Три

Высота 6 метров

Санкт-Петербург, Нежинская улица, дом 4

Когда стихает веселье для всех, для писателя оно только начинается. Было около шести утра, гости уснули, а я осталась наедине со своими демонами, бардаком на кухне, липким столом от пролитого вина, коробками книг в коридоре и фотографией Джека, наблюдающим за мной со стороны.

– Что скажешь? Сплошной декаданс, правда? Всё давно изжило себя и медленно умирает. – Я обратилась к чёрно-белой фотографии, мужчина на ней был расслаблен, словно пребывал в неистовом наслаждении. – Неужели это те чувства, о которых ты писал в своих книгах? Омерзительные и гадкие. Ради чего это всё? Ради поиска смысла? Бред! – последнее выкрикнула. – Полная бессмыслица! – Я закурила сигарету и продолжила свой монолог, бесцельно расхаживая по комнате: – Я никогда, никогда не приближусь к твоему мастерству даже близко. Одно ничтожное предложение мне не удаётся настолько полным смысла, безрассудства и гармонии, как получается у тебя. Я никогда не позна́ю твою душу, тот смысл, который ты несёшь в каждом своём слове. Я никогда не стану тобой, а самое страшное, что, вероятно, никогда стану настоящей собой, которая принесёт в литературный мир что-то новое, свежее, живое. Мои книги останутся лежать в коридоре, а Лип вскоре устанет подбадривать меня. Всё это какая-то бессмыслица, – повторила я, – бестолковщина! Где моя точка опоры? Почему я не чувствую её под ногами? Я сорвалась, но… но… но-о!

Мои чувства вырвались из меня, взлетели в небо и начали рассекать его с невероятной, немыслимой скоростью. Подобно гигантской механической «птице», они принялись рвать графитовое полотно на части, закручивая на нём мёртвые петли, затягивая их вокруг моей шеи.

– Эмоции! Вот, что однажды погубит меня, – продолжила я. – Но я постараюсь выбраться из замкнутого круга, постараюсь излечиться от этой писательской лихорадки… когда-нибудь. Когда-нибудь, а пока я только проклинаю всё и всех. И не могу остановиться. Пишу и продолжаю писать, а потом бросаю своё творение в коридоре. Я совсем его не берегу.

– Он тебе не ответит, – сонным голосом с насмешкой сказал Никита.

– Я думала, ты спишь.

– А я спал, пока меня не разбудили твои громкие монологи. Если не рассчитывала, чтобы тебя услышали, могла быть и потише.

Он был прав: я не желала быть услышанной, но я хотела получить ответ.

– Знаешь, у меня есть знакомый, который держит книжный магазин. Тот ещё мерзкий тип, знаю-знаю, – зевнул Никита, – но может, тебе стоит поговорить с ним? Я организую встречу.

– Тот сноб, который продаёт только классику? Ещё чего!

– Я слышал, что у него дела сейчас идут не очень и он поставил на прилавки и современную литературу.

– Он точно не возьмёт самиздат⁶.

– Не попробуешь – не узнаешь.

Я вновь посмотрела на Джека, и мне привиделось, что он мне подмигнул. Я вздрогнула.

– Он тебе не ответит. А ещё он не судья и уж тем более не пример для подражания, – добавил Никита, заметив, как я метнула взгляд мимо него.

– Ты прав. А я, возможно, слишком пьяна. Подумать только, веду разговоры с портретом мертвеца на стене!

– Ты точно пьяна! – усмехнулся Лип. – Сделай себе кофе. – Он подошёл к плите и щёлкнул выключателем газа. – Керуак умер от алкоголизма. – Никита приблизился ко мне, крепко обнял со спины и нахально поцеловал в шею. Вот кто точно никогда не стеснялся своих чувств, но мы были друзьями, просто со временем стали так близки, отчего не видели барьеров для выражения нашей любви и заботы. – Кофе, слышишь меня? А насчёт магазина я всё же узнаю.

– От цирроза печени, – пробормотала я.

– Прости? – не разобрав моих слов, спросил Никита.

– Керуак умер от цирроза печени в одном из Санкт-Петербургов США⁷.

– Не романтизируй.

– Ты же знаешь, романтика – не моё, – закатила глаза, – я по части драмы.

Никита ушёл, ничего не ответив, и когда проходил мимо меня, потрепал по кудряшкам. Этот жест был красноречивее всех слов. Мол, Вера, ты накручиваешь себе. Сама ведь не знаешь, насколько талантлива.

Я вновь осталась одна. Только теперь обстановка вокруг изменилась: запахло газом, а голова наполнилась мыслями, идеями и невообразимыми картинками. Под кожей закипела кровь – я буквально чувствовала, как она течёт по моим венам. У меня не было выбора. Враньё! Он был: мне было дано либо убиться газом, либо сварить себе крепкий кофе, достать ноутбук и начать писать. И как бы не был высок соблазн остановиться на первом варианте, писатель всегда выберет веселье – своё и особое. Хотя история помнит и противоположные случаи.

秀丽 ⁸

Трасса №77 была ещё совсем новой и позволяла на день сократить путешествие к морю. Дорога пользовалась популярностью, хоть и расстилалась среди глухих деревень и небольших городов. Лишь пару сомнительных отелей и кафе – это всё, что она могла предложить путникам. Одним из таких заведений управляла Сюли – изящная женщина с китайскими корнями по линии матери. Та в своё время гордо носила фамилию Чень, была замужем за русским греком и после своей смерти оставила дочери кафе, которое назвала в честь неё.

Сюли было за сорок, но ей удавалось выглядеть моложе своих лет. Не имея большого опыта, она ловко справлялась с обязанностями управляющей, даже когда гостей в кафе заметно прибавилось. Сюли вела строгую отчётность, была скупа и имела скверный характер. Судьба не была к ней благосклонна: голодное детство, потеря матери и болезнь отца – мало кто останется добродушным и открытым. Но несмотря на недостатки самой владелицы, посетители оставались под приятным впечатлением от кафе «Сюли».

Раньше в кафе было совсем пусто. Особенно после того, как вездесущая смерть отметилась в прошлом – в далёком прошлом во времена Первой мировой войны. Она буквально высосала душу из каждого горожанина, не забыв и про плоть, а после выплюнула косточки на оплакивание любящей семье. Тогда Сюли была совсем девчонкой, с неба падали большие медные капли так громко, что даже мамины руки, закрывающие крохотные ушки Сюли, не спасали от ужасающего гула Чан-Чон ⁹ .

Город так и не обрёл успокоение. Война закончилась, но уже десятки лет людей не покидает могильная пустота. И эта яма так и не смогла наполниться – ни на грамм, ни на миллиметр. Словно у людской души образовалась зияющая пропасть размерами с целый мир, и казалось, что она никогда не срастётся. Так и будет ожидать времени, пока их самих не уложат внутрь, а сверху не засыпят землёй.

Кто-то говорил, что война не окончена, что она ещё заглянет в дома и в кафе, что она ещё ударит по миру с двойной силой. Когда-нибудь война пробьёт дно, которое, к несчастью, давно уже видно. Но сейчас никто не хотел слышать о войне. Мир залечивал внешние раны: восстанавливал здания и шнуровал пригороды асфальтированными нитями, а Сюли обслуживала приезжих, разносила подносы в своих худощавых руках, вытирала столы до блеска, вечерами выполняла роль уборщицы, чтобы сэкономить. И порой Сюли не понимала, откуда у некоторых людей берутся деньги, чтобы зайти к ней в заведение, заказать полный поднос еды, а после ещё и отправиться к морю.

Публика в кафе была разношёрстная. В заведение заглядывали как состоятельные граждане, прибывшие на собственной машине с полным кошельком отпускных денег, так и бродяги, проезжавшие автостопом. Лишь взглянув на человека, Сюли с лёгкостью распознавала, кто может заплатить за обед и его внешний вид небрежен лишь от долгого нахождения в дороге, а кто не имеет ни гроша в кармане. Сюли терпеть не могла грязь на людской коже и под ногтями, вид сальных волос и запах пота вызывали у неё отвращение, но она всегда относилась к бродягам хорошо, пока те вели себя достойно: не мельтешили у кафе, прося милостыни в хлебный час, и уж тем более не ступали на порог, когда в кафе были посетители.

Кафе «Сюли» наполняли и постояльцы: местные всегда были рады отведать картошки с соусом и запить поданное на чугунной скворчащей сковороде бокалом тёмного пива. К светлому же подавались куриные бёдрышки в панировке. Иногда Сюли готовила посредственную, по мнению её матери, фунчозу – в особый день, когда народу в кафе было не так много. Если честно, Сюли никогда не ела традиционной фунчозы и никогда не бывала в Китае, но её мать Айминь старалась передать дочери таинства национальной культуры. В роду Сюли с обеих сторон намешано было всякого, как и в пиве, которым она торговала. Отчего Сюли Чень с каменным лицом вписывала в меню всё, что когда-то пробовала, и то, что умела готовить её кухарка, при этом её совершенно не смущало китайские название на вывеске. Оно ни к чему не обязывало. Если посетители, увидев иноязычное слово, просили подать Баоцзы, утку по-пекински или, на худой конец, лапшу, то Сюли сразу же про себя возмущалась подобным стереотипам, но всё же мило улыбалась посетителям, предлагала им меню со словами: «Мы готовим из того, что есть. Могу подать вам фунчозу». Рисовую лапшу почему-то никто так и не заказывал. Но всё равно таким клиентам в добавок к острым крылышкам и картошке Сюли обязательно подавала китайские палочки. «Это фишка заведения», – ехидно объясняла она.

Высота 6 метров

Санкт-Петербург, Нежинская улица, дом 4

Я всегда хотела стать известным писателем. Хотя больше мне нравилась идея быть читаемым автором, но, как показывает практика и говорит логика, одно без другого невозможно. Современный мир полон сюрпризов: любая бестолочь вовремя чихнёт – и станет известной, в то время как настоящие таланты гниют где-нибудь в виртуальной подворотне. И как они не чихают, не кричат и не молят – их никто не слышит. И что же им остаётся? Гнить? Кто-то пытается выкарабкаться, а кто-то не согласен со своим положением.

Иногда и меня кидало из крайности в крайность: то я сдавалась и плыла по течению, то не теряла надежды и действовала. Но раз за разом наступала на одни и те же грабли. Писала новую историю и почти сразу разочаровывалась в ней и в себе. И так по накатанной. И всё равно – каждый раз – после завершения одной истории начинала следующую. Я снова взялась за новую, когда предыдущие книги по-прежнему пылятся в коробках в коридоре. Слова Никиты что-то всколыхнули во мне. Ещё не выветрившийся запах газа смешался с ароматом кофе. Это амбре напомнило мне одну придорожную кофейню из детства. Расплывчатый образ всё никак не вырисовывался в голове, но от него веяло теплом. Мне хотелось задержаться на нём. Вероятно, я придумала себе кафе заново из крупиц далёких воспоминаний, отрывков книг и сотен фильмов, просмотренных за жизнь. Мне не пришлось долго думать, я только открыла документ – текст полился самостоятельно.

Так из одного детского воспоминания, липкой от вина кухонной столешницы, аромата кофе и пачки китайской лапши, что выглядывала из мусорного ведра, родилась моя новая история «Сюли». Я чувствовала, что именно с ней будет всё иначе. Она была особенной. Но так же я думала и про другие свои книги…

В детстве все мы маленькие писатели. Каждый из нас создаёт в своей голове историю, а после мы взрослеем и стараемся воплотить её в жизнь. Каждый из нас продюсер, сценарист, главный герой и антагонист своей жизни. Реальный сценарий всегда плох – не то что у других. Наверняка мой сценарий жизни вполне бы устроил кого-то из вас, в то время как мне бы отлично подошёл ваш.

Я оставила эти слова под качественной фотографией в своём блоге. Фотографией, что кажется совершенно иной версией меня. Да и слова совсем не те, что я говорю в жизни. Обычно я выражаюсь проще.

Любимое дело, работа, дом, друзья – у меня было то, что нужно человеку для счастливой жизни. Я не искала любви, считала, что она сама меня найдёт. Всё, чего я хотела – это прежде всего полюбить саму себя. Свои вечно запутанные чёрные кудри, свою манеру общаться, говорить, держаться в обществе, свою нервозность, свой дилетантский стиль письма и свою лень. Я желала принять все свои недостатки. Хотела любить себя за них, как любила Никиту за его небрежность в отношении к окружающим, за его эгоизм и самолюбование. Хотела любить себя, как любила Богдана за наивность, за чрезмерную доброту к окружающему миру и за робость. Хотела любить себя так же, как любили меня они. Но я не знала, заслуживала ли их любви. Заслуживала ли любви тех, кто поддерживал меня в блоге, заслуживала ли своих читателей.

Целыми днями я была предоставлена сама себе. Я находила время на раздумья и самоистязание, находила время на написание книг, а главное – у меня было желание, но не всегда хватало сил. Все свои тексты я писала под влиянием вдохновения. Оно выжимало из меня все соки. Я не прогрессировала, а забывалась, отдавая себя без остатка этой стихии. Когда вдохновения не было, я съедала себя изнутри. Богдан говорил, что одного вдохновения мало, и он прав. Неподготовленному уму отдавать себя на растерзание этому чувству – смертельно. Смертельно для маленького писателя внутри. Это как у спортсменов: нужна подготовка, мощь, недостаточно только теории, чтобы поднять гирю. Иначе надорвёшься. А я как раз этот маленький писатель, которому не хватало опыта и знаний, чтобы выдать на бумагу что-то действительно стоящее – первоклассное.

Вот я и мучилась. Внутри меня было столько прекрасного, но я совершенно не понимала, как мне с этим обходиться. И парадокс в том, что писатель учится исключительно на своих ошибках, он не вырастет, пока не набьёт себе шишки. Так и останется маленьким писателем, а может, ещё больше уменьшится в размерах.

Если бы я хотела отыскать здравый смысл в своей жизни, то начать нужно было бы с моих отношений с Никитой. Он написал за десять минут до того, как объявился на моём пороге со своей очередной пассией. У Липа был дурной вкус на женщин – он любил всех без разбора. Будь то танцовщица из клуба, одна из однокурсниц Богдана с художественно класса, француженка, которую он подцепил в сапсане, мама восьмилетнего мальчика… И вот теперь Катерина – длинноволосая блондинка с густыми белыми бровями, словно опалёнными; с белой, как бумага кожей; веснушки покрывали все видимые глазу участки её тела, осмелюсь предположить, что под одеждой они тоже были сплошь и рядом. В шутку мы с Богданом называли его девиц «новобранцами». Лип любил каждую по-своему, упивался их душами, их красотой, их любовью и их телами. Страсть между Никитой и девушками разгоралась быстро, но так же быстро угасала, а потом вспыхивала по новой – раз за разом. Все сердечные чувства для него хоть и были игрой, но не шутливой затеей. Никита отдавал всего себя, правда, быстро угасал и никогда не задерживался в отношениях надолго.

Когда я увидела Катерину, сразу подумала о нас тремя годами ранее. Во время когда и мы были влюблены друг в друга. Время, когда для нас просто любить было слишком мало.

Высота 43 метра

Берлин, три года назад

Берлин был для нас незнакомцем, как и мы для него. Да и нас с Липом я считала незнакомцами. Лишь несколько встреч – их было слишком мало, чтобы познакомиться ближе, но достаточно, чтобы многое понять о наших личностях. Мы провели вместе несколько потрясающих часов в разговорах, наполненных волнующими мыслями, неосторожно брошенными фразами, мы совершали безответственные поступки и принимали поспешные решения. И один из таких безумных поступков – сорваться и вместе поехать в Германию.

Кто бы мог подумать, что я позволю себе уехать по первому зову сердца в другую страну, да ещё и с парнем, который не вызывал никакого доверия? Так говорила моя знакомая, но сама я не держала её мнение за правду. Наша встреча с Никитой на выставке не была случайной. Наша одержимость искусством, любым проявлением творческого нутра, наша безоговорочная любовь к творениям Курасова, его острому взгляду и страстному содержанию… Я готова была поклясться, что тогда, в музее, я встретила родственную душу.

Так почему же я нарекла нас незнакомцами? Причина крылась в самопознании. Если за всю свою жизнь я не узнала себя, то как могла изучить кого-то другого за столь короткое время? Сама только мысль о том, что кто-то мне стал ясен, как небо в мороз, пронзала меня дрожью и приводила в ужас. Другое дело, если сначала бы я узнала себя…

Что могла принести нам эта спонтанная поездка? Никто из нас не знал. До недавнего времени я и сама не знала, на что способна. И вот мы два незнакомца – неизвестные миру, друг другу и самим себе – вышли на перроне вокзала Берлин-Восточный, связанные одной целью: посетить эксклюзивную выставку современного искусства, заодно не растеряв наше всепоглощающее чувство влюблённости, похоти и внезапно возникшего драйва жить. Тогда я только начинала писать свою вторую книгу, смысл жизни ещё не был до конца приобретён и ещё не был до конца потерян.

Берлин. Бар был полон выпивки. Музыка играла громче положенного. А люди казались счастливее. Проходили мимо. Улыбались. Смотрели в глаза. Сначала я робела и отводила взгляд, пока Никита не повёл меня танцевать, тогда я отбросила свою зажатость. Его демонические глаза были полны восторга, полны наслаждения. Я смотрела и не могла отвести от них свой взгляд. Это был наш вечер – кутёж и свобода, которые продлились до утра. Тем вечером мы познакомились с очаровательной парой Исааком и Кристен. Именно это событие придало немного ясности чувствам между мной и Липом. В миг наш союз был разрушен желанием любить весь мир.

Я сидела на веранде чужого дома. Тянуло сыростью. Пластиковая садовая мебель, перила и десяток растений, высаженных по периметру, были усыпаны серебряными каплями. Какие-то сливались вместе, отчего становились слишком тяжёлыми и стремительно стекали вниз, падали и разбивались.

Чем закончился минувший вечер? Дикими жаркими танцами, пьяными шутками и весёлой поездкой на такси к новоприобретённым друзьям на квартиру. Никита не чурался громких и поспешных высказываний. Если ему было хорошо в моменте, то люди рядом сразу становились его друзьями. Если ему нравилась девушка, то теперь она была его возлюбленной до конца жизни. Сначала я думала, что он действительно любит, помнит каждую, но когда безумие стихало, он тоже угасал. Его огненно-медные глаза мрачнели и становились просто карими, его развязный язык затягивался в тугой узел. Если до этого Лип был всюду, то в такие моменты он просто исчезал. Мне не нужно было много времени, чтобы заметить это. И я всё ждала, когда его глаза перестанут смотреть в мою сторону.

В отличие от Никиты я считала наших компаньонов ещё бо́льшими незнакомцами, чем были мы сами. Но тогда меня тянуло к подобному: к Липу, к этим новым «друзьям», к новому для меня желанию – жить беззаботно и радостно. В подобные моменты я не изводила себя мыслями – мне были недоступны саморазрушающие мысли. Их просто не было. Пропадала вся нелюбовь к себе, уходили писательские переживания. Но всё равно разрушение приходило после – на трезвую голову. Я скрывала своё чувство стыда от Никиты, а он видел, интуитивно чувствовал его, но не говорил мне ни слова. Возможно, именно за это я так быстро его и полюбила.

За события того вечера мне тоже было стыдно. Танцы зашли дальше… Дальше чем флирт и поцелуи. Той ночью мы выбрали любить других, и этот выбор остался с нами. Мы вели игру порознь. Никита с Кристен. Я с Исааком. А после мы все слились воедино. Без осуждения. Я надеялась проснуться в беспамятстве, но не вышло: я помнила всё. Помнила нашу жадную страсть и нашу игру в гляделки, помнила то наслаждение и ревность, которые мы разделяли в тот миг. Я помнила всё – даже мысль о растерянных целях нашего приезда.

Никита раздвинул стеклянную перегородку и вышел ко мне на веранду. По телу сразу пробежали мурашки.

– Как же холодно. – Он бросил мне в руки плед и прошёл к перилам, облокотившись на них.

Выглядел он помято: на лице выступила щетина, волосы хаотично взлетали вверх с дуновением ветра. Его голова явно раскалывалась: он морщил лоб и нос, словно мир вокруг резко стал слишком громким. Но приподнятые уголки его губ говорили мне, что Лип был доволен как кот. Он достал пачку сигарет из заднего кармана брюк, пару раз крутанул её в руках, после чего вынул сигарету и зажал её между губ. Всё это он сопровождал лёгкой ухмылкой, будто прогонял в уме все события прошлой ночи и каждый раз хмыкал про себя: ну и вечерок, ну и ночка.

– Давай уйдём сейчас? – предложил он.

– Сейчас?

– Да, свалим, пока они не проснулись. Может, позавтракаем пивом с донером¹⁰? А после как раз откроется выставка.

– Хорошо. Через пять минут. Светает, – сказала я и посмотрела сначала на небо, а после на отражение спящего Исаака в окне, и, сама от себя не ожидая, хмыкнула: – Действительно, ну и вечерок.

Внутри всё сжалось. Лип заметил это, сел рядом и укрыл нас пледом. Он закинул руку мне на плечо, и я вдруг осознала: мне почти одинаково хорошо как с Исааком, так и с Никитой. Но если при виде первого у меня волнуется всё ниже живота, то при виде Липа у меня трепещет душа и сердце. Мужчина, который сейчас обнимал меня, – не парень на одну ночь и даже не друг на лето.

Время шло. Тучи над домом рассеивались. А мы всё сидели на веранде и всматривались в блестящие капли, которые подсвечивало восходящее солнце. Ветер медленно высушивал поверхность, и каждая из капель была прекрасна по отдельности. Каждая из них вдруг стала самой красивой жемчужиной на свете, перед тем как навсегда исчезнуть с лица земли.

Пиво и донер пришлись нам по вкусу, как и побег от ночных любовников. Я оставила позади свой грех, оставила стыд. С трудом и не навсегда, но распрощалась с ними. Оставила позади парня с именем Исаак, его чёрные кучерявые волосы, тонкие губы и атлетичное тело. Оставила его незнакомцем, и лишь изредка о нём вспоминала, как и о своей утраченной чести и о навязанной обществом морали.

Свои падения мы помним очень долго, но о них даже забавно помнить, если ты падал в приятной компании. Особенно хорошо, если тебя мотало от одного произведения искусства к другому, сквозь пространство и время, сохраняя в себе всё тот же трепет, что и в самом начале. Я думала об этом, смотря на соблазнительную архитектуру линий на картине Георгия Курасова. На разноцветный калейдоскоп из страданий, любви и страсти. И я верила, что не пропала. Я наблюдала за прекрасным дуэтом в чувственном танце. В них было что-то природное, животное, но не дикое. Они не были львом и львицей, как и не были охотником и добычей. Больше эти двое походили на жука и бабочку. Воздух для них был слишком лёгок, а земля слишком тяжела и губительна. Можно сколько угодно гадать над тем, что свело их вместе. Но что бы это изменило? Они уже были на одном цветке. Жук и бабочка – невообразимая история любви. И это было самое правильное, что когда-то происходило. Может, именно поэтому от них веяло опытом, гармонией и сытостью.

От нас же пахло хмелем и луком. Мы были слишком молоды. Мы были так голодны.