Ультрамарин

«Синий ультрамарин – краска благородная, прекрасная и совершеннее всех остальных, ничего нельзя сказать против нее, она вызывает одну похвалу».

Ченнино Ченнини

Глава I. Ценный подарок

До каменной ограды оставалась пара шагов.

– Эй, куда намылился, лопоухий?

Люс обернулся, и тотчас ему в грудь угодил небольшой кожаный мячик, набитый песком. Из легких выбило воздух. Люс качнулся назад, но устоял на ногах.

Расслабленной походкой к нему направился Кабан – одноклассник Люса, рослый, крепко сбитый парень. И хотя Кабану, так же, как и Люсу, было четырнадцать, выглядел он на все двадцать. Кабан, разумеется, был не один – еще трое таких же дюжих парней шли за ним.

– Нехорошо уроки прогуливать, – ухмыльнулся Кабан, подхватил с земли мячик и стал подбрасывать его. – Куда собрался-то?

– Ты и сам прогуливаешь, – парировал Люс. – Так что, давай, разойдемся по-хорошему.

– «По-хорошему»? – загоготал Кабан. – Не, ребят, вы это слышали? «По-хорошему», говорит. А если по-плохому? Что будет? Учителя позовешь? Или нет. К мамочке побежишь жаловаться? Больше-то не к кому. Папашку же давно смыло в море.

Люс покраснел от злости и сжал кулаки.

– Хорош, Кабан, – вмешался плечистый Аррат. – Пацан не виноват, что у него отец пропал.

– Может, и не пропал, – сплюнул Кабан, – может, бабу себе где-нибудь там нашел, да и остался…

Договорить он не успел: Люс заехал ему кулаком в челюсть. Но тягаться с Кабаном худощавому Люсу было бессмысленно. Мощным ударом Кабан уложил одноклассника на землю, и уже занес руку для нового, как один из дружков бросил:

– Ходу, ребят! Там учитель Лейф!

Кабан взял Люса за грудки и, встряхнув его, процедил:

– Повезло тебе сегодня, маляр. Только теперь смотри по сторонам.

Он быстро поднялся и вместе с остальными скрылся за каменной оградой.

Люс не стал дожидаться, пока его обнаружит учитель. Устроит еще головомойку да на занятия вернет. Но сегодня был слишком хороший день, чтобы мучиться в стенах школы. Поэтому Люс, как можно скорее, встал и, несмотря на звон в ушах, поторопился перелезть через невысокую каменную стену.

Бледное солнце в этот майский день радовало жителей Падоко – скромного городка, угнездившегося на скальных берегах Большого моря, в самой северной части Аларии. Серые каменные дома с черными крышами теснились на узких кривых улочках–лабиринтах, булыжные мостовые змеями тянулись вниз, к берегу моря.

Люс на пару мгновений остановился на центральной площади. Свежий морской бриз взъерошил его льняные волнистые волосы, забрался под расстегнутый ворот рубашки, надул, словно паруса, широкие штаны. Взгляд светло–серых глаз юноши устремился вдаль, туда, где в просвете домов была видна часть гавани. Море искрилось в лучах полуденного солнца. У деревянных пирсов, выстроенных в ряд и похожих на гребенку с неровными зубьями, чалились большие и малые суда.

В широкой бухте, глубоко вдававшейся в сушу, располагался большой порт, где кипела основная жизнь города – отсюда уходили рыбаки в море, чтобы вернуться с добычей, приезжали купцы со своими товарами, чтобы продать их или выменять на кости и шкуры морских животных, рыбу, жир.

Даже издалека было видно, насколько оживленной была эта часть города: по мосткам то и дело сновал разный работный люд, грузчики, рыбаки, торговцы; в поисках наживы над их головами летали чайки и альбатросы, а между ногами путались бездомные собаки и кошки.

Люс отвернулся: он не любил шумный порт и старался обходить его стороной.

Восемь лет назад шестилетний мальчик, крепко держа за руку маму, махал отплывавшему кораблю под названием «Попутный ветер». На нем отправлялся в очередное плавание отец Люса – Алаин Тигальд, бесстрашный капитан, настоящий морской волк. Домой он должен был вернуться месяца через три. Его шхуна, нанятая каким–то богатым купцом, шла с товарами на юг Аларии, в город Хегоальдеко. Но, как узнали позднее, до места корабль так и не добрался.

Друзья Алаина, такие же храбрые моряки, несколько месяцев искали пропавший «Попутный ветер» (или хотя бы его останки), бороздили Большое море, заплывали в самые отдаленные уголки, расспрашивали торговцев и рыбаков, но спустя год, прекратив бесплодные поиски, решили проститься с Алаином и членами команды навсегда.

Холодным зимним днем в порту, на том причале, откуда ушел «Попутный ветер», собрались верные товарищи, знакомые и семьи погибших.

Люс плохо помнил, кто и что тогда говорил. Но он помнил, как его мать Элида прижимала к себе сына, дрожа от мокрого ветра и рыданий. Он помнил, как на воду спускали деревянные лодочки с зажженными свечами. Помнил, как лодочки, покачиваясь, уплывали вдаль. Помнил, как одна свечка, захлебнувшись волной, потухла и опрокинулась. Люс хотел сказать об этом матери, но, подняв на нее глаза, испугался. Мама больше не плакала. Она поникла головой, ссутулилась, лицо посерело, а её взгляд будто застыл, остекленел. Мама и сама стала похожа на погасшую свечу.

Когда они вернулись домой, Элида долго сидела за столом, сжав голову руками. Люс подошел к ней и произнес: «Мама, я найду папу. Стану моряком, как папа, и когда–нибудь обязательно его найду». Элида зажала рот ладонью, чтобы вновь не разрыдаться, потом крепко обняла сына и горько прошептала: «Боюсь, это невозможно, мой мальчик».

Тогда он действительно верил, что сможет найти отца. Но неумолимое время шло, а вместе с ним гасли в душе мальчика огоньки надежды. Вскоре от них остались лишь тлеющие угольки. Желание стать моряком, пойти по стопам отца было мимолетным. Повзрослев, Люс понял: то были пустые, наивные, детские мечты, за которыми бессмысленно гнаться. Мысли о корабельной жизни вызывали в душе Люса лишь тревогу и напоминали о том, чего он лишился навсегда. К тому моменту у него появилась собственная страсть – Люс хотел не бороздить море, а рисовать его.

Склонность к рисованию заметил в мальчике еще Алаин. Отец видел, как сын старательно выводит какие–то каракули то палочкой на песке, то угольком на стене, и однажды подарил ему акварельные краски, кисти и бумагу, которые привез из дальнего плавания. Так искусство крепко вошло в жизнь Люса и завладело им. Все свободное время мальчик посвящал любимому занятию. Иногда даже прогуливал уроки, где–нибудь коротая время с блокнотом и карандашом.

Но чаще его можно было увидеть на Диких Берегах, что в западной части города. Здесь к скалам лепились редкие домишки, росли низкие кустарники. Самой крайней точкой Диких Берегов была отвесная скала, которая врезалась в море, словно корабль, несущийся на всех парусах.

Люс любил это место и часто приходил сюда. Здесь он ставил этюдник, доставал бумагу, краски, и из–под кисти молодого человека рождалось море. Люс боготворил море, даже несмотря на то, что оно отняло у него отца. Люс видел в нем почти что живое существо, дикое, мыслящее, подчас спокойное, добродушное, покорное, но чаще неукротимое, страшное, беспощадное, способное проглотить целый корабль. Люс писал марины, но, с другой стороны, боялся самого моря и мечтал когда–нибудь уехать вглубь материка, чтобы больше не слышать, как волны с вечной, неизбывной тоской бьются о скалы, не чувствовать соленое дыхание морских ветров, не видеть приходящих и уходящих кораблей.

Солнечные дни были редки в Падоко, и сегодня Люс, решив воспользоваться теплой погодой, улизнул с уроков и побежал домой за этюдником и красками. На счастье Люса, мамы дома не оказалось. Юноша мигом собрал необходимые принадлежности в этюдник, сложил его и, повесив на плечо, поскорее выскочил на улицу. Люс поднял глаза и, щурясь от солнца, с удовлетворением отметил, что небо до сих пор оставалось практически чистым: редкие облачка, словно заблудшие овечки, проплывали мимо и, не задерживаясь, бежали дальше. Поправив лямку сумки, Люс направился к Диким Берегам.

Он с наслаждением думал о предстоящем творческом процессе, в одиночестве и спокойствии. Однако его мысли то и дело возвращались к недавней стычке с Кабаном. После встречи с ним у Люса слегка гудела голова и болела левая скула, на которой расплывался сине-багровый синяк. Но это мало волновало юношу. Как и постоянные обидные слова, тычки, подколы, сыпавшиеся на Люса чуть ли не каждый день. Больше всего Люса взбесили слова Кабана об отце, о том, что тот мог не вернуться не потому, что погиб, а потому, что нашел новую семью. Изредка и у самого Люса мелькали такие мысли, но он всегда отгонял их прочь. Подобное просто не укладывалось в голове. Отец никогда бы так не поступил с ним и с мамой.

В смутных мыслях Люс, наконец, вышел к мосту, перекинутому через глубокую теснину. Гомон и суета городских улиц остались позади. Справа шумел водопад, слева, вдали, плескалось мирное море, по дну расщелины струилась бурная река Хьярта. Впереди вытянулся каменный арочный мост, соединявший район Диких Берегов с остальной частью Падоко еще с незапамятных времен. О древности моста говорили полуразрушенные статуи, которые украшали парапеты, да местами обвалившийся камень под сводами.

На мосту не было ни души. Впрочем, ничего удивительного – Дикие Берега был самым малонаселенным районом города, поэтому и днем встретить человека здесь случалось редко.

Вдруг на противоположной стороне ущелья показалась громыхающая тележка, чем–то доверху груженная и плотно закрытая парусиной. Человека, везущего поклажу, не было заметно, однако видно было, что повозка катится с трудом и ее упрямо клонит в сторону. Въехав на мост, телега возмущенно заскрипела и загрохотала еще громче, стуча колесами по неровным каменным плитам. Внезапно повозка, споткнувшись о выступающий булыжник, резко подпрыгнула, а разболтавшееся переднее колесо тут же сорвалось с оси и отлетело в сторону. Возок накренился и осел набок.

Люс бросился на помощь: схватил колесо, катившееся по мосту, и подбежал к тележке. Её хозяином оказался невысокий старец с длинной, посеревшей от грязи, бородой, в которой запутались мелкие веточки и листики. Он был одет в непонятную серую хламиду, висевшую на его костлявом теле бесформенным мешком. Спутанные седые волосы до плеч распущены, а спереди заплетены в тонкие косички и убраны назад. На запястьях – несколько браслетов, собранных из камушков, ракушек, монеток, желудей. Красноватое лицо старика было изборождено морщинами. Кустистые брови почти закрывали синие глаза, в глубине которых светилась мудрость, накопленная годами. Тонкие сухие губы были растянуты в добродушной, ласковой улыбке.

– Вот, это ваше. – Юноша протянул колесо хозяину тележки.

– О! Как славно! – Улыбка старца стала еще шире и обнажила желтые неровные зубы. – Коли не торопитесь вы, мил человек, не откажите в помощи одинокому страннику. Приладить бы колесо на место.

Люс вскинул брови, услышав витиеватые речи, но произнес:

– Я не тороплюсь. Конечно, давайте я вам помогу.

– Вот и славно! Вот и славно! – радостно пробормотал хозяин повозки.

Юноша бережно положил этюдник на землю и подошел к охромевшей телеге.

– Ее нужно немного приподнять, тогда получится поставить колесо на место, – сказал он скорее самому себе, взглянув на сухонького старичка, который в ответ лишь кивнул, сцепил пальцы у груди и продолжал улыбаться.

Люс пожал плечами и поискал глазами добротный булыжник. Затем выбрал увесистый кирпич, лежавший неподалеку, и, поднатужившись, подтащил его к тележке. Люс приподнял повозку за один край («Что у него там, сокровища что ли?! Тяжесть–то какая!» – промелькнуло у него в голове) и попытался одной ногой пододвинуть камень под телегу. Булыжник мгновение сопротивлялся, потом уступил и спустя несколько минут упорного толкания оказался под тележкой. Тяжело выдохнув, Люс плавно отпустил ее и тотчас почувствовал дрожь в руках. Раскрасневшийся и взмокший, он покосился на старика. Тот неотрывно смотрел на молодого человека, и выражение лица его – безмятежно–добродушное, но при этом как будто бы изучающее – не менялось.

Положение тележки выровнялось, и теперь юноша смог приладить колесо на место. Хорошенько вбив клинышек (который, по счастью, обнаружился недалеко) в отверстие оси, Люс, наконец, отряхнул руки и устало оперся о парапет моста.

– Надеюсь, ваша телега не развалится вновь после моей помощи, – с улыбкой обратился он к старику.

– Отныне я уверен – мой путь завершится благополучно, – медленно, растягивая слова, словно пробуя каждое на вкус, ответил старец. – А твои труды требуют всенепременного вознаграждения, – сказал он и, приподняв парусину, которая укрывала вещи в телеге, принялся что-то искать.

Вскоре старик выудил оттуда небольшой футляр, обтянутый кожей, и со словами благодарности вручил его юноше. Люс попытался было сопротивляться, но хозяин повозки решительным жестом оборвал его:

– Я нынче редко встречаю людей, в тот же час готовых помочь и не требующих ничего взамен. Вижу – ты добрый человек, а потому заслуживаешь сей скромный дар.

Люс все еще с сомнением смотрел на протянутую коробочку, но затем взял и, щелкнув застежкой, открыл ее. И тут же ахнул от удивления. Внутри футляра хранилось шесть стеклянных баночек, на каждой из которых было только одно название: «Ультрамарин».

Несколько секунд юноша горящими глазами смотрел на бесценный подарок, потом, словно опомнившись, тряхнул головой, закрыл коробку и вернул ее старику.

– Извините, – вдруг охрипшим голосом сказал Люс. – Я не могу принять такой совсем не скромный дар. Эта краска необычайно дорогая и редкая. Если вам на пути попадется какой-нибудь богатый художник, он заплатит за нее огромные деньги.

– В моей повозке немало иных сокровищ. – Юноше показалось, будто старец голосом выделил последнее слово. – И злата звон меня не манит. Твои слова внушают к тебе большое почтение. Думаю, я не зря выбрал именно этот подарок.

В душе Люса сейчас происходила неистовая борьба: скромность, конечно, не позволяла взять краски, но как художник он понимал, что ультрамарином ему, быть может, не придется владеть никогда. Краску эту получали из полудрагоценного камня ляпис–лазурь, который добывали в далекой южной стране Зафират. По стоимости ультрамарин приравнивался к золоту.

Люс стоял так минуту, немигающим взглядом смотря на заветную коробочку, а в голове вихрем проносились извечные вопросы, в основе которых лежит всегда сомневающееся «или».

Но старик молчаливо прервал его размышления: он взял руку юноши и положил ему на ладонь футляр, затем прошелестел:

– Это дар. Прими его без мыслей смутных.

Не успел Люс опомниться, как старец уже взялся за телегу и тихонько покатил ее. Молодой человек подбежал к нему и с жаром произнес:

– Огромное вам спасибо! Вы не представляете, насколько для меня это ценный подарок!

– О нет! Я знаю, сколь важен для тебя сей цвет заморский, – растянув губы в благодушной улыбке, промолвил хозяин повозки и наставительно прибавил: – Но дорожи им, как мать бережет чадо свое. Сослужит он службу великую.

Люс весело закивал, прижав коробочку к груди и все еще дивясь странному наречию старца. Он смотрел, как тот неторопливо везет тележку, которая нынче покорно катилась и скрипела как будто бы бойчее. Когда старик добрался почти до самого конца моста, Люс вдруг кинулся к нему.

– Постойте! – крикнул он, подбегая. – Скажите, как вас зовут? Кого я буду вечно благодарить?

Старец широко улыбнулся, а синие глаза его лукаво засверкали.

– Имя мое – Зоам Була. – Он приложил костлявую ладонь к груди и поклонился.

Люс склонился в ответ и прибавил:

– А я – Люс.

– Наше знакомство принесло мне безмерную радость. Может статься, мы свидимся вновь. Прощай, Люс!

– Счастливого пути! – отвечал юноша.

Старец, толкнув тележку, покатил ее дальше. Молодой человек развернулся и снова направился к Диким Берегам. Спустя полчаса, преодолев крутые склоны, Люс вышел к отвесной скале, острым углом врезавшейся в море. Редкие лишайники и мох да прозрачные кустики скромными клочками покрывали это пустынное место.

Юноша установил этюдник, приготовил бумагу, краски и, взяв кисть, прежде устремил взгляд в темно-синюю даль моря, как всегда делал это перед началом работы. Вдалеке белели паруса какого-то судна. Солнце успело опуститься ниже, и небо постепенно заволакивали облака, а горизонт чернел и хмурился. Подул резкий холодный ветер, внизу громче зашумели волны. «Стоит поторопиться», – подумал Люс и сделал несколько мазков. И вот уже через некоторое время на бумаге появилось бушующее море и очертания корабля, поднявшегося на гребень высокой волны.

Пока Люс рисовал, он всё думал о странном старце, случайно – или не случайно?– повстречавшемся ему на пути, и мысли вертелись вокруг ценного подарка. Юноше не терпелось воспользоваться новыми красками, но он понимал, что подобная роскошь не для этюдов. И все же взгляд невольно нет-нет да и обращался в сторону заветной коробочки.

Наконец, Люс не выдержал, поднял футляр, осторожно открыл его и достал одну баночку. Затем закрыл его и бережно положил на землю. Попробовав краску на палитре, юноша подивился её безукоризненной синеве. Насыщенный чистый цвет завораживал. Люс неотрывно глядел на него, потом, словно загипнотизированный, перенес взор на бумагу, и рука сама начала колдовать над наброском. Смешивая ультрамарин с другими цветами, юноша теперь получал нужные ему оттенки. И с каждым взмахом кисти картина будто оживала: море клокотало и пенилось, свинцовое небо, казалось, опустилось к самой воде, грозно свистел ветер, а одинокий корабль болтало из стороны в сторону.

Для Люса вокруг уже ничего не существовало. Перед собой он видел лишь вздымающиеся валы, сгустившиеся темные тучи да солнце, в одно мгновение из светло-желтого ставшее черно-багровым. Он слышал, как ревут бешеные волны, рокочет яростный вихрь, скрипят снасти на корабле и оттуда доносятся крики.

Внезапно солнце исчезло, будто его проглотило чудовище. Наступила непроглядная тьма.

В тот же миг сильный порыв ветра толкнул юношу. Люс упал на четвереньки, ощутив под собой мокрый дощатый пол, который в следующую секунду накренился. Люс покатился вниз. Чья-то цепкая рука, больно сжав запястье юноши, рванула его в сторону; Люс нащупал канат и тотчас за него ухватился. Грубый хриплый голос рядом прокричал сквозь дикий шум:

– Держись, парень, сейчас накроет!

Едва слова успели долететь до слуха Люса, как его с головы до ног окатило холодной водой. Все тот же голос вблизи смачно выругался. Юноша тряхнул мокрыми волосами и утер с лица соленую воду.

Вдруг вспыхнула молния – и Люс с ужасом увидел освещенную на миг палубу корабля, заливаемую водой то с одного борта, то с другого. Юношу забила крупная дрожь. Он намертво вцепился в канат и крепко зажмурил глаза. «Это кошмар. Я уснул. Ничего этого нет», – в страхе твердил он про себя. Но сумасшедшая качка не прекращалась, а ветер ревел по-прежнему.

Люс открыл глаза. Сердце его гулко колотилось, посиневшие пальцы, казалось, окаменели. Убрав со лба налипшие волосы, он огляделся вокруг. Тьма переставала быть кромешной: море кипело в белоснежной пене, все чаще сверкали молнии. На корабле все было в движении: одни матросы бегали по звенящим вантам закреплять паруса, другие, навалившись на помпы, откачивали воду, человек пять было приставлено к штурвалу. Недалеко от Люса, крепко держась за перила лестницы, ведущей на шканцы, стоял кряжистый невысокий мужчина с темной густой бородой и черными волосами, собранными в «хвост». Его широкие штаны и синяя куртка, из-под которой виднелась серая рубаха, насквозь промокли. Хриплым голосом (по нему Люс узнал человека, который несколько мгновений назад помог ему) он выкрикивал команды, перемежавшиеся с руганью, и глядел на верхушки мачт – туда, где лихие марсовые, держась одними ногами, резали рваные полотнища и крепили новые.

Сначала один, потом второй удар волны положил судно почти на бок. Корабль уже не плыл, а, казалось, летел среди разбушевавшегося моря, чертя реями по вздувшимся валам. Люс еще сильнее вцепился в канат, втянув голову в плечи и поджав под себя ноги. Он снова зажмурился, так как потоки ледяных брызг нещадно хлестали его по лицу. Не было никакой возможности двинуться: любой шаг в сторону мог сбросить молодого человека в воду. Оставалось только ждать, пока судно хоть как-то выровняется.

Через некоторое время корабль выправил положение, и теперь он то вздымался на вершину очередного гребня, то падал вниз. Еле оторвав онемевшие пальцы от леера, Люс с трудом стал продвигаться вперед вдоль борта. Буквально в двух шагах он заметил проем и трап, ведущий на нижнюю палубу. Спрятаться хоть куда-нибудь сейчас было его единственной мыслью. Юноша попробовал выпрямиться, но в эту секунду сломанная под напором ветра стеньга полетела вниз.

– Люс, берегись! – услышал он смутно знакомый голос и обернулся на его звук. Однако увидеть, кто произнес эти слова, молодой человек не успел: деревянный брус с глухим стуком ударил его по голове.