Родные узы

Через несколько дней молодые уехали, и Ася совсем не помнит ничего, касательно бабушки и тети. В спешке собирали вещи, что-то отправляли посылкой, улаживали дела в институте – только бы ничего не забыть и не упустить! Несколько беспокоила недавно возникшая трещина между сроднившимися кланами, но тревожила как-то издалека, как изредка появляющаяся зубная боль, потому что счастье, новое, свежеобразовавшееся замужество охватило полностью, не давая отвлекаться на пустяки. Ася, так давно привыкшая жить в состоянии войны, восприняла этот незначительный конфликт как нечто само собой разумеющееся. Они уедут, будут жить вдвоем, вдалеке от всех остальных – это было главное. Только это, и ничего больше.

Во второй свой приезд на сессию Ася обнаружила, что что-то пошло не так с самого начала, с самой первой встречи в аэропорту. Хотя мама ни о чем таком по телефону даже не обмолвилась. Некие непредвиденные события произошли во время ее отсутствия. Ася это поняла сразу. Мама, ее эффектная и всегда исключительно одетая мама, встретила ее в новом кожаном плаще и с безупречной прической. Из-под черного роскошного плаща выглядывало перевязанное эластичным бинтом колено, а рядом с мамой стоял Асин свекр. Можно было подумать, что он приехал на машине, чтобы встретить и подвезти невестку, но Ася понимала, что дело совсем не в этом. Не верилось еще и потому, что мама в самый кратчайший срок предсвадебных хлопот уже успела испортить отношения с родней Асиного мужа. О сводках с поля битвы она регулярно сообщала дочке во время их телефонных разговоров. Это были еще не открытые военные действия, а так, легкая перепалка, выстрелы из-за укрытия, вперемешку с краткими перемириями. Надо признаться, семья мужа была далеко не в восторге от раннего брака, невестка представлялась им существом сложносочиненным и с большими запросами (запросы за нее озвучила мама, как раз таки во время знакомства двух семей). Сами они жили уединенно, не любили шумных компаний, не имели хороших друзей и не хотели никаких новых родственников. И Ася знала: прибегнуть к их помощи мама могла только в самом крайнем случае. Вот почему эта встречающая ее делегация насторожила девушку с первого взгляда.

Они что-то собирались сказать, но топтались на месте, искоса поглядывая друг на друга. Скорее всего, был некий выработанный ими план, и они, разглядывая ее худобу и выпирающий живот, все же сообщили ей полуправду. Бабушка болеет, выглядит плохо – лучше тебе в таком положении это не видеть. Поэтому поживешь эти десять сессионных дней у родителей мужа. Эластичный бинт на мамином колене был следствием полученной травмы: ее сбила машина два месяца назад, но все прошло легко, травма не серьезная, и мама уже давно работает, вот только колено побаливает, когда меняется погода. Ася едва смогла вымолвить слово – почему ей ни о чем не говорили? Как такое можно скрывать? А зачем тебе в таком положении беспокоиться?

Это были первые и единственные в ее жизни три дня, когда Ася прожила с родителями мужа. Те гостям никогда рады не были и приняли ее вынужденно. Одного Ася понять не могла: почему ей нельзя жить дома? На следующий день при помощи двоюродной сестры бабушки открылась настоящая правда. Бабушка, по прогнозам врачей, уже три недели, как должна была уйти. Она не ест, не пьет, не говорит, только сердце, хорошо налаженный мотор, бьется без изменений. Неясно даже, на чем она держится. Мама после аварии ухаживала за ней самостоятельно, как только могла, волоча ногу. Все ждут со дня на день, а в бабушке все еще теплится жизнь. Смотреть на нее невозможно. Вот потому тебе туда нельзя, первенца носишь, не дай Бог что случится. По совету той самой старушки из дальней родни, что открыла ей правду, Асю на следующий день все-таки привезли ненадолго в родной дом. Заходить к бабушке ей строго-настрого запретили: мама была с ней постоянно, не отходя ни на шаг. Дверь в комнату наглухо закрыта, из глубины не доносилось ни звука, ни вздоха, ни дурного запаха – ничего.

– Ты, детка, подойди к двери и скажи так тихо-тихо: «Бабушка, я приехала»… Она, наверное, тебя ждет, а иначе никак не объяснить ее задержку на этом свете. Ждет, детка, потому и не уходит, – объясняла старушка. – По тебе скучает и малыша твоего, видать, хочет благословить…

Ася подошла, дотронулась до двери, почувствовала, как толкается ее сынок, как сильно он бьется ножкой, и тихо сказала: «Бабушка, я приехала…». Родственница-старушка одобрительно кивнула головой, молча погладила ее по спине и увела на кухню, где сидели другие женщины: «Вот и молодец, девочка… А теперь пойдем чай пить. Посмотри, сколько всего красивого твоему малышу мама накупила…». Ася была как во сне, ничего ее тогда не радовало. В полном смятении она перебирала вещички для новорожденного, рассеянно отвечала на вопросы о той ее, новой семейной жизни: как живут, сколько муж зарабатывает, дружно ли, какая погода, климат какой. Она отвечала автоматически, ей казалось, что земля уходит из-под ног. Было отчаянно жаль маму, а еще больше – бабушку. Мама – боец, как всегда, в сочувствии не нуждалась, на лице ни единой слезинки: она говорила, как устала, ну когда же все закончится и почему ей досталась вся эта нервотрепка. И где же любимая дочка Ната, которая уже месяц как не приходит к матери? Боится меня? Так пусть к матери придет, не ко мне! Пусть помоет ее хоть раз, дерьмо из-под нее вынесет!..

Ася зажмурилась, будто это происходит не с ней и не сейчас. Она представляла, что сейчас она не на кухне с женщинами, рядом с умирающей бабушкой, а в другом, далеком крае, ходит по улицам приморского города рядом с мужем и совсем ничего не знает о случившемся. Они в последнее время мучились над выбором имени и пока так и не пришли к единому результату.

Все, что нравилось ей – не одобрял муж и наоборот. В результате сошлись на трех, более или менее подходящих, и решили так: родится – тогда и решим.

Она подумала о бабушке и вспомнила, как она в детстве готовила им что-то вкусное, варила варенье, пекла блины, – они у нее получались толстые, больше похожие на оладьи – как водила ее в сад и ту ее детскую фотографию, на которой бабушка держит ее, двухлетнюю, на руках, в своем неизменном черном пальто, платке и стоптанных туфлях. Ася там широко улыбается, и у нее впереди торчат два огромных зуба, борющихся за первенство. Кто тогда снял их у дедушки дома? А сейчас она даже не может увидеть бабушку, обнять и сказать, как ее любит. Любила всегда, даже тогда, когда отвозила с мамой на такси пожить к Нате, когда ее не пригласили на свадьбу, когда умер дедушка, а Ася старалась проводить с ней больше времени, читая газеты вслух – так, как когда-то делал дедушка. Бабушке всегда недоставало любви и внимания. Потеснившись, она когда-то давно раз и навсегда уступила первенство супругу. Так и жила на вторых ролях, в тени: мыла, стирала, готовила, уважала и почитала мужа, а за советом и решением все, конечно, обращались к дедушке.

Перед отъездом Ася с мужем всем выбрали подарки, никого не забыли, никого не обидели: глиняные горшочки для приготовления еды, пузатые кувшинчики для цветов или воды, белые льняные салфетки с мережкой и скатерти в тон. Все для дома, уюта и семьи, как когда-то учила Ната. Не забыли и родителей мужа. С одним только подарком случилась заминка: бабушке она так ничего и не купила. Что могло ее порадовать? Трудно сказать… Белый платок в мелкий цветочек или тапочки для дома – вот, пожалуй, и все. И Ася не могла найти то, что могло бы понравиться бабушке, быть ей по-настоящему нужным. Бродила от одного магазина к другому, терялась, отвлекалась, натыкалась на что-то другое, рассматривала и забывала, зачем пришла, и возвращалась ни с чем домой. В самолете подумала, что лучше купить бабе Дусе то, что она носит, в проверенном магазине: мягкие закрытые теплые тапочки и ткань, из которой бабушка сама строчила себе новые платочки. Теперь Ася поняла, почему подарки не шли ей в руки, почему, успев побеспокоиться обо всем и обо всех, она приехала с пустыми руками к бабушке. Ей это было уже не нужно! Но Ася, испытывая где-то глубоко внутри сидящее чувство вины, все же решила завтра сделать бабуле приятное и положить у двери маленький шуршащий сверточек. Она почувствует внучкино тепло, простит за забывчивость.

– Так как малыша думаете назвать? – спросила зашедшая как всегда вовремя соседка. – Как ты похудела, Ася! Глаза одни остались! Не готовишь что ли мужу молодому?!? Или от чего-то другого вес не набираешь?

Она лукаво улыбнулась, намекая на что-то, ей непонятное. Ася ее не поняла и, улыбнувшись, потянулась за чашкой чая. Женщины заговорили о своем: вспоминали свои ожидания, трудные первые роды, обсуждали вес новорожденных и детское питание. Хвалили современную медицину – сейчас, мол, ничего не страшно, а вот раньше! Та самая соседка, мать четверых детей, рассказывала о последних родах, когда малышка, не дождавшись врачей, родилась дома. Все заохали, запричитали, стали задавать вопросы. Не каждый день такое бывает в наше время – разродиться дома с помощью мужа!

Через пару часов Ася уехала, уговорившись с мамой, что завтра утром они поедут к врачу. Была у нее какая-то приятельница-гинеколог, и именно она должна была посмотреть Асю. На этом и условились. В комнате бабушки по-прежнему было тихо, хотя все время от времени к этому прислушивались. Вот только на утро никуда Ася не поехала. Осталась у родителей мужа. Одна в пустой квартире наедине с телевизором. Ранним утром раздался звонок, все куда-то заторопились, засуетились, свекор со свекровью зашушукались, придумывая повод для отъезда, Асе велели делом заняться: приготовить обед, развесить белье, а потом и телевизор посмотреть. Так она и сделала. Вот только на сердце было тревожно и тоскливо.

Вся правда в тот ее приезд доставлялась ей порционно, от той же родственницы-старушки, двоюродной сестры бабы Дуси. В тот же вечер, после того, как Ася сказала у бабушкиной двери заветные слова, ее не стало. Ушла, так и не приходя в сознание. Подошли – а она уже и не дышит. Похоронили быстро, решив, что она и так задержалась на этом свете. На похороны Асю не взяли. Когда она через два дня все же вернулась в свой дом, комната бабушки пустовала. Настежь распахнутые окна и двери, свежий воздух, надутые как паруса занавески, старый шифоньер, притулившийся в углу, любимая бабушкина этажерка – и все. Никаких следов пребывания здесь больного человека. Дивана тоже не было. Так его нет уже давно!.. Маме твоей пришлось выбросить его, пропитался он весь, пропах… Бабушка последние две недели лежала на раскладушке – так было удобнее и ей, и маме твоей убирать, простыни менять, заботится. Ася трогала руками оставшиеся вещи, ходила к окну, выходила на балкон, смотрела туда, где раньше стоял гараж вместе с веселым горбатым «Запорожцем», которого потом сменил желтый «ушастик». И не было ей никакого дела до того, куда они делись, как распорядились оставшимся наследством сестры. Ей не было дело даже до того, была ли на похоронах Ната и ее сыновья. В ее голове не умещалась новая картина мира – отчаянно толкался ее малыш, новая жизнь заявляла о себе все сильнее, завтра предстояло идти в университет, а у нее разрывалось сердце от боли, от того, что бабушки больше нет.

– Ты пойми, детка, тебя не взяли на похороны, потому что беременная женщина должна прежде побывать на свадьбе, она должна радоваться, а не покойника видеть, смотреть на все красивое, думать о будущем. Такие испытания не пошли бы на пользу ни тебе, ни ребенку. А она все-таки тебя ждала… Видишь, как бывает!.. А врачи месяц назад сказали – не жилец!.. – объясняла старушка, понимая, что есть в этом мире нечто такое, что неподвластно даже медицине.

Она знала, что это, но ее никто не слушал. В те годы все ходили перед Пасхой на субботник, провозглашали религию «опиумом для народа» и партийные родители втайне крестили детей при помощи бабушек.

– Бог – он и есть отец наш родной… Он всех нас любит… И маму твою, и ее сестру. Заплутали они, закружились, а главного так понять и не смогли. Они и есть друг для друга самые родные люди. Роднее не бывает, а они ссорятся по пустякам, покаяться не хотят… Мне вот запретила мама твоя Наташе звонить, да и та хороша тоже. Месяц, а то и больше, к больной матери не приходит. Оставь это, детка… Это не твоя история. Им с этим жить, не тебе. А Господь всех простит, если они покаются, если повернутся к нему… Ты вот что… Сына покрестить не забудь – это самое главное!

Ася вспомнила, как бабушка в светлые пасхальные дни облачалась в новый фартук, в чистый белый платок и выходила из комнаты радостная такая, тихая и спокойная в том, что ей открывалось. В руках несла испеченный ею кулич с белой глазурью, обложенный яркими яйцами. Они всегда блестели, потому что баба Дуся протирала их ваточкой, смоченной в растительном масле. Она шла с улыбкой на лице к маме и говорила:

– Христос Воскресе, доченька! Не будем ссориться в такой хороший день!

Мама, еще не навоевавшись, к перемирию готова не была, но с бабушкой временно соглашалась, пила чай с приехавшей в гости Натой и до поры до времени наблюдала.

Впоследствии про Нату Ася, конечно, спросила. Мама сестре о случившемся не рассказала. Новая жизнь, которую носила в себе Ася, шла рядом со смертью, и для Люси первое было гораздо важнее. С уходом бабушки разрывалась последняя нить, связывающая сестер, последний, едва держащийся осенний лист на опавшем дереве… Такова была мамина месть. Возможно, она имела на это право. Как общались сестры в ее отсутствие, Ася не спрашивала, но Ната о болезни матери знала, как и о несчастном случае, что произошел с Люсей. Взять бабушку к себе она не согласилась, остаться не могла тоже, Коля бы не согласился ни на то, ни на другое. В очередной раз мама указала ей на дверь. Больше Ната не объявлялась. Правильнее, конечно, было бы сообщить ей о смерти матери, поехать или позвонить, но что уж тут поделать?.. Мама решила, что нет у нее родной сестры, никого она своим приездом бы не спасла, а если так уж сильно переживала о матери, явилась бы вопреки всем запретам. Мама эту тему зачеркнула. Вычеркнула из памяти все: и детские обиды, и давние конфликты и посягательство на отцовское наследство. Никаких страданий, никакой новой боли – нет у нее больше сестры, и все тут!

Наблюдая за матерью, Ася не замечала никакого отчаяния или подавленности. Никаких слез, никаких ответов невпопад. Был человек – нет человека. Естественный ход событий. Смерть оказалась не таким уж ужасным испытанием, как полагала Ася. Лицо матери было какое-то новое – в нем читалась усталость, облегчение и даже какое-то удовлетворение от того, что она победила. Наказала сестру, сделала ей больно. Асе казалось, что она даже представляет, как та будет причитать и рыдать, когда узнает о случившемся. Но будет уже поздно.

Бабушка была стара, пошел 81-ый год, и она должна была угаснуть – не было в лице матери ни томящей боли, ни чувства непоправимости и утраты. Так должно было случиться. Сердило маму лишь то, что бабушка помучила ее перед уходом, не ушла так быстро, как дедушка, проявила строптивый и упрямый нрав.

Узнав, как тяжело уходила бабушка, Ася поняла, что мама очень устала. Она часто задавала себе вопрос: почему именно ей довелось досматривать мать? Ей, а не бабушкиной любимой дочери? Были вещи, на которые у матери всегда находился ответ, даже на те вопросы, на которые ответить невозможно. Вот и здесь она была весьма категорична: умирающая мать досталась ей, потому что Натка всегда была хитрожопой. Другого ответа нет!

Ася сидела на кухне с отрешенно-сосредоточенным выражением, слушала пустые разговоры женщин от трех и девяти днях, про то, как копали могилу и сколько пришло человек, и раздражалась. Зачем говорить об этом так много? Это все пустые разговоры, а главное в том, что нет теперь больше бабушки. Была – и больше ее нет. И некому больше купить теплые велюровые тапочки и белую ткань в мелкий цветочек на новую косынку. Больше некому… Разрушился общий дом.

На похоронах дедушки было много людей: пришли ветераны, коллеги, соседи, дальняя и близкая родня. Пришли даже те, о которых забыли, в немалом количестве явились друзья деда, которых Ася помнила с детства, коллеги мамы и Наты. Проводы бабушки были много скромнее – это и обсуждали женщины на кухне. Ася думала о братьях – как ей сейчас их не хватает! В глазах мамы они уже существовали не как отдельные единицы, а как нечто другое, объединенное с ее сестрой, почти враги, почти посторонние. Чувство одиночества и отрезанности охватило Асю, и оно было не менее сильным, чем печаль о бабушке. Вместе с ней порвались последние нити, соединявшие семью. Это исчезновение, раздельное существование было таким неуловимым, таким больным, что хотелось бежать, лететь, мчаться вдогонку, пока не поздно, пока все еще возможно и поправимо.

Впоследствии, двадцать пять лет спустя, Ася узнала, что все произошло именно так, как планировала мама. Со слов Наты, она узнала о смерти бабушки через месяц после ее кончины. Навещая отца, она увидела еще одну могилу неподалеку и вскрикнула. Муж ее сочувственно поддержал, довел до скамьи, она едва не упала и потянулась к сумочке за валидолом. Такое горе! Боже мой! Такое горе!.. Как сестра могла не сообщить о случившемся?!?

По многолетнему молчанию братьев можно было понять, что и для них Ася все эти годы существовала как частица, объединенная с мамой, и все свои обиды, которые они имели по отношению к тетке, они делили между ними поровну. Спокойно согласились с тем, что если нет у них тетки – значит, сестры тоже больше нет. Примирились с этой мыслью на целых четверть века. Так бы и продолжалось дальше, если бы не Асин звонок, соединивший некогда разбитый сосуд, разорванную сестрами цепь, двадцать пять лет спустя.

Больше Ната и Люся не виделись никогда, но забыть, не помнить друг о друге ведь не могли, невозможно это! И сейчас Ася удивлялась тому, как легко приняла мама весть о скором уходе сестры. Выслушала и ехать отказалась. Никаких слов прощения или сожаления. Полное равнодушие. Стало предельно ясно: примирения не будет.

Два месяца назад младший сын забрал Нату к себе в Москву. Подальше от старшего брата, так и не нашедшего себя на суше, от лоботряса-внука и шумных правнуков. Старший брат Аси, тот самый, что представлялся ей в детстве отважным мореплавателем, балагуром, красавцем и мечтой всех одиноких и замужних женщин, сник после ухода на пенсию и потери жены. Супругу он всегда очень любил, что, конечно, не отменяло его временных отлучек и увлечений. Одно другому, по его мнению, совсем не мешало. Как он любил говорить, его сердце – это не однополосная дорога, а шоссе с оживленным движением. С потерей жены все, однако, потеряло смысл. Не было больше желания жить, утверждаться, справляться со сложностями, и прощаться с морем. Ната беспокоилась за всех, помогала, чем только могла, и совсем не думала о себе. Господь опять окружил ее одними мужчинами, так и жила в компании сына, внука и двух правнуков.

Младший сын, серьезный и состоявшийся бизнесмен, увез маму к себе на отдых. Она шутила: «Помнишь, Асенька, у О. Генри? Санаторий на ранчо? А мой санаторий находится в центре Москвы». Уезжала Ната нехотя: жаловалась Асе, что сын без нее погибнет, правнуки будут скучать, дом опустеет и зарастет мхом. Ася успокаивала: отдохнешь, обследуешься, подлечишься и вернешься назад. Это же временно! В Москве ее ждала огромная благоустроенная квартира, уход, прекрасное питание и неограниченные возможности. Ничего этого она не хотела. Сестры и в этом были совершенно различны: Асина мама с удовольствием пользовалась помощью дочери, радовала себя покупками, тщательно следила за своим здоровьем и радовалась тому, что мужчины все еще обращают на нее внимание. Ната уменьшилась до размеров девочки-подростка, совершенно забыла о себе и с каждой пенсией покупала подарки великовозрастному внуку и правнукам. Все, что посылал ей младший сын, она не тратила: это выяснилось только после ее смерти. Банковская карта представлялась ей сложным механизмом, и она стеснялась признаться в этом сыну. Благодарила, но не пользовалась.

Перед отъездом Ася уговорилась с Натой, что созваниваться они будут в обычном режиме, пару раз в неделю. Полушепотом Ната предупредила, что будет делать это лучше сама, выбрав минуту, когда ни невестки, ни внуков не окажется рядом. На том и согласились.

Когда Ната вдруг замолчала, Ася ни о чем плохом не подумала. Брат отмалчивался: возим на процедуры, подбираем новые лекарства от перепадов давления, вечером устает и рано ложится спать. Однако впоследствии выяснилось, что дело обстояло совсем не так. Поначалу Ната переживала за тех, кого оставила дома, а потом шаг за шагом стала уходить в неизвестную никому реальность. По утрам просыпалась раньше всех, тихо одевалась, выходила из дома и… шла навестить правнуков. Спасала консьержка и возвращала беглянку домой. Потом она брала не свою одежду и искренне удивлялась: почему она ей так велика? Случился какой-то сбой в хорошо налаженной системе. Возможно, он был вызван стрессом от переезда, которому она внутренне так сопротивлялась. Женщина, пару недель назад рассуждавшая о международном кризисе и о новой театральной постановке, вдруг отказывалась понимать, что от внука и правнуков ее разделяют тысяча километров. Она ставила электрический чайник на индукционную печь, пыталась набрать номер телефона, взяв в руки телевизионный пульт, разговаривала со всеми ушедшими родственниками, и, иногда проваливаясь в детство, шла в школу, обращалась к сестре, которой нужно было остаться дома.

Брат, в глубине души чувствуя себя виноватым (вырвал ее из привычной среды, убедил, что это ей пойдет на пользу), показывал ее разным врачам и надеялся, что все однажды вернется на круги своя. Он забрал к себе маму не навсегда, ничего заранее не планируя, просто, чтобы дать ей отдых, обследовать и подлечить. Долго ожидая ее согласия, он наконец привез ее в Москву с одним легким чемоданом, в котором уместилось все только самое необходимое, остальное купим. Теплый халат с ночной рубашкой, мягкие тапочки с надписью «Лучшей прабабушке на свете», флисовый спортивный костюм, любимая кружка и томик Чехова. Прежде приезжая к сыну в столицу, Ната с удовольствием прогуливалась вокруг пруда, переговаривалась с соседями и знакомыми сына, ждала его вечером, долго и обстоятельно расспрашивала о работе, даже если многого не понимала, пила с ним чай и, что там греха таить, гордилась им, его достижениями, его прекрасной карьерой, радовалась тому, что он так хорошо и надежно устроен. С невестками, конечно, ее сыновьям не повезло – это факт. Обе простоваты, недостаточно образованны и конечно, недостойны ее сыновей, но тут уж ничего не поделаешь. Не случилось, и все тут.

Что такое происходит с людьми, когда они, справившись с трудностями и невзгодами, начисто забывают о своем скромном происхождении, и, достигнув зрелых лет, смотрят на остальных свысока? Почему они хотят лишить других, таких же милых, обаятельных и, возможно, в чем-то простоватых девушек своего шанса на счастье? Что такое с ними происходит?

Обе сестры были абсолютно убеждены в своей исключительности, и это их, безусловно объединяло. Ася так и не дождалась одобрения мамы, даже когда прожила в замужестве более двадцати лет, Ната тоже любила подчеркнуть, улучив подходящий момент и сделав это полушепотом: невестки не удались. Разумеется, в своем недовольстве она была более сдержанна и тактична, чем ее младшая сестра, но сути это не меняло. Они обе, находясь на огромном расстоянии друг от друга, награждали соседок, сидящих у дома на лавочке, едва заметным кивком и гордо шли дальше. Ната в своем скромном спортивном костюмчике быстрым девичьим шагом направлялась по делам, за покупками, к внуку. Люся, поражая соседок экстравагантными нарядами и макияжем, несколько неприличествующим женщине ее лет, шла в парикмахерскую, в магазины, за новым кремом, панацеей от старения. Они обе были абсолютно убеждены в том, что престарелые соседки со своими садово-огородными разговорами и огорчениями, с осенними заготовками и обсуждениями последних телевизионных программ, им не интересны. Недостойны они их расположения – и точка. Думая об этом, Ася не сомневалась в том, что они сестры. При внешнем различии, совершенно разном темпераменте и полностью противоположных увлечениях они были родными, их объединяла кровь. А родная кровь, как любила говорить бабушкина двоюродная сестра, не водица – без огня не закипает, напрасно не проливается, бурлит, кипятится, во что-нибудь да превратится…

Теперь в Москве жила старенькая девочка лет пяти или семи. Худенькая, с белоснежными растрепанными волосами, в хлопчатобумажной маячке и в брючках, собранных гармошкой у колен. Она гуляла по огромной квартире сына с интересом, будто впервые видела, мелко шаркая теплыми тапочками с надписью «Любимой прабабушке». У порога она осторожно останавливалась, высоко поднимая ноги, переступала невидимые препятствия и шла дальше. Иногда она с любопытством вглядывалась в лица невестки и двух взрослых внуков, будто пытаясь понять, кто они и что здесь делают на самом деле. Сына она узнавала всегда, с ним вела более или менее разумные разговоры, улыбалась огромной собаке, растянувшейся в коридоре. Теперь Наташа слышала невидимых людей и ежедневно рассказывала невестке о них, передавала новости. Она много спала, стеснялась при всех есть, аккуратно надкусывала прежде любимый сыр и запивала чаем. С месяц назад по утрам баловала себя чашечкой хорошего свежесваренного кофе с кусочком твердого сыра, а вечерком могла хлебнуть пятьдесят граммов коньячка для хорошего сна, а теперь крепко держала чашку чая двумя руками – одна слегка дрожала. Врачи разводили руками – возраст, а что вы хотите? Лекарство от возраста еще не изобрели! Обнаружили небольшую гематому – перед отъездом Ната упала, глупо споткнулась, убирая квартиру. Влажный пол сыграл с ней злую шутку, и никто, даже она сама, не обратил на это падение ровно никакого внимания. Приложила пачку фасоли из морозилки к голове, полежала чуток, встала и снова взялась за дело. Неужели в этом была причина?

Младший сын к такому повороту дел готов не был. Он как-то стыдился новой матери, «съехавшей с катушек», не знал, как себя с ней вести, в особенности тогда, когда она стала делиться новостями из потустороннего мира. Будто ощущая его неготовность и страх, Ната сына щадила, и он узнавал обо всем от жены. Той самой, что была недостойна его сына. Теперь убирать за ней, менять одежду, купать и сопровождать к врачам она была вполне достойна. Однажды утром Ната сказала ей за завтраком после долгого молчания, съев второй бутерброд: «А ты кто такая? Уходи! Это квартира моего сына и моя!». Больная старушка – какой с нее спрос?.. Терпеливая женщина не обиделась даже на эту резкую фразу, ее свекрови абсолютно несвойственную. Совсем недавно никто бы не посмел назвать ее старушкой…

Нужно признаться в том, что невестка быстрее всех поняла, что со свекровью творится что-то неладное, но никто ей не поверил. Женщина она, хоть и не очень образованная, но Господь наградил ее добротой и терпением, да и хозяйка она хорошая. Обычно первым делом, приехав в столицу, они намечали два важных дела: день, когда пойдут на кладбище, закажут службу в храме в память усопшего мужа, и покупку билетов в театр. В этот раз Наталья Ивановна не вспомнила даже о муже. Случилось так, что он нашел свой последний приют именно в столице, и она очень беспокоилась, что смерть их разлучила. Они прожили вместе долгих пятьдесят лет, и хотелось бы чаще навещать могилку любимого Коли, но тут уж ничего не поделаешь. Невестка заботилась об этом, и спасибо ей за это огромное. Внуки вообще не особенно ощутили, что жизнь их как-то изменилась с приездом бабушки. Они в семье звались «квартирантами», являлись на поздний ужин и сбрасывали грязную одежду на пол в ванной. Муж бывал дома ранним утром и поздним вечером. Он же и запретил говорить о мамином недомогании родным и знакомым, избегал, наверное, неловких разговоров, боялся, что ее попросят к телефону и узнают истинную причину ее отсутствия. Асе, как и всем остальным, озвучивалась дежурная версия про утомительные процедуры, новое лечение, долгий сон и усталость.

Ната теперь страшно боялась потерять с тонкой руки обручальное кольцо. Она все время дотрагивалась до него, проверяла. За такой короткий срок она вдруг стала совершенно старенькой и беспомощной. Полностью доверив свою жизнь младшему сыну, самому надежному и крепко стоящему на ногах, она будто расслабилась, отпустила все и перестала играть во взрослую и всезнающую даму. Внутри своего мира она жила вполне комфортно, но окружающие, понемногу осознав, что ничего не изменится, стали испытывать ужас: одну ее в квартире не оставить, нужен глаз да глаз. Этот переезд, травма, возраст, высокое давление – можно выбрать все, что угодно – сделали свое дело, и Ната сдалась. Она облегченно вздыхала лишь тогда, когда сын приходил с работы домой. Он удивлялся: мама пережила смерть отца, была вполне самостоятельной, а теперь вдруг зажила в своей хрупкой Вселенной, ушла в нее, отгородилась от мира. Он не мог этого принять, потому что понять это было просто невозможно.

Как хороший руководитель, он, проанализировав ситуацию, стал искать выход. Он поднял на ноги всех врачей и добился того, чтобы они дали согласие на операцию. Возраст – не помеха, он верил в сильный организм матери, и если есть хотя бы небольшой шанс спасти ее от безумия, от этой медленной смерти, он готов им воспользоваться. Возможно, Ната была по-своему счастлива, она наконец успокоилась, окунулась в теплый и уютный мир, с домашней едой и вкусными пирожками, о ней заботились, теперь она была их дочкой восьмидесяти лет, и остальное уже не имело для нее значения. Тот воображаемый мир, в котором она находилась, был для нее гораздо реальнее настоящего. Там жили все те, кого она любила.

Сын сдаваться не привык. Он решил во что бы то ни стало сделать ее закат счастливым, а всю оставшуюся жизнь матери – спокойной, удобной, вкусной и без душевных терзаний. «Ты только будь с нами подольше, мама, и будь такой, какая ты была!»… Жалость к этой хрупкой старушке он, конечно, чувствовал, но было и еще что-то другое. Любить и гордиться умной и образованной матерью все было гораздо легче, чем рассказывать о странной старушке, которую нужно прятать от окружающих, и потому он решился на операцию, захотел вырвать ее из прозрачного мира, вернуть сюда насильно. Он хотел сделать все, чтобы продлить ее пребывание здесь, в мире живых.