Тогда что-то переломилось во мне. Я стал много пить. Вокруг меня появилось много непонятных людей. Я стал опускаться всё ниже и ниже. И в таком угаре прошло четыре года. Но, я, всё-таки, смог взять себя в руки и вернулся к матери в Рамонь. Кроме меня у неё больше никого не осталось. На дворе стоял уже 1950 год.

А в Рамони я встретил забавную девчонку с белыми косичками. Это была Валька, школьная учительница немецкого языка, оказавшаяся после распределения в нашей школе.

Валька родилась в Воронеже, в семье военного инженера, погибшего на фронте. Она хоть и моложе меня на три года, но намного умней и рассудительней. Ведь это она тогда вытащила меня из того омута. Это благодаря ей, мне опять захотелось жить. Теперь я верил, что жизнь моя не кончилась, что наоборот, она только начинается.

Два года спустя мы сыграли весёлую свадьбу. Разве можно было найти человека счастливее меня? Мы с Валькой жили дружно, ладно. Я не ходил, я как будто по небу летал. По нашему ясному, советскому небу. Домой с работы, бегом бежал, ведь там меня ждала моя любимая семья: мама с Валькой, а спустя год и сын Ванька. Да, у меня была настоящая семья, любимая работа, и не думайте, что работать в совхозе скучно. Я жил в самой лучшей, самой прекрасной стране на свете. И мечтал я тогда, только о маленькой дочке. И ещё я не терял надежды отыскать сестру Зойку. Куда только я не писал, кого только не просил, и каждое своё письмо я отправлял с надеждой получить другой ответ. Я продолжал верить.

А в 1955 году у нас родилась дочка Зоя. Так и жили, мы с Валькой работали, воспитывали детей. А они у нас росли такие хорошие, Зоя послушная, весёлая, а Ванька хоть и сорванец, но надежды мы на него возлагали большие. Ловкий, смекалистый, красивый, так напоминал он мне брата Толика. Всё Ваньке было интересно, с людьми он сходился легко, всегда хотел быть самостоятельным, не слушал не чьих советов, и ничего, и никого он не боялся. Я хвалил в нём эту самостоятельность, считал, что настоящий мужик таким и должен быть.

И окончив восьмилетку, наш Ванька уехал в Ленинград. Выдержал там экзамены в строительный техникум. Сейчас ни за что не отпустил бы его, но тогда я не о чём и не помышлял, и всё поначалу шло хорошо. Ванька часто писал письма, рассказывал об учёбе, о друзьях, о том, как ему хорошо в Ленинграде и интересно. Каждое лето сын приезжал к нам в гости, привозил подарки из города, особенно баловал Зою. Я очень за него радовался. А дальше письма от Ваньки стали приходить реже, да и писать он стал как-то чудно. Откуда только слов таких нахватался, уголовщина какая-то? Но внимания на это я не обращал, больше вчитывался в слова «получил диплом», «работаю на стройке».

В 1972 году окончила школу и уехала в Москву, учиться в медицинский институт, дочка Зоя. Скучно мне тогда стало. Дети разъехались, Валька всё больше времени проводила в школе, куда же деваться мне? Тогда-то я снова и потянулся к проклятой бутылке. Только года через два смог остановиться, и решил отправиться в Ленинград, навестить Ваньку. Хорошо жил мой сын, встретил меня на машине. Жил хоть и в маленькой, а всё-таки своей комнате, одет был, как артист и такой статный, красивый, с виду и не скажешь, что простой строитель. Правда, о работе своей ничего не рассказывал, как я не спрашивал. А ещё помню, как приходили к нему какие-то люди. Странные люди, по имени друг друга не называли, всё кличками какими-то кликали, как собак. И разговоры вели тоже странные, ничего из слов их понять я не мог. А Ванька мой рядом с ними так сильно менялся. Не узнавал я тогда в этом злобном, колком на язык парне своего сына. С тяжелым сердцем уезжал я из Ленинграда. С тяжелым сердцем расставался со своим сыном. Как будто прощался с ним навсегда. К большому горю моему, не подвело меня, хоть и потрёпанное, но любящее, отцовское сердце.

Через год мы получили известие о смерти сына. В официальных бумажках было написано, что Ванька наш погиб из-за несчастного случая на работе, сорвался с крыши строящегося дома. Да только из близких друзей его, никто в это не верил. На поминках многие вспоминали, что у Ваньки моего вышла ссора с какими-то уголовниками, они-то и сбросили его с крыши. И ведь только тогда я понял, что это за люди к нему приходили и откуда у моего сына, простого строителя, и комната своя и автомобиль.

Как я не пытался, но ничего никому доказать не смог. В милиции меня даже слушать не стали, ведь доказать все эти слова мне было нечем. Пережитое мной горя нельзя описать никакими словами. Уже ничто не могло вернуть меня к прежней жизни, и даже рождение внучки в день смерти сына не могло меня утешить. И тогда я сорвался по-настоящему. Пить стал безбожно, сам себя не помнил. Вот говорят пьющий мужик русский. Оно и правда. А почему, никто и не спросит никогда. Да и не объяснить этого. Вот только ноет сердце от бед таких, какие всем нам пережить доводилось, а лекарства нужного от боли этой нет.

Года три я тогда прожил, как в бреду. Трудно было остановиться, но всё-таки сумел, отдал замуж дочку за отличного парня, и даже какое-то время жил с ними в Москве. Но в 1980 году, по долгу службы зятя они переехали в Казахстан, и опять показалось мне, что остался я совсем один. И, то ли, от скуки, то ли от чего-то ещё, я снова принялся за старое. А однажды оглянулся вокруг, жизнь-то почти вся прожита, а, что у меня есть? Ни гроша за душой. Да, что там деньги, когда даже и страны, той в которой мы жили, не стало.