Истории со вкусом интриги. 21 рассказ мастер-курса Юлии Евдокимовой

Саша Грив.
КРЫЖОВЕННОЕ ВАРЕНЬЕ

Она любовалась живой картиной: в проем двери в комнату из верхнего окна падал солнечный луч, да не один, а целый поток. Из этих ярких стрел получалась совершенно неземная колонна света, отделяющая от реальности молодого человека в белой рубашке за столом. Он писал гусиным пером, опуская острие в маленькую чернильницу. «Это стоило бы снять для поста», – подумала Варвара, но сделать не успела. Прекрасный юноша заметил наблюдателя:

– Не надо за мной следить, я не люблю. Ты же знаешь. Займись своим делом.

Она не ответила, взяла ветровку и вышла во двор. Такая тишина, скука. Ничего не надо делать, но это и плохо. Наступает тревога, потому что привык в городе бежать по делам, созваниваться и следовать плану. А сейчас никуда не нужно спешить и никто не звонит. Она просто пошла по садовой дорожке. Смотрела по сторонам. Теплый вечер и ароматы цветов расслабили городскую девушку. Особенно выделялся один запах – терпкий и легкий, совершенно незнакомый, напоминающий духи, которые у нее были несколько лет назад. Заметила большой куст смородины, подобралась поближе и стала щипать ягоды. Нет? Пахнет что-то еще. Прислушалась. Крыжовник! Потянулась за ягодкой и укололась. Ай! Давно не «здоровалась» с острыми шипами. Кто-то сзади осторожно покашлял. Варя повернулась. Рядом с яблоней стояла маленькая пожилая женщина.

– А это ваш сад?

– Угощайся, пожалуйста, – старушка смотрела приветливо.

– А вы здесь живете?

– Да.

Варя успокоилась. Она подумала, что, наконец, встретила хозяйку домика, который они с Артемом, ее женихом, сняли на пару недель через агентство. Это была ее идея. Поселок располагался недалеко от Михайловского, рядом с музейными постройками.

– Я Варя, а вас как называть?

– Арина Родионовна.

– Ого. Так вы живете здесь, рядом с музеем поэта, и зовут вас как его няню. Это что? Такая традиция?

Хозяйка кивнула.

– Можно и так сказать.

– Как странно. Я много читала об этих местах, но никогда о такой традиции не слышала, а кто вы по профессии? Няня?

– Да.

– Интересно, няня у поэтов и писателей? Расскажете?

Арина Родионовна загадочно улыбнулась.

– Расскажу. Обязательно. Музей посмотрела?

– Нет, Артем работает, некогда. Рассказ пишет.

– А ты что же?

Варя пожала плечами. Арина Родионовна предложила:

– Я через два дома живу. Приходи. Найдешь легко, там спиреи в палисаднике за белым забором.

– Ваааря, ты где? – протянул Артем. Она подумала: «Ищет, уже хочет помириться». Повернулась к дому, сделала несколько шагов и вспомнила о хозяйке, но ее и след простыл.

Вечером Артем и Варя сидели дома. За окном светились далекие огоньки.

Было так уютно, что хотелось продлить этот вечер навсегда.

Она осторожно спросила:

– Что-нибудь получилось сегодня?

– Не спрашивай.

– Значит нет.

– Значит не спрашивай. И перо это дурацкое. Я выгляжу глупо. И, кстати, им неудобно писать.

Варя попыталась исправить ситуацию.

– Может быть, я зря все это придумала? Приехать для творчества в намоленное место было глупо. Мы вырвали тебя из привычного окружения. Тебе нужно время, чтобы настроиться.

Она замолчала, ожидая протеста. Что-то вроде: «Что ты, я бы сам никогда не придумал такого. Ты такая фантазерка».

Артем растянулся на мягкой перине.

– Нет, просто понимаешь – надо вдохновение поймать, как это ни плоско звучит. Я уверен, что напишу, тем более что неделя впереди. Потом редактура. А до дедлайна плюс еще неделя – успею. Иди ко мне.

Утром Варя готовила завтрак, кипятила воду в электрическом чайнике. Позвонила подруга.

– Варюшик, как вы, голубки? Колечко уже на пальчике?

– Нет колечка на пальчике.

– Дорогая, поторопи. Я платье выбираю на твою свадьбу. Что вы тянете? Надо ускорить процесс. Там же птицы поют, все цветет, что там цветет?

– Много всего. Здесь хорошо. Запахи…

– Хочешь, я приеду?

– Нет, ни в коем случае. Я справлюсь.

– Ладно-ладно. Но ты поставишь вопрос ребром: предложение или…

– Поставлю вопрос.

– Целую. Звони.

За завтраком Артем съел булочку с хрустящей коркой, яичницу с помидорами, выпил чашечку кофе и вдруг заявил:

– Хочу атмосферу! Ты – моя муза, давай придумывай, ты же креативщик, пиарщик, сммщик.

Варя огорчилась, потому что ждала восхищения вкусным завтраком, но виду не подала:

– Муза слушает. Что пожелаете?

– Хочу вдохновения. Муза, дорогая, хочу написать рассказ, чтобы он поразил всех, чтобы он открыл горизонт, удивил и восхитил.

– Хорошо, будет сделано.

Артем достал ноутбук и сел за стол.

В музее она познакомилась с симпатичным человеком по имени Евгений. Пришлось рассказать, что ее парень писатель и очень нужна определенная информация. Экскурсий не было, и он согласился ответить на несколько вопросов по распорядку дня поэта во время жизни на даче. В результате план у новоиспеченной музы получился такой: утром рано в пять купание в реке, ходить при этом надо обязательно босиком; после завтрака – катание верхом, потом пешие прогулки, обед и сон, а вечером карты и вино. «Ему понравится, и рассказ получится необычный, и будет счастье и успех», – довольная девушка поблагодарила Евгения и попросила сообщить, если будут какие-нибудь интересные события. Он обещал и, что было очень приятно, сделал комплимент ее самоотверженности.

Будущие победы Артема они обсуждали часто. Его мама считала, что он «способен покорить мир», и внушила, что не за горами известность, любовь читателей и статус. В этом направлении Артем и двигался: написал несколько рассказов для разных журналов, получил премию как молодой писатель.

По дороге домой она решила зайти к Арине Родионовне. За низким заборчиком укрывался аккуратный кирпичный дом. Везде цветы: розы, какие-то красивые сиреневые шарики, высокие ветки усыпанного цветами жасмина. Глаз радовался, а нос восхищался. Хозяйка выглянула из двери:

– Заходи. В музее была?

– Да, план составила.

– Какой такой план?

– У Артема рассказ не получается. Хочу помочь.

Все подробности Варя рассказывать не стала. Но когда говорила, все это почему-то уже не казалось ей таким уж чудесным. Арина Родионовна кивала на все ее идеи: рано вставать, ходить на босу ногу и чувствовать землю, и то, что надо хотя бы попробовать прокатиться верхом.

– Да, – сказала она. – Он ходил в одной рубашке и в ветер, и в прохладу. И что же ты думаешь, напишет твой свою историю?

– Если не напишет, я плохая муза. И замуж он меня не позовет. И буду я одинокой старой девой, а не модной девицей из писательской тусовки.

Арина Родионовна кивнула.

– Могу тебе еще один рецепт подсказать, точно сработает. Поэт, когда работал, любил в беседке вареньицем полакомиться. Называется царское, из крыжовника. Подавать надо со стаканчиком холодной воды.

Звонил мобильный: Артем соскучился. Варя распрощалась и обещала зайти за рецептом попозже. По дорожке надо было идти минут пять, но она не спешила. Про варенье и подумать было страшно. Банки-склянки, сахар, кастрюли, где это взять и как это все варить. На такой подвиг она была явно неспособна. Она решила: «Рассветы и верховая езда должны помочь».

В пять утра зазвонил будильник. Ей пришлось расталкивать Артема и шептать на ухо бодрящие словечки, потом обзываться. Когда дошла до ужасных сравнений, это подействовало.

Они шли к реке босиком. Она несла кроссовки, его и свои, и смеялась над сонным парнем. Было холодно, но так забавно, что очень хорошо. Купаться Варя не стала. Сидела на берегу и любовалась своим женихом, который официально женихом и не был. Он вышел из воды, и она побежала и крепко обняла его. И совершенно некстати спросила:

– Ты любишь меня?

Мокрый принц поцеловал ее и кивнул:

– Конечно. Ты моя муза навеки.

Они добрались, вернее добежали, до домика, играя в догонялки. Это было прекрасное утро. Потом пили кофе, чай, и, как и посоветовал экскурсовод, на столе был варенец со свежей выпечкой. Артем восклицал каждые пять минут: «Как вкусно, как вкусно!» – и муза Варя была счастлива.

Ближе к полудню была назначена встреча в конном клубе. Артем потребовал, чтобы Варя тоже села на лошадь. Ситуация была неловкой. Тренер помог ей взобраться на старенькую кобылу, и Варя сразу почувствовала под собой лошадиные косточки и мышцы. Это было неприятно и страшно.

Кобылка прошла несколько метров, и неопытная наездница попросила помочь спуститься, несмотря на укоризненные взгляды Артема. Когда все скрылись из виду, Варя вернулась домой. К вечеру явно намечалась ссора, но не случилась. Артем нагулял аппетит и отправился в ресторан. Приехал на такси очень поздно, завалился в кровать и уснул.

Варя и не ждала его. Отправилась в гости к Арине Родионовне под предлогом записи рецепта. Хозяйка пригласила в дом на чай. Начались разговоры «за жизнь», и Варя обнаружила, что ее новая подруга может быть очень интересной и современной собеседницей. Незаметно для себя и Варя рассказала и о своих мечтах, идеалах и даже пожаловалась на долгое ожидание предложения от Артема. Арина Родионовна успокоила:

– Если твой человек, попросит замуж. Раньше, при Александр Сергеевиче, через женитьбу хотели нажить себе товарища. И с ним разделять все свои душевные чувствования и утехи. А он твой?

– Он красивый, умный…

– Что-то говоришь, а сама раздумываешь…

– А как быть уверенной: день уверена, день – не уверена.

– Испытай себя.

Удивила ее Арина Родионовна, да так, что весь вечер до прихода Артема Варя придумывала, как себя проверить.

Утром Артем встал рано, но на реку не пошел, писал. На вопрос «Завтракать будешь?» резко замотал головой. Встал из-за стола в полдень и потребовал приготовить двойных щей со сметаной и блинов. Оказалось, что он их отведал в ресторане и захотел еще. Варя согласилась и предложила ему еще один вариант поэтического дня – погулять по липовой аллее, сходить в лес, а сама понеслась в ресторан за заказом.

Ближе к вечеру стол был накрыт. Ожидался приятный вечер. И, возможно, благодарность музе. Артем ел с удовольствием и даже причмокивал. Попросил чеснок.

Поинтересовался:

– Готовила долго?

– Да.

Обманывать она и не думала, но такой был соблазн, что не удержалась. Артем съел и борщ, и блины. Потом снова сел за рассказ. Просидел до полуночи. Она не дождалась, легла спать.

Утром он снова злился – финал не получался. Опять обратился к музе:

– Давай еще вдохновения, отсыпь немного.

Варя вздохнула.

– Ну, есть еще варенье есть какое-то, царское. Поэт ел варенье и запивал водой со льдом. Очень любил.

– Отлично, давай, быстрые углеводы. Должно помочь.

Муза устремилась к Арине Родионовне. Та варила варенье.

– Это то, что мне нужно. Варенье, надеюсь, из крыжовника?

– Нет, решила сегодня из смородинки сделать. А что это ты про крыжовник вспомнила?

– Он с финалом мучается. Просит помочь.

– Так сделай. Садись, пиши.

Рецепт варенья оказался невероятно трудоемким. Испытание это или нет? Смешно. Наверное, все-таки нет. Испытание – это что-то посерьезнее. Может быть, это из пожара любимого вытащить, или залезть в ледяную реку, или еще что похуже.

Картинки рисовались страшные, как в кино. Пришлось отгонять.

Все это Варя обдумывала вечером на ступеньках маленького крылечка. Закат был бледный. Квакали лягушки. Одна заливисто запевала, остальные вторили.

Интересно, кто-нибудь в сети лягушачье пение выкладывал?

Полезла в интернет, да там и осталась, пока не начался дождь.

Артем работал, мешать ему было категорически запрещено. Легла спать в одиночестве.

Утром опять шел дождь. Небо было грозным, поэтому кулинарные изыски откладывались. Она вызвала такси и поехала по магазинам искать варенье из крыжовника. Вернулась к обеду. Переложила варенье в стеклянную хозяйскую вазочку. Из холодильника достала пару кусочков льда, бросила в стакан с водой и на подносе отнесла своему писателю. Он кивнул. Кивок означал «не мешай» и «спасибо». Благодарность она научилась определять по мягкости взгляда.

Дождик закончился. Девушка вышла во двор, прошлась по дорожке и незаметно вышла к палисаднику Арины Родионовны. Хозяйка стояла у калитки, как будто ждала гостей. Она обрадовалась Варе и предложила пройтись. Объяснила:

– Люблю воздух после дождя. Запах нравится.

– Да, я тоже люблю. У такого запаха даже название есть, я забыла. Но вы знаете, он не полезный совсем, говорят, что вредный даже.

– Ну, что ж. Две стороны во всем имеются.

Они молчали. Шли, обходя лужи. Небо постепенно прояснялось, птицы снова запели, и вокруг начиналась жизнь. Варя почему-то решилась все рассказать. И про борщ, и про варенье. И про то, как ей мучительно обманывать своего Артема.

– Как вы думаете? Я испытание не выдержала?

– Не знаю. А как ты сама, что мыслишь?

– Не выдержала, – девушка опустила голову. – И теперь думаю, что рассказ у него получится, если я настоящее варенье сварю. Варенье из банки его успеху не поможет. Да?

– Если так думаешь, то сделай все правильно. Я помогу.

– И что нужно сначала?

– Иди и собери неспелые ягоды, горшок муравленый я тебе дам, потом листья вишневые, щавель и шпинат, и водку купи в лавке, самую дорогую. Щавель и шпинат у вас есть в огороде, я сажала. Потом переложи в горшок ягоды рядами, слой ягод, потом листья, немного щавеля, немного шпината, и так до верха. Залей водкой и принеси горшок к ночи ко мне. Я в печь поставлю. Разогрею ее к твоему приходу, и будут ягоды до утра настаиваться, потом начнем варить. Иди. Да, каждую ягодку очисть от семечек.

– Как это?

– Надрезик делай небольшой, чтоб форма осталась нетронутой. Семечки выскреби.

Весь вечер, до темноты, Варя готовилась к варенью. Сначала собирала в миску зеленые ягоды с колючих веток. После трех мисок руки были изрезаны, маленькие раны щипали. Но такого количества крыжовника было явно мало. Пришлось собирать еще. Ягоды протыкала, то иглой, то спицей, приспособилась не сразу. Пришлось несколько штук испортить. Потом помчалась в магазин за водкой. Вспомнила про щавель и в темноте, с фонариком, искала по картинкам его и шпинат. Отдала горшок только в полночь и очень извинялась перед Ариной Родионовной за поздний визит.

Вернулась домой, Артем спал. Будить не хотела, хотя все одеяло оказалось у него и ей было очень холодно. Руки болели так, что она ворочалась, ходила по комнате, опускала кисти в кадку с холодной водой и даже кремом смазывала. Стало только хуже. Пришлось пить болеутоляющее. Под утро забылась.

Проснулась от того, что ее звал Артем.

– Просыпайся, Муза! Давай пить чай. Я сам заварил.

– Ой. Я сейчас.

Варя вспомнила про варенье, оделась наспех и следующие несколько часов, под руководством хозяйки, варила крыжовник. По кухне разливалось благоухание, хозяйка напевала и, казалось, колдовала над горшком. Юная муза устала так, что ничего уже не понимала. Пока няня наливала желтую тягучую жидкость в баночку, она села на лавку и задремала. Тут же проснулась, вскочила и услышала:

– Иди, неси своему барину.

Арина Родионовна смеялась, а Варя схватила горячую банку и побежала домой, как если бы варенье было волшебным и сулило счастливый брак, успешное творчество и долгие годы жизни.

Мрачный Артем скучал на крыльце:

– Ну, где ты ходишь?

Варя загадочно показала на банку с бумажной крышкой.

За столом она наблюдала, как он пробует варенье, смакует и облизывается, и только подвигала поближе стаканчик с ледяной водой.

Ближе к вечеру Артем прочитал ей рассказ, и это было очень талантливо. Он и правда получился! Но Варя не так сильно радовалась, как ему хотелось, поэтому он оставил ее в покое и стал отправлять рассказ друзьям. Послал маме и долго обсуждал с ней возможные трактовки финала.

Позвонил экскурсовод Евгений и пригласил на ежегодный бал. Праздник посвящался цветам, ожидались танцы и угощение. Артем отказался:

– Зачем тебе? Какой праздник? Мы скоро уедем. Давай посидим дома, отметим мой успех.

Она настаивала:

– Муза хочет праздника. Мы пойдем, будем танцевать, и, возможно, ты скажешь…

– Что скажу?

– Ты же понял.

– Понял. У тебя в голове одни стереотипы. Подумай обо мне. Это трудный период. Он для меня очень важен. И для нас обоих.

Артем смотрел на нее и ждал одобрения.

Варя кивнула и ушла к Арине Родионовне. Задумалась, прошла мимо, почти до края поселка, и вернулась. Он правильно сказал: «период был важен для нас обоих».

Хозяйка сидела за накрытым столом, две чашки были наполнены горячим травяным напитком, а в маленьких розетках сверкало волшебное варенье.

– Помогло?

– Да, спасибо вам. Рассказ написан.

– А ты что же, не попробовала еще?

– Нет.

– Ясно. Давай, налетай и чайком запивай, я тебе с душицей приготовила.

Они пили чай, и хозяйка рассказывала Варе, как правильно накалывать ягодки. С какой стороны и какой величины должно быть отверстие.

На вкус варенье оказалось душистым и очень сложным по вкусу, так что если не знать, из чего оно приготовлено, то и не отгадаешь. Царское лакомство!

– Ну а теперь, я прошла испытание? – спросила юная муза.

– Я тебе вот как скажу. Сейчас прошла. А дальше – думай сама.

– А я и подумала уже.

Девушка вернулась домой с банкой варенья. Артем разговаривал с кем-то по телефону и даже не повернулся в ее сторону. На нем была белая рубашка, в проеме окна его силуэт напоминал романтичный образ из XIX века. Она залюбовалась, вздохнула, поставила на стол банку и стала собирать рюкзак.

Потом вышла и аккуратно закрыла за собой дверь. Решила зайти к Арине Родионовне, но домик был закрыт. На двери висел ржавый замок. Как будто и не жил здесь никто.

По дороге на станцию она думала о том, что поэты ходят босиком, чтобы стать целым с природой, которая великодушна и неизменна. И, может быть, она еще встретит своего верного друга и будет «счастлива сердцем».

Рецепт из книги «У Лукоморья»

хранителя Музея-заповедника «Михайловское»

С. С. Гейченко от Арины Родионовны

«Очищенный от семечек, сполосканный, зеленый, неспелый крыжовник сложить в муравленный горшок, перекладывая рядами вишневыми листьями и немного щавелем и шпинатом. Залить водкою, закрыть крышкою, обмазать оную тестом, вставить на несколько часов в печь, столь жаркую, как она бывает после вынутия их нее хлеба.

На другой день вынуть крыжовник, всыпать в холодную воду со льдом, через час перемешать воду и один раз с ней вскипятить, потом второй раз, потом третий, потом опять положить ягоды в холодную воду со льдом, которую перемешивать несколько раз, каждый раз держа в ней ягоды по четверти часа, потом откинуть ягоды на решето, потом разложить ягоды на скатерть льняную, а когда обсохнет, свесить на безмене, на каждый фунт ягод взять два фунта сахара и один стакан воды. Сварить сироп из трех четвертей сахара, прокипятить, снять пену и в сей горячий сироп всыпать ягоды, поставить кипятиться, а как станет кипеть, осыпать остальным сахаром и разов три вскипятить ключом, а потом держать на легком огне, пробуя на вкус. После всего сложить варенье в банки, завернуть их вощеной бумагой, а сверху пузырем и обвязать».

Алина Ткачева.
ПАШТЕТ ИЗ КАПЛУНА В БЕЛОМ ВИНЕ

Его Высокопреподобию, настоятелю аббатства Во де Серне,

Париж, улица Ирондель на левом берегу Сены, близ угла церкви Сант Андре

XI.1798

Преподобный отец аббат!

Быть может, послание мое оторвет вас от триумфов во славу Марса и Беллоны¹⁵, которые вы ежечасной борьбой за души бедных грешников свершаете, однако в исповеди моей повинно лишь похищение, вами, преподобный отец, учиненное. Ах, не спешите с негодованием отвергать его, выслушайте же прежде ограбленную грешницу – ведь вам, отец мой, в гнев впадать не пристало, а, надо полагать, не совсем даже и пристойно.

Рассудите сами, за кого же почитать мне того, кто душу мою из сердца цветом речей своих, что на устах ваших многопышными розами Кипридиными¹⁶ распускаются, а, коль без утайки говорить, то и во сто крат их превосходят, как тать ночной похитил? Никогда со мной прежде, отец вы мой, попущения такого не случалось, и беседы душеспасительные во всю жизнь мою безрадостнее осеннего ненастья да невыносимее разогретой капусты¹⁷ мне мнились. Проповедь же ваша… ах, не смейтесь, любезный аббат, что вот, дескать, дурища необразованная, а туда же, о речах ваших ученых рассуждает – я ведь это от искренности сердца только говорю, а за искренность грешно, отец мой, осуждать. Ведь проповедь кто вашу слушает, то и чадами духовными вашими нарекается, хоть годами вы и помоложе меня будете.

Зареклась я помышления от вас таить, любезный аббат, а оттого и в том вам сознаюсь, в чем после проповеди сознаться заробела, да и не с руки на первом году вдовства о таком помышлять, а только как слова ваши для души погибшей ни сладостны, как мысли ни утешительны (о грехах и о геенне огненной я и в Москве на сто жизней вперед наслушалась, а вас и слушать-то пуще интермедии итальянской приятнее, и складно, и остроумно, и изысканно у вас оно выходит даже, и на сердце-то как спокойно от вашего великодушия да от слов любезных делается, будто и мы не первые на свете грешники выходим, и Вольтер этот ваш, не так чтобы очень уж большой безбожник, и что коли б небесам то не угодно было, и разум бы человеку дан не был, и сердце от помышлений сладких в нас не трепетало, и вино бы дух не веселило¹⁸), а только всего в проповеди вашей лучше сами вы, отец мой, были. Кто б мне прежде рассказал, что сутана так удивительно к лицу быть может, что так парик быть может подпудрен и завит (с таким изяществом одни только кавалеры Золотого Руна и принцы крови подвиваются – уж в этом не солгу, отец мой, на вечере в Малом Трианоне¹⁹ все глаза я проглядела), пряжки на башмаках такими бриллиантами усыпаны, кружевом таким тонким, валансьенским²⁰ манжеты отделаны, а самые руки-то… ах, что за руки у вас, отец вы мой! Будто из сахара выточенные. Правду вам сказать, любезный аббат, таких прелестных ручек и у m-lle Лопухиной²¹ нет, а кто Государя Императора²² осердить не захочет, тот за первейшую ее красавицу во всем свете почитать должен. А четки, что в руках ваших находились, да из ладони в ладонь вашу пересыпались, из самого что ни есть ведь черного жемчуга были (про то пусть Ваше Высокопреподобие не усомнится, мой покойник во всю жизнь из обеих Индий перлы собирал и с корабельщиками до хрипоты торговался) – верно, богатый у вас приход был, любезный аббат, да многие сановники за честь руку у вас поцеловать почитали, коли и в изгнании вашем нынешнем вы и принцам крови изяществом не уступаете.

Как вам теперь Валлетта²³, отец мой? Не вменяйте во грех, что парижским вашим адресом подписала – нынешнего не знаю, а письмо мое направляю вам с крестником лейтенанта великого магистра – он обещался к началу осени быть уже на Мальте. Рассказывали, что на острове теперь французские войска²⁴, и мне лестно полагать, что немалой тому причиной и ваше пребывание в Валлетте, любезный аббат. Как это говорят, если гора не хочет идти к пророку²⁵, тогда пророк… ах, простите мне невольную мою дерзость! У меня и в мыслях не было вас обидеть. Может статься, что санкюлоты²⁶ ваши парижские оттого гильотины возводили да в верности свободе клялись, что в салоне m-me Буальдье не были и проповеди вашей не слушали. А не уехали б вы в Вену в девяносто третьем, были б теперь героем республики! Сладки ваши речи, любезный аббат, слаще меда цвета липового, кто их услышит, тот и на дно по вашему слову канет, и саблю бросит, у кого еще руки не по локоть кровью забрызганы. Что бы вы грешнику такому, у кого стыда в глазах нет, сказали, преподобный отец? Ведь и грешники чадами божьими нарекаются. Не больше ли им в великодушии вашем нужды, чем Дианам и Венерам версальским? Не кручиньтесь, кого из них если якобинцы ваши и без исповеди к праотцам отправили, они, уж верно, в раю. В чем Дианин грех, отец мой? Нечто она против отеческого закона шла или душу убийством марала?

Нечто Диана в утешении вашем нуждается…

Дорогой отец, Бог мне свидетель, если бы Петербург удостоился визита Вашего Преподобия, сердцу моему теперь не было бы тесно так в груди. Я бы так обходительна, так кротка была, как, кажется, во всю жизнь не была никогда. Для вашего удовольствия и собственными руками каплуна²⁷ самого жирного, самого откормленного ощипала и в соусе белого вина для вас одного бы приготовила – вы ведь скромны-скромны, отец мой, а меньше двух цыплят за обедом не кушаете. Отчего же мните вы приглашение мое для Вашего Высокопреподобия невозможным? Нечто брезгуете? Магистр ордена Мальтийского вот не брезгует²⁸, и вам, отец мой, гордиться не пристало. У нас говорят, в убогой гордости дьяволу утеха, а вы так любезны и ласковы, что душа у вас, верно, пуще снега в Альпах убеляется²⁹.

Да и как не быть душе вашей белее снега, когда в вас одном такое участие сердечное чувствовала, какого во весь век ни от кого не видала? Любят русские, говорят, на распутье стоять. Отец мой, знаете, очень духом вольномыслия заражен был. Большим материалистом считался. И нам всем шестерым то же втолковывал. Знаете, верно, таких екатерининских вельмож? Надо думать, знаете. Хорошо им жилось. Вольготно. Во весь век душа и трех недель поболеть не успевала. Не умеем мы так. Нас чувствительности и нежностям учили. Матушка наша «Эмилем»³⁰ в свое время зачитывалась… Сестрицу мою старшую оттого Софией и назвали, в честь невесты Эмилиевой. Софией… дружны мы с ней были. Хорошо, что ее теперь с нами нет. Она-то вся точно горлинка чистая жила. Как-то ей бы на меня смотреть было… И думать про то не желаю. Как ни есть, а сделанного не воротишь. Жаль, что Вашего Преподобия со мной рядом не было. За одним столом бы сидели, хоть крылышко бы одно да откушали. Хороший ведь каплун был, шесть недель откармливали! Даже и жаль славного такого каплуна на покойника, а не на Ваше Преподобие тратить.

Мне хорошо известно, что вы переживете меня, любезный мой аббат. Вы еще молоды и будете молоды еще лет пять или шесть, но для мужчины это не грех. Ваша молодость мила мне и тем, что когда мой сын войдет в настоящий возраст, вам не будет еще и сорока. Я бы хотела, чтобы он видел в Вашем Преподобии не только наставника, но и ближайшего друга, который не оставит его в час нужды и словами сколь разумными, столь и слуху приятными на путь истины его наставит. А если Павлуша возражать вам надумает, пусть знает, что такова была моя материнская воля.

В прошлом письме вашем писали вы, что по окончании иезуитского коллежа Вашему Преподобию минуло девятнадцать лет и что Павлуша годами старее положенного для учеников тамошних срока, только ведь Павлуша мальчик совсем не таков, как другие дети, всегда в довольстве и добре жил, за все свои пятнадцать лет и пряничка-то неписанного не кушал, а сложения он хрупкого и нежного, так если Ваше Преподобие скажут, никто и заподозрить не сумеет, что ему больше двенадцати, а про то, что Ваше Преподобие солгать и грех на душу вашу святую взять прошу, про то не осердитесь, ведь в том, что вы материнское сердце утешите, греха нет, а коль и есть, так весь грех на мне, а мои уже во всю жизнь не отмолить, так не все ли и равно – грехом больше, грехом меньше. Хоть и стен дома покидать мне теперь не положено, я сына к тетке своей отправлю, вроде как на время траура по отцу, а она уже отыщет способ, как его к Вашему Преподобию отослать.

А вы, любезный аббат, верно, немало тому поразились, что я Гаврилу Довмонтовича покойником все зову? Мужчина-то он будто бы здоровый и крепкий с виду, во время Великого поста к молочному супу всего только заливное из трех окуней, двух щук да полсотенки устриц отведать мог. Да вот как-то, любезный аббат мой, милостью божией в последних числах октября изволил упокоиться. Паштета из жареного каплуна в белом вине откушал и упокоился. Знаете ведь, Ваше Преподобие, паштет – оно ведь дело тонкое, и не уследишь, что иной раз невзначай сквозь сито пропустить можно, когда у каплуна-то всю мякоть срежешь да в молоке с размягченной булкой – вот точь-в-точь такой, какими в прежние времена на улице Дев святого Фомы торговали, – истолчешь. Очень уж мой покойник любил, чтоб в фарш побольше трюфелей и мушкатного ореха шло – так я уж и расстаралась. Мушкатный ведь орех очень уж запах приятный имеет, а трюфели пока в белом вине кипят, такой аромат пойдет, что пары лишних крупиц и не заметишь.

Вот вы, любезный аббат, говорили как-то, что великую щедрость во мне видите, а вы, отец мой, напраслину молвить не можете – чистая правда. Хоть Ваше Преподобие меня в латинскую веру обратиться и уговорили, русскую кровь из меня все-таки не выпустить – для милых сердцу никогда ничего не пожалею. Вот и на Гаврилу Довмонтовича столько серебра извела – надо думать, человек четырех на тот свет бы отправить хватило.

Что вы, отец мой, хмуритесь? Верно, аллегорию какую-то в словах моих усмотрели? Отчего же… я ведь не такая ученая, как вы, любезный аббат, куда уже мне туману наводить. Ученая, надо думать, средство какое хитроумное сготовила, а я попросту, лекарством от падучей³¹ воспользовалась. Вот Ваше Преподобие человек еще молодой, и падучей никогда не страдали, и целебного действия серебра (кроме презренного металла, конечно, к которому Ваше Преподобие, чтобы чистоты сахарных ваших рук не замарать, без перчатки и дотронуться-то брезгуют), когда его в азотистой кислоте растворят да в холоде, как остынет, кристаллизовать, не знают. Стало быть, и того, как кристаллы внутренности разъесть, если их ненароком больше пары крупиц принять, не знают³². А ведь жаль, жаль. Мой Гаврила Довмонтович всю ночку в лихорадке злой промучался, а наутро и преставился, а меня и теперь лихорадка бьет, как вспомню, сколько раз мне выговаривал, что на проповеди Вашего Преподобия ходила да околесицу иезуитскую (видит Бог, не за эти слова его раньше срока на небо взяли) слушала. Что же! Я ведь ему не возражала и за честь вашу, любезный мой аббат, не вступалась. Тогда только и решилась, когда Павлушу наследства и своего благословения лишить пригрозил, если Ваше Преподобие для него мудрым Ментором³³ станут.

Что же вы усмехаетесь, отец мой? А чем вы не Ментор? Сумеет ли кто лучше вас научить сердца знатных и сильных к себе располагать и сладкими речами их улещать, да при том еще чистейшей души человеком оставаться? Подлинная ученость на то надобна, а ученей вас, хоть сорок лет на свете живу, никогда не видела.

Прощайте, Ваше Высокопреподобие. Коли воля ваша будет, оставайтесь теперь на острове, а про улицу Ирондель да аббатство Во де Серне и помышлять при Директории³⁴ забудьте, если ученостью и жизнью вашей дорожите.

А хорошо ведь, что Ваше Преподобие в Петербурге не бывали и каплуна в белом вине откушать не могли. Неправда ли, хорошо? А ведь следовало бы и вас хоть одним крылышком, да попотчевать за то, что от ласковых ваших проповедей больше миру соблазна, чем от философии иной в будуаре³⁵.