Стеклодув

_________________________________

Дорога назад казалась короче. Я крутила педали, уставившись в землю перед передним колесом, и в миллионный раз прокручивала в голове слова Амелии.

– Там кто-то едет, – прошептал голос, – они могут тебя сбить.

Я, прищурившись, посмотрела вперед. Навстречу ехала легковушка красного цвета. У неё, кажется, не было ни малейшего намерения меня сбивать, тем более, что мою ярко-синюю футболку было прекрасно видно на дороге, однако мозг тут же жадно набросился на этот сценарий. Легковушка только приближалась, а в моих мыслях уже слышались противный визг тормозов, звон металла и адская боль где-то в области живота. Я прикинула, кто первым узнает, если эта машина сейчас положит конец моей жизни. Скорей всего, мама, ей позвонят врачи «скорой». Или, может быть, Филя, ведь он работает в центре города, а там новости узнают, кажется, прямо из воздуха. Кто из них, интересно, отважится позвонить отцу. А кто скажет Яну?

Вдруг, оказавшись всего метрах в двух от меня, красная легковушка призывно просигналила и остановилась. Из её окна высунулась мужская голова с солнцезащитными очками на кончике носа.

– Девушка! – крикнула голова, но я, как-то сразу не сообразив, что это мне, никак не отреагировала, продолжая крутить педали. – Девушка, подскажите пожалуйста! Погодите!

Я резко затормозила. Красная легковушка сдала немного назад и молодой водитель, оказавшись прямо напротив меня, снял очки.

– Девушка, извините, что задерживаю, но вы мне не подскажете? Я ищу парня, – водитель пошарил по карманам куртки, но, кажется, ничего не нашел. – Забыл, где записал его имя. Он стеклодув. Молодой такой, мне сказали, его дом по дороге к городу, там свернуть куда-то надо.

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что я даже слегка вздрогнула.

– А зачем он вам?

– Я ехал почти четыре часа. Мы держим школу верховой езды, и мой отец покупает у него лошадей. И этот парень дает ему стеклянные фигурки, которые, как отцу недавно сказали в городе, могут как-то… я не уверен, что именно они делают, влиять на психику?

Я подняла бровь.

– И вы верите в это настолько, что приехали в такую даль?

– Ну, моя жена уже несколько лет страдает тяжелой депрессией. Если это вдруг правда, то для нас уже все средства хороши…

– Понятно, – прервала его я и поставила ногу на педаль. – Спросите в городе, я не знаю, где он живет.

И, сорвавшись с места, серебристо-розовый велосипед покатил дальше по дороге. Буря, и без того бушевавшая в душе, пополнилась новым чувством, которое я бы с удовольствием без раздумий запихнула в какую-нибудь фигурку и запрятала подальше. Оно казалось мне предательским, не только по отношению к Яну и нашей дружбе, которая все ещё теплилась в моей душе, но даже к себе самой. Это была не обида, не злость или ревность – это было все вместе. Зависть, обычная громадная зависть вдруг накрыла меня с головой, заставляла чувствовать себя ничтожней, чем когда-либо. Ведь человек в красной легковушке окончательно явил собой то единственное, чего до сих пор у Яна никогда не было – общественное признание. Пройдет еще немало времени, пока это поймут все, но эта минута окончательно отрезала его от прошлого замкнутого мальчика, которого могли избить во дворе за то, что его лучший друг – малолетняя девчонка. Теперь действительно навсегда я перестала быть единственным гостем в его доме, его единственной надежной связью с социальным миром. Много лет я гордо называла его своим другом, пытаясь тем самым защитить от злых языков и косых взглядов, а теперь, кажется, это ему впору будет меня защищать. Если, конечно, мы когда-нибудь ещё заговорим.

– Не заговорите, – неожиданно вторил моим мыслям голос. – Ты ему больше не понадобишься. Ты никому больше не понадобишься. На что ты годишься?

– На дружбу, – отчаянно прошептала я, туманным взглядом замечая, что велосипед будто сам сворачивает на дорогу, ведущую к дому Яна. – Я всегда была хорошим другом. Я старалась.

– Хороший друг не откажется от своих друзей. Хороший друг не даст своим друзьям умереть.

– В чем ты меня винишь? Ты убила себя сама! – мне бы на самом деле эту уверенность, которая прозвучала в моем голосе. И кого я пытаюсь обмануть? – А ему я сказала все это не потому, что я так думала! Просто я хотела, чтобы меня любили сильнее! Я хочу, чтобы он был привязан ко мне так же, как я к нему! Это честно! – со стороны могла показаться, что я громко говорю сама с собой, но, к счастью, кроме лошадей и деревьев меня здесь никто услышать не мог.

– Хороший друг не откажется от своих друзей.

Я свернула, и впереди показалась ограда с распахнутой калиткой, около которой толпились люди. Их было человек десять, они, кажется, пытались выстроиться в очередь, а рядом стояла Амелия с все так же накинутым на плечи полотенцем и размахивала руками, пытаясь навести порядок. Голова вдруг резко заболела, голос отчаянно зашептал, и слезы хлынули градом. Хотелось сбежать из этой реальности, в которой я оказалась единственным ненормальным и ненужным человеком, ничего не сумевшим добиться. Я развернула велосипед и покатила прочь.

12

Это случилось той же ночью, но клянусь, я не помню, как именно. Будто бы все эти действия совершали не мои руки. Будто бы не ими я стащила из сарая почти пустую папину канистру бензина. Не своими ногами протопала до боли знакомый путь. Будто бы не в моих ушах больше ни на минуту не замолкал этот шелестящий убеждающий шепот, уже много дней пытающийся убедить меня в никчемности собственной жизни. И всякой жизни вообще. Знакомый и обволакивающий, словно одеяло, и в то же время удушающий, лишающий воли, дающий силы только на то, чего ему хотелось. Он говорил, когда я входила в калитку. Говорил, и мне казалось, я иду к спасению, толкая незапертую дверь мастерской и тут же захлопывая её за собой. Сегодня, этой ночью, я наконец прекращу свои страдания и заберу с собой всё, что стало мне не мило, всё, что с ног на голову перевернуло наш мир. Я открутила крышку и резкими движениями разбрызгала скудное содержимое канистры вокруг себя. Этой ночью все, чью жизнь я отягощала, вздохнут спокойно. Так я всё смогу исправить. Я зажгла спичку, зажмурилась, бросила её на пол и ад начался.

Я не знаю, сколько прошло времени, но, наверное, не много. Сознание прояснилось, когда я увидела, как прямо передо мной под градом ударов задрожала тяжелая металлическая дверь, закрытая изнутри на железный засов. Я медленно опустилась на бетонный пол, не сводя с неё глаз. «Мне не страшно», – тихо повторяла я, вздрагивая в такт глухим ударам, «мне не страшно», – без звука двигались мои губы, пока в полуметре от меня пламя пожирало деревянный стол, бережно хранивший нацарапанные сердечки, звездочки и след от чашки с какао. «Мне не страшно».

Я не смогла сразу понять, когда атака на дверь прекратилась – снаружи ничего больше не происходило, но у меня в ушах все ещё стоял звук свирепых ударов о железо. Помещение заволакивало дымом. Гореть в бетонной коробке, напичканной металлом, особо было нечему, сгорали бензиновые дорожки на полу, дубовая старая мебель, какие-то разбросанные тряпки, фартук Яна, висевший около двери. Видеть мелкие предметы и дышать становилось труднее, температура росла.

Огонь отражался в разноцветных изящных изделиях, расставленных по всех мастерской, словно маленькие пожары горели прямо внутри этих котов и слоников. По большому деревянному шкафу у двери взбиралось пламя, правая его дверца болталась на одной петле и с полок на меня в отчаянии уставились десятки маленьких обречённых стеклянных глаз.

– Что, что вы смотрите на меня?! – закричала я, заходясь в истерике. – Это вы, вы во всем виноваты! Вы отняли его у меня!

Я вскочила и, схватив стоящий рядом увесистый стул, что было сил швырнула в коллекцию стеклянных творений. От удара правая дверца отвалилась, полки с грохотом обрушились, и стеклянные обитатели шкафа цветными брызгами осколков разлетелись по всей мастерской. Я снова рухнула на пол, осколки врезались в ладони, но боли словно совсем не было. Я развернула к себе левую руку и озадаченно уставилась на царапины, из которых выступила кровь.

Вдруг под аккомпанемент сыплющегося оконного стекла в дальнюю часть мастерской влетел кирпич. Тут же в оконной раме замахала лопата, сшибая оставшиеся осколки, потом показались рука, нога, а за ними и весь остальной Ян.

– Лося! – он пролез внутрь и, ногой оттолкнув с пути большой железный стол, с которого со звоном посыпались инструменты, бегом направился ко мне.

На нем были садовые резиновые галоши прямо на босую ногу, домашние штаны и рабочая куртка, накинутая на голое тело. И свирепый, свирепый взгляд. Я смотрела на него сквозь дым, давясь слезами и почти была готова физически ощутить его злобную ненависть. Ян закрыл лицо рукавом, перепрыгнул через дверцу шкафа и останки стула, под его ногами заскрипели осколки стеклянных поделок. Однако он, кажется, не обратил на них никакого внимания.

– Мне не страшно, – прошептала я, или мне показалось, что прошептала.

– Лося! Пошли отсюда! – Ян потянул меня за локоть, но я, словно тряпичная кукла, скользнула обратно на пол, уставившись на него в упор и слабо качая головой. И, может быть, впервые в жизни в моем взгляде было заметно настоящее, живое безумие. Не выражающееся в действиях, словах или даже чувствах – в эту минуту он видел меня такой, какой всю свою жизнь видела себя я – отвратительным и недостойным, жалким человеком, способным только разрушать уже созданное. Или мне только казалось, что он это видел?

– Лося, – Ян присел и обхватил меня руками, – нам нужно уйти. Вставай, нужно уйти.

Он повторил это как можно четче, смотря прямо в глаза. В его зрачках отражался полыхающий вокруг огонь, но, мне казалось, жар будто бы исчез.

– Я не хочу. Я хочу умереть. Прямо сейчас. Мне не страшно.

– Лося! – Ян резко встряхнул меня. – Я слышал это тысячу раз и могу поклясться, что никогда, ни на минуту не поверю в это. Потому что на самом деле ты хочешь не умереть, а измениться, хочешь, чтобы тебя услышали, поняли твою боль и признали её. Это все, сейчас, это – не выход из игры, а просто крик о помощи от безысходности и ненависти к себе. Ты кричала словами и слезами так долго и так часто, что мы перестали тебя слышать. Я обещаю, я клянусь тебе, что знаю и почти понимаю каждое твое чувство – просто не могу изменить их. У меня недостаточно сил, недостаточно любви, чтобы их изменить, как бы я не пытался!

– Это неправда! Ты можешь, ты можешь забрать у меня желание смерти, можешь заставить меня захотеть жить! Так, как делал это с другими чувствами, так, как с другими людьми! Ты просто не хочешь этого делать, потому что твоя жизнь будет легче без меня!

– Нет! Я не могу, потому что в этом нет смысла!

– Почему? – я смотрела ему в лицо, пыталась разобрать невнятный гул мыслей, доносящихся из его головы, и отчаянно желала уловить чувства, которых так опасалась. Найти подтверждение своим страхам.

– Мне не нужно, чтобы ты жила для меня или ради меня! Я-то все переживу, я другой человек с другой жизнью. Не нужно бояться моей боли, бойся своей. Лося, если бы ты делала мою жизнь хуже, я имею в виду, по-настоящему хуже, если бы мне было слишком тяжело от твоего присутствия, если бы ты и правда была мне не нужна, мы бы давным-давно перестали общаться.

– Но вот, сейчас мы перестали, и ты ничего не сделал. Ты даже не брал трубку. Твоя жизнь идет дальше без меня, – я глубоко всхлипнула и закашлялась. Глаза резало от дыма, воздуха почти не осталось, и я видела, как по лбу Яна на лицо сползали крупные капли пота. – У всех она идет дальше без меня. Все уезжают, уходят, все меня бросают.

Я вдруг подумала, что он мог просто схватить меня и вытащить на улицу. Так бы поступил любой человек на его месте, верно? Но Ян был моим другом не потому, что он похож на любого человека, а потому что даже сейчас, рискуя собственными жизнью и здоровьем, он желал убедить меня продолжить свою жизнь, а не просто заставить сделать это. Я собрала все остатки своего сознания, чтобы вглядеться в его лицо и увидеть там самое очевидно чувство из возможных – страх.

– Ты думаешь, у меня были силы решать проблему, которую создала ты? Слушай, прекратить это общение было твоим выбором, не моим. И я намерен уважать твои решения, даже если они принимаются против меня, так, как и положено другу, так, как мы и обещали, помнишь? Лося, посмотри на меня, я сейчас здесь, чтобы сказать тебе, что не могу и не хочу заставить тебя жить. Но я горжусь и дорожу тобой и нашей дружбой, и буду счастлив, если ты захочешь этого сама. Понимаешь? Ты понимаешь меня?

Вдруг шкаф у двери с грохотом обрушился, Ян быстро обернулся, а затем снова сильно встряхнул меня. Мое будто лишившееся костей тело вяло качалось в его руках, до краев наполненное страхом, отчаяньем и такой знакомой, но неосознаваемой болью.

– Я не хочу умирать. Мне страшно умирать, Ян, – слова выходили очень тихо и тяжело. – Но я так ненавижу себя, я так противна себе, что жить тоже не хочу. Не хочу все это слышать и чувствовать, не хочу бессилия, не хочу портить вам жизнь. Не хочу завидовать тебе и злиться на судьбу. Не хочу винить себя в смерти Алисы. Мне больно внутри себя, и я ничего не знаю. Ничего. Иди отсюда, а я останусь, потому что это все, что я могу сделать.

Огонь расползался медленно, пищи у него было мало, но он расползался. Словно огромный камин полыхал вокруг меня с этим характерным «огненным» звуком. Мы непрерывно кашляли, глаза слезились, и я чувствовала, что едкий дым, кажется, заполнил изнутри всю мою голову. Дышать почти не получалось, перед глазами все плыло, я понимала, что скоро потеряю сознание и все будет кончено. И сквозь эту серо-черную угарную пелену и цветные пятна я видела, как Ян, прикрывая рукавом лицо, в один прыжок перемещается к развалинам шкафа, хватает что-то с пола, и таким же большим прыжком возвращается назад, ко мне. Мир был медленным, размытым и очень, очень жарким, он готовился меня отпустить.

– Лося!!! – склонившееся красное лицо Яна с огромными покрасневшими глазами было совсем близко, а его крик, кажется, застыл прямо в воздухе. Моя голова шаталась из стороны в сторону и я, словно стараясь не уснуть, пыталась сосредоточить на нем взгляд. – Ты безответственная и глупая девчонка, ты пользуешься любовью и силой людей, заставляя их тащить на себе бремя твоих проблем! Но если и есть на свете человек, за которого я готов решать и взваливать на себя ответственность, то это ты.

И он вложил мне в ладонь большой горячий осколок прозрачно-черного стекла, сжал пальцы и накрыл их своей рукой. Ладонь взорвалась острой болью, очень живой и настоящей. Что-то резко переменилось внутри меня, будто бы все возможные чувства смешались и обрушились разом, смывая этой волной все, что происходило раньше. Я не успела опомниться, как Ян, дернув за руку, рывком поднял меня и потащил к двери. Он схватил тяжелый железный засов, но тут же заорал и отпрыгнул назад, чуть не сбив меня с ног. В следующую секунду от нового сильного рывка я споткнулась о валявшуюся ножку стула и едва не упала, напоровшись животом на раскаленный железный стол, с которого со звоном посыпались инструменты и стекло. Огонь дожирал то, что еще осталось, дым напрочь отрезал обзор, столбом вываливаясь из разбитого окна. Именно к нему меня подтащил Ян и сложил руки ступенькой, чтобы подсадить.

– Не уходи, – негромко сказал знакомый жалобный голос где-то прямо рядом с нами, – не бросай меня.

И в эту минуту от сердца у меня отлегло, потому что Ян тоже обернулся, от неожиданности округлив глаза. Значит, я не сумасшедшая.

– Ты видишь это? – прошептала я.

Из дыма выступали человеческие очертания, едва уловимые, больше похожие на обман зрения. Странно, но я даже не испугалась, словно у меня просто не было на это сил.

– Не уходи, – снова сказала она. – Ты должна пойти за мной, ты ведь хотела этого. Поэтому ты меня позвала.

– Чем бы ты ни было, убирайся к черту! – Ян схватил валявшийся на полу кирпич и швырнул в клубы дыма. – Она нужна мне здесь! Лося, лезь!

Он снова сложил руки ступенькой, и я поставила на неё ногу, в последний момент взглянув на дымного призрака. Ни его взгляда, ни леденящего кровь ужаса, ничего положенного в такой ситуации я не чувствовала. Словно эта странная сущность ничем не отличалась от нас самих.

– Я остаюсь, потому что хочу остаться. Прости меня за все, мне давно следовало тебя отпустить и… и простить себя, – сказала я, и в тот же момент Ян меня вытолкнул.

Я неловко наступила на внешний подоконник, скользнула по нему и как мешок с песком рухнула прямо в высокие заросли крапивы около стены, поранив ноги о валявшиеся осколки. В лицо ударил отравленный гарью, но прохладный воздух. Я услышала вой сирены, на дороге показались мигающие огни.

Ян спрыгнул с подоконника, тут же схватил меня за руку и потащил прочь от мастерской. Только через метров пять мы рухнули на траву, не имея сил ни оглянуться, ни даже просто дышать. Я хватала ртом воздух, когда на щеки легли блики пожарной мигалки. В отдаленный гул сливались тарахтящие моторы, крики и команды, звук топающих ног и разматывающихся рукавов. Я видела, как белая-белая пена заливала обуглившиеся стены мастерской, погребая под собой многолетние стеклодувные труды. Слышала, как Ян хрипящим голосом заверял начальника пожарной службы в своей халатности и рассеянности, из-за которых в мастерской чудом оказалась почти пустая канистра бензина в ночь, когда загорелось неисправное оборудование, а я бросилась его тушить. И как его давний знакомый – строгий офицер, давно державший на карандаше эту несчастную мастерскую, делал вид, что верит ему.

Мастерская строилась с пониманием опасности пожара – она была просто бетонной коробкой, заполненной оборудованием, горючих материалов там оказалось мало. Мы надышались дымом и получили несколько несерьезных ожогов – особенно пострадала ладонь Яна, которой он схватился за засов. Я лежала на траве, мир вокруг превратился в какофонию из цветных пятен и неясных звуков. В висках стучало, но на сердце было необычайно легко и радостно. Я не запомнила, как приехала скорая, как на меня надели кислородную маску и погрузили в карету. Мне хотелось только спать, спать и ни о чем не думать.

_________________________________

Яна отпустили из больницы на следующий день, меня продержали до конца недели. Отец приехал тем же вечером, мать взяла отгул на целый один день, а Филя контрабандой таскал салаты и лично им приготовленные овощные котлеты, чтобы мне не приходилось голодать – в больнице любили кормить мясом. За эти три дня Ян не пришел ни разу, судя по долетавшим до меня слухам, он вернулся к своим обязанностям местного колдуна, а горожане даже решили собрать деньги на ремонт мастерской. Видно, подумали, что она сгорела от перенапряжения.

Голоса больше не было. Я думала о том, что мы видели в мастерской, и с удивлением обнаруживала, что это видение не кажется мне ненастоящим. То, что я чувствовала до этого дня, то, что я слышала и то, что ей сказала – все было правдой. Словно этот призрак, слабая тень Алисы, появился, чтобы помочь мне решиться на отчаянный шаг, и исчез, когда я смогла принять решение этот шаг не делать. Может быть, он никогда и не был моим врагом. Может быть, упиваясь своим чувством вины, я призвала его сама и сама удерживала.

Целыми днями я пялилась в белую стену, слушала мысли соседей по палате и пыталась осознать последствия своих действий и чувства человека, которому эти действия причинили больше всего вреда. Раскаянье и гордость за то, что он был моим другом, распирали мою душу. Его сердце ответило любовью и пониманием на мои злость и зависть, прощением – на предательство. Я часами смотрела на осколок черного стекла и пыталась понять, ту ли способность Яна все это время я считала магией?

Даже теперь он никак не пытался склонить меня изменить свое решение относительно нашей дружбы. Медленно приходило понимание, что эта проблема – и правда плод моего больного сознания и, если я её решу, я должна сама явиться и сказать об этом, а не решу – значит, он поймет. И мне придется сдвинуть со своего пути любую Амелию, которая попытается помешать. Так Ян заставлял меня признать свою ответственность за свои чувства, может быть, первый раз в жизни.

Я погладила Грота по коричневой морде, призывая его замолчать. Подошла к тому месту, где мы рухнули несколько дней назад, ночью, выбравшись из пожара. Прямо передо мной была мастерская. Этот черно-серый монстр сурово и печально взирал на меня теменью пустого окна. Я услышала, как хлопнула дверь дома и знакомые шаги направились в мою сторону. Сев на траву, я достала из кармана осколок черного стекла. Мне показалось, что он едва уловимо светится, но уже в следующее мгновение, поднеся его к глазам, я перестала это видеть. Вытянула осколок перед собой и прищурилась – кажется, он засветился снова, но стоило двинуть рукой на сантиметр, все пропало.

Ян молча подошел, плюхнулся рядом со мной и начал скручивать сигарету, одна его кисть все ещё была перебинтована. Будто бы его не удивляло то, что я пришла, будто бы все эти страшные события мне приснились. Было шесть утра – единственное время, когда, по словам Амелии, я смогла бы застать Яна свободным. И застала.

– Ты правда что-то со мной сделал? Посмотри, эта штука светится или нет? – я не придумала, как иначе начать разговор, и просто протянула ему осколок. Но Ян не отреагировал, он лизнул край сигаретной бумажки, заклеил его и прикурил, мрачно уставившись на свою мастерскую.

– Прости меня, – я растянулась во весь рост рядом с ним на холодной траве, и, выбрав тонкую прядь волос, начала накручивать её на нос. – Я… я попробую все как-нибудь исправить.

– Да брось, – Ян стряхнул пепел, – как ты можешь это исправить? Это всего лишь бетонная коробка, отремонтирую со временем, а какое-то оборудование даже живо осталось. На самом деле быстро потушили, хотя мне казалось, мы провели внутри целую вечность.

– Ян! Что с тобой не так?! Почему ты не злишься на меня? – я резко дернула головой и выпустила волосы из пальцев.

– Я злюсь, – спокойной сказал он и посмотрел не меня. – Просто я не считаю нужным делать свою злость твоей проблемой. Думаю, ты и без этого уже себя прекрасно наказала.

– Прости меня. Ты должен знать, что я восхищаюсь и горжусь тобой. Тем, что все мои ошибки ты смог обернуть в свою пользу, тем, что каждый день шаг за шагом доказываешь силу и веришь своим принципам. Всю нашу жизнь я творю невесть что с собой и миром вокруг себя, а тебе приходится нести за это ответственность. Я… я хочу меняться, я буду…

– Лося, тебе придется сделать так, как я скажу.

Я повернула голову и внимательно посмотрела на него, в эту минуту Ян был строг и серьезен как никогда.

– Во-первых, ты никому и никогда не расскажешь об этом поджоге и том, что мы там видели, поняла? – он снова стряхнул пепел и, прикрыв глаза, глубоко затянулся. – А во-вторых, ты уедешь отсюда. Поживешь с отцом, поступишь в университет или найдешь работу, которая будет тебе нравится. Посмотришь на мир. Познакомишься с людьми, которые тебя понимают. Создашь для себя жизнь, которую тебе захочется жить. Я знаю, что ты боишься, что всё, лежащее за этими полями кажется тебе отвратительным и враждебным. Но ты должна бороться, должна понять, что жизнь – это нечто гораздо большее, чем чья-то ранняя смерть, чем пирс и стеклянные фигурки.

Я помолчала, рассматривая светлеющее высокое небо.

– Мы с тобой нарушили все клятвы, которые давали. Я, можно сказать, предала тебя, а ты принимаешь за меня решения.

– Ну, знаешь, – он затушил окурок и повертел его в пальцах. – Клятвы даются, чтобы оберегать отношения, а не разрушать их. Так что я предпочту наплевать на все обещания, но сохранить тебя, чем наоборот. Разве мы с тобой столько лет покоряли дружбу, словно Эверест, ради того, чтобы ты в один момент просто надумала себе невесть что и последовала вслед за Алисой? У неё, может, и не оказалось друга, который бы заставил её жить, но тебе, я надеюсь, повезло больше.

Я повернулась на бок и посмотрела на него снизу-вверх. С такого ракурса сидящий рядом человек выглядел большим-большим.

– Ян, – тихо сказала я, удивляясь, что мне не хочется заплакать. – Ты считаешь, я упала с этой дружеской горы, на которую мы карабкались так долго?

– Ну, Лося, я могу сказать честно, что по сей день не могу примириться ни с тем, что ты сказала, ни с тем, что ты сделала. Но это не значит, что я не понимаю чувств, которые тобой двигали. Я понимаю. И если твое сердце решило, что наша дружба тебе действительно не нужна – то это твое право и твой выбор, и я, оставаясь верным нашему обещанию, глубоко его уважаю. Однако твой отказ от дружбы никак не обязывает меня сделать то же самое, я чувствую тебя своим другом и, пока это чувство меня не покинет, буду считать тебя таковой.

Я подползла к нему поближе и уткнулась носом в руку. Привычные запахи меда и табака показались мне удивительными, самыми приятными ароматами на свете.

– Мне так жаль, Ян. Жаль Атома, стыдно за то, что я наговорила и за то, что не смогла из-за этого быть рядом с тобой, когда его сбили. Стыдно из-за мастерской, из-за всего. Прости меня, – сказала я, и надолго воцарилось молчание. – Я сделаю, как ты говоришь, я и сама думала об этом. Здесь моя жизнь невыносима и бессмысленна, но мир такой огромный. Может быть, где-то там и правда найдется мое место. А если нет, то, по крайней мере, мы оба будем знать, что я старалась и боролась изо всех сил.

– Да, будем, – вздохнул он.

Когда ясное солнечное утро вступило в свои права, мы все еще сидели перед мастерской. Воздух сделался легким и влажным. Я закрыла глаза и глубоко втянула в себя запах пришедшего дня. Вдруг прямо за нами раздался протяжный низкий звук, крайне привычный для сельской местности и крайне неожиданный в этот момент. Я приподнялась на локте и обернулась.

– Ян, корова… – почти прошептала я от удивления. За деревянной оградой и правда стояла самая настоящая, обычная черно-белая корова и смотрела на нас гораздо менее озадаченно, чем мы на неё.

– И правда, корова, – он поднялся и медленно направился к ней. – Ты что здесь забыла, милая? Потерялась? – убедившись, что животное не агрессивно, Ян подошел. Корова вытянула морду над оградой и лизнула его в щеку. – Ну, дела. До ближайшей фермы, где можно найти хоть одну корову, полчаса езды, так что она сильно заблудилась.

Я тоже подошла и погладила животное по пятнистой морде. Она смотрела на меня умными, почти человеческими глазами. На левом ухе болталась потертая пластмассовая бирка с номером, который долгое время висел на каждом столбе города под заголовком «разыскивается за вознаграждение», и внезапно навалившееся озарение чуть не выбило землю у меня из-под ног.

– Смотри! Это корова Толстого Бычка, которая весной сбежала перед отправкой на бойню! Ты помнишь, её же всем миром искали, пока не забыли! Ян! Она живая! – Я перелезла через ограду и осмотрела рогатую путешественницу, которая сильно исхудала. – И она пришла к тебе! Ты же не отдашь её обратно Толстому Бычку? – он молчал, как-то зачарованно глядя на животное. – Ян! Ян! Он убьет её, и не удивлюсь, если своими руками! Она целое лето боролась за жизнь! Не отдавай её, пожалуйста, не отдавай!

Ян долго-долго смотрел то на меня, то на корову. И я знаю, о чем он думал, мне и самой это казалось до невообразимости смешным – человек, который отчаянно не хочет и не умеет жить, каждый день так же отчаянно борется за то, чтобы жизнь других продолжалась. Даже если эта борьба всегда происходила только в моей голове.

– Не отдам. Она будет жить с нами. Назовём её… Лося, как мы её назовем?

Эпилог

Прямо передо мной широкая асфальтированная дорога, прорезая осенние поля, убегала к горизонту, встречаясь там с низким хмурым небом. Как на дорогу из желтого кирпича, на путь в сказку, смотрела я на неё сегодня. Где-то там, далеко, кончаются мои любимые стелящиеся луга, штабеля грядок и привычные симфонии деревенских звуков.

Ян переносил мои вещи из грузовичка к желто-белому автобусу, а Филя, почти целиком нырнув в багажный отсек, устраивал их там понадежнее. Амелия ходила вокруг автомобиля и разговаривала по телефону, уперев свободную руку в бок, на ней была меховая серая жилетка, для которой в начале октября было ещё недостаточно холодно. Всю дорогу Ян шутил, что она похожа на злобную волчицу. Папа обещал встретить меня вечером по прибытии, а с мамой мы попрощались ещё утром – она решила не брать отгул, пообещав, что они с Филей постараются нас навестить как можно скорее. К моему отъезду она отнеслась спокойно, словно давно этого ждала.

– Скажи пожалуйста, ты увезла с собой весь дом, или что-то все-таки оставила? – громко обратился ко мне Ян, передавая Филе последнюю сумку и упирая руки в колени.

– Я бы на тебя посмотрела, если бы ты переезжал!

Тарахтели два автобуса, ещё один, с заглушенным мотором, ожидал разгрузки. Вокруг сновали пассажиры, таща тяжеленые сумки и перекрикиваясь. Я снова посмотрела на шоссе. Ян встал рядом со мной и тоже уставился вперед.

– О чем думаешь? – спросил он.

– Пытаюсь разглядеть свою новую жизнь, – усмехнулась я. – Как ты думаешь, если бы я не умела слышать чужие мысли… эти… мысли Алисы, я бы их тоже не услышала? Или это все только от того, что я винила себя в её смерти?

– Не знаю, до недавнего времени я вообще не верил в такие вещи. А тебе хотелось бы расстаться со своей способностью?

Я помолчала, обдумывая ответ. Но ответа не было.

– Ян, я так долго не знала, что со мной происходит. И хочу спросить, – я повернулась к нему и дотронулась до черного осколка, висевшего на шее на цепочке. Ян отполировал его и затупил края, так и не сказав, заключена там какая-то эмоция или нет. – Если бы я сошла с ума, как я моя бабка, ты бы от меня не отказался? Смог бы любить сумасшедшего человека?

– С чего такие мысли? – он удивленно вскинул брови. – Во-первых, возможно, на самом деле она тоже не была сумасшедшей. А во-вторых, конечно смог бы, если бы тебе это было нужно.

– Сложно определить, что нужно шизофренику. Ты бы остался, если я бы я перестала тебя узнавать? Если бы кидалась с ножом на твоих детей? Смог бы с гордостью сказать им, что эта женщина, живущая в психушке – твой самый близкий друг?

Я смотрела на него в упор, не моргая и не отворачиваясь. Я так долго боялась, и теперь, даже если это уже не имеет значения, мне было очень, очень важно знать правду, какой бы она ни была. Без этой правды мне ни на что не хватит сил.