Zero book. Двое из Animal ДжаZ – от первых детских воспоминаний до создания Zero

Незаметный трепет

Вот с мамой я таких экспериментов точно проводить не буду. Она жива, но у меня с ней совсем другого типа отношения, у меня к ней вообще нет таких претензий, как к отцу. Есть глобальные претензии, но ни он, ни она не виноваты в том, что они советские родители и у них не было заточки на психологию детей. Это всё вообще никого не интересовало. Поэтому что к ним придираться? Они продукт своего времени.

Мало того что у меня ядерный реактор внутри, так я ещё и никогда не останавливаюсь. Я не умею отдыхать, расслабляться. Этого вообще нет в моей природе, не заложено. Если у меня появляется минута, когда ничего не происходит, то я или тут же как-то автоматически начинаю писать песни, тексты, или лезу в комп и начинаю там что-то делать. Если у меня глобально нет какого-то занятия, я себе найду его, чтоб занять время, чтобы не сидеть и не осмысливать жизнь. Осмысление происходит, если я куда-то еду и мне просто деваться некуда. Слава богу, езжу я часто. Папа мой был вообще сибарит. Вот этот человек мог просто часами ничего не делать. Зато мама всегда то копать пойдёт, то ещё чем-то займётся обязательно. Так что это во мне – точно от неё. Зато у меня в итоге две действующие группы и каждый год выходит по альбому. При этом есть ещё история с граффити и прочее.

Как мама отреагировала на песню «Отец», я не знаю. Она бывала на моих концертах, проникалась, но она не мой фанат, в отличие от отца. Он прямо попесенно мог разбирать, спрашивать: «А вот здесь ты что имел в виду?» Этого мне, кстати, тоже не хватает с тех пор, как его нет.

Это, опять-таки, проблема советских детей – мало фидбэка от родителей на то, как они живут, что они делают. Такого конкретного, вдумчивого, чтобы ребёнок понимал, что он важен, его жизнь важна. И мы потом сами начинаем воспроизводить дальше такую же историю. Хотя я стараюсь со своей дочкой всё-таки иначе себя вести, но у меня плохо получается, я дитя совка.

Даже если детские проблемы кажутся смешными взрослому человеку, а он находит какой-то ресурс в себе, внимательно слушает и искренне реагирует – это круто. Я знаю, что есть люди, которые принимают участие в жизни своих детей. И тогда ребёнок долюбленный. Его не надо зацеловывать, ему нужно сопереживать по-настоящему, искренне участвовать в его жизни, тогда потом с ним всё будет нормально – вырастет более-менее сбалансированная личность.

Ирина, сестра Саши: Мама очень трепетно относится к его творчеству на самом деле, лайки ставит в Инстаграме^[1]. Ко мне девочки в гости на дачу приедут, бабулик как врубит музыку – и все должны молчать! Сашка зря так думает. Диски все его собраны, магнитофон специально под это дело передан. Разве что на концерты не ходим, потому что это не наш формат.

Юлия Ивановна, мама Саши: В мобильнике у меня всё в плейлистах. Я согласилась провести два дня в платной палате, когда лежала в больнице с ковидом, только потому, что в обычной вокруг меня лежали бабушки восьмидесяти-девяноста лет и я не могла даже послушать его концерт!

Диски у меня все собраны, книга лежит. Я себе записываю всё, что есть в Ютьюбе, в Инстаграме. Правда, Катя, дочкина дочка, подарила мне новый телефон, и пока не всё из галереи удалось перенести. У меня есть три плейлиста. Аня (другая внучка. – Прим. авт.) мне сказала, когда переводила архив со старого мобильника: «Бабуля, у тебя там 491 произведение Сашино!»

Песни у него душещипательные, конечно. Мне нравятся все, перечислять можно долго, но больше прочих – «Стена» и «Мистика». Я читаю отзывы, комментарии, люди пишут, что даже лечатся слушая их музыку…

Я просто с ним не разговариваю на эти темы и не говорю ему: «Ой, как здорово там, Саша!» Наверное, надо, раз такое мнение у него. Но я слежу за всеми его выступлениями, за интервью – Дудю^[2], «НАШЕМУ Радио», «Авторадио»…

Я удивилась, конечно, что он стрит-артом заинтересовался и что, оказывается, у него самая большая в мире коллекция этих стрит-артовских работ. Смотрю на Саньку в этих всех его интервью: ну ведь чешет, прямо как папочка! И гладко так, и хорошо – как надо.

Мы теперь мало общаемся – раз в год, на мой день рождения, когда они приезжают с Катей (женой. – Прим. авт.). И потом, мы же тут кучей собираемся, нет такого, чтобы сидеть, расспрашивать. Да и вообще разговоры – это не моё. Ну как я буду вмешиваться? Я даже не собираюсь нарушать его планы. Я считаю, что у него жизнь идёт как надо. Беспокоиться-то не о чем, всё нормально.

Что касается песни про отца… Миша в 1988 году уехал в Алма-Ату, когда Сашке было 16 лет. Мы с ним остались на два года вдвоём. Это я сейчас уже узнаю, что, оказывается, 16-летним нужен обязательно отец рядом. Мне кажется, Миша детьми занимался, советовал, что читать, но это было до его отъезда. А после уже у Сашки и сложилось такое тяжёлое мнение об отце на всю жизнь.

Я это так не воспринимаю, потому что нами тоже так же не занимались… Но и не считаю, что он напраслину какую-то поёт про отца. Значит, так было у него, раз впечатление такое. Мне кажется, это сгладится, когда он станет ещё старше. До моих 80 лет доживёт – всё забудется.

Мишу мне тоже жалко, конечно. Рано он умер, в 67 лет, так случилось. Но у Сашиного папы была тяжёлая жизнь. Мама-еврейка захотела, чтобы в паспорте было указано, что он тоже еврей. А евреи в наше социалистическое время к политике не допускались. Вот почему мы и мыкались – на материке было не устроиться. Его в Алма-Ате редактор какой-то областной газеты брала заместителем себе, а в обкоме он не прошёл. Только из-за национальности. Поэтому вот так и сложилось у него, что пришлось искать другие варианты. Ну а поскольку я альпинистка и туристка, мне было в самый раз мотаться по свету. Я собирала коробки по магазинам, укладывала всё и отправляла контейнерами. Миша хозяйственными делами, конечно, не занимался, он был чисто интеллигент…

Мне нравится, что Сашка не старается за счёт каких-нибудь спонсоров выползти на всемирную известность. Я вот очень её боюсь. Слава портит людей – это моё мнение. И поэтому я считаю, что быть на том уровне, на котором он сейчас находится, – это замечательно. Вон у него сколько поклонников, все поют вместе с ним хором, руками машут, прыгают – очень хорошо. Но больше известности – это уже страшно.

Решающая проблемы мама, романсы и машина с краном

Мама всё время была со мной во всем, что касалось больниц. Только она меня всегда возила. Мама была тем человеком, который обеспечивал тыл, – такое у меня ощущение. То есть, если у меня была какая-то проблема, я шёл не к отцу, я шёл исключительно к маме. Хотя вот вспоминаю момент, когда разбил себе подбородок, после чего у меня до сих пор шрам. В тот раз я прибежал к отцу на работу. Интересно, почему? Это было в посёлке, когда мы жили ещё в хрущёвской двушке, а не в том крутом доме, мне было лет пять. Я упал в открытый подвал и разбил подбородок. Кровища текла так, что все дети от меня в ужасе разбегались. И я помчался к отцу на работу бегом через весь посёлок.

Ирина, сестра Саши: Может быть, мама просто была в командировке. Плюс у нас ещё поликлиника была где-то рядом с редакцией – это я точно помню. Ну и мамин ССК ещё бог знает где находился, он был вообще на краю посёлка, а редакция была всё-таки в центре…

Сколько я других вещей ни помню – это всегда была мама. Она была тем, кто решал мои проблемы. Когда в школе надо было прийти куда-то – отец в этом вообще не принимал участия.

Юлия Ивановна, мама Саши: У меня так: решил проблему, выбросил, забыл – и всё. И в работе, и в жизни.

Я молчаливый человек. Я выросла в одиночестве, можно сказать. Потому что начиная с пятого класса, когда все остальные учёбу бросили, и по десятый я ходила в школу одна туда-обратно, проваливаясь по колено весной, когда подтаивала дорога. Я – товарищ, не любящий все эти душещипательные беседы. И вот это моё одиночество потом проявилось в воспитании детей. Не помню я, чтобы по душам с ними разговаривала. Это у меня не отложилось.

Но, опять же, задушевные разговоры за ужином – такого вообще в семье у нас не было. То есть мы ужинали как-то, но я вот не помню, чтобы мы сидели все вместе за столом. При этом помню, как мы пели романсы. У нас в семье все поющие – отец, мама, я и сестра. Она училась в музыкальной школе на фортепиано, закончила её, в отличие от меня, и умела играть.

Новый год. Мне три с половиной. Костюмы на праздники шили мама с сестрой

Сестра брала ноты, ставила их на пианино и играла. А мы все стояли и пели хором. Я до сих пор помню эти романсы, даже могу сейчас спеть некоторые из них – «Утро туманное, утро седое», например. Просто вечером кто-то мог сказать: «Давай-ка, сыграй-ка!» И вот это, пожалуй, единственный такой момент семейной коммуникации, который я могу вспомнить.

Апрель 1974-го, Сеймчан. Мама с папой на лоне природы, какая-то тусовка местной интеллигенции

 

Мы жили в окружении такой потрясающей природы. Но чтобы выбирались куда-то всей семьёй, грибы те же собирать, – нет. Отец вообще ненавидел это, что и мне передалось. Потому что для меня только тараканы страшнее, чем комары. Чтобы мы вместе ходили в театр или в кино – тоже не было такого.

Ирина, сестра Саши: Семейных ужинов не было – это да. Что до романсов, я их точно пела, но чтобы всей семьёй – не помню такого. Мы с мамой подпевали, а вот чтобы папа… Могу сказать только, что свистел он шикарно. А Сашка вообще был изумительный звукоподражатель.

За грибами, предположим, отец действительно не любил ездить, но если какие-то посиделки с шашлыками – это да. В разных компаниях мы выезжали, Сашка просто не помнит.

Вот в отпуск папа меня брал, потому что я старшая была, а Сашку – нет. Когда тот совсем маленький был, он боялся его брать один. А когда уже ездили вместе с Сашкой в Анапу, помню, как играли с мужиками в карты на пляже, когда мама уходила за билетами.

Отец как-то сделал мне офигенный подарок. Такая огромная немецкая машина с краном, которая умела брёвна перекладывать с одного места на другое. Можно было управлять ею. Гэдээровская, размером с полменя тогдашнего. До сих пор вспоминаю это как лучший подарок в моей жизни. Но чтобы мы праздновали Новый год или мой день рождения, чтобы был какой-то стол, какие-то дети – раз нет воспоминаний, наверное, такого и не было в нашей семье.

Ирина, сестра Саши: Мой день рождения отмечали точно, потому что у меня он был в августе, когда все уже возвращались. Беда ведь в том, что с Севера люди в отпуска разъезжаются. Сашкин день рождения 8 июня – школа уже закончилась, все уже уехали. И я, убей, не помню, чтобы его друзья приходили праздновать. Что касается Нового года, родители всегда собирались. Они дружили четырьмя семьями, просто у Сашки там ровесников не было. Были девчонки, с которыми я общалась, а мальчиков ни у кого из них не было. Ему в этой компании, наверное, просто неинтересно было.

Пару лет назад я вспомнил, как тридцать раз подряд ходил на мультик «Мишка на Луне». Настолько впечатлился тогда, что решил его найти, но оказалось, что это невозможно. Это был какой-то мультик 1977–79 годов – то ли польский, то ли чешский, и его показывали в СССР. Я нашёл какой-то польский вариант, но не тот, я его узнал бы. Он шёл в кинотеатре месяц, и я месяц каждый день ходил на него хотя бы раз. Притом что я ненавижу кукольные мультики. Но этот настолько меня пробил… И деньги были откуда-то – наверное, у мамы брал с папой. Причём я не воровал их – это точно. Они мне сами давали. Пять копеек, по-моему, сеанс стоил в поселковом кинотеатре. Это, кстати, с пластинками коррелирует: если уж я что-то любил, то любил запоем.

Лето 1977-го, отпуск в Анапе

У меня до сих пор это осталось, только теперь больше связано с едой. Я если влюблюсь в какие-нибудь сырки творожные, то каждый день на протяжении месяца буду их есть. Или «Баунти» – у меня был период «Баунти». Я каждый день покупал себе этот батончик. Каждый день! А потом вдруг резко всё проходит. Я перестаю любить все эти шоколадки и сырки и уже к ним не возвращаюсь. Интересно, но это уже больше для психолога история.

Максимально родной человек

Сестра мне стала очень близка, когда я переехал в Питер, сам поступил, то есть уже во взрослом возрасте. Тогда она была мне как вторая мама. А в детстве я её практически не помню – удивительное дело. Всё-таки каждый в нашей семье жил своей жизнью.

Мне ровно три месяца. С мамой и сестрой, 1972 год

Сестра на шесть лет старше, соответственно, она в 1983 году закончила школу и уехала в Питер. И несмотря на то, что тогда мне было уже 11 лет, я совершенно не помню её в своём детстве. Она, видимо, проводила время с друзьями где-то вне квартиры, и я не попадал в эти тусы никак.

Ирина, сестра Саши: Я уехала, когда Сашка учился только в четвёртом классе. Много он там помнит до этого возраста? А потом уже я приезжала два раза в год – на летние каникулы и на зимние. В это время мы с ним нормально общались. Но всё равно он подросток, а я…

Когда Сашка родился, я тоже маленькая ещё была. Помню, поразила картина: лежит мальчик и писает себе на лоб – для меня это вообще была фантастика. Думаю: «Боже мой, что это такое?!»

Я, конечно, помню все наши с ним игры в детстве. Кресла раздвигали, домики строили, он был моим ребёнком. Или ездил на каком-то пластмассовом мотоциклике, а я была регулировщиком. Лежала посреди ковра с палочкой и издевалась над ним: «Ты тут нарушил, ты там нарушил», – он даже плакать уже начинал. Ну чё, мне восемь, например, а ему два – понятное дело…

Сашка с раннего детства всё время слушал музыку. Наизусть знал кучу детских пластинок. Его выступления на горшке – просто оборжаться. Кулачок сжимает: «Выступает Александр Красовицкий!» – и что-нибудь поёт. С горшка, серьёзно! Смешно было очень. Говорить он начал рано, в два года уже шикарно разговаривал, пел, звукоподражание вообще удивительное было. Приятно было и то, что потом брат стал солистом в хоре.

Ещё в Алма-Ате был смешной момент. Мы поехали на фуникулёре куда-то в горы, на Медео, наверное. И Сашка на весь фуникулёр как давай кричать: «Письки летят!» Он был симпатичным мальчиком, и голосок у него был такой звонкий-звонкий. Кричал долго, а «птички» не выговаривал…

Сашка был не то чтобы нервным ребёнком, но душевная организация у него была достаточно тонкая. Если он делал что-то не то, ему надо было куда-то слинять, чтоб не сильно переживать. Помню, сжёг алюминиевую кастрюлю с картошкой с мясом. Прихожу домой откуда-то – дымище по всей квартире, а она была огромная – четырёхкомнатная, больше ста метров. Я думаю, что такое? Иду на кухню, стоит кастрюля и слой картошки в ней просто сожжён. Сашка, видать, поставил её греться на электрической плите и ушёл куда-то, а потом побоялся возвращаться, когда заглянул домой. Я решила, что оставлять эту кастрюлю до маминого прихода будет нехорошо. Пришлось мне это всё отдирать, отмывать…

Потом мы с ним тоже контактировали, но такой уж душевной близости не было. 16 и 10 – это очень большая разница. Считай, два разных мира. Поэтому мы не так много дружили и общались, но я его опекала, естественно, особенно если мама уезжала, а я на хозяйстве оставалась.

Я была отличница, ко мне мальчишки всё время приходили заниматься, а Сашка приставал к ним, дразнил. Мы сядем за стол, а он начинает: то бусы мои на себя напялит и выбегает, кривляясь, то ещё что-нибудь выдумает. Когда маленький был, развлекался вообще всё время. Ему скучно было, я так понимаю.

И ревность была, конечно! Меня ругали без конца и края, а Сашке всё как-то сходило с рук. Я могла рыдать: «Не пойду в музыкальную школу!» – но всё равно её закончила. А Сашка просто сказал, что не пойдёт туда, и не пошёл. Всё-таки он был с большим характером. Причём это происходило примерно в одно и то же время: я заканчиваю, а он уже бросает. Обидно было достаточно. Я всегда считала, что меня больше ругают. Но на самом деле к старшим детям, наверное, всегда относятся более строго.

Было время, мы с ним как кошка с собакой жили. Когда читали под одеялом с фонариками, все молчали, конечно, и никто ни на кого не жаловался. Это мы с ним до утра могли делать. А так чего только у нас не было. Я, например, жутко боялась, когда он за мной на четвереньках ползал, у меня был какой-то страх иррациональный, и я начинала кричать: «Мамааа!»

Но вообще он был хорошим братом. Мы родителям друг на друга не сильно жаловались, бывает гораздо хуже. И у нас не было такого, чтобы кто-то создавал себе какие-то выгоды за счёт другого. Конфеты вместе тырили, если что, – в этом плане нормально было.

Я очень любила наблюдать, как они с друзьями общаются. Это было действительно забавно. Фразы были совершенно взрослыми, меня это в них поражало просто. Если мои одноклассники могли выругаться, от них я такого вообще никогда не слышала – ни мата, ничего, они же интеллигенты. Помню, Сашка поссорился с Димкой Лебеденко и говорит ему: «Выйди вон из моего дома!» А это был возраст – класс второй-третий!

Мне очень нравилось, что они все были действительно заводные, подвижные ребята. Помню, у нас внизу клуб какой-то подростковый был, чтобы туда попасть, нужно было спуститься в подвал. Крыльцо было метра 2,5–3 высотой, они прыгали с него, Сашка упал и рассёк себе подбородок так, что зашивали.

Когда ребята стали постарше, всё время гоняли на великах на Нюклю. Колымская трасса, километров пять или шесть от посёлка – туда, обратно. Мы с девчонками вообще ездили по Магаданской области. Куда-нибудь утащишься далеко, тяжело уже на велосипеде возвращаться, стоишь голосуешь, тебя подвозят. С этим в советское время вообще не было проблем.

Ещё у нас всё время пропадали коты, а Сашка их очень любил. Дом был в центре посёлка. Как котик выйдет погулять, его кто-нибудь или возьмёт, или я не знаю что. И вот мы потом с ним бегали по всем подвалам, искали вечно потеряшек…

Когда я приехал в Питер, сестра стала мне тылом. Потому что я был не то что маменькин сынок, но совершенно не социализированный товарищ. Как кот, который попал в новую квартиру. Вот он такой идёт, принюхивается и не понимает: какие-то новые запахи… Я не понимал, как люди друг с другом общаются. Мне 18 лет, гормоны-то бродят, а как их использовать – я толком не знаю. Притом что я достаточно контактный внешне – экстравертный интроверт. То есть внутри это такой страшно боящийся всего мальчик, а внешне довольно общительный начитанный очкарик, который в любой дырке затычка, если какая-то движуха интеллектуальная происходит, – умный, короче.

Фото со школьной Доски почёта, третий класс. Накануне я подрался, и под глазом весьма заметен фингал

И вот этому самому мальчику надо жить в общаге. В общаге! После козырных сначала собственного дома, потом трёхкомнатной квартиры в Магадане, где всё время своя отдельная комната, своя отдельная жизнь. К тому же социологический факультет, на который я поступил, был не пришей кобыле хвост. Он только образовался, у него не было ни своих традиций, ни своей силы у декана. И нам предоставили общагу в Новом Петергофе, в жопе мира. Там какие-то точечные стояли дома, в которых огромные тараканы бегали. В общем, это всё было не очень приятно.

Мне выделили место в комнате с ещё одним парнем. Мы приехали туда заселяться с ним вдвоём, и я понял, что это жесть, в которой я жить не смогу. К тому же общага стояла чуть ли не в лесу – от электрички надо ещё идти. Учиться при этом надо было на Ваське. Соответственно, ты каждое утро едешь на электричке до Балтийского вокзала, а потом оттуда ещё как-то добираешься – часа два надо на дорогу тратить!

Сестра жила в Колпино. Тоже не ближний свет, но самое главное не это. Самое главное, что сестра-то – это сестра. А в общаге страшные непонятные люди заходят друг к другу: «Есть сахар? Есть кофе? Насыпь!»

Охотское море у поселка Нюкля, расположенного рядом с Олой. Местный пляж, куда до сих пор приезжают даже из Магадана, 2022 год

В общем, я первый курс прожил в общаге Ижорского завода. Шило на мыло фактически поменял, но зато за сестрой как за каменной стеной.

Она была секретарём комсомольской организации Ижорского завода – это был 1990-й или 1991-й, ещё комсомол был. И у неё был небольшой административный ресурсик, поэтому она в этой общаге как-то находила свободную комнату для меня. Но иногда я жил прямо с ней. Конечно, для неё это было определённым напрягом, но это не было напрягом для меня.

Школьный выпускной, Магадан, 1989 год

Вот тут как раз родственность вся и проявилась. Мы с ней в этом смысле, конечно, отличаемся от наших родителей, потому что умеем давать тепло. По крайней мере, она тогда это продемонстрировала, да и я в своей жизни имел шансы это доказать.

С отцом, мамой и племянницей. Колпино, одна из нечастых совместных посиделок, 1998 год

С тех пор моя сестра – максимально родной человек для меня. Хотя мы с ней не регулярно общаемся, можем за полгода вообще ни слова друг другу не сказать, но это не от холода, а просто как-то вот так сложилось. Зато каждый раз, когда мы видимся, это максимум теплоты. У нас с ней даже дочки родились с разницей в полгода: сначала у меня, потом у неё.

Ирина, сестра Саши: Был момент, который я всегда с благодарностью вспоминаю. Когда он приехал поступать в Питер, первое время жил у меня. А я как раз загремела в Боткинскую больницу с гепатитом. В столовке на Ижорском заводе в холодном цеху на салатах работала женщина с гепатитом, и тогда много человек эти салатики поели… Короче, когда мы попали в больницу, самым первым, кто пришёл под окном покричать, был мой брат. Я была растрогана до слёз. Парню 18 лет, ему это надо – к больной сестре куда-то таскаться? У него университет, и вообще… Нет, он пришёл, приволок арбуз, что ли, я уже не помню. Я вообще была в отпаде, какой у меня брат хороший!

Сейчас мы действительно подолгу не видимся. Когда мне нужно что-то, что он может посоветовать, я всегда обращусь. То же самое, если он что-то хочет спросить, я всегда отвечу. А так – дела идут, контролируешь процесс в Инстаграме^* и вообще везде, видишь, что человек делом занят. Переписываемся с Катей (супругой. – Прим. авт.). Когда надоедает или он в чём-то меня хочет убедить – позвонит.