Поляна пропала из виду и лес начал сгущаться довольно скоро. Ни тропок, ни других следов цивилизации по пути ему не встречалось. Спустя некоторое время появились нормальные грибы: сыроежки, маслята, под елями изредка торчали кучки боровиков или подосиновиков.

В других обстоятельствах такая прогулка показалась бы парню приятной. И даже нелепые подосиновики в еловом лесу не слишком сильно расстроили бы его. Он бы с изумлением любовался бы зарослями можжевельника на краю оврага и с восхищением бы прислуживался к мерному урчанию дикого улья.

Но когда слегка позади он различил огненно рыжее пятно, мелькнувшее между зарослями малины, он остановился.

– Я видел тебя, выходи.

Тишина.

– Слушай, я же заметил тебя. Какой смысл теперь прятаться? Ты идешь за мной, ты следишь за мной? Ну и что с того? Может, лучше перекинемся парой слов?

Неужели показалось? Или это белка? Но даже если это белка – другой пациент при смерти или, пускай даже, персонаж этого мира, нарисованный компьютером образ, что с того? Все же это был хоть какой-то собеседник. Мог быть.

Леонид прислушался к своим ощущениям – отчаяние отступало, на его место пришла тоска. Что же, уже немногим проще.

– Я, кажется, застрял здесь. Ну, понимаешь, совсем застрял. – Пилот не спеша побрел в прежнем направлении,– Это, представь себе, достаточно страшно. Я даже не знаю, как обстоят дела там, в реальности. Знаешь, мне начало казаться, что я умер. Что мое тело на операционном столе скончалось, что врачи не справились, а я покойник. И все это мне только кажется. Может быть это раем или адом? Я как-то читал, что после смерти человек должен попадать на Страшный суд. И большие дядьки должны решать, был ли человек хорошим или плохим. Если человек прожил правильную жизнь, то его отправят в рай, а если плохую – в ад. Так вот, я не помню, как меня судили… Могло ли пройти слушанье заочно? Судя по всему, слушанье моего дела прошло заочно. Вот бы теперь еще знать, в раю я или в аду. Потому как, если это рай, то мне бы стоило начать получать удовольствие. А если ад, то я как бы, все правильно сейчас делаю. Подумать только, мир в котором я не могу навредить себе, не нуждаюсь в еде и питье мне представляется адом.

Леонид перемахнул через ствол поваленного дерева. Ствол этот был покрыт сухим теплым мхом и казался идеальным, чтобы присесть на него и отдохнуть после долгой дороги. Но усталости так и не ощущалось.

– А ладно, не бери в голову… Я в детстве любил гулять по лесу, это еще до того, как научился гонять на флаерах. Да, когда у меня появилась эта «адская машина», как ее называла мамка, я про все на свете позабыл. И про леса, и про рыбалку, и про учебу. – И немного грустно добавил,– даже про друзей. Всех старых друзей уже забыл. Но мне тогда лет двенадцать было. Я обычную школу на кадетскую сменил. И все старое осталось в прошлом. Все-все.

Ироничная улыбка появилась на лице парня.

– Не важно… Около нашего дома была березовая роща, за которой начинался сосновый бор. Настоящий лес, с болотами, зарослями малины и дикими животными. А вот елок там не росло. Или почти не росло. Однажды мы с пацанами… Нет, никого из них сейчас уже не вспомню. Даже как зовут не вспомню. Мы с пацанами нашли старую бомбу. Или мину. Знаешь, тогда она нам показалась громадной, но сейчас я бы сказал, что это был неразорвавшийся снаряд миномета. Старый проржавевший. А скорее всего даже болванка – рядом с нами была воинская часть, на которой могли проходить учения с устаревшими снарядами. Могли они стрелять из миномета снарядами без начинки? Могли. Но мог это быть и боевой снаряд, оставшийся после войны. Допустим, пролежал он лет двести, так никем и не обнаруженный.

Леонид сорвал какую-то веточку и ее кончиком собрал идеальную паутинку. Парень с досадой отметил, что паучья сеть по ощущениям была слишком прочной и не липкой.

– Зачем-то мы решили притащить эту бомбу домой. А теперь представь реакцию наших соседей, когда увидели, как орава малолеток пинками катит военную мину из леса! Ох, и досталось же нам тогда. Приезжали какие-то военные, видимо саперы. Не знаю, не помню, чем тогда все закончилось, забрали, наверное, они эту мину, и взорвали на полигоне от греха подальше. Но к чему это я? Знаешь, наверное, это первый раз, когда я мог умереть. То есть это мое первое воспоминание, когда я гипотетически был на волосок от смерти.

Леонид перестал высматривать своего слушателя. Увлеченный своими воспоминаниями он просто предполагал этого собеседника. И даже лучше, что он не перебивал. Наверное, парень перестал оглядываться еще и из-за того, что боялся обнаружить, что оранжевое ему просто показалось, и оно больше не мелькает между лесной зелени. Как ни крути, а разговаривать сам с собой он был не готов. Ему нужен был слушатель, настоящий или воображаемый.

– Второй раз, когда я должен был умереть, произошел тем же летом. А может быть и следующим. Я только научился держаться в воздухе на новеньком флаере. Это не так просто, скажу я тебе. Дело в балансировке. Как только отключаешь магнитную ловушку – сразу оказываешься в воздухе без какой-то опоры. Это как попытаться балансировать на кончике иглы. Стоит слегка отклониться в сторону, и флаер соскальзывает туда же, как по маслу. Перевернуться – не перевернешься, но на месте устоять невозможно. Нет, понятно, учился я кататься на дорожном покрытие с включенной магнитной ловушкой, но угораздило же меня тогда соскользнуть с дороги на обочину. Вот тогда мы повеселились. Я руль поворачиваю, а фалер в другую сторону скользит – ловушке зацепиться не за что, на обочине покрытия нет. Я на тормоз жму, а эффекта нет никакого. И вот тогда я со страху додумался двигатель заглушить. Выключил я эту «адскую машину», да, именно тогда мамка и прозвала фалеры этим дурацким прозвищем. Флаер рухнул на землю, а скорость была такая, что его перевернуло и кубарем покатило. Ребро мне сломало. А могло бы и шею. Я тогда перепугался, хотя родители перепугались сильнее, конечно. Я два дня к гаражу боялся подойти. А через неделю тайком залез в гараж и умыкнул его. Катался весь день. Только под вечер домой вернулся. Да, это был первый раз, когда мне из-за флаера по-настоящему влетело. Ты же понимаешь, у меня еще ребро тогда не заросло – почему-то тогда не стали лечить меня в медицинской камере.

Леонид остановился и сладко потянулся.

– Да не, ты не думай. Скажешь, кто с флаера не падал, когда кататься на нем учился. Это тогда врач так сказал. Может быть, и просто напугать пытался, но он сказал, что если бы еще чуть-чуть, и сломал бы мне флаер шею. Это мне очень хорошо запомнилось. Сидели они тогда с отцом в гостиной и пересматривали запись камер наблюдения.

– А я помню только это, – спокойно поделился лис, – здесь хорошо, но никогда ничего не меняется.

– Печально.

– Нет, все хорошо. Я хотел тебя спросить… Можно?

– Конечно, валяй. Спрашивай все, что придет в голову, – бравурно задрал нос Леонид.

– Ну, – лисенок мешкал, словно то, что он хотел спросить было очень интимным, – тебе, правда показалось, что я мальчик… Что я живой мальчик.

– Да, – пилот с подозрением уставился на зверька, он ждал продолжения. По его мнению, такими вопросами просто так не разбрасываются. Только через четверть минуты он услышал робкое продолжение.

– Я боюсь, что я не настоящий. И это, скорее всего, так. – Хищный зверь виновато улыбнулся, – Я никогда не видел настоящего мира. Я никогда не чувствовал своими органами. Я не верю в то, что где-то есть мое настоящее тело. Я просто программа. Представь себе самообучающийся компьютер, который подключили к виртуальному миру с помощью тех же каналов связи, что и людей. Сможет ли такая имитация развиться в то, что ты видишь перед собой?

Пораженный Леонид полностью потерялся. Он видел перед собой существо, которому было откровенно стыдно спрашивать то, что оно спрашивало. Робкий, смущенный и потерявшийся ребенок. Может ли быть он программой, а все эти эмоции, которые он наблюдает – симуляцией, имитацией?

– Ты первый, кто сказал мне, что я человек. Я общаюсь только с лаборантами, воспитателем и случайными… коматозниками, – слово «коматозниками» лисенок произнес с горькой усмешкой, но продолжил,– Карл, мой воспитатель, может быть всего лишь специалистом по кибернетическому разуму. Ему бессмысленно задавать такой вопрос. Но и с другой стороны, я бы не хотел его обижать. Он добр и действительно учит меня многому. Он рассказывает мне про реальный мир, показывает нужные ролики. Он объяснил мне, что нельзя смотреть все ролики подряд, потому что я пока еще не умею различать настоящие от придуманных. Он думает, что художественные ролики испортят мое представление о реально мире. Так как ты думаешь? Я, правда, очень больной ребенок? Или я программа, которую воспитывают словно человека? Я эксперимент?

Лис все распалялся, и уже перешел на крик:

– Я знаю, что я не настоящий! Я либо с рождения больной, ни на что не способный, мертвый кусок мяса, вокруг которого непонятно зачем крутятся и ухаживают. Либо компьютерный эксперимент. Мне в любом случае никогда не увидеть мир. Я здесь навсегда останусь, как в тюрьме. Но ты мне скажи, я могу быть живым ребенком? Или я вообще не настоящий?

Леонид молчал. Он пристально смотрел на нарисованного зверя. Он пытался представить себе его положение и не мог.

– Сколько тебе лет?

– Они говорят, что семь. Нет, уже восемь. – Лисенок шмыгнул носом.

– И ты помнишь каждый свой день здесь?

– Нет, конечно! – возмутился зверь,– ты хочешь поймать меня на этом? Если я программа, то должен помнить все, у меня просто должны храниться эти воспоминания, как в банке данных? Не смеши меня! Нет никакой надобности сохранять всю информацию. Наиболее важная и интересная – сохраняется в виде ассоциативных рядов. То, что не интересно и не важно – удаляется или замещается менее информативными ассоциативными рядами понятий. Современный фотоаппарат способен распознавать объекты на снимке и хранить вместо изображения только представление об объектах, попавших в объектив!

– Хорошо, значит, это ничего не доказывает? Но ты слишком умен для восьми лет. Я тебе дам никак не меньше двенадцати. А то и шестнадцати.

Лис усмехнулся.

– Взгляни вокруг! Ты видишь здесь детей? Мне неоткуда взять модель поведения. Хочу я этого или нет. Мой характер складывается не из физиологических потребностей и ограничений, а из представлений о том, как должен себя вести кто-то вроде меня. Я читаю много книг, я общаюсь с незнакомыми людьми, я наблюдаю, в конце концов. Я не могу осознать себя до такой степени, чтобы полностью управлять своим характером, поведением и психикой. Но я способен отдавать отчет, из каких паттернов она сформирована. Ну, да… Круглые глаза… Леонид, ты не читал психологических книжек, которые читал я.

– А теперь я бы не дал тебе меньше тридцати… Циничный, злой, образованный. Никогда не видел компьютер, способный так сильно раздражать.

– Вот спасибо тебе на добром слове. Я так и думал.

– Чего ты думал? – раздосадовано воскликнул Леонид, – что я дам тебе ответ на все вопросы? Ты ведешь себя как человек, капризный, самолюбивый человек. Может ли компьютер симулировать такое поведение? А мне откуда знать! Может – если ты меня об этом спрашиваешь. Может ли компьютер фантазировать, робеть и страдать? Не знаю. Может быть, и может. Есть такая сказка, «Буратино», называется. Там вообще палено мечтало стать настоящим мальчиком.

– Пиноккио. Эта сказка называется Пиноккио, – грустно поправил компьютерный лис.

– Есть же роботы и интерфейсы реального присутствия. Ты сможешь побывать в реальном мире. В любом случае сможешь. Есть ли у тебя душа и самосознание? Да, черт возьми, я печенкой готов поклясться, что разговариваю с живым человеком, даже если ты и был когда-то программой. Ты думаешь, люди не задаются теми же вопросами что и ты сейчас. Я имею в виду люди, которые воспитывались не в воображаемом мире. Я тоже раб своего тела, я тоже вижу мир глазами. Я не помню мига своего рождения. И могу ли я с уверенностью утверждать, что то, что я ощущаю – и есть реальность?

Минута молчания повисла в нарисованном лесу. Леонид смотрел на свои руки. Да они сейчас очень походили на его настоящие руки. Только он не мог посадить занозу, эти руки не могли устать или стать сильнее. Но нарисованные вены точно так же пульсировали под нарисованной кожей, как бы пульсировали и в реальном мире.

– А ты был, когда-нибудь, мальчиком? Или всегда в теле лиса?

– Да, кончено. Мне можно принимать облик любого млекопитающего. Странное, наверное, ограничение. Я имею ввиду, почему именно млекопитающие? Есть же птицы, лягушки, насекомые…

– А можешь принять образ себя?

Лис усмехнулся.

– Думаешь, это что-то доказывает или объясняет?

– Можешь сделать это прямо сейчас?

– Да, мне надо только перезайти. На это понадобиться около минуты.

– Стой, а что ты видишь, или ощущаешь, когда «выходишь»?

– Да, ничего особенного. Все то же самое, только работает одно зрение. Я вижу менюшки, тексты…

Лис исчез, растворился. И Леонид снова остался в одиночестве.

Вот это проблемки! Интересно, а есть ли на этом свете люди, просто самодостаточные люди, довольные своей жизнью, своим местом. Можно ли просто жить, и не метаться в поисках спасения себя? Или это ему так везет на экстраординарных знакомых? Одна смертельно больна совершенно экзотическим вирусом, другой потерял все и сейчас пытается из осколков собрать себе новую жизнь, сам он ринулся в авантюру от смертной скуки. Ему даже стало стыдно за то, что его причина отправиться во все тяжкие такая инфантильная. Хотя, вспоминая те месяцы до полета… Даже сейчас, находясь в нарисованном медицинском мире, а в реальности находясь на столе реанимации уже больше пяти часов – он чувствовал себя более живым, чем в те дни, когда еще не познакомился с Окским и не нанялся в его странную команду.

– 4 –

Космос вообще не располагает к интересным и насыщенным историям. Слишком много пустого пространства между искрами, которые можно назвать оживленными, населенными или хотя бы обжитыми. Да, для того, кто родом с Земли невозможно представить всей этой вселенской скуки, когда космический корабль рвет законы физики и преодолевает световую скорость – слишком быстро чтобы представить и просчитать, но невообразимо медленно, чтобы действительно путешествовать с комфортом. Зато наука, если ее еще можно назвать этим словом, постигла законы квантовой запутанности, мнимой определенности и механики черного ящика. И все еще ничего не объяснила. Да, она дала инструмент, закономерности, формулы, которые что-то описывают, но ничего не объясняют и не доказывают. Из этого можно сделать два вывода – первый, фундаментальный о том, что наука ни что иное, как еще одно, очередное, мировоззрение. Наука уже доказала свою несостоятельность со всеми ее формулами, моделями и экспериментами, хотя бы даже потому, что объем исключений в любом правиле должен быть конечным, если мы говорим о научном аппарате. А на деле, выходило, что большинство тезисов работает только в конкретных условиях.

А второй вывод дарит человеку и человечеству призрачную надежду, что природа среды в которой мы обитаем, не ограничивается физическими законами, и не нуждается в формальном описании.

Ладога пронзала пространство с относительной скоростью 88 миль в час, что по меркам космоса – тьфу. Скорость эта измерялась относительно ближайших кораблю точек пространства. Однако если замерить скорость корабля, как материальной точки относительно центра галактики, то в одних случаях она равнялась абсолютному нулю, а в других измерениях та же материальная точка под названием Ладога двигалась с постоянным ускорением равным скорости света, помноженной на мнимую единицу.

А теперь сделаем мысленный эксперимент и решим задачу, в которой поезд выехал из точки А, в точку Б и на это потратил примерно сорок два дня. Причем точка А и точка Б могут быть произвольно взятыми.

Сложно? Вот так и летают все, давно перестав удивляться, что полет до спутника той же планеты может занять в разы больше времени, чем скачек на противоположный край галактики.

И мы бы уже давно научились совершать такие «прыжки» в пространстве, которые позволяют преодолевать любое расстояние не более чем за сорок два земных дня, если бы первооткрыватели и их коллеги не лишались бы рассудка при попытке осмыслить принцип такого перемещения.

Кстати, на любой планете в обязательном порядке теперь устанавливают памятник умалишенному физику на центральной площади крупнейшего города с космопортом. Так, в назидание потомкам.

И все же это занятные факты, и только. Они редко интересуют работников флота.

В рядах ученых уже вторую сотню лет царила фрустрация. Инженеры и пилоты легко обходились без сложных выкладок, а те, кто умудрялся оснащать космический флот все новыми образцами техники, уже даже перестали пытаться что-то кому-то объяснить.

«Дык, либо оно тебе дано, либо нет,»– разводили руками ребята в испачканных спецовках: «Это же как кататься на велосипеде – книжки читать бесполезно. Надо пробовать!»

И все же таким одаренным приходилось тесно сотрудничать с нормальными инженерами, ведь прыжки работали только вне атмосферы и всегда выводили путешественников недалеко от желаемой точки пространства, но всегда в стороне – подальше от скопления массивных физических объектов. Швартоваться, приземляться и стыковаться им приходилось, руководствуясь классическими представлениями о вселенной и физике.

Ладога вместе с экипажем пятые сутки дрейфовала в состоянии неопределенности. По ощущениям, полет должен был продлиться еще неделю. Все было штатно и обычно. Навигационная аппаратура выключена – в состоянии неопределенности нет нужды корректировать курс, можно просто расслабиться и получать удовольствие. В этот раз даже связь с миром работала исправно, и члены команды могли привычно шерстить сеть, получать новости и спокойно переписываться с родными и знакомыми. Но гнетущее напряжение, нарочитое спокойствие и отрешенность капитана вгоняла остальных в тоску, но они даже не пытались заговорить друг с другом. Они выполняли свои обязанности, словно и не замечая остальных. От того напряжение только нарастало и крепло.

Дарью разместили в медицинском отсеке, и она в первые часы после старта с головой ушла в инспекцию кабинета. Бесконечные скляночки, порошочки, таблеточки, вызвали у нее искреннее недоумение. На борту же есть медицинская камера! Зачем иметь в наличии те же седативные, если автоматика способна устранить любой дискомфорт? Допустим, Анатолий перестраховывается и имеет набор препаратов первой необходимости на случай выхода из строя автоврача, но зачем такой богатый ассортимент и в таком количестве? Ладно, вот эти и эти Дарья смогла опознать, но дюжина флаконов пестрила совершенно незнакомыми названиями. Еще десятка два наименований казались смутно знакомыми. Но, скажите мне на милость, что делать с вот этой трехлитровой банкой, набитой на три четверти пестрыми разномастными капсулами? Есть их наугад горстями?

После того, как она четвертый раз проснулась в своей каюте, ей стало как-то не по себе. Она уже пятый день наводила здесь порядок, сортируя лекарства и прочую утварь, и до сих пор к ней так и не загляну.

Медотсек комплектовался портативным генератором питательной пасты, и девушка просто брала очередную дозу, когда чувствовала голод. Но теперь, когда уборка закончилась и она оглядела труд рук своих, пришло осознание, что прошло уже довольно много времени.

– Здравствуйте, – обратилась она к молодому парню, откинувшемуся в кресле пилота. – Я Даша, ваш новый медик. Если Вы позволите, я бы хотела познакомиться, и провести первичное обследование.

Пилот сфокусировал удивленные глаза на лице девушки:

– Как ты сюда попала? Мы же в космосе!

Сонная растерянность на лице Леонида сменилась озабоченностью и страхом.

– Леонид Чекалов? Я права? Я была нанята в качестве бортового медика на Леи. Нас же знакомил Анатолий, когда я только прибыла.

– Гм, допустим. – Парень немного успокоился, но продолжал коситься на девушку с подозрением, – Но где ты все это время была? Я готов поклясться, что нас на корабле было только трое!

– У себя в каюте. В медицинском отсеке. Там столько барахла! Я пыталась разобраться и сделать перепись вверенного мне имущества.

– У нас есть медицинский отсек? – Пилот видимо вызвал перед собой схему Ладоги. Нет, никаких голограмм он не проецировал, довольствуясь виртуальным интерфейсом, отметила про себя Даша. Но ладно, спишем эту неучтивость на крайнее ошеломление.

– А, вот… Да… А я думал, что слева от грузового отсека находится подсобка.

– Нет, подсобки у вас нет. – Покраснев от злости, чуть ли не прорычала девушка,– А ты всегда так встречаешь новых коллег? Или это для меня решил сделать исключение? Между прочим, я квалифицированный специалист и у меня нет особого желания продолжать общение с подобными хамами. Вот!

– Ну, извини. Я пилот. Леонид. И нет у меня привычки лазить по закрытым помещениям. Просто до тебя в этой комнате Сима хранила разные железяки. На твоем месте я бы не распинался, а дозиметром проверил апартаменты. Все-таки там до тебя жили старые военные двигатели и канистры с отработанной смазкой и топливом.

– Стой, так ты реальный врач? – внезапно кардинально изменив тон проникновенно поинтересовался Леонид, – возможно ты действительно можешь помочь Симе. Это наш механик. Она… Ну, что я тебе рассказываю, кроме нее и Анатолия на борту больше никого нет…

Пилот почесал затылок:

– Или есть? Я при взлете был немного не в себе. И, хоть убей, не помню, как тебя взяли в полет. Может еще что-то где-то неучтенное есть?

– Не беспокойся. – Язвительно ответила Даша, – если и есть, то ты этого не заметишь. Пойду познакомлюсь с механиком лучше. Может быть она нормальная…

– Стой! – Пилот вскочил с места и ухватил девушку за руки, – подожди! Сейчас не лучшее время. Давай через часик. Я сам схожу и позову ее сюда. Ладно?

Резкий переход на просительный тон заставил Дашу опешить.

– Тогда я доложусь Анатолию. – предположила она.

– А вот это вряд ли. Наш капитан заперся у себя и не отвечает. Никогда его не видел таким… таким злым. Он выходил часов десять назад сюда. Осведомился как идет полет, и не нуждаюсь ли я в чем-нибудь. Но смотрел он на меня так, словно придушить собирался.

Даша ойкнула и села.

– Кажется это из-за меня. Но я же не знала. Я ведь и правда квалифицированный медицинский работник. Просто…

– Что не так? Не может он из-за тебя так с ума сходить. Ну, что могла натворить такого страшного одна молодая девушка, чтобы такими страшными глазами смотреть на своего верного пилота, товарища и соратника?

– Мне так стыдно. Я и правда врач широкого профиля. Эта была дополнительная специализация нашего университета. А по основному профилю я ксено-психотерапевт.

– Ты чего? – после минуты молчания Леонид переспросил девушку.

– Я специализируюсь на изучении отклонений поведения иных форм жизни.

– Так ведь не было еще контактов третьего типа. – Опешил пилот,– у нас нет ни одного инопланетянина. Где-то кто-то, говорят, сталкивался с блюдцами чужих, но это настолько редко…

– Теоретически. По идеи, при контакте с другими цивилизациями я должна суметь сделать их типовой психологический портрет, независимо от того, насколько чужеродным будет их сознание. Но специализируюсь я на изучении отклонений их поведения. Это очень сложно, не зная базовой модели мышления судить о девиациях.

Леонид сморщил лоб и оскалил правый клык в попытке простимулировать мыслительные процесс.

– Другими словами, ты училась изучать то, чего нет? Не существует и быт не может? И даже не так, ты училась находить ошибки, браки в том чего нет? Это вообще реальный университет? Или… А, покажи мне диплом.

Даша сложила руки, как пристыженная школьница:

– Все документы находятся у капитана судна.

И тут Дарья увидела, как пилот сначала хрюкнул, пытаясь сдержаться, а потом и загоготал в открытую.

– Знае… Знаешь, что нам… диспетчер, знаешь, что нам сказал? Перед отлетом он заявил: «Я очень рад, что ваш врач вернулся. Надеюсь, она сумеет вас вылечить.» Я еще тогда удивился, что он имеет в виду. Я только из госпиталя после авария, про болячки Симы он не знает. От чего нас должны лечить? А он нас в пси… в психи записал. В дурке день открытых дверей! Я-то думал, почему нас в первую очередь отправили. Зеленый коридор дали… Да… Даша… Ну, не переживай, Анатолий не будет долго злиться… Он мужик нормальный… Да, но подколола ты его знатно.

Пунцовая девушка уперлась взглядом в пол и даже дышать перестала.

– Боже, спасибо Даша! Знаешь, последнее время настроение отвратительное. Ничего не получается, – внезапно посерьезнел пилот, – тупо, глупо и ничего не выходит… Да не, не стоит сейчас все рассказывать, но похоже все напрасно было. И сам я тоже загнался, вот сижу и терзаю себя. Обнадежил, а ничегошеньки не могу сделать… Кхм… А вот ты появилась и немного полегче на душе стало. Давай чаю выпьем, и я продолжу…

– Ты спал когда? – низкий грудной голос угрожающе протрубил над левым ухом Леонида. Сима вперила кулаки в боки и угрожающе нависала над парнем, – Спал ты когда?! Ты посмотри на себя, уже на зомби похож стал. Ты себя угробить решил? А руки? А руки трясутся, как у старика. Давай так, если ты сейчас спать не ляжешь хотя бы на шесть часов, то я вколю тебе снотворное. Понял?

– Сима, – голос Леонида перехватило, и он вдохновлено простонал,– Сима!

Сима взяла в охапку бедного пилота и оторвала его от земли. Уже в воздухе он затараторил:

– Сима, хватит. Ну, куда ты меня тащишь. Я этих мелких уже почти поймал. Мне еще… ну еще два часа работы нужно! И я смогу тебе подсадить колонию. Сима! Не дури. Я не ребенок! Не надо меня пеленать и убаюкивать. Я еще вполне способен работать. Смотри… Да посмотри же ты, я уже подобрал ключ шифрования. Я смог направить часть колонии на магнитную ловушку, но я не могу переписать их ядро! Почти выходит!

Водруженный на свою койку пилот внезапно рассвирепел, ударил смуглую женщину по щеке, вскочил, снова сел.

– Семь часов, – потерянно заявил Леонид, рассматривая свои пальцы, – колония ботов распадется через семь часов. Если я до этого времени не придумаю как хакнуть ядро системы, то они просто отключатся. Я должен пытаться.

Леонид уставился влажными глазами в ничего не выражающее лицо женины. Хоть они и сидели сейчас на одной койке, но парню приходилось задирать подбородок, чтобы увидеть ее большие карие глаза. Нет, Сима его не привлекала как женщина. Она для него было чем-то средним между голодным медведем шатуном и матушкой. Суровая, грубая, большая и при том мягкая и такая родная.

– Я могу направить колонию ботов куда хочу, но лечить они будут только мое тело. Все бесполезно. Я уже все перепробовал. Я только могу подделать их внутреннюю связь. Этого достаточно, чтобы привести их в твою ловушку, она потрясающа. Но дальше швах. Ни в какую не выходит. К завтраку это будет четыреста грамм бесполезной металлической пыли. Прости.

– Нет, все хорошо. – Облегченно вздохнула Сима. – Значит, я на станции Марата схожу. Зачем Анатолию понадобилось туда так срочно прыгать, не знаешь? И я не знаю… но это ничего. Лёнь, поспи. Надо. Ты хороший мальчик. Ты и так уже очень многое для меня сделал. Эти месяцы для меня были… Посмотри, я счастлива. Я нашла самую лучшую компанию. Лучше и быть не могло.

– А в чем дело? – Робко вставила Даша,– Я ничем не могу помочь. Я ведь врач.

– Не лезь в это, девочка. Просто, старая толстая Сима стала совсем старой.

– Синдром Махорского. – Смотря в стену, сказал Леонид.– Новый модный ментальный вирус. Я так и не могу понять, как эта херня работает. Вроде как компьютерный вирус, только в голове.

Даша вскочила, округлив глаза.

–Да сиди ты, – махнула рукой Сима, – не заразно. Передается при общении через анигма-канал. Чисто военная плюшка. Вот, отдала долг родине. А в благодарность хоспис. Но благодаря Анатолию я еще долго протянула. Только медкапсула работает сейчас на одну меня. Через четыре часа кожа струпьями покрывается, мясо гнить начинает, из глаз сукровица… Дальше хуже. Да, Леня, теперь уже четыре часа.

Даша встрепенулась, желая поделиться познаниями и возможными вариантами, если не лечения, то купирования болезни.

– Ой, да сиди ты! – снова махнула Сима рукой на девушку, – Все я знаю и пробовала. И нейропрограммирование, и чипы имплантировала, и к шаманам ходила гипноз делать. Думаешь умная? Сто сорок четыре случая заражения описано. И семь лет – лучший результат. Знаешь, как его наши называли? Ксенос. Они в серьез считали, что это чужая форма жизни и разума. Да и сейчас считают.

– А что вы тогда с медицинскими микроботами делать собрались, если надежды никакой нет?

– Это даст время. А дальше мы хотели Глорьского жука подсадить.

Даша побледнела и лишь титаническим усилием воли подавила рвотный позыв.

– Это же…

– Да, – продолжил Леонид, – жуткий паразит подчиняющий разум людей. Обитает на болотах Глории. Мы прикинули, что если эта тварь легко подавляет разум человека и способна им манипулировать, то не потерпит и психовирус Мухорского. А там можно будет думать насчет физического удаления личинок, при помощи тех же самых ботов.

– Это же ужас. – бледная девчонка оперлась спиной о стену.

– Это единственное, что осталось попробовать. – Спокойно поведала Сима.– Армия уже все остальное попробовала. И токсическое поражение мозга, и лоботомия, и в кому людей сбрасывали. И все равно семь лет – крайняя граница. А жучков не подсаживали из соображений гуманности. Вот такая лицемерная у них гуманность. Зато у нас надежда осталась.

– Леонид?

– Спит он. Не буди его, Даша. Пусть поспит. В таком состоянии он ничего не сможет.

…

Леонид видел сон. Так он решил, и не стал себя переубеждать в этом. В голове шумело, картинка в глазах плыла. Но сквозь рябь он видел уже знакомую грибную поляну. Но в этот раз она была безлюдная, в том смысле, что ни белок, ни черепах, ни слонов… Ни лисов.

Пилот осмотрелся по сторонам в надежде наткнуться взглядом на рыжие отблески, но тщетно. И чего так запал ему в душу этот образ? Этот персонаж. Или все-таки, неизлечимо больной ребенок? Не оттого ли, что он так фатально напоминал увядающую подругу.

А Симе эта поляна понравилась бы. Да, точно понравилась бы. Пусть флора и фауна ее была не настоящей и чересчур красочной, но все же это не затхлые трюмы. Не унылые больничные палаты и не надоевший до отвращения машинный отсек Ладоги.