– Здорово сказано! Но сегодня болтать некогда. Все наши собираются у Ильича. Он на пенсию собрался. Будут перевыборы. Так что приходи, только Ису не говори, а так мы всех предупредили.
– Ну надо, так надо. Тогда я прямо сейчас, с тобой. Побежали!
-12-
Евгений меланхолично смотрел на звезды. Он отдыхал. Тишина, только легкая песня реки, шорох трав и листвы. Ласковое покрывало ночи окутывало его. Мерцание фонарей и звёзд, редкие светлячки фар далёких машин на мосту не разрушали волшебства, несущего покой измученной душе Евгения. Ведь главное достоинство ночи – покой и одиночество – оставались с ним.
Впрочем, теперь он уже научился относиться к жизни с философическим спокойствием и сопливые дети, вульгарные девицы, которые днём так и норовили забраться к нему на колени, уже не казались ему исчадиями ада. Он принял свою теперешнюю жизнь как искупление греха пренебрежения любовью, того шлейфа разбитых сердец, что тянулись за ним в прошлой жизни.
Впрочем, в теперешней жизни Евгений начинал находить и приятные моменты. Например, современная мода позволяла не только бросать нескромные взоры в декольте дам и барышень, присаживающихся рядом или даже забиравшихся к нему на колени, но и любоваться ножками проходивших мимо юных красавиц. Так что теперь Онегин твердо знал, в чем ошибался Пушкин – стройные женские ножки, к счастью, вовсе не такая уж редкость на Руси. А последнее время жители города иногда дарили ему и вовсе роскошный дар – прекрасные поэтические строки звучали рядом с ним. Но всё равно, ночь с её темнотой и безлюдьем, нравились ему больше всего. Если же одиночество вдруг начинало тяготить его, когда зима или осеннее ненастье надолго прогоняли с Набережной гуляющих горожан, то рядом всегда был приятный собеседник – Художник, чья фигура с кистями и красками, стояла совсем неподалеку
Днем его также осаждали желающие быть запечатленными в раме его невидимой картины. Но Художнику это даже нравилось, напоминая написание портрета. Модель замирает, миг остановлен, запечатлен навечно и унесен с собой, чтобы потом, спустя годы вновь увидеть в волшебной раме солнце, реку и беззаботную улыбку.
К плеску и журчанью волн добавился какой-то новый звук – легкий топот и чьё-то дыхание. Из темноты вынырнул лев.
– Приветствую вас, друзья! – сразу к обоим обратился Лео.
– Рад видеть тебя, друг мой, – откликнулся Евгений. Ему всегда был симпатичен Лео, напоминавший ему о других львах, стоявших на часах в любимом и далеком городе на брегах Невы.
Приготовившегося что-то сказать льва отвлёк раздавшийся вдали цокот копыт и переборы гармони.
– О, как удачно! Мы все собираемся на площади у Ильича, мужики как раз и вас подвезут.
– На телеге? – по губам Евгения скользнула ироничная улыбка. – Благодарю вас, я лучше сам прогуляюсь по бульвару. А что нас там ждет – военный совет или салонная беседа?
– Нужно выбирать нового лидера, Ильич уходит. Может ты..– и Лео с сомнением посмотрел на Онегина
– Владимир отрекся от престола? И нужно выбирать нового самодержца на царство? Увольте, это без меня. На свете счастья нет, а лишь покой и воля. И эта скромная скамья на берегу реки куда ближе к счастью, чем любой трон или его ступени. Ещё в прошлой жизни я решил держаться в стороне от интриг двора, от власть предержащих, и теперь тем более своим принципам изменять не намерен. А голосовать? Я вполне доверяю вашему суждению, мой царственный приятель. Лео, можешь голосовать не только от своего прайда, но и от моего имени.
– И от моего. – неожиданно поддержал его Художник. – Если бы выбирали за красоту и гармонию, то я бы поучаствовал в голосовании. А в политике и власти так мало красоты, и так много… – он не договорил, и светло и грустно улыбнулся. – Я пас судить об этом.
Лео неодобрительно покачал гривой, но в спор вступить не успел. Цокот копыт раздался совсем рядом и из темноты выступил мощный конь, везущий на телеге дружную компанию. Евгений приветственно снял цилиндр и отвесил лёгкий поклон вновь прибывшим.
– Шолом, шолом! – поприветствовали его в ответ с телеги.
На почетных местах там расположились достопочтенный ША и раввин. Рядом с правившим телегой бородатым, серьёзным Абрамом сидела его жена – круглолицая, улыбчивая женщина, от которой так и веяло материнским теплом и домашним уютом. Сзади задумчиво перебирал кнопочки инструмента гармонист. Вся мишпуха в сборе!
Лео одобрительно осмотрел этот небольшой человеческий прайд. Все разные, но явно одной крови и держаться друг за друга. Вот и сейчас они готовились выступать сообща.
– Присоединяйтесь, месье Онегин! – доброжелательно позвал того достопочтенный ША.
– Благодарю, я остаюсь, как говорил уже раньше Лео.
– Жаль, я хотел обсудить с вами литературные новости.
– А Вы заходите ко мне на обратном пути, буду рад. Недавно тут рядом со мной забыли новый альманах, там есть кое-что любопытное.
Пока эти двое обменивались любезностями, Художник подошел поздороваться за руку с Гармонистом. Лео пригляделся к музыканту повнимательней и недовольно фыркнул: «По этой мечтательной морде ничего определить нельзя. Вечно вроде в своей музыке, но кто его знает! Может это он о власти мечтает. Тёмная лошадка!»
Некоторые основания думать так у льва были. Ещё только по приезде в город у Гармониста была какая-то мутная история. Не то его украли, не то сам в бега подался. В общем, кончилось всё хорошо, но, как говорится, осадок остался.
Гармонист, не прекращая игры, приглашающе подвинулся, освобождая место родственной душе – служителю муз. После короткого раздумья, Художник забрался на телегу и сел рядом. Конь тронулся.
-13-
На просторной безлюдной площади при мерцающем и слегка потустороннем свете фонарей необычная группа каменных жителей Города, собравшаяся у Ильича, смотрелась совсем маленькой, а наклонившийся к ним Вождь смотрелся просто гигантом. Его громкий голос рокотал над ними:
– Ну что, товарищи, определились с кандидатурой? Кому сдавать вахту?
Ответом ему было безмолвие. Раввин, писатель, спортсмен, музыкант и художник, львы переглядывались, но никто не спешил вызваться сам или предложить кого-то. Наконец раввин обратился к Ленину:
– Простите, уважаемый, может быть Вы всё же..?
– Нет, нет и нет! – перебил его бывший вождь, – Дело не в моей личности и желаниях. Вы же знаете, товарищи, если бы это было на благо народа, я бы никогда не покинул пост. Но моё время ушло, и я должен передать власть достойному. Все мои знания, опыт, силы и связи будут в его распоряжении. А сам я берусь хранить память об истории Города и страны.
Ильич не любил служителей культа, и потому избегая Раввина, обратился к Шолом-Алейхему:
– Может быть вы, товарищ писатель, как человек светский и образованный, возьмётесь?
Лео и Во Ваны кивнули и сделали шаг в сторону достопочтенного ША.
– Вот оно, еврейское счастье, – улыбнулся тот. – пришло, когда не ждали. Но всё же должен отказаться от такой чести. Моя забота – мамэ лошн, немного журналистика и слегка театр, возможно, образование. Но политика, власть – это не для интеллигентного человека.
Ильич с неохотой кивнул. К интеллигентам он относился чуть лучше, чем к служителям культа, но до конца всё же не доверял.
– Тогда кто?
Все переглядывались, и во взглядах ясно читалась растерянность. Никто не видел в роли лидера ни себя, ни других. Вдруг вперед выступил Хоккеист, и, хотя и смутился под прицелом удивлённых взглядов, всё же нерешительно заговорил: