недостаточно поблагодарил ее, как-то уж очень сухо, спокойно и без восторга. Самой Асе мама часто ставила в пример соседскую девчонку Инну. Та за каждую купленную вещь горячо благодарила свою маму, тетю Нелю, опустившись чуть ли не на колени. Так рассказывала сама тетя Неля. Маме это очень нравилось, она всегда требовала и к себе особенного отношения.

– Но есть кое-что такое, за что я всегда буду тепло вспоминать свою тетку, – лицо брата мгновенно осветилось улыбкой и залилось краской.

– Именно она подарила мне первого хомяка и первого попугая. Так что тетка, возможно, сама того не зная, воспитала во мне любовь к животным. Тогда я дурил голову одной девчонке-однокласснице, ей было лет одиннадцать или двенадцать, да и мне столько же. Квартиру, в которой она жила, я помню отлично. Запутанная она была как аквариум, полный водорослей. Коридор, заставленный шкафами, много домашних растений, клетки с птицами, кошка, вечно подкрадывающаяся тайком, из-за угла. Отец той девочки был, кажется, биологом, а мама работала в зоомагазине. В их семье, как на пересылочном пункте, всегда гостевали птицы со сломанными крыльями или кошки со рваными ранами. Их приводили в порядок, отдавали в хорошие руки или выпускали на свободу – я это хорошо помню. И мне очень хотелось ей соответствовать, иметь нечто такое, что нас с той девочкой объединяло бы. Я долго просил у родителей разрешения иметь хоть какое-нибудь домашнее животное и всегда натыкался на отказ. Ты же помнишь нашу первую двухкомнатную квартиру со смежными комнатами? Нам самим там было тесно, что уж тут говорить о кошке или собаке. А когда мы со старшим братом начинали свои мальчишеские игры или драки, все вообще летело в разные стороны, так что родители наотрез отказались.

– И вот однажды – уж не знаю, согласовано это было с моими или нет – входит Люся, а мы с мамой на кухне что-то делали. В руках у Люси такая маленькая баночка, покрытая марлей. Она ее открывает, а оттуда вылезает серая усатая морда, а потом и весь оставшийся хомяк до самых задних лапок. Я выронил чашку из рук – настолько был потрясен. Я схватил хомяка и побежал в свою комнату, будто боялся, что его у меня заберут. Потом, через год или два, Люся подарила мне голубого попугайчика – с него и началась моя особая любовь к птицам. И по сей день для меня прогулка по Птичьему рынку – огромное удовольствие.

Это Ася уже помнила. Брат выпускает из огромной трехлитровой банки с ватой по всему дну своих рыжих хомячков и пугает ее, пряча у себя за пазухой грызунов. Ася пищит, плачет от страха и неожиданности, а братья хохочут. Помимо «Миха» Зощенко, они до сих пор отлично помнили ее интерпретацию «Мухи-Цокотухи». Взрослые дядьки взахлеб цитировали маленькую Асю: «Пошла Муха забазям и купила самоям. Приходите, каваямы, я вас чаем угощу… Каваямы прибегали – все стаканы выпивали».

Мама сама никогда животных не любила, а вот племяннику, оказывается, дарила. Это было для Аси как-то ново, внезапно, как осознание своего возвращения с опозданием. Был в маме, оказывается, какой-то тайный, неразгаданный механизм, который иногда выдавал новые схемы или подавал какие-то странные сигналы. Всю жизнь она совершала непонятные поступки и до сих пор продолжала упорствовать даже в этом своем нежелании примириться с родной сестрой. Ася опять задумалась: почему они утратили эту связь? Почему перестали быть близкими людьми, ведь, несмотря на разногласия, в юные годы они находили в себе простую человечность, умели друг друга простить. Сейчас Ася знала точно: без семьи человек начинает душевно корчится, страдать от нехватки кислорода, задыхаться. Пустоту и отчаяние невозможно заполнить ничем другим. Это презрение, эта ненависть, что они копили годами, были больше похожи на дурную заразную болезнь.

Если история про красный свитер прошла мимо Аси, то только потому, что она была в это время маленькой сопливой девчонкой. Она укладывала кукол спать, купала их в детской ванночке, кормила из пластмассовой посуды и расчесывала им волосы. Ася прекрасно помнила другое: семью Паршиных, фильм «Всадник без головы».

Как известно, ради Наты она была готова на многое: выносить бег по стадиону в компании престарелых дам сорока лет, ходить за покупками, помогать ей с уборкой квартиры. Кто-то сочтет это скучнейшим занятием, но только не Ася: вместе они между делом успевали обсудить массу интересных дел и навести порядок в голове. Как говорила Ната, чистота в доме – полный порядок в голове. Она успевала вдевать бесконечное количество раз нитку в иголку, перебирать мелочи в шкафах, сопровождать Нату и дядю в гости к их скучным друзьям. Скучным – потому, что у них не было детей. Ни Асиного возраста, ни старше, ни младше – никаких вообще детей у них не было. Зато квартира была в замечательном месте, у станции метро, что в непосредственной близости от самого крупного в республике стадиона. Огромная, по мнению Аси, квартира располагалась на девятом этаже и имела чудесный вид на все окрестности. С балкона – «Ася, отойди от края, а то закружится голова!» – можно было наблюдать, как тренируются на стадионе крошечные спортсмены, как плывут по улицам машины, напоминающие насекомых, как идут в дождь разноцветные зонтики, как шевелятся ветки странных деревьев. Тетя их называла «обезьяньим хлебом», и Ася представляла, как обезьяны шумной толпой совершают ночные набеги на эти деревья и, крепко зажав в лапках круглые зеленые плоды, размером с апельсин, едят их, рассыпавшись по веткам. Никто ей так и не смог объяснить, почему они так называются, обезьяны в их городе, конечно же, не водились, а Ася, боясь выглядеть глупо, избегала лишних вопросов. Взрослые долго говорили о чем-то своем, хозяин дома был сослуживцем дяди Коли, и брат очень удивился, узнав, что Ася помнит Паршиных – неужели помнишь? Да, конечно, Ната несколько раз брала меня с собой. У Аси имелся только один интерес в этом доме, кроме наблюдений с высоты девятого этажа. Это была красивая рыжая кукла Лиля, с которой играли, вероятно, дети, которых она ни разу не видела.

Сейчас Лиля сидела на диване и ждала Асю – такая у нее была работа. Лиля была не младенцем, нет! Достаточно большой девочкой лет пяти. На голове торчали два хвостика, увенчанные белыми бантами, на ногах белели носочки и туфельки цвета топленого молока. Это были несколько неправильные туфельки для такой большой девочки. По материалу они напоминали пинетки, обувь для малышей, а это совсем неправильно. Ася в этом была уверена. Но главным украшением являлось, безусловно, ярко-синее платье с белым кружевным воротничком. Лиля, помимо того, что доходила Асе до талии, обладала еще одним, пожалуй, самым главным талантом: она могла ходить! Если ее правильно держали за руку, она делала один шаг за другим – вот такая необыкновенная кукла ждала Асю в том скучном доме. И у девочки был свой секрет и свои тайные ожидания, которыми она никогда и ни с кем не делилась. Ведь Лиля никому, кроме нее, не нужна – это факт. Так может быть однажды эта самая тетя по фамилии Паршина заметит, как Ася любит куклу и как та скучает без девочки, и подарит ей Лилю? Каждый раз на это надеясь, девочка уходила расстроенная: взрослые были слишком заняты разговорами и совершенно не замечали их с Лилей взаимной любви.

– А ты знаешь, Татьяна Яковлевна умерла в прошлом году, – сказал брат, – мама поддерживала с ней связь, они созванивались по праздникам. Татьяна Яковлева переехала к дочке в Санкт-Петербург, и в прошлом году ее не стало.

Оказывается, история семьи Паршиных не закончилась на той рыжей кукле Лиле, как думалось Асе. И безымянную хозяйку звали Татьяна Яковлевна. Так вот, однажды после этих самых гостей, Ната предложила пойти в кино. Асе таких предложений дважды делать было не нужно. Она с радостью согласилась, захлопала в ладоши. Мама должна забрать ее только завтра, их впереди ждал волшебный вечер. Если удастся купить мороженое в вафельном стаканчике и есть его во время сеанса, то большего удовольствия и представить себе нельзя.

У афиши Ната призадумалась. Она собиралась сводить племянницу на фильм «Игрушка» с Пьером Ришаром, но он уже полчаса, как шел. Выбор был небольшой: фильм «Зита-Гита» – от одного упоминания об индийском кино и без того строгий дядя нахмурился – и «Всадник без головы». Немного посовещавшись, билеты все же решили купить, к огромной радости девочки.

Все сложилось как нельзя лучше в тот вечер, потому что Асе досталось даже мороженое – кофейное, как она любила. Кто же знал, что фильм обернется настоящим кошмаром для девочки?!? В те самые моменты, когда всадник без головы показывался на экране, Асю охватывал настоящий ужас. Тетя, сидевшая рядом, предложила выход: Ася закрывала глаза, а Ната давала ей знак, когда их можно было открыть вновь. Не радовал ни красавец Олег Видов, ни прекрасная Людмила Савельева. Ася только и делала, что жила в ожидании появления этого дьявола. То, что это нечистая сила, девочка даже не сомневалась. Всадник плыл по вершине гор, дотрагивался до облаков, появлялся ниоткуда и уходил в никуда – кто же еще это мог быть? Объяснение в финале ее ничуть не успокоило – тело без головы испугало не меньше. Дядя сидел рядом с Натой и, к счастью, не видел Асиного позора.

Перед сном Ната, зная, как впечатлительна племянница, дала ей что-то успокоительное, и ночь прошла без особых происшествий.

– Слушай, а где был я в это время?.. Совершенно ничего этого не помню… Как странно устроена человеческая память…

– Да, мы храним то, что дорого нам и отметаем все чуждое, мелкое, незначительное. Выходит, кукла Лиля и безголовый всадник были для меня значимым событием, а ты в это время уже осваивал новую самостоятельную жизнь…

Брат приобнял Асю за плечи и тихо так сказал:

– Спасибо, что позвонила мне тогда. Спасибо за то, что нашла в себе силы. А я вот не смог. При желании нашел бы тебя, конечно, но обида заслонила глаза. Знал, что это их, сестринский, разговор, нас он касаться не должен, но все же не смог. Я тебя очень люблю, сестренка! Рядом осталось так мало людей, кому я могу это честно сказать…

– Я тоже тебя люблю… – брат удивил сегодня во второй раз. – И думаю, это очень хорошо, что мы помним разное. Так наших воспоминаний становится в два раза больше, правда?

– Конечно!.. Умная ты получилась, Аська, и красивая… И еще, знаешь что? Ты большой молодец, потому что соединила нас… Ты мудрее…

В этих их воспоминаниях, совершенно разных и непохожих, была история их семьи, ее целостность, возможность увидеть и соединить то, что было разрушено много лет назад.

После кладбища и вкусного обеда все потянулись к старым альбомам с фотографиями. Выяснилось, что у сестер был совершенно разный набор карточек. Ася, кстати говоря, всегда удивлялась тому, что мама не избавилась от их совместных снимков. Была у нее такая привычка: с глаз долой – из сердца вон. Вернее, наоборот. Прежде изгнание из сердца, а уж потом удаление всего того, что может напоминать о неприятном. В их семье хранилось несколько более профессиональных фотографий, сделанных в ателье, где бабушка и дедушка молоды, а девочки еще совсем малышки, и несколько любительских, будто кто-то пробовал себя в этом деле. То с маленькой Асей в ползунках, то в коротком платье и высоких белых гольфиках, лет трех, пяти или шести, на празднике в детском саду, на Новый год, где она традиционно играла Снежинку. Молодой и красивый брат Алексей в военной форме, он же жених, а потом молодой и счастливый отец. Младший брат – студент, в модных джинсах и очках, запечатленный где-то в центре города, с друзьями и девушками. Ни одной совместной фотографии сестер Ася никогда не видела. В альбоме у брата она заметила несколько совершенно новых для себя снимков.

– Можно, я возьму парочку себе? – спросила она у брата.

– Конечно, бери, у меня где-то еще есть альбом, потом достану и покажу тебе. Тех лет, когда мы с тобой не виделись…

Вечером, когда проводили гостей и вымыли всю посуду, Ася предложила посмотреть фильм, который Ната очень любила. «Римские каникулы» с Одри Хепберн часто показывали в те годы, когда Ася была маленькой и оставалась у тети с ночевкой. Тогда для нее эта история на экране казалась чудесной сказкой о непослушной принцессе, ее еще не волновал Рим, она еще не восхищалась хрупкой красотой Одри и благородством Грегори Пека. Ната смотрела фильм, который знала наизусть, всегда с радостью, и для Аси было удовольствием находиться с ней рядом.

Все расслабились, в доме было пусто, дети разошлись по своим комнатам, да и разговаривать особенно было не о чем. Непростой длинный день подошел к концу. Застелили белой скатертью длинный стол, принесли кофе, сладости в серебряных корзиночках, уложили фрукты на грубую деревянную тарелку и зажгли свечи. Жена брата автоматически смахивала белой тряпочкой пыль с длинного комода, Ася сидела на диване, укрывшись теплым пледом и, не сводя глаз с экрана, думала о своем.

Она крепко держала в руках незнакомую ей черно-белую фотографию. Мама тридцати с небольшим лет в светлом платье до колен и в черном газовом платочке, покрывающем высокую, по моде тех лет, прическу, стояла на незнакомой Асе улице плечом к плечу с родной сестрой.

Люся даже в своем вдовстве умела выглядеть яркой и привлекательной. Она смотрит в объектив сурово, лицо не выражает никаких чувств. Ната была ниже и полнее младшей сестры. Короткие темные волосы, ничем не примечательное прямое платье, на лице улыбка. Мама приобнимала за плечи племянника, лет десяти. Того самого, что сейчас сидел на диване рядом с Асей. Мальчуган шаловливо подмигивал кому-то, ухмылялся и играл какую-то интересную, только ему понятную, роль, позируя перед камерой. Темные короткие шорты, белая рубашечка и непокорные вихрастые кудри делали его забавным. Сейчас, правда от них не осталось и следа, они сменились на лысину. Респектабельному, уверенному в себе брату это очень шло, как и очки в причудливой модной оправе. Неужели тот мальчуган – это он? Десятилетний шалун стоял между сестрами, а лицо счастливое и беззаботное, нетронутое печалями. Тетя натужно улыбается, мама в трауре. Сколько прошло времени после ухода Асиного отца? Ната держит на руках маленькую щекастую годовалую девчонку. Пухлые ножки и ручки, перетянутые ниточками, крупные темные глаза бусинами смотрят из-под белой панамы. Белое кружевное платье и светлые сандалики для первых, еще неумелых шагов. На руках у Наты и рядом с мамой, малышка чувствует себя совершенно счастливой. Происходящее занимает ее. Возможно, ждет обещанной птички, вспышки или щелчка. Кто-то убедил ее не плакать и не бояться, проявить терпение. Может быть, старший брат? Ася смотрела на эти лица, прекрасно сохранившиеся на черно-белой фотографии, и плакала: и ей казалось, что где-то далеко плачет ее мама, жалея о том, что изменить уже нельзя. Почему она никогда не видела эту фотографию? Брат отдал ее с такой легкостью, вероятно, потому, что она ничего для него не значит. Ася тайком вытирала слезы и думала, как ей несказанно повезло: свидетельств семейного раздора у нее было великое множество, а вот доказательств единения так мало. Она думала обязательно спросить об этом снимке маму. Жаль, Ната уже ни о чем не расскажет.

Среди множества фотографий с какими-то свадьбами, днями рождения, демонстрациями, с нарядным выводком детей и подростков, родных и знакомых, Ася отыскала самую главную карточку, на которой сестры стояли рядом. Они еще не знают, что их ждет впереди. Они молоды, все у них впереди. Время ошибок еще не наступило. Еще не раскручено то колесо, не открыт ящик Пандоры.

Семейная ткань наконец срослась. И хотя сейчас мамы рядом не было, Ася чувствовала: скоро, очень скоро, сестры простят друг другу все прежние обиды. Они соединятся с родителями и мужьями, потянутся друг к другу, чтобы заслонить, спасти, обняться, потому что вины их в случившемся нет. Уйдут в сумрак боль и разногласия, все засияет и сольется с вечностью. Жаль только, что другой жизни для исправления собственных ошибок больше не будет никогда…