– Пролетаем, – говорит Дима и жмет на педаль газа, приготовьтесь, сейчас начнется… Я открываю окно и досылаю патрон в патронник. Военный, пытающийся нас остановить, смешно тычет ГАИ – ой черно – белой палочкой и угрожающе трясет автоматом. Я стреляю белой ракетницей вверх обозначаю, что свои. Хотя для кого мы свои, а для кого и совсем не свои. Что за черти на обочине непонятно. Мы летим мимо УАЗ-а, сзади раздается короткая очередь, бьют не по машине – пугают, хотят остановить. Я выставляю в око автомат, Вася засопел и тычет ПМ -ом в стекло.
– Ты хоть окно открой, – неожиданно спокойно говорю Васе. Сам разворачиваюсь и пытаюсь приложиться к автомату. У них шансов больше: если начнут стрелять на поражение, то вариантов у нас как у индейки перед рождеством. На ходу стрелять тяжело и я далеко не Джеймс Бонд. Секунда – вторая все напряжены, аж слышно, как сухожилия трещат, скрываемся за поворотом и выдыхаем. На следующем блок посту пытаемся выяснить, что это была за группа без опознавательных знаков. Командир поста тучный, но подвижный капитан вяло отвечает:
– Кто угодно мог быть, боевики, комендатура, ГРУ, ОМОН, ФСБ… Здесь каждый мутит что хочет. Вон вы в комендантский час, куда прете с небритым чеченом? Показываем сопроводительные документы и едем дальше.
Из-под колес Волги летела насыпанная щебёнка, бурые облака гнались за машиной, храня прошедшие испытания дня. Мы сидим целые и довольные, как коровы на лугу вдали от мясокомбината.
ХАНКАЛА
Решив все вопросы с Васей, а попросту выкинув его на обочине возле въезда в Гудермес, ночуем в Управлении города. На следующий день с раннего утра в Ханкалу, городок в 7-8 километрах от Грозного. Ханкала как муравейник – все в одной куче, вертолеты, артиллерия, личный состав, штаб, солдаты, госпиталь, военная прокуратура, разведчики. От самого населенного пункта осталось полторы избы, сейчас это главная база российских войск в Чечне, обнесенная несколькими кругами колючей проволоки, сетями блокпостов и минных полей.
Во времена СССР здесь дислоцировался военный аэродром, где молодые соколы на чешских самолетах L-29 и L-39, бороздили мирное небо республики. В годы первой чеченской войны по распоряжению Джохара Дудаева учебные самолеты пытались переоборудовали в боевые, но не успели осенью 1994 их разбомбила наша авиация. Ханкалинская база является одним из самых безопасных мест в Чечне, так стоит на открытой местности и хорошо охраняемая. На нее прилетаю важные шишки: от чиновников до министров.
Выходим с машины поеживаемся от холода, климат здесь намного суровее горного, все продувается ветрами, зимы морозные, а лето жаркое. Идем в штаб, искать нужного нам человека с разведки. А у этого человека нужные нам люди. Боевики, взятые в плен возможно с важной информацией.
В штабной палатке на полу лежат свежие выструганные доски, пахнет елью, суета, снуют офицеры с бумагами, Связистки подняли глаза на нас – новичков. Девушки в основном не привлекательные с глубинки, ищут своей последний шанс выйти замуж за неопытного молодого офицера. Мне подмигнула крупная размером с УАЗ пергидрольная блондинка размеров с корову. Сколько же надо водки выпить подумал я, быстро проходя мимо игривой связистки. Выяснив у дежурного, где военная контрразведка идем в нужную палатку.
Встретил майор Востриков с бритым румяным лицом, как с фотографии, висящей в парикмахерских, посадил за стол и начал доводить оперативную обстановку, вперемешку с личными комментариями.
– Начальников здесь тьма – Оперативный штаб по проведению контртеррористической операции (КТО), командование Объединенной группировки войск на Северном Кавказе, все спец службы сидят умничают, но вроде договариваемся – работаем.
– А что с пленниками, – осторожно спрашивает Дима, прихлёбывая горький растворимый кофе из железной банки. Я рассматриваю огромную подробную карту Чечни с пометками и флажками.
– Живые – живые, – успокаивает Востриков. Слезно просил ГРУ- ов доставить языка хоть одного. Привели двух, молодцы. И мы все знаем, что многих захваченных в плен, допрашивают на месте и до базы не доводят…
Пошли в зиндан, т.е. тюрьму, где временно содержались заключенные. Тюрьма – несколько облезлых вагончиков с решетчатыми окнами и пару охранников с автоматом. Перед вагончиками кто – то посадил деревья, на которых беззаботно прыгали воробьи. Склонив головы птички, посматривали на гостей своими темными глазами – бусинками.
– Смотрите не тюрьма, а курорт, отапливаемые вагончики, подушки – матрацы. В первую компанию задержанный в ямах содержали, а тут почти гостиница – комментирует сопровождающий майор.
Боевик один молодой, второй старый. Первый вообще школьник, худой с подбитым глазом, про таких мы говорим «за 100 долларов пошел в горы», чтобы прокормить семью под уговорами ваххабитов. Он похож на рисунок первоклассника – нескладный и нелепый. Второй более – матерый: глаза у него большие, но некрасивые – злые как у волка, ресницы, словно пеплом присыпанные. Смотрит, не моргая, губы сжимает плотно, вытягивает в нитку, играют желваки, которые двумя кобелями рвутся наружу. Мы садимся на скрипучие стулья и спокойно начинаем опрос по интересующим нас вопросам.
Начинаем со «старого», зовут его Хамид и совсем он не старый – лет сорок, только жизнью побитый. За плечами вторая война и ненависть. Хамид, тихо говорит:
– Я все уж сказал, где схроны не знаю, деньги платили старшие групп, нашего главного арба Аида, убили. Карты и позывные были у него, больше ничего не знаю.
– А, ты вроде с одного тейпа с Масхадовым, Аллерой, чуть ли не дальние родственники, – осторожно спрашивает Дима. Я рисую на листе круги, так чтобы не видел Хамид. Аслан Масхадов обладал знатным происхождением. Его семья принадлежала к одному из самых влиятельных и крупных тейпов – Аллерой. Еще в советское время тейпы Эгхашбатой и Аллерой считались сепаратистскими. Масхадов оставался Президентом республики, был влиятельным лицом и по нашим данным прятался в горах с группой боевиков и охранников.
– А вот вы куда… ответил Хамид. Да я с тейпа Аллерой, но с Масхадовым дел не имею, виделся с ним несколько раз до начала второй войны… Где я и где он? Я обычный воин, а он Президент.
– Зачем воевать пошел? – интересуюсь я и рассматриваю его шрам на левой щеке. Шрам еще свежи и широкий, наверное, время зашивать рану не было.
– Магомет Ярагский говорил, что для мусульманина исполнение шариата без газавата не есть спасение. Кто исполняет шариат, тот должен вооружиться во что бы то ни стало, бросить семейство, дом, землю и не щадить самой жизни. Кто последует его совету, того бог в будущей жизни с излишком вознаградит. Если вы будете убиты в сражении, рай вам награда, – начал бросаться заученными фразами Хамид.
Фанатик подумал я и продолжил рисовать бессмысленные фигурки на очередном листе бумаги. В начале XIX века Ярагский стал творцом нового учения, направленного на процесс освобождения Кавказских народов от «гнета Российского царя». Ярагский был умный мужик, знал несколько языков, был наставником Шамиля в войне с русской армией.
– А в тюрьму лет на 15 -ть не хочешь уехать? – спрашиваю я и рисую слоника похожего на облако.
– Если в горах умереть не боялся, то и тюрьма не страшна, на все воля Аллаха, – отвечает Хамид и безучастно смотрит на свои пальцы. Ладонь у него крупная и сильная. Сколько он этими руками наших солдат убил, сам бог не знает. По словам Вострикова, Хамид лично причастен к казни наших захваченных в плен солдатов.
Допрос затянулся, молодой по имени Усама хотел сотрудничать и говорить, но он вообще ничего не знал, в горах пробыл всего месяц. На одном из этапов допроса пустил почти детскую слезу:
– Запутали ваххабиты, так все красиво рассказывали, несколько раз в село приходили. Обещали денег и оружие. Рассказывали о священной войне и жизни в раю в случае смерти в бою с неверными. Вот и пошел. Работы совсем нет, – торопливо, словно оправдываясь, говорил Усама. Мне казалось, что у Усамы слезы не настоящие, пресные и искусственные.
Востриков откровенно скучал, жевал колпачок ручки и смотрел в желтое грязное окно. Он, наверное, слушал эти истории по третьему кругу. Когда мы закончили, Востриков радостно выскочил на улицу, показал, где офицерская столовая и побежал по своим делам.
Идем обедать в большую палатку оливкового цвета. Деревянные скамейки длинные столы на полу доски, чтобы народ не месил грязь. Почти мишленовский ресторан. На раздаче стоят женщины, опять чувствую на себе хищные взгляды провинциальных охотниц. У нас знаков различия нет, одна из женщин шутит:
– Не заблудился солдатик? Пытаюсь достать удостоверение, и «доказать» что я офицер. Повариха тут же отнекиваться – да я пошутила, офицер, видно же что благородных кровей. Откуда вы? Новенькие? Надолго? В ровном белом ряду блеснул золотой зуб. Улыбка вышла какой-то нечеловеческой, словно оскал акулы перед укусом. Ее голос напоминал глухой стук медленно перекатывающихся булыжников.
Односложно отвечаю на вопросы и пытаюсь быстрее забрать пайку и сесть за стол. Хлеб был теплый и приятно пах дрожжами. Быстро закинул в себя солдатский обед – суп на тушенке, кашу на жиру и вышел на улицу. Желудок, разбухший и умиротворенный, дремал под ребрами. Ничего не хотелось, не воевать, не разговаривать.
Закуриваю, пуская волчий дымок, и иду подальше от народа. Рядом поле, сплошь на сотни метров заставленное бронетехникой, зенитными установками, военными грузовиками. Все это стояло, врытое по самое горло в бурую землю. Когда идешь по такому полю, на берцы сразу налипают килограммы грязи. Ненавижу себя, за любопытство, к боевой технике. Переставляя ноги как цапля, погрязаю в вязкую жижу.