Глава 13
Разбиваясь
1
– Посмотри еще раз на картинку и скажи, что видишь. Нам нужно хорошо поработать, поэтому, пожалуйста, сосредоточься.
Я прикрыл глаза, чтобы избежать чужого пронзительного взгляда. Психиатры мне никогда не нравились. Я достаточно повидал их в детстве, надеясь, что в дальнейшем мне удастся избежать подобных встреч. Я ошибался. Отец назвал Луиса Шрайбера одним из лучших специалистов. Несмотря на мой протест, он все-таки пригласил его к нам домой. Луис Шрайбер был ровесником моего отца. Это был человек с открытым добрым лицом, ясными глазами, низко посаженными светлыми бровями. Он часто улыбался бледными губами, неотрывно смотрел в глаза, наблюдал и анализировал. Речь его была спокойной, говорил Шрайбер негромко, что невольно располагало к нему.
– Это одушевленный или неодушевленный предмет? – спокойно спросил Шрайбер, когда я снова ничего не ответил.
Меньше всего мне хотелось разговаривать. На меня накатила усталость, но я понимал: нужно дать ему то, чего он хочет, чтобы быстрее это закончить.
Я придвинул к себе плотный лист бумаги и уставился на размытые пятна, честно стараясь разглядеть что-то среди синевато-серых и алых клякс.
– Это красная бабочка.
– Бабочка? Хорошо. А где именно ты ее видишь?
Я обвел пальцем самую нижнюю кляксу.
Шрайбер кивнул и придвинулся чуть ближе, но таким образом, чтобы между нами все еще оставалось пространство.
– Продолжай. Эта бабочка… Она движется или нет?
Я медленно покачал головой.
– Нет.
– А почему?
Я поднял взгляд на Шрайбера.
– Потому что она мертва.
Он не был удивлен моему ответу. Только кивнул еще раз.
– Что ты чувствуешь, когда на нее смотришь?
– Безысходность.
– Из-за того, что бабочка мертва?
– Нет, – отрывисто сказал я. – Это из-за того, что у вас в руках еще десяток таких карточек.
Шрайбер улыбнулся.
– Остроумно, но ты все-таки ответь.
Я вздохнул, забарабанил пальцами по кухонному столу. Отчаянно хотелось послать все к черту и запереться в комнате, но внутри меня теплилась крохотная надежда на то, что каким-то чудом Луис Шрайбер сможет мне помочь.
– Я чувствую тревогу. Я не знаю, как правильно отвечать на такие вопросы, но это, – я кивнул на кляксу, – правда тревожит меня.
Шрайбер сделал пару коротких пометок на бумаге, где уже виднелись кое-какие записи, а потом предложил мне рассмотреть еще несколько цветных клякс. Среди них я увидел морду огромной собаки, женские головы, паука с длинными лапами и другие странные образы. После этого Шрайбер начал анализировать все, что ему удалось услышать и записать.
– Ты напуган, – в конце концов, сказал он. – Напуган, но в твоей ситуации – это нормально. Я бы тоже испугался, – Шрайбер сверился со своими записями. – Думаю, что не ошибусь, если предположу, что у тебя есть сильный внутренний страх. Можешь рассказать мне подробнее об этом?
Я растерялся.
– Не думаю, что получится.
– Это очень важно.
Я постарался взять себя в руки.
– Что именно вы хотите знать?
– Все. В какое время суток этот страх острее? Что способно тебя отвлечь от него? Легче ли тебе в окружении друзей? Я тебя не ограничиваю. Мы здесь для того, чтобы поработать с твоими чувствами.
Отец сказал, что пригласил Шрайбера к нам домой, чтобы я чувствовал себя более раскованно на своей территории, но это не сработало. Я чувствовал себя уязвимее, чем прежде.
– Мне кажется, что это всегда со мной. Я почти все время думаю о том, что происходит, вспоминаю выпуски новостей, всех девушек, которые стали жертвами Ванденберга. Эти чертовы цветы… Я просто…
Мой голос дал слабину; я слишком давно не разговаривал с окружающими о том, что чувствую на самом деле. Я ощутил дрожь в пальцах – контролировать ее было бессмысленно.
– Иногда кажется, что от этого не избавиться. Я бы совсем свихнулся, если бы не…
Я вовремя опомнился и прикусил язык, когда понял, что вот-вот проболтаюсь о наших делах с Ойгеном. Его вообще не следовало упоминать, но это было правдой: я забывался, когда мы неслись по трассе на безумной скорости. Мне становилось легче, когда Ойген говорил, что нам может принадлежать весь чертов мир. В такие моменты я чувствовал себя свободным. Это была другая жизнь.
– Если бы не?.. – попытался уточнить Шрайбер.
– Если бы не отец и мои друзья, – коротко ответил я. – Они здорово меня поддерживают.
– Приятно слышать.
Шрайбер задал несколько вопросов о моем сне и аппетите, а потом очень внимательно посмотрел на меня и спросил:
– Как ты думаешь, Лео, каким образом человек, который оставил цветы, мог проникнуть в квартиру?
Я вяло пожал плечами.
– Не знаю? В полиции над этим работают.
– И все же?
Я перевел взгляд на его руки – узловатые пальцы сцеплены в замок.
– Каким-то образом взломал замок? Я не знаю можно ли провернуть такое, чтобы не оставить за собой следов взлома, потому что их обнаружено не было. Как и в первый раз.
Шрайбер несколько раз кивнул.
– Скажи, а случалось такое, что какие-то фрагменты жизни вдруг выпадали из твоей памяти? Например, ты оказывался в каком-то месте, а потом не помнил, как туда добрался?
Я уверенно покачал головой.
– Нет, никогда.
– Никаких провалов в памяти?
– Только много лет назад, когда я получил травму.
– Сотрясение мозга. Правильно?
– Да. Один серийный убийца ударил меня по голове огнетушителем. Бывает же такое, – съехидничал я.
Шрайбер собрал карточки с пятнами Роршаха, убрал их в папку, которую принес с собой. Бросив на меня короткий взгляд, он продолжил что-то строчить на листе. Должно быть, описывал в красках какой я мудак.
– Тебе сейчас непросто, Лео. Я знаю. Весь этот шум вокруг Вальтера Ванденберга, новые убийства. Я хочу понять, как твой мозг реагирует на все эти события.
– Почему вы спросили о провалах в памяти? Вы же не думаете… Вы же не думаете, что, я пошел на кладбище среди ночи, забрал цветы с могилы матери и вернулся домой, чтобы вызвать полицию?
– Это были те самые цветы?
Я кивнул, но меня волновало другое.
– Так вы так думаете или нет?
Шрайбер покачал головой.
– Я так не думаю. И тем более – не обвиняю тебя.
– Да, вы просто хотите понять, как мой мозг реагирует на события, – тихо сказал я. – Я понял.
Мне хотелось быстрее закончить этот разговор. Он отнимал те силы, которые у меня еще остались.
– Я всего лишь задаю вопросы, – сказал Шрайбер. – Пожалуйста, давай продолжим.
– Я не спятил.
Шрайбер устало потер уголки глаз.
– Никто этого и не говорил.
Я скептически взглянул на него, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, стараясь расслабиться. Голова раскалывалась. Холодными пальцами я обхватил давно опустевшую чашку с кофейной жижей на дне.
– Хорошо, – кивнул Шрайбер. – Теперь постарайся ответить мне на некоторые вопросы. Раньше ты страдал от панических атак. Сейчас они случаются?
Я взглянул на часы. Полдень. На четыре была назначена встреча с Байером. Я пытался не нервничать, но у меня слабо получалось.
– Нет.
Шрайбер отложил карандаш в сторону и посмотрел на меня пристальнее, чем за все время нашего разговора.
– Ты уверен в этом?
– Случаются, но редко, – я сдался. – Не так сильно, как раньше.
– А в каких случаях? Можешь вспомнить?
Шрайбер был очень дотошным, но терпеливым и осторожным. Он задавал наводящие вопросы, не перебивал и выслушивал до конца. Я отвечал ему, но через полчаса понял, что больше не могу выносить этого. Обратившись к психиатру, отец хотел помочь, но это было слишком. С той ночи, когда я обнаружил розы на своей постели, прошло три дня. Все это время я провел в квартире отца. В моем съемном жилище работала команда экспертов. Они искали любые зацепки, но в итоге не нашли ничего криминального или просто подозрительного. Никаких следов чужого присутствия обнаружено не было. Дверь была заперта – следы взлома отсутствовали. Будто бы кто-то открыл ее ключом. Я приходил в ужас от одной мысли, что кто-то пробрался ко мне в дом, пока я разговаривал по телефону. Я был беззащитен. Ванденберг – я был уверен, что это был он – мог меня убить. Он этого не сделал. Почему? Он оставил цветы. Зачем? Предупреждение? Знак? Он хотел меня напугать? Вернуть меня в то время, когда я боялся собственной тени? Тени. Кто прячется в тенях?
– Как все прошло? – спросил отец, когда мы остались в квартире вдвоем.
Он тоже был не в порядке. Происходящее сильно тревожило его. Он даже взял короткий отпуск на работе, чтобы быть дома вместе со мной.
Я устало пожал плечами, а потом коротко пересказал весь разговор, заострив внимание на вопросе Шрайбера о возможных провалах в моей памяти.
– А он настойчив, да? – спросил отец, а потом потрепал меня по волосам. – Никто не думает, что ты подбросил цветы самому себе, – он вздохнул, заглянул мне в глаза. – Я просто хочу, чтобы тебе помогли. Мы же уже говорили об этом. Луис хороший специалист.
– Я принимаю таблетки.
– Здесь нужна терапия. Одними таблетками делу не поможешь.
Отец убрал со стола пустые кружки, открыл холодильник и начал изучать его содержимое.
– Пообедаешь?
– Позже. Я не голоден.
– Ты куда-то собираешься? – обеспокоенно спросил он, когда увидел, что я взял ключи с полки.
– У меня встреча с Альвином и Басти, – сказал я. – Не могу больше сидеть дома.
– Постарайся вернуться до темноты, хорошо?
Я хотел возразить, но потом внимательнее посмотрел на отца – тревога в глазах, сухость губ, маска недосыпа – и кивнул.
2
– Ты в порядке?
Я взглянул на Бастиана. Он внимательно смотрел на меня. В его руках был зажат сэндвич с сыром и листьями салата. В темных волосах путались большие солнечные очки.
– Да. Просто задумался.
Мы сидели на старом пружинистом матрасе за кинотеатром. От жары спасали деревья и холодная газировка. Альвин, развалившись на матрасе, смотрел в небо; меж его пальцев подрагивала сигарета. Бастиан сидел прямо на земле, скрестив ноги. Как и десять лет назад, когда мы с ним впервые нашли это место. Только сейчас на нем не было дурацкой старческой рубашки, а его тетя не названивала каждые пятнадцать минут, чтобы узнать, где мы находимся.
– И все же, – лениво протянул Альвин, – Джек Николсон.
Бастиан закатил глаза.
– Черт возьми! Хит Леджер признан лучшим Джокером! – запротестовал он, размахивая сэндвичем в разные стороны. – Признай, что ты просто тащишься от роли Николсона в «Сиянии» и тебя прет по Тиму Бертону! Ты не можешь быть объективен. Лео, а ты что думаешь?
– Я не смотрел «Бэтмена» у Бертона, – признался я.
Последние пятнадцать минут Альвин и Бастиан оживленно спорили – кто лучше всех сыграл суперзлодея из вселенной DC. Это тоже вернуло меня в детство – к бессмысленным спорам о том, кто же круче из «Looney Tunes».83 Мне всегда нравился Багз Банни – кролик с бруклинским акцентом. Какое-то время я бегал за отцом, то и дело повторяя его коронную фразу «в чем дело, док?», а отец только посмеивался. Бастиан же с ума сходил по Даффи Даку, черному селезню с беспокойным характером. Мы могли спорить часами о том, кто из этих персонажей хитрее, ловчее и просто круче, и это было хорошее время.
– Ты бы мог хотя бы подыграть мне, – разочарованно вздохнул Бастиан.
Альвин тихо рассмеялся и приподнялся на локтях.
– Мне кажется, что это даже не так важно – кто из актеров справился лучше.
– Господе Иисусе, а о чем тогда мы здесь спорим столько времени? – проворчал Бастиан, скривив губы.
Альвин снова улыбнулся. На его лицо легли солнечные лучи, просвечивающие сквозь листву деревьев.
– Я думаю, что важна сама концепция персонажа, – сказал он, затянулся последний раз и выбросил сигарету. – Джокер – не просто антагонист, который существует лишь для того, чтобы у Бэтмена была работа, а у фильма – красивая картинка. Это цельный персонаж, даже символ, если хотите. Джокер показывает нам всю человеческую суть, выворачивает наизнанку самого себя, чтобы продемонстрировать безумие настоящего гения. Это другая сторона свободы. Ее худшая сторона, но привлекательная. Джокер не ограничен ни моралью, ни законом. Этим он и привлекает, потому что людям нравятся отвратительные вещи.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Бастиан, открывая свою газировку.
Альвин пожал плечами.
– То, что людей привлекает все самое мерзкое. Почему нам нравится смотреть фильмы ужасов?
– Потому что кто-то любит наслаждаться нелепым сюжетом и бездарной актерской игрой, – ответил Бастиан.
– Какой же ты зануда, – беззлобно бросил Альвин.
Бастиан, занятый газировкой, поднял руку, демонстрируя средний палец.
Я не смог сдержать улыбки.
– Мой преподаватель по уголовному праву как-то поднимал эту тему. Он говорил, что нам интересно наблюдать за тем, как персонажи выходят за грани дозволенного, потому что мы сами этого сделать не в силах. Мы просто… переживаем чужой опыт?
– Хочешь сказать, что внутри каждого живет психопат, который сдерживается за счет вымышленных персонажей? – с насмешкой спросил Бастиан.
Я покачал головой.
– Да нет же. Речь идет не только об удовольствии. Вообще не о нем. Мы переживаем чужой опыт, который позволяет нам сосредоточиться на собственных эмоциях. Мы смотрим внутрь себя, прислушиваемся к тому, что чувствуем.
– В какой-то степени, – Альвин осторожно перебил меня, – нам это необходимо. Это природа самого человека. Давным-давно целые площади набивались людьми, которые желали взглянуть на казнь виновного.
– А что насчет того типа, который ворвался в кинотеатр и расстрелял людей? – спросил Бастиан. – Показывали «Бэтмена».
Мы с Альвином переглянулись.
– Джеймс Холмс84, – со вздохом протянул Альвин. – Также известный как «стрелок» и непосредственно «Джокер».
Я тоже знал это.
– У парня были не все дома. Холмс правда вообразил себя Джокером и кричал, что он главный враг Бэтмена, – добавил я. – Он считал, что находится в фильме.
– Да что не так со всеми этими людьми, – пробормотал Бастиан.
– Многие хотят убежать от реальности. Проблема в том, что некоторые убегают слишком далеко.
Бастиан оценивающе взглянул на меня.
– Посмотрите на него. Перед нами новый Фрейд.
– Я хочу сказать, что каждый пятый в нашем гребаном мире – это потенциальный Джеймс Холмс. Только большинство просиживает жизнь за видеоиграми, комиксами и фильмами, а единицы берут ружье и идут палить по окружающим. Джеймсы Холмсы, Эрики Харрисы и Диланы Клиболды85, Стивы Казмерчаки86 и Адамы Лэнза87 будут существовать всегда.
– Меня почти пугает то, как много ты об этом знаешь, – сказал Бастиан.
Никто из нас троих больше не выглядел расслабленным. Бастиан сделался чернее тучи; он казался беспокойным – как и мы с Альвином. Мне хотелось добавить, что теперь мир стал чертовой сценой для психопатов. Они все возомнили себя актерами первого плана, главными героями чужих историй. В своих деяниях им виделось нечто театральное. Каждый из них самостоятельно направлял свет софитов и выбирал декорации.
Как и Ванденберг.
Цветы и девушки. Послания. Подарки. Символы.
– Я сегодня говорил с психиатром, – я прервал наступившую тишину.
– То есть? – нахмурился Бастиан.
– Отец пригласил к нам домой кое-кого.
– И как? – спросил Альвин.
Я нервно усмехнулся.
– Он спрашивал меня о провалах в памяти.
– О провалах в памяти?
– Ага.
Альвин как-то странно посмотрел на меня.
– Ты имеешь в виду, что тебя заподозрили в том, что случилось?..
Я кивнул.
– Это же бред, – уверенно сказал Альвин. – Кому в здравом уме вообще придет такая мысль?
– Вот именно, – кивнул Бастиан. – Расслабься. Этот психиатр настоящий идиот.
Я попытался выдавить улыбку.
– У тебя нет никаких провалов в памяти. Слышишь? – продолжил Бастиан. – Выброси из головы эту чушь.
– Да я знаю, но легче все равно не становится.
– Ты этого не делал, – уверенно сказал Альвин. – Все хорошо.
Я вздохнул, а потом посмотрел на часы. Половина четвертого. До встречи с Байером еще полчаса. У меня невольно скрутило живот. Мне очень не хотелось уходить от друзей, потому что с ними мне становилось легче, но выбора у меня не было.
– Береги себя, – сказал на прощание Бастиан.
Мне ужасно хотелось следовать этому совету.
3
Байер назначил встречу в парке. Я пришел туда за десять минут до назначенного времени. Вокруг почти не было людей, потому что погода вновь начала портиться – высоко в небе собирались тучи. Я прохаживался вдоль аккуратно выстриженных кустов, стараясь не нервничать. Сердце тяжелым камнем билось мне в грудь. Я пытался угадать тему для разговора, но кроме Ванденберга в голову ничего не приходило, если не считать ситуации с Рольфом. Но, черт возьми, не мог ведь он догадаться? Не мог же?
Ровно в четыре на другом конце дороги я заметил Байера. Он был одет в простую футболку и джинсы – точно простой человек, а не детектив полиции.
– Пройдемся? – спросил он вместо приветствия, – или присядем?
Я недоверчиво взглянул на него. Байер был слишком расслаблен. Это заставляло меня нервничать.
– Пройдемся, – ответил я.
Байер кивнул. Мы шли молча почти целую минуту. Он не торопился начинать разговор, а я изнывал от плохого предчувствия.
– Что случилось?
Байер сузил глаза и посмотрел на меня.
– А ты не знаешь?
– Не томи.
– Как давно ты знаешь Рольфа Келлера?
Сердце пропустило удар. Я приказал себе быть сдержанным.
– Несколько лет? Не помню точно.
– Какие у вас взаимоотношения?
Я пожал плечами.
– Это отец моего приятеля. А что? Почему ты спрашиваешь?
– Приемный отец, – уточнил Байер.
– Да? – я изобразил удивление.
Байер вдруг остановился, и я тоже замер в паре шагов от него. Он смотрел на меня серьезно и строго.
– Послушай, Лео, я хочу понять, что происходит. Не лги мне, ладно?
– Я и не вру.
– Лео.
Он знает. Я понял это по его взгляду. Ему все известно. Я сжал ладони в кулаки, стараясь не выдать своего напряжения.
– Спрашиваю еще раз. Какое ты имеешь отношение к Рольфу Келлеру?
– Это отец одного моего приятеля. Приемный отец, если ты так настаиваешь.
Я чувствовал – Байер подбирается ко мне. Он расслаблен, потому что уже расставил силки. Ему не нужно ничего делать. Только ждать, когда я угожу в один из них.
– Самуэль, я не понимаю. Если тебя интересует что-то конкретное, то так и спроси. Нечего ходить кругами.
Байер окинул меня взглядом и нервно ухмыльнулся.
– Я и спрашиваю, а ты не хочешь отвечать.
– Я отвечаю.
– Ты увиливаешь.
Я снова изобразил негодование.
– Что случилось?
– Костров Евгений Андреевич, – сказал Байер, не обращая внимания на мои вопросы, – известный тебе как Ойген Келлер. Что ты о нем знаешь?
Я нахмурил брови, посмотрел Байеру прямо в глаза.
– Мы знакомы.
– Просто знакомы? Или все-таки друзья?
Мы шли по глухой стороне парка; вокруг ни души. Мне хотелось исчезнуть, избежать проницательных глаз цвета жженого сахара. Что ему известно? Что он знает? Все могло оказаться блефом. Я мог выдать самого себя, мог еще больше ухудшить ситуацию Рольфа. Мог разрушить жизнь Ойгена.
– Мы не так часто видимся, чтобы назваться друзьями, – небрежно отозвался я, чувствуя, как заныло где-то под ребрами.
– Да что ты.
Байер играл со мной. Он мучил меня. Я не мог сдаться. Оставалось и дальше разыгрывать святую невинность.
– Я ничего не сделал.
– А я тебя обвиняю? – он не сводил с меня глаз.
– Надеюсь, что нет.
Байер коротко вздохнул. Взглянул на солнце.
– Лео. Есть что-то, что бы ты хотел мне рассказать?
– То есть?
– Ты знаешь.
Я решил сменить тактику.
– Нет, не знаю. Это ты здесь демонстрируешь чудеса акульих танцев, кружишь вокруг меня, надеясь, что я в чем-то признаюсь, но я ума не приложу, что ты хочешь от меня услышать. В чем ты меня подозреваешь? Самуэль, честно, я не…
– Боже, Лео, – он сухо одернул меня. – Я все знаю.
Я резко замолчал. Мне стало дурно; закружилась голова и на пару секунд потемнело в глазах.
– Не понимаю, – выдавил я.
В глазах Байера я заметил разочарование. И немного сожаления – мне так показалось.
– Я говорю о твоих делах с Келлерами. О схеме, что вы придумали.
Мне стало совсем не по себе. Я молчал, задаваясь новым вопросом: что теперь будет?
– Зачем…
Я не смог договорить; у меня пересохло в горле. Я почувствовал себя маленьким и жалким против Байера.
– Как давно? – спросил я, испытывая горькую обреченность.
Байер задумчиво поскреб скулу пальцами. Больше он не злорадствовал.
– Когда мы проводили в твоей квартире обыск, я случайно кое-что обнаружил.
Нет, нет, нет. Я знал, что за этим последует, и мне ужасно хотелось, чтобы все это было одной огромной ошибкой.
– Мне потребовалось что-то записать, но под рукой ничего не было. Тогда я его и увидел. Твой блокнот. Совершенно невинная вещь, но лишь на первый взгляд. Я заметил какие-то расчеты, но сначала не придал этому значения, а потом вдруг понял, что на страницах упоминаются названия боеприпасов. Решил сначала, что ты интересуешься этим, ну знаешь, просто так, но мне пришлось отсеять эту мысль почти сразу же.
Мне перестало хватать воздуха. Я вообще ничего не соображал; ноги сами собой несли меня вперед, а руки болтались вдоль тела тяжелыми плетями.
– Там были названия стрелковых оружий и кое-какие имена. Места встреч. Примерные подсчеты – сколько должны заплатить. Заметки. Личные наблюдения. Даже маршруты. Номера телефонов. Некоторых страниц не хватало. Что-то, что казалось тебе наиболее важным, было заштриховано. Это ведь всего лишь блокнот. Можно черкать, что душа пожелает. Никто не увидит.
– Так вы вышли на Рольфа, – севшим голосом прошептал я.
Байер медленно кивнул.
– Там был его номер. Ты несколько раз обвел его в круг. А под ним были короткие рекомендации. Старые записи. Я решил, что ты переписал советы с чьих-то слов. Этот «кто-то» был явно старше и опытнее. Он и научил тебя всему.
Идиот. Я больно прикусил внутреннюю сторону щеки, почувствовал кровь на языке. Несколько лет назад я действительно записал за Рольфом пару рабочих моментов. Немного слов о том, как выжить в мире контрабандистов. Этот блокнот нужно было сжечь. Нужно было уничтожить его. Я оказался достаточно сентиментален и глуп, чтобы сохранить его.
– Мы решили его проверить, – продолжал Байер. – Келлер никогда не был человеком с безупречной репутацией, но мы даже не рассчитывали, что он так долго перевозил оружие по всей стране прямо под нашими носами.
– Почему мы с Ойгеном все еще на свободе? – тихо спросил я.
– Мы нашли деньги и стволы, а на них – ни отпечатка. Это удивительно, что такую грязную работу можно выполнить настолько чисто. Вам нечего предъявить. Пока что. Известно, что Келлер действовал не в одиночку. Ему уже задали ряд вопросов, но он всегда повторяет одно и то же.
– Что он говорит?
Байер вдруг смутился и качнул головой. Зная Рольфа, было не сложно догадаться о направлении, в котором он посылал всех, кто приставал к нему с расспросами.
– Но это ведь мой блокнот, – сказал я. – Разве этого мало? Зачем отпечатки, если…
И тут до меня дошло. Байер его никому не показывал. Блокнот все еще был у меня. Байер либо снял несколько копий, либо просто сфотографировал страницы. Я позволил себе робкую мысль – не собирается ли он дать мне второй шанс.
Байер не собирался отвечать на мои вопросы. Вместо этого он задавал свои.
– Зачем тебе это? Захотелось почувствовать себя героем фильма? Друг потянул за собой, а ты не смог отказаться?
– Все не так.
Я почти не солгал. Так было лишь в первый год. Я действительно испытывал смутное удовольствие, потому что у меня была своя тайна. Обычный студент, у которого есть опасное хобби; мне было восемнадцать – я даже не совсем понимал, чем это может закончиться в ближайшей перспективе. В то время я наивно полагал, что смогу выйти из игры на любом ее этапе.
– Тогда что?
Я промолчал, полагая, что любой мой ответ Байера не устроит. Не мог же я рассказать ему, что во время наших поездок с Ойгеном чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Я становился другим человеком – может, настоящим самим собой; обретал что-то, чего в обычной жизни не имел. Мне не особо нравилось встречаться с торговцами, но предвкушать сделку, а потом праздновать ее окончание, несясь по трассе обратно в Регенсбург – да. Я любил вечерние посиделки в компании Ойгена и Рольфа, когда мы пересказывали последнему, как именно мы все провернули. Мне просто… нравилось быть частью чего-то.
– Бога ради, – тихо прорычал Байер, – не молчи.
Мне было нечего терять. Я понял это в тот момент, когда мы столкнулись взглядами. Это мой шанс. Последний шанс постараться что-то исправить. Я постарался все объяснить. У меня вышло неловко, некоторые слова звучали совсем по-детски, и я даже был готов принять обвинения в слабоумии и инфантильности.
Байер все время молчал. Я закончил говорить, а он так и не сказал ни слова. Между нами возникло напряжение. Я мог ощутить его всем своим нутром; оно давило – точно тяжелый камень, который бросили мне на грудь.
– Ты хоть понимаешь, как тебе повезло остаться в живых? – спросил Байер после долгого молчания. – Понимаешь, как вы оба рисковали? О чем только думал Келлер, когда посылал на серьезные сделки двух неопытных мальчишек? О чем думал ты? Если бы с тобой что-то случилось, нашел бы твой отец силы жить дальше? Что угодно могло пойти не так.
Он вдруг отшатнулся в сторону и посмотрел на меня диким взглядом.
– Ты что-нибудь знаешь о перестрелке в Ингольштадте?
Я знал, что он спросит. Не мог не спросить. Я постарался надеть маску невиновности – с размаху припечатать ее к своему лицу.
– Конечно. Я же смотрю новости.
Он нахмурился.
– А… Ты о другом спрашивал. Нас там не было, если ты об этом.
– И даже ничего не слышно?
Я даже не понял сначала, что он имел в виду, поэтому растерялся весьма натурально. Это сыграло мне только на руку, потому что лицо Байера немного смягчилось.
– Ты думаешь, что мы целыми днями обсуждаем новости на подпольном рынке? Мы понятия не имеем, что там происходит. Только выполняем минимум работы, – сказал я.
– Это очень серьезная ситуация, Лео. Ты это понимаешь. Что я должен сейчас сделать, м?
Я почувствовал себя на краю – как человек, которому только что сообщили о смертельной болезни.
– Почему ты решил поговорить со мной обо всем этом?
Байер тяжело вздохнул.
– Потому что я знаю тебя, Лео. И хочу помочь.
Я нерешительно взглянул на него.
– Но у меня свои условия, – добавил он. – Ты должен рассказать мне больше.
– Что тогда будет с Рольфом?
– Сейчас ты должен думать о себе.
– А как же Ойген? Что насчет него?
Байер устало потер переносицу.
– Послушай, он не заслужил, чтобы…
– Лео, – резко сказал Байер, – вы оба заслужили этого. Я вообще не должен тебя выгораживать.
– Я понимаю, черт, спасибо тебе за это, но Ойген делал не больше моего. Ничего нельзя сделать? Ты же сказал, что даже отпечатков нет.
– Очевидно, что у Рольфа был помощник. Еще более очевидно, что им мог быть его приемный сын.
Я сцепил руки в замок.
– Его в любом случае еще раз вызовут для дачи показаний.
Мы остановились.
– Самуэль, пожалуйста.
– Лео.
– Он не выбирал все это. Так его воспитали. Вся ответственность лежит на Рольфе.
– У тебя юридическое образование. Ты должен понимать, что система работает иначе.
– Да к черту систему!
Байер снова вздохнул.
– На словах все звучит проще, чем есть на самом деле.
– Не нужно спасать меня одного. Мы делали это вместе, – быстро сказал я.
Я понимал, что перегибаю – мне стоило быть благодарным уже за то, что Байер хотел защитить меня одного, но я не мог допустить, чтобы Ойгену пришлось отвечать за то, в чем были повинны мы оба.
Байер посмотрел на часы.
– Мне нужно идти. Подумай о нашем разговоре. Мне все еще будут нужны дополнительные сведения.
– А как же Ойген?
На это Байер ничего не ответил.
4
Я решил рассказать ему. Слишком велик был соблазн смолчать, утаить, притвориться, что мне ничего неизвестно, но я не мог так поступить. Иногда нужно поступать правильно. Чем-то жертвовать.
Мы встретились на нашем месте в лесу. Ойген сидел на старой покрышке, подбрасывая нож-бабочку вверх-вниз. Он казался старше своих лет; с бледными губами и тревожным лицом.
– О чем ты хотел поговорить?
Внутри у меня все сжалось, превратилось в густую мешанину эмоций, в которых не получалось разобраться. Я сел на трухлявое бревно, достал сигареты, чтобы чем-то занять руки.
– Ты пришел помолчать? – усмехнулся Ойген.
Но улыбка быстро сползла с его лица, когда я начал говорить. Сначала лицо Ойгена было непроницаемо, потом я увидел злой блеск в серых глазах.
– Прошу, дай мне закончить! – взмолился я, когда он вдруг вскочил со своего места. – Байер сказал, что попробует что-то придумать.
Ложь.
– Сраный коп ни за что не будет меня прикрывать! – крикнул Ойген. – Не могу поверить, что все это случилось из-за тебя! Я ведь предупреждал. Я тебя предупреждал, Лео!
– Ойген, подожди. Послушай!
Он резко развернулся. Посмотрел на меня безжалостно.
– Ot"ebis' ot menya!
– Я не хотел, чтобы так получилось, ладно? Это моя вина, но я пытаюсь все исправить. Пожалуйста, дай мне шанс. Я все…
– Как ты планируешь вытащить Рольфа из тюрьмы? – зашипел Ойген.
Он отрывисто усмехнулся, когда я опустил взгляд.
– Так я и думал.
Я видел – ему стоит огромных трудов сдерживать бешенство. Оно рвалось наружу. Неукротимо.
– Я пытаюсь спасти тебя.
– Боже! Ну надо же.
– Я знаю, что ошибся, но…
– Твоя ошибка стоила Рольфу свободы, – жестко сказал Ойген. – И это не то, что ты сможешь исправить.
Он развернулся и зашагал прочь.
На этот раз я не стал его останавливать, но мне отчаянно хотелось этого. Я остался в полном одиночестве. Уже начинало темнеть – высоко над деревьями зависла бледная луна, высвечивающая пустырь: пустые бутылки, запчасти от машин и мои разбитые надежды.
Оказавшись дома, я долго стоял под душем, стараясь смыть с себя события минувшего дня. Если бы только это было так просто. Я царапал кожу ногтями, жмурился, сцеплял зубы. Клял себя за беспечность. Если бы только можно было вернуться назад.
Отец уже спал, когда я прокрался к нему в комнату, чтобы вытащить из тумбочки шкатулку с мамиными драгоценностями. Я заперся у себя в комнате и почти полчаса смотрел на серьги из жемчуга, тонкие нити золотых браслетов, кольца с маленькими камушками. У меня больше не было той огромной кучи денег – все хранилось в тайнике Келлеров, а его содержимое конфисковала полиция. Ойгену понадобится хороший адвокат, если у Байера ничего не выйдет. У меня были свои сбережения, какие-то остатки от моего заработка, но этого бы никогда не хватило.
Я взвесил на ладони брошь в виде стрекозы. Тяжелая. За такую дорого заплатят. Я бы мог продать украшения – хотя бы часть – чтобы у Ойгена появился шанс.
В ночной тишине, рассматривая драгоценности, которые когда-то так нравились маме, я чувствовал себя предателем и вором. Все естество противилось моим намерениям, но иного выхода я не видел.
Я обещал все исправить.