– Это значит, что я предлагаю тебе стать моей женой. Это кольцо предназначается для нашей помолвки.
Он говорил медленно и размеренно, но его выдавала дрожь в голосе. Сильный, уверенный в себе Олег, мой дорогой человек в футляре, – как же он волновался в этот момент! Как же мне хотелось избавить его от страданий! И как явственно мне говорило сознание: «Будь разумна! Скажи «нет»!»
Я выдохнула и осторожно отодвинула его руку с кольцом.
– Олег, милый, выслушай меня и пойми правильно, – с мольбой проговорила я. – Я очень хочу дать согласие. Очень! Но твое предложение не обдумано. Стой, стой, дай закончить! – я пресекла его попытку меня перебить. – Твое предложение, конечно, не спонтанно, я уверена, что ты много над этим размышлял и решил поступить благородно, честно и, наконец, красиво. Но мне ни то, ни другое, ни третье не нужно. Да и тебе это нужно только сейчас, только в данный момент, чтобы сохранить лицо, чтобы не потерять самоуважение – да бог знает, почему еще. Все изменится, когда родится ребенок. Если ты, убежденный чайлдфри, не сумеешь его полюбить, то твоя жизнь превратится в вечное мучение, а я не могу себе этого позволить, я и так тебя обидела. Ты бы хотел взять меня в жены, но я сама по себе и я с двумя детьми, один из которых несмышленый младенец – это две разные женщины, ты увидишь это очень скоро, и разница тебя поразит. Я не отказываю тебе, ни в коем случае! Я просто предлагаю вернуться к этому разговору примерно через год, когда все круто изменится. Если ты будешь готов повторить свое предложение, я приму твой подарок и свою новую судьбу.
В салоне раздался треск – в кулаке Олега ломался футляр, в котором ожидало своей новой владелицы чудесное фамильное кольцо.
– Выходи из машины, – сказал он, и его голос все еще дрожал.
Часть 3. Дочка.
Глава 14.
– Уже решили, как назовете свою девочку? – безучастно спросила медсестра, не поднимая головы от моего родового сертификата. Хорошая актерская игра, ничего не скажешь. Искренняя забота.
Я вздохнула и, не отвечая ей, начала соскребаться с гинекологического кресла, в котором провела последние десять минут. Брррр, ненавижу осмотры, это самый мерзкий «подарок», который преподносит беременность. Унизительно, противно, но неизбежно.
Из-за огромного живота уже было трудно нагибаться, поэтому, чтобы одеться, мне пришлось сделать шумный и длинный выдох. Это еще ничего, с обувью все гораздо серьезней.
Пока медсестра заполняла родовой сертификат, с которым я должна буду поехать в роддом, и еще гору других бумажек, я успела вволю насмотреться в зеркало на свое раздавшееся во все стороны тело. Больше всего я сейчас была похожа на самку бегемота: отекшие руки и ноги, живот размером с арбуз, пополневшие щеки и плечи… Во время первой беременности я практически не менялась внешне, и веса набрала совсем немного, поэтому нынешний опыт кажется мне печальным. Видимо, моя бабушка-немка была права, когда говорила, что «дочки красоту у матери отбирают». Это древняя народная мудрость, которая передается по женской линии.
То, что у меня будет долгожданная дочь, я знала уже давно, но имя до сих пор не придумала – выбирала из нескольких вариантов. Посоветоваться мне было не с кем: к матери я традиционно обращалась только в крайних случаях, Анжела так и осталась в Екатеринбурге и общалась со мной неохотно – наверное, ревновала ко мне Алексея. Татьяну Николаевну Олег отправил на оздоровительный курорт, а сам пропал и ни разу не выходил на связь с момента нашего последнего разговора. Всю зиму, как и предполагалось, он провел в Китае, почти всю весну – в Москве и Екатеринбурге. Скудную информацию о его передвижениях я получала от дружелюбной Варвары Павловны, которая часто звонила, чтобы поинтересоваться моим здоровьем. Делала она это по тайному поручению Олега или по собственной воле – бог ее знает, но я все-таки думаю, что это ее инициатива.
Что касается Олега, то я только через несколько недель после нашего решительного разговора начала догадываться, насколько сильно задела своим отказом его самолюбие. В особенности мужской психологии меня погрузил мой приятель-журналист, с которым я когда-то вместе работала, а теперь вижусь раз в столетие. Как и все профессиональные работники пера, он любит разговаривать на глубокомысленные темы и поучать менее разумных персонажей.
– Лизка, ты не дура, но, видимо, тебе из-за беременности гормоны в голову ударили. Ну как можно было так жестко отказать мужику, который тебе не только предложение сделал, но, может быть, хотел вручить главную реликвию семьи?
Я пожала плечами.
– Говорила, что думала. Причем думала, в первую очередь, о нем.
– Лизка, ну ему ж не 15 лет, а ты с ним, как с подростком: «Не торопись, давай подождем годик». Чего ждать-то? Совершеннолетия? Ну, насмешила, – и он правда глумливо заржал.
Я опять пожала плечами, но уже не ответила.
– Подруга, запомни, мужчина всегда привязан, в первую очередь, именно к женщине: он сначала ее себе на плечи взваливает, а уже потом все, что ее окружает – детей, собак, кредиты и прочее. Мужик легко уходит даже от своего первенца, если его достала жена, и, наоборот, будет жить под одной крышей с тремя чужими орущими малолетками, если полюбил их мать.
– Хм, интересно. Не думала об этом.
– А это так. Психология, мать. Чайлдфри, не чайлдфри… Нравится женщина – это сигнал, все остальное не так важно. Женщина решает все. А он, похоже, крепко к тебе прилепился, раз после всего, что ты натворила, тебя еще и в жены хотел брать.
Я вздохнула. Слова моего коллеги, как и все, что он когда-либо говорил и писал, могли оказаться поверхностным трепом, но его стоило послушать хотя бы потому, что он мужчина, а значит лучше понимает себе подобных.
– Слушай, я уже ничего не знаю, – с усилием проговорила я. – Конечно, я виновата, но и он мог бы вести себя, скажем, более по-мужски. К чему все эти истерики, нервы, демонстративность?
– Ну, Лизка, ты, кажется, о супермене мечтаешь! Во-первых, что может быть мужественнее, чем предложение пойти под венец? В наше-то холостое время? Во-вторых, мужикам, даже самым крутым, ничего не чуждо, они и поплакать могут. Женщина все решает, еще раз тебе говорю. Веди себя, как женщина, тогда и мужчины будут вести себя, как мужчины. А ты привыкла быть и мамой, и папой одновременно, поэтому и допускаешь, что можешь предложить мужику «подождать годик». Это где видано вообще? Ты почему, дура такая, не разревелась? Это ему было бы понятно, а твою мужественную рассудительность он никогда тебе не простит, попомни мое слово. Каким бы разумным ни было твое предложение, он тебе не простит того, что ты оказалась разумней его, или даже просто создала такую видимость.
– Как же нужно было поступить? – усмехнулась я.
– Для начала, конечно, пустить слезу. Затем взять кольцо и при нем надеть на свой хорошенький пальчик, полюбоваться на камешек. А потом наговорить какой-нибудь пурги, типа: «Ты же сейчас очень занят, у тебя много дел. Я с удовольствием выйду за тебя, но давай ты сначала с ними разделаешься, а уже потом мы с тобой и свадебку сыграем». С этим он, конечно, согласится, а ты дашь ему возможность посмотреть, как ты раздуешься к девятому месяцу, и, может быть, передумать, но при этом он будет чувствовать себя мужиком, у которого все под контролем.
В общем, я опять была кругом виновата. Мне это уже порядком надоело, поэтому я решила выбросить из головы все околопсихологические проблемы и, наконец, заняться своей беременностью. Все последние месяцы я старалась правильно питаться, больше отдыхать, меньше переживать и прислушиваться к телесным ощущениям. Это было не напрасно, поскольку возраст брал свое – беременность протекала не безоблачно, и я уже не могла как тогда, семь лет назад, весь день проводить на ногах и отлично себя чувствовать. Каждое утро меня мучили рвотные позывы, по вечерам болела спина, так что приходилось после ужина сразу ложиться в кровать. Спасибо Ваньке, он правильно оценил мое состояние и помогал, чем мог. Кстати, где он?
– Вы не видели, куда мальчик ушел? Он сидел перед кабинетом и ждал меня.
– Попросил передать, что спустится вниз, купить кофе в автомате. Минуту назад ушел, – ответила женщина, которая должна была идти к гинекологу вслед за мной.
Медленно спустившись по лестнице на первый этаж медицинского центра, я действительно увидела у автомата с кофе переминающегося с ноги на ногу Ваньку, который сам вызвался сопровождать меня к врачу, но, видимо, не выдержал длительного ожидания. Увидев меня, он расплылся в улыбке и без напоминания бросился завязывать мне шнурки на туфельках – сама я этого делать уже не могла, сильно мешал живот.
– У нас с тобой есть ровно час в запасе, а потом мне нужно идти на родительское собрание. Справишься вечером один?
Ванька посмотрел на меня с легким осуждением. И как я могла подумать, что такой взрослый человек не сумеет сам разогреть себе ужин?
Все, кто мог хотя бы на время заменить ему мать, сейчас находятся далеко, и Ванька учится самостоятельному плаванию. А что будет, когда я начну рожать? Пожалуй, стоит вечером залезть в интернет и поискать объявления от наемных нянь.
Май близился к завершению, и в дождливый Питер пришла неожиданно мягкая и солнечная погода. Жаль, что сегодня мне придется вместо гуляния вдоль Невы, сидеть в душной школьной аудитории, но это неизбежно – Ванька закончил первый класс, и я должна узнать его оценки, выслушать похвалы или упреки от учителя. Предстоящее мероприятие меня волновало и даже пугало, несмотря на предродовое притупление чувств.
Тем не менее, я не только не сумела мобилизоваться, но и опоздала минут на 15, поэтому была вынуждена выслушать несколько замечаний, стоя, как провинившийся школяр, прямо в дверном проеме. Для меня в этом не было ничего необычного или оскорбительного: по опыту наблюдения за своей матерью-учительницей я уверенно могла судить о том, что некоторые классные руководители к родителям своих подопечных относятся как к существам, лично им подчиненным – вне зависимости от их статуса. Это след профессиональной деформации, и учителям можно только посочувствовать, поэтому я не произнесла ни слова, пока меня отчитывали, но успела глазами выискать свободное местечко рядом с чьей-то мамой.
– Хорошо, что Вы все-таки соизволили прийти, – учительница набрала воздуха в опустевшую после своей тирады грудь и взорвалась снова. – Я как раз хотела говорить о Вашем сыне Иване.
– Я прилежно внимаю, – на моем лице появилась сладчайшая улыбка.
Учительница, по всей видимости, не заметила сарказма.
– Что касается учебы, тут к Ивану претензий нет, в классе он один из лучших. Все успевает, схватывает на лету, но вот поведение…
Я зажмурилась от неожиданной тянущей боли в животе. Так называемые тренировочные схватки сопровождали меня уже несколько дней, предвещая скорые роды, но эта была по-особенному неприятна.
– Видите ли, – ядовито продолжала учительница. – В нашем классе нет детей из неполных семей. Только Ваш Ваня.
– И что? – я открыла глаза и прямо посмотрела на нее.
Учительница заметно смутилась, но продолжала.
– Тем более нет детей, мамы которых готовились бы родить ребенка без мужа.
Все ясно, я наткнулась на общественное порицание. В такие моменты мне даже становится отрадно: видимо, половая свобода в наш век далеко не очевидная штука, а значит человечество не так уж и испортилось со времен «Анны Карениной». Похоже, у нас не все потеряно.
Новая боль заставила меня тихо охнуть и опустить глаза долу. Мамка ваниного одноклассника с тревогой покосилась на меня.
– Мальчики из класса называют его «безотцовщиной», и он всегда спокойно это переносил, – продолжала учительница торжествующе. – Но вчера я узнала, что Ваня избил одного из мальчиков, Колю Тольятина.
– Да-да, весь в синяках пришел! – откуда-то сбоку прозвучал голос возмущенной родительницы.
Хм, а на моем сыне не было ни одного синяка, вообще никаких следов потасовки. Молодец, мальчик, хорошо дерется! Но почему же он до сих пор ничего не рассказывал мне о травле? Вероятно, щадил мои нервы. А я сама не могла догадаться? Слепуха!
– А что же ему говорил Коля? – со сладкой улыбкой спросила я. – Что-то про его мать или даже будущую сестру? Невоспитанные гаденыши вроде Коли любят поносить тех, кто не может ответить.
В классе на пару секунд повисло возмущенное молчание, но в следующий миг учительница перешла на визг.
– Да как вы смеете говорить такие слова?! В школе, в храме науки?! Как Вы смеете оскорблять моих учеников?!
Я встала из-за парты в полный рост, и учительнице, которая до этого упорно и безрезультатно пыталась скрыться от моего прямого взгляда, пришлось ему подчиниться. Она съежилась, как кролик перед удавом. Омерзительный, костлявый кролик, которым хочется демонстративно пренебречь.
– В храме науки, значит? – я говорила зло, с напором.
Другие родители, даже мама Коли Тольятина вжались в свои стулья и молчали, великого гнева боялись.
– Отчего же в вашем храме науки защищают мелких, вшивых подонков, позорно смеющихся над мальчиком, у которого умер отец? Почему в вашем храме науки все перевернуто с ног на голову: твари, хихикающие в кулачок над чужим горем, признаются потерпевшими, а ребенок, который защищал свою честь, – преступником?
Ой-ой-ой, малютка в животе начала отбивать ножками канкан, добавив болезненных ощущений. От быстро набухающего гнева я вспотела, неприятная липкая струйка катилась вдоль позвоночника. Мне было жарко в этом закрытом, законопаченном классе, воздуха не хватало, и я глотала его, жадно открывая рот. Какие же мерзкие, мелкие люди вокруг! Как же я вас ненавижу! Если бы не мешавший двигаться живот, кажется, я готова была даже применить физическую силу – инструмент, практически мной не используемый.
– Ты мне за тварь ответишь! – завизжала со своего места мадам Тольятина, но ее высокий, режущий слух голос потонул в густой вате, которой неожиданно наполнилось помещение.
С другого конца класса, через всю эту вату ко мне прорвался уверенный мужской баритон.
– Помолчи, мамаша! Она правильно говорит. Воспитывать надо своих ублюдков, тогда их и бить никто не будет.
– Ублюдков!? – завопила Тольятина и бросилась куда-то в сторону. Я не успела отследить ее движение, перед глазами все плыло.
– Да уйди от меня, помешанная, – спокойно отвечал баритон на уже несвязные вопли оскорбленной мамаши.
Чинное родительское собрание за несколько минут обратилось в истерический фарс, в котором половина участников была на моей стороне, половина – на стороне безмозглого Коли. Я больше не могла в этом участвовать, силы меня покинули, руки, за минуту до этого напряженные и готовые даже бить, протянулись вдоль тела бессильными плетями. Скорей инстинктивно, чем осознанно я согнула колени и опустила свое бесполезное, слабое тело на стул, который почему-то оказался мокрым.
– Вызовите скорую! У нее воды отошли, – перекрикивая остальных, завопила моя соседка по парте, а затем кто-то нажал на кнопку и звук отключился.
Пришла в себя я уже в карете скорой помощи, улыбчивый санитар объяснил, что происходит, и куда мы едем. Трясущимися руками я выскребла телефон со дна сумки и мучительно сощурилась, глядя на экран – зрение мне отказывало.
– Мама, срочно садись на автобус, прямо сейчас, и выезжай в Питер, к Ваньке. Я рожаю!
Голос на том конце пытался возражать, но я, не слушая, почти по-змеиному шипела в ответ:
– Замолчи, сейчас не время. Если ты меня подведешь, пеняй на себя – Ваньки тебе не видать, как своих ушей, Кати тоже. Я еду в роддом. Пока.
В моей голове была настоящая каша – дымящаяся, наваристая. Я не отдавала себе отчета, что разговариваю с матерью грубо, но наступившее смятение странным образом помогло выбрать из множества вариантов единственно правильное имя для моей малышки. Вспомнила об этом я уже гораздо позднее, когда спящая Катенька уютно устроилась на сгибе моего локтя. День еще не успел закончиться, а нас было уже трое.
Глава 15
Я открыла глаза, почувствовав над собой порывистое дыхание. К изголовью моей кровати склонилась Анжела – я поняла это по ее размытым сумерками контурам. Лица не было видно, но по неведомой причине я догадалась, что на нем нет улыбки. Что с ней? Принесла мне неприятные новости?
– Анжела! – я изобразила восторг, собрав в кулак все свои скудные силенки. – Как тебе удалось ко мне попасть? В палату к роженицам не пускают даже мужей. К тому же – поздний час.
Я поднесла к глазам свой мобильный и посмотрела на часы – половина десятого. Должно быть, за окном еще не слишком темно, но зловещую черноту создают задернутые заботливыми медсестрами шторы.
– Меня пустили, – медленно и тихо ответила Анжела. – За деньги можно все.
У меня хватило сил только на то, чтобы удивленно приподнять брови. Бесполезное действие, учитывая темноту.
– Ты как будто не в себе… Что-то случилось? Поссорилась с Алексеем?
– С Алексеем? Каким Алексеем?
Вот так номер!
– С Пиратом…
Минутное молчание.
– А… с этим. Я порвала с ним почти в тот же день, как ты уехала из Екатеринбурга. Он – художник… – Анжела оборвала свою речь, как будто слово «художник» само по себе должно было мне все объяснить.
– Художник, да, – ответила я, начиная подозревать неладное.
– Бедный, как крыса, в старых джинсах и растянутом свитере. Как человек он был противен мне с самого начала. В постели – ничего, но бывают и получше.
Она говорила, четко чеканя слова и, похоже, наплевав на их оскорбительный смысл. Боже мой, что с ней случилось за те несколько месяцев, что мы не виделись?
– Анжела, я тебя не узнаю… Ты всегда производила впечатление оскорбленной невинности. Не подозревала, что в тебе столько желчи…
– Я снова с Олегом, – оборвала она меня и, наконец, включила свет.
Вместе с сумерками рассеялись и ожидания дружеских лобзаний. Передо мной стояло только формальное напоминание о прежней Анжеле, но суть изменилась кардинально: все те же правильные черты лица, все те же сверкающие волосы, но что это за новое выражение глаз, о наличии которого в ее запасе гримас я не подозревала? Это холодность? Пожалуй, сказано мягко… Ненависть!
– Анжела, я… Поздравляю, – я попыталась выдавить на лице улыбку. – Даже не знаю, что сказать…
– А тебе и не нужно говорить, сука, – последнее слово она произнесла смачно и сочно, как будто плюнула ядом. – Говорить буду я. Ты думаешь, я не знаю, из-за кого он от меня ушел? Ты же спала с ним все то время, пока мы встречались, так? Замуж захотела, тварь?
За свои тридцать с хвостиком мне удалось выработать одно важное и весьма полезное качество – я умею дискутировать, не опускаясь до уровня собеседника, не повышая голоса и не вступая в прямую конфронтацию. Вопли Анжелы, по сути, означают, что она уже проиграла – впрочем, только с точки зрения стороннего наблюдателя. Учитывая ее недалекость и дворовое воспитание, она сама может даже не осознавать, что выглядит глупо и смешно.
Я сосчитала до десяти и попыталась принять на своей жесткой кушетке более удобное положение. Боже, как болит все тело!
– Анжела, во-первых, мы спали с ним всего несколько раз, чтобы сосчитать эти встречи, хватит пальцев на двух руках. Во-вторых, это было уже после вашего расставания…
– Ты думаешь, я просто так пришла к тебе в слезах и попросилась на постой? – зло чеканила Анжела. – Я с самого начала поняла, почему он ушел и хотела, чтобы ты постоянно была у меня на виду, хотела знать о каждом твоем шаге. Идиотка, ты даже ничего не заметила! «Подруга, подруга! Как ты меня понимаешь!» Да меня выворачивало от одного твоего вида, уродка!
Я вздохнула и попыталась непринужденно улыбнуться.
– Если бы мы участвовали в конкурсе красоты, то победила бы, безусловно, ты. Но речь не об этом, у меня еще не кончились аргументы, – с полушутливого тона я вновь вернулась к холодному перечислению. – В-третьих, мы обе хорошо знаем Олега, и, уж наверняка, ты не питала иллюзий относительно того, что было у него единственной «любовью». Сколько я его помню, с тех пор, как у него появились деньги, он всегда нанимает сразу двух содержанок, дабы иметь под рукой женщину в любой удобный для него момент. Так что не будь меня, рано или поздно он все равно предпочел бы тебе кого-нибудь другого, поскольку твои претензии на полное владение его кошельком и сердцем вряд ли бы его вдохновили.
Я специально выразилась жестко и слова «нанимать» и «содержанки» использовала неспроста: в тайне я торжествовала от осознания, что могу поставить ее на место, не прибегая ни к преувеличениям, ни ко лжи. Анжела позеленела от злобы, как известный сказочный персонаж, а во мне шевельнулось что-то вроде радостного удовлетворения.
– В-четвертых, – продолжила я. – У меня и мысли не было о замужестве. Олег сам предложил мне венец, я не подталкивала его к этому решению ни прямыми действиями, ни намеками. И, заметь, я отказалась от предложения.
Мучительное движение мысли в голове Анжелы воплотилось на ее лице в виде болезненной гримасы. Что-то подобное происходит с людьми, когда они ударяют мизинец о ножку стула.
– Ну, а в-пятых, а в-пятых-то! – завизжала она.
– А что в-пятых?
– Скажешь, что забеременела от него НЕ СПЕЦИАЛЬНО? – из-под маски красивой женщины на долю секунды выглянула вампирская рожа.
– А с чего, собственно, ты решила, что мой ребенок…
– Ты что, совсем идиотка?! Я, по-твоему, считать не умею? Ты специально от него забеременела, чтобы вынудить жениться! Думаешь, это оригинально? Да это бородатый прием! – она с силой скребла себе подбородок, будто пытаясь вырвать невидимую бороду. – Я бы и сама так поступила, не будь он чайлдфри. Но я не дура! Когда ты сказала о том, что залетела, я сразу смекнула – вот он, момент, когда можно брать быка за рога и уводить его от беременной коровы.
Метафора показалась мне забавной, и я искренне хихикнула, но, увидев, что Анжела не понимает причины веселья, умолкла.
– Дорогая, милая Анжела, ты провела хорошую аналитическую работу, но, к сожалению, сделала неправильные выводы… У тебя не вся информация…
Я решила рассказать ей все с самого начала, но внезапно она сорвалась с места и в долю секунды оказалась у моего изголовья с занесенной рукой. Еще мгновение – и ее ладонь красным цветком отпечаталась на моем лице. После выматывающих родов сил у меня оставалось только на то, чтобы закрыться руками от новых пощечин, но это было практически бесполезно – болезненные удары градом сыпались на мои лицо, плечи и живот. «Не бей по груди, не бей по груди», – повторяла я про себя и молча сносила экзекуцию, беспокоясь только о будущем молоке. Странные и, кажется, неуместные мысли, но, возможно, дело в неопытности: до сих пор меня никто и никогда не бил.
Анжела быстро выдохлась – видимо, она применяла кулаки так же часто, как я – пробовала их на себе. Все это было настолько дико, что мои чувства смешались, и я почти обрадовалась, увидев, что она довольна содеянным.
– Может быть, у меня и не вся информация, но для тебя повестка ближайших лет выглядит так, – сказала она, восстановив дыхание. – Олег больше тебе никто. Он только мой, запомни это. Никаких звонков, писем и тем более – встреч. Многодетная мамаша должна исчезнуть из нашей жизни.
– Многодетная – это когда трое детей, – слабо пискнула я, потирая будущие синяки.
– Мне по…уй. Олег только мой, – повторила она и направилась к выходу из палаты.
Я закрыла глаза и приготовилась плакать.
– Кстати, – сказала она уже в дверях. – Не хочешь посмотреть на своего ублюдка?
– Ублюдка?
– Ну, на дочку свою, или кто там из тебя вылез?
– Медсестра увезла купать ее и укладывать на ночь, а мне приказала отдыхать после родов, – решила пояснить я.
– Я бы на твоем месте не была так спокойна, – ядовито улыбнулась Анжела. – Сестринский пункт в конце коридора, новорожденных укладывают там же, в специальной комнате. Чем их подкармливают, пока у мамаш не пришло молоко, знаешь? Малышам немного надо… Добавить в эту смесь несколько капель алкоголя и… привет.
От ужаса у меня отнялись ноги.
– Анжела, ты не могла… Ты просто не могла!
– Я сама – нет, но деньги решают все. Их теперь у меня много.
Перед глазами запрыгали разноцветные круги, когда я в панике рванулась с кушетки и сорвала с руки капельницу. Путь до выхода из палаты – не помню, но двигалась я, по всей видимости, медленней улитки, потому что Анжелы уже не было в коридоре, когда мое изуродованное ужасом лицо высунулось из-за двери.
Кровь, слезы, моча, вытекающая из поврежденного катетера… Я ползла сначала на четвереньках, потом, морщась от боли и оставляя красную неровную дорожку на вымытом с химикатами полу, – по-пластунски.
– Это что?! Что это!?? Ты свихнулась?! – завопила от ужаса дежурная медсестра, садясь на корточки напротив моего напряженного лба. Я чиркнула по ее плечу окровавленной рукой – не ощущая силы движения, как бывает в надвигающемся бреду, и скорее догадавшись, чем поняв, что женщина в белом халате потеряла опору и свалилась на бок.
Вот она, дверь, за которой, спят новорожденные… Помогая себе криком, встаю на ноги… Вот она, моя малышка… Не двигается… Неужели мертва?.. Трясу ее за худенькие плечи, как тряпичную куклу, и… комнату для новорожденных оглашает возмущенный крик.