Пираты Венеры

– Надо втереть это средство в корни волос на лице, – проинструктировал он меня. – Только смотри, чтобы оно не попало на брови, ресницы или волосы на голове. Пропадешь весь.

Я прошел в ванную комнату и открыл пузырек. Его содержимое по виду напоминало вазелин и омерзительно пахло. Я сделал все так, как сказал Данус, и моей бороды не стало за пять минут. Кожа на лице сделалась гладкой, как молочко.

– Ты очень похорошел, – заметил он, когда я вернулся в комнату. – В твоем фантастическом мире у всех на лице растут волосы?

– Почти у всех, – ответил я. – Но в моей стране принято бриться.

– И вы терпите таких женщин? – удивился он. – На амторианца женщина с бородой произвела бы отталкивающее впечатление.

– У наших женщин волосы на лице не растут, – успокоил я его.

– Откуда такая избирательность? Что за странный мир!

– А откуда у вас это средство, – не остался в долгу я, – если у мужчин на Амторе бороды не растут? – спросил я.

– Оно создано специально. Для хирургических операций. Когда на черепе необходимо удалить растительность. Это средство удобнее, чем бритье. Кроме того, после его применения волосы растут медленнее.

– Ну а потом-то они отрастают? – спросил я.

– Да, если пользоваться не часто.

– Насколько «не часто»? – уточнил я.

– После шестидневного применения волосы больше не вырастут. В старой Вепайе было принято мазать им головы рецидивистов. При встрече с лысым человеком каждый знал, кто перед ним и что от него можно ожидать.

– А в моей стране говорят, что лысый мужчина только тем и страшен, что может не спросясь умыкнуть у тебя девушку. И что вообще лысые – самые умные. Что волосы выпадают при избытке мозгов. Скажи, Данус, что это, кстати, за барышня гуляет в саду справа от нашей веранды?

– Тебе ее видеть не положено, – мертвенным тоном ответил мой доктор. – Я бы на твоем месте даже не упоминал о том, что ты ее лицезрел. Поберегся бы от неприятностей. Она тебя, полагаю, не видела?

– Видела, – сообщил я с гордостью.

– И что она сделала? – спросил Данус сурово.

– Сегодня убежала. Мне даже показалось, что она испугалась чего-то.

– Держись-ка ты от этого места подальше, – посоветовал он.

– Но почему?

– Я скажу тебе почему. Ты не подходишь ей по крови.

Ну разумеется.

Бедняга Данус восемнадцать предметных стекол извел со своей сывороткой, и я везде шипел хлопьями. Только это несправедливо! Что-то в его тоне заставило меня прекратить дальнейшие расспросы. Я впервые столкнулся с темной стороной жизни этих людей. Почему мне запрещалось смотреть на свою мечту? Только ли потому, что я не подходил ни к одной из их восемнадцати групп? Я уже смотрел на местных девушек, и они воспринимали мой интерес вполне благосклонно, лезли щупать пульс, интересовались отдельными костями, заглядывали в глаза при разном освещении. Действовал ли этот запрет только в отношении моей соседки или и каких-то других женщин тоже касался?

«А уж не жрица ли она какая-нибудь?» – подумал я, но отбросил эту мысль. По-моему, на Амторе не знали, что такое религия. Во всяком случае, беседуя с Данусом, мне не доводилось слышать ничего подобного. Он сказал что-то мельком лишь про Богиню Огня, живущую где-то за четырьмя великими равнинами, назвав ее «больше чем женщина».

Может, она продуцировала тот огонь, который, по легендам, вился со всех сторон вокруг планеты? Но божественного в том было мало. Какая-нибудь фокусница. Я пытался ему рассказать о некоторых наших религиозных верованиях, но он просто не мог понять, о чем идет речь. Это для него было так же непостижимо, как и представить космическое пространство.

Увидев мечту однажды, страстно желаешь встретиться с нею вновь. После того как мне это запретили, мое желание видеть ее красоту, говорить с нею как с женщиной стало в сто раз больше, чем раньше.

Знаете, во что превращается Карсон Нейпир, когда ему что-нибудь запрещают? О, уверяю вас, это незабываемое зрелище. Картина маслом. Я Данусу никаких обещаний не давал, так как был уверен, что выполнять их не стану.

А гостеприимство джонга начинало тяготить меня, так как уже больше походило на заключение. Даже добрый надзиратель и мягкий тюремный режим не в состоянии заменить мне свободы. Хотя, с другой стороны, куда мне идти? Чего искать? Искал я всегда одного – зачем-нибудь жить, ради какого-нибудь настоящего дела. Я спрашивал Дануса, каков мой статус, как они намерены поступать со мной дальше, что мне надлежит делать, надо же что-нибудь делать, ведь не паразит я какой-нибудь, – но отвечал Данус уклончиво.

По его словам, я являлся гостем джонга Минтэпа и этим на ближайшее время должен будет исчерпываться смысл моей жизни. Я должен жить для того, оказывается, чтобы король Вепайи знал, что у него есть свой персональный, немного ушибленный головой, но очень приятный гость.

Иное не обсуждалось. Большое спасибо.

Я сразу стал ощущать все те ограничения, на которые раньше не обращал особого внимания, и они начали угнетать меня. Ни стремления, ни возможности причинить кому-либо вред у меня не было. Все эти размышления подтолкнули меня к тому, чтобы любым способом внести ясность в мое положение здесь.

Всего полчаса назад я был доволен своей судьбой и полностью полагался на добрую волю своих хозяев, а теперь мне ничто не доставляло радости. Что явилось причиной такой внезапной перемены? Что за необъяснимые силы моей натуры вдруг переплавили свинец апатии в золото честолюбивых стремлений? Может быть, такое сильное влияние на мое мироощущение оказала встреча с женской красотой, переменив все в одночасье?

Нет, я был знаком с красотой и до небесной командировки, разбирался в этом деле, всегда пользовался успехом у дам и, извините, сам пользовался этим без угрызений совести и устали! Бывало по две, по три истории за раз крутил, и – параллельно! Что никогда не мешало мне чувствовать себя крайне органично, когда очередная подруга, к примеру Лиззи, с интересом спрашивала, найдя чужой рыжий или вовсе кудрявый белокурый волос в постели, какой краской я пользуюсь и не ради ли нее нынче подстригся. Для нее, разумеется. Полтора часа назад, еще не успел белье поменять… Ну, в общем, что-то во мне тут происходило. В смысле морали с эмоциями. Как-то я очищался от шлаков. Потому и решил вызвать Дануса на конкретный разговор.

– Вы были очень добры ко мне, ребята, спасибо вам за эти чудесные дни, – сказал я. – Но для меня свобода превыше всего. Я устал быть гостем с дерева. Уже объяснял вам, что попал сюда совершенно случайно. Но раз уж так вышло, мне хотелось бы, чтобы ко мне относились не хуже, чем относились бы к вам, будь вы моим гостем на Земле.

– И как бы выглядело это? – поинтересовался он.

– Право на жизнь, на свободу – главное, что нужно для счастья.

Я решил не упоминать о том обстоятельстве, что ему пришлось бы запариться, посещая череду бесконечных обедов в торговых палатах, всевозможных ланчей, торжественных парадов. Что он не успевал бы просыхать, принимая символические ключи от разных городов, проводя пресс-конференции, позируя перед фотокорреспондентами и кинохроникерами. Я человек гуманный. Не назвал той цены, которую платишь за популярность, а в ее рамках – за право на жизнь, свободу и стремление к счастью.

– Ты говоришь так, будто ты и в самом деле тут пленник! – воскликнул Данус.

– Пленник и есть, и тебе это известно не хуже других. Кто ж еще!

Он пожал плечами.

– Жаль, что ты себя так настроил, Карсон.

– Я должен что-то делать. Я не могу вот так болтаться тут… Извини, ни на этом дереве, ни на другом. Нет, пойми правильно, все это очень мило. Но я хочу к чему-нибудь руки приложить. Сколько вообще это будет продолжаться? – настаивал я.

– Джонг есть джонг, он позовет тебя, как только сочтет нужным, – сказал Данус в ответ. – Там все и определится. А сейчас давай не будем портить настроение друг другу.

– Олл райт. Передай тем не менее Минтэпу, что я не могу злоупотреблять его гостеприимством. Если он не вызовет меня к себе в скором времени и не займет мои руки, то я уже сам займу свои ноги… В смысле, мне придется покинуть вас… как-нибудь… под вечерок…

– Не надо этого делать, – предостерег меня Данус.

– Почему?

– Ты не отойдешь и на десять шагов от этой комнаты, как умрешь, – серьезно ответил он.

– От чего?

– У дверей стоят часовые, и у них есть королевский приказ, – объяснил он.

– И после этого вы утверждаете, будто я не пленник? – произнес я с горькой усмешкой.

– Я не хотел говорить тебе об этом, но ты меня вынудил. А так бы ты ни о чем и не догадывался.

Вот так! Значит, под здешней бархатной перчаткой скрывался железный кулак. И они пеняли Тору с его нравами! Мама дорогая. Я уж было решил: вот, нашел совершенное общество. Недалекое, правда, в смысле технического оснащения и сортности древостоя, но с благими намерениями. Теперь положение у меня оказалось незавидным. Даже если бы я и улизнул, идти мне было некуда.

Правда, чего греха таить… После того как я встретил ту барышню в саду и девять раз ради нее поднял этот чугунный меч, покидать Вепайю мне, истинно говорю, не хотелось.

VI. На сборе Тарэля

Прошла неделя, во время которой я справился со своей рыжеватой бородищей. В это же время мне, несмотря на протест Дануса, не желавшего отвечать за последствия, сделали прививку долголетия. Это обстоятельство наводило на мысль, что Минтэп решил-таки меня освободить. Если бы он считал меня своим врагом, то не стал бы даровать бессмертие. С другой стороны, вакцина тоже не гарантировала неуязвимости – при желании Минтэп мог меня убить просто одной левой. Не своей, разумеется. Но если служить при нем считалось такой честью, то мало ли народу нашлось бы, чтобы сделать джонгу приятное? Думаю, много. Я склонился к мысли, что джонг решил усыпить мою бдительность, создав у меня ложное чувство безопасности.

Я становился все более подозрительным.

Пока Данус вводил мне вакцину, я поинтересовался, много ли врачей в Вепайе.

– По отношению к количеству жителей не так много, как было тысячу лет назад, – ответил он прямодушно. – Сейчас всех обучают навыкам ухода за собой, дают медицинские знания. Даже если б не было эмульсии долголетия, нашей вакцины, люди у нас доживали бы до глубокой старости. Санитария, правильное питание, физические нагрузки сами по себе творят чудеса. Но небольшое количество врачей мы все-таки держим. Сейчас на пять тысяч жителей приходится один врач. В его обязанности помимо введения вакцины от старости входит лечение пострадавших от несчастных случаев на охоте, войне или дуэли.

История показалась мне крайне забавной. В прежние времена тут было слишком много врачей. Когда врачей больше, чем больных, это провоцирует ряд, скажем так, нарушений. Не каждый доктор мог честно зарабатывать на нездоровье больного. Но каждый вырывал своего пациента у другого практика, иногда с клочьями кожи. Иногда еще хуже – начинал лечить псевдозаболевания, убеждая пациента в том, что болезнь его страшна и зверски прогрессирует. Поэтому скоро тут все так «прогрессировали», что действительно стали заболевать через собственное внушение. Вначале болел каждый третий, потом – второй, потом – каждый первый, а потом заболели и доктора. Болели уже все, лечить было некому. Сейчас число врачей регулировалось различными органами инспекции, где проверяли, какой ты больной, какой из тебя доктор. Но не только этот факт способствовал уменьшению количества врачей и желающих ими стать. Требовалось проучиться десять лет, а потом еще и пройти длительную ученическую практику, и только после этого, когда всякий нормальный человек уже давно бы забыл даже то, что однажды уже вызубрил так, что от зубов отскакивало, будущий медик допускался к экзаменам. Но и это еще не все причины уменьшения количества врачей. В какой-то момент вышел закон, в соответствии с которым каждый врач был обязан представлять доскональные истории болезней всех своих пациентов, заверенные медицинским начальником своего дерева, своего яруса и своей ветки. Таким образом фиксировался весь ход лечения – от первичного диагноза до выздоровления. Эти сведения были открыты для всех желающих. Если кто-то нуждался в хирургической операции или консервативном лечении, он мог сам сравнить результаты лечения разных врачей и выбирать на свое усмотрение. В конце концов нерадивых медиков практически не осталось. Так закон сослужил добрую службу.

Надо сказать, что у меня на Земле имелся богатый опыт общения с докторами, рассказ Дануса меня заинтриговал, и я задал следующий вопрос:

– И сколько практикующих врачей осталось после вступления в силу закона?

– Не больше двух процентов, – ответил он.

– Пожалуй, у вас на Амторе процент хороших докторов был изначально выше, чем у нас на Земле, – заметил я.

Время тянулось для меня ужасно медленно.

Правда, я много читал, но полному сил герою с разносторонними интересами трудно ограничить свою жизнь чтением литературы. Ведь рядом существовал заветный сад, где трудились прелестные ручки, при мысли о которых всякое море делалось по колено. Мне порекомендовали не посещать дальнего конца моей веранды, но я этим запретом пренебрегал, по крайней мере пока Дануса не было дома. В такие часы я безвылазно торчал в конце веранды, но мне казалось, что сад заброшен, нету ухода, совсем позабыла работу садовница. И вот однажды… ну да, как-то раз мне все-таки удалось увидеть ее.

Моя барышня следила за мной из-за цветущего куста!

Я в этот момент стоял у заборчика, отделявшего мою веранду от ее сада, изображал трудовой процесс ее починки. Изгородь была не очень высокой – чуть меньше пяти футов, и чинил я так настырно, что в конце концов почувствовал: не поддержи я ее плечом – упадет вовсе… перечинил, называется.

Красавица не убежала, она продолжала стоять и разглядывать меня. Видимо, полагала, что листва – надежное прикрытие. Ага, тоже заинтересована. Я действительно не мог разглядеть ее толком, но как страстно мне хотелось увидеть!

Что за неведомая, невидимая сила движет мужчиной на его пути к женщине? Для некоторых существует лишь один-единственный образ, оказывающий на них оглушающее влияние всю дорогу. Но, может быть, он единственен потому, что другие неведомы? На иных мужчин могут сильно воздействовать сразу несколько женщин: одна даст одно, другая – другое… так собирается некий глобальный образ, просто трудовой коллектив. А кто-нибудь так и живет дураком, не может найти ни одной.

Моя жизнь была просто опрокинута.

Я нашел предмет своей страсти, и им оказалась незнакомка на чужой планете, с которой не то что поговорить, которую даже увидеть было нельзя! Идиотизм сущий. Вот те и древесный образ жизни, на здешних мозгах сказался… Но сказать «нельзя» Карсону Нейпиру – это все равно что лошадь наскипидарить.

Тут не природа брала свое, а я взял природу. Долго не думал, вот так просто взял и перепрыгнул через изгородь.

Прежде чем чудесная садовница успела что-либо предпринять, я уже стоял перед ней. В ее глазах – только ужас и оцепенение. А вокруг – аромат зеленого чая с молоком и ванилью, а от нее самой пахло так же, как пахнет от дыхания детей. И что-то невиданное в глазах, темных, густейшего блеску, ореховых…

– Не пугайся, – сказал я, решив, будто меня она боится. – Ничего плохого я не сделаю, мне только хочется поговорить.

Она гордо выпрямилась.

– Я тебя не боюсь. Я… – барышня запнулась и продолжила другим тоном – ни робости, ни опаски, попроще заговорила, доходчивее, точно снисходя до моего гостевого статуса человека без уровня. – Запомни, красавец. Если тебя здесь увидят – ты покойник. И никого не волнует, что ты тут сам положил четверых…

– Троих, – поправил я здешнюю кривую арифметику.

– Знаешь, сколько народу отсюда выносят мертвыми и кидают вниз? Много. Уходи скорее к себе и не совершай впредь таких опрометчивых поступков. Это Куад, жизнь здесь – дорогая штучка.

Я просто возликовал при мысли, что страх, вспыхнувший в ее глазах, был вызван опасениями не за свою, а за мою жизнь.

– Большое спасибо за интересную историю. Ты не водишь экскурсии по лесхозу? Не бортпроводница? Садовый дизайн – твоя профессия?

– Говори по-амториански, – сурово заметила она.

– Говорю. Как можно еще раз встретиться с тобой? – спросил я.

– Никак, – ответила она и поправила оружейный пояс, подчеркивающий грациозность фигуры – эту фантастическую «рюмочку», от которой более крепкие мужики на Земле сходят с ума, тончайшую талию между двумя широкими островными частями – высокой грудью и шикарными бедрами. Она смотрела на меня глазами цвета очень темного ореха, подняв свои крутые брови, черные, как индийская сурьма, и делала невинный вид: ну вот не понимает, с чего нормальный мужик лезет на рожон, с чего заводится и напрашивается на отпор. Лет ей… может, восемнадцать, не знаю… уж во всяком случае, не семьсот. Более темной кожа была вокруг глаз, увеличивая и без того широкие впадины, и совсем золотистой – на мочках ушей. Только смуглой назвать ее было нельзя, руки – бледные, вроде бивневой кости, пальцы испачканы в садовой земле. Волосы… о-о, эти волосы, блестящие, как театральный люрекс! Темно-каштановый дождь, если я правильно понимаю этот оттенок, не черные, без голубого блеска, как у многих тут, а с рыжинкой. – Со мной встретиться невозможно, красавец.

Я зашептал, пораженный собственной наглостью:

– Но это ведь уже произошло! Мы уже встретились, это случилось. Я увидел тебя и пропал. Хотел бы видеть тебя снова и снова. Пойми, я решительно настроен. Готов умереть за это.

– Ты и так умрешь за это, – прошептала она. – Или ты не понимаешь, о чем говоришь, или ты – сумасшедший, – сказала и отвернулась, собралась уходить. Прямая спина держалась так гордо и мужественно, что мне захотелось к ней прикоснуться, погладить, проверить – настоящая ли.

– Сумасшедший, детка. Точно. Я ударился головой, когда упал на дерево. Подожди! – взмолился я, схватив ее за руку. – Я болен! Я упал на дерево!

– Ты упал не на дерево. А с дерева, – поправила она предлог, видимо решив, что повреждение мое более тяжелое, чем все думали. Потом выдернула свою руку цвета переспелого персика, отлила наизвончайшую пощечину, еще давшую многоголосое эхо, и коротеньким жестом выдернула из ножен кинжал. – Не прикасайся ко мне! Или я буду вынуждена тебя убить!

– Ну, раз вынуждена, тогда убивай, вопроса нет. Убивай, – почему-то обрадовался я, определяя место на груди и устанавливая там палец. – Вот самое удобное место, латеральный надрез – и я действительно покойник. Не волнуйся, работай смело. Я потерплю, если будет больно.

– Я убью тебя… – расширив глаза, в которых полыхнул тигриный янтарь, заявила босая красавица. И сделала шаг вперед. Еще один. Кинжал уперся…

– Что же тебе мешает? – улыбнулся я, отстранив острие указательным пальцем, а потом захватив и большим. Точно какую-нибудь попрошайку, вредную цаплю из Национального парка Гуаймаса, штат Сонора, за нос взял. И повел. И еще подергал. Не выпускала. Снова уперлась. Ну что ж, проверим на крепость духа. Смутится иль нет? Я подышал на садовницу – не отодвинулась. И смотрел на нее, и смотрел, точно пил из горсти, неутоляемо. А вот кинжал – да. Кинжал надоел мне скоро. Я снял его со своего седьмого ребра, как прищепку с бельевой веревки. И подал ей на ладони, острием к себе, к ней – рукояткой.

– Я тебя ненавижу, – бросила она тоном, не оставлявшим сомнений в искренности слов.

– А я тебя уже обожаю, – ответил я, и это была чистая правда. – Ты исковеркаешь мне жизнь, если не позволишь остаться…

При этих словах ее глаза расширились от неподдельного ужаса, она моментально развернулась и убежала.

Совершенно ничего себе не позволяла… садовница. Росла, видимо, в строгости – или была тоже чья-нибудь гостья: держались с нею чрезмерно почтительно. Я не надеялся сорвать поцелуй, меня колотило от страха! Какой поцелуй? Мне бы только за пальчик ее уцепиться. Нет, лучше за локоток. Чтобы она так же вспыхнула, так же залепила оплеуху, так же пригрозила кинжалом – сколько их у нее, все б и всадила под седьмое ребро!

Я даже подумал, не побежать ли за нею, но остатки здравого смысла удержали меня от этого безрассудного шага. Я перепрыгнул на веранду. Мне было безразлично, видел меня кто-нибудь или нет, оторвут ли мне голову или оставят ее на месте, выдворят с дерева лестницей или сбросят вниз так, как бросали покойников, вроде костей суповых – собакам.

Скоро пришел Данус и объявил, что меня приглашает к себе Минтэп. Не связан ли этот вызов со случаем в саду? Но спрашивать не стал. Если так оно и есть, мне об этом скажут, когда сочтут нужным. Или вломят, как гостю, без церемоний.

Данус говорил со мной как обычно, но меня это не успокоило. Даже наоборот, сильнее стало казаться, что амторианцы – великие притворщики. Так разговаривают по подозрению в задержании на угнанной машине, боясь, что ты их всех переедешь и тебя вообще не найдут, и еще, говоря честно, не будучи точно уверенными, что машина, в которой тебя закоротили, – именно та, что числится в розыске.

В сопровождении двух молодых офицеров из числа моих милых соседей я прошел в помещение, где мне назначили аудиенцию. Выполнялись ли при этом функции стражников, мне было неизвестно. Они любезно болтали со мной по пути с одного яруса на другой. Но ведь бывает, что и надсмотрщику, сопровождающему смертника, хочется поговорить… Провели меня в зал к джонгу. На этот раз он был не один. Его окружали какие-то люди, среди которых я заметил Дьюрана, Олтара и Камлота. Почему-то решил, что это суд присяжных, и никак не мог отделаться от вопроса: «Вынесут ли они справедливый приговор?» Фиг вам, справедливый. А если какой и вынесут, то не факт, что его вынесу я, оставшись при этом в живых.

Я поклонился джонгу: да, ваша честь. Он в свою очередь вполне любезно со мной поздоровался, улыбнулся и кивнул людям, которые приютили меня в первую мою ночь на Венере. Минтэп внимательно оглядел меня. В прошлый раз на мне была земная одежда, а сейчас я был одет – вернее, раздет – на вепайянский манер.

– У тебя не такая светлая кожа, как мне показалось сначала, – заметил он.

– Правда? Она потемнела из-за того, что я долго бездельничаю на открытой веранде, – ответил я. – Да, ваша честь.

Я не мог сказать, что это произошло из-за пребывания на солнце, у меня просто был связан язык! Тут же вообще отсутствовало понятие «солнце» – о его существовании они даже и не подозревали. Ультрафиолетовые лучи, проникая сквозь пелену облаков, покрывали кожу загаром так же, как если бы я загорал под утренними лучами на пляже в Малибу.

– Надеюсь, что тебе у нас понравилось, – сказал он, смеясь.

– Да, ваша честь, очень. Можно надеяться, что мы наконец расстаемся и вы утолили свое высокое желание кормить бесполезного гостя? – позволил я себе иронию. Понимая прекрасно: тут ее не оценят, юмор мой не поймут, тут не бывает присяжных, тут ртов не считают и этот судья, какова б ни была его честь, всегда окажется прав. – В качестве пленника со мной обращались хорошо. Да и камера просторная, не на шестерых. Общественным трудом особо не обременяли, дали освоить язык, подготовили к жизни…

На его губах промелькнула усмешка.

– Ты более чем откровенен, – сказал он.

– Откровенность – отличительная черта жителей моей страны, – ответил я.

– Слово «пленник» не соответствует истине, оно мне не по душе.

– В вашем заявлении два момента, несоответствие истине и негодность для джонга, которого все стараются подмаслить. Какой из них наиболее важен для вас? Первый или второй?

Джонг поднял брови над грустными глазами, а потом улыбнулся.

– Думаю, ты мне понравишься, – сказал он. – Все понимаешь правильно. Мне кажется, ты честен и мужественен. А отвечая на твой вопрос, утверждаю: истина тут ни при чем. Просто слово «пленник» мне неприятно слышать. Поэтому я его слышать и не хочу…

Я поклонился в ответ на эти крайне многообещающие слова. Меня удивило, что он так откровенно ответил на мой вызов.

Но опасения мои еще не рассеялись. Я уже знал по собственному опыту, что за любезными речами амторианцев скрывается железная воля. С лицом человека, который намерен заявить, что тебя повысили в звании, они, пожалуй, и наказывают, и казнят.

– Я хочу кое-что тебе сообщить и кое о чем спросить, – продолжил он. – Мы до сих пор находимся в окружении врагов. Они не перестают устраивать набеги на нас и внедряют шпионов в наши ряды. У нас есть то, без чего они обречены на вымирание, – знания, ум, мастерство. Поэтому они готовы на все, чтобы захватить наших людей и насильно заставить их работать на себя. Они похищают и наших женщин, чтобы получить от них умственно полноценное потомство. Твои выдумки о каком-то другом мире, расположенном за миллионы миль отсюда, само собой, возбудили у нас подозрения. Мы решили проверить, не являешься ли ты еще одним тористским шпионом, снабженным замысловатой легендой. Данус очень долго за тобой наблюдал. Он выяснил, что амторианский язык тебе действительно незнаком. Но это единственный известный нам язык на планете, и мы решили, что твой рассказ, вероятно, отчасти правдив. Это также подтверждал цвет твоей кожи, глаз и волос. Кроме того, у тебя немыслимая кровь, она никак не похожа на нашу. Мы на своей планете таких людей не встречали. Таким образом, мы готовы признать, что ты не торист. Но остается открытым вопрос: кто ты и откуда прибыл?

– Так. Я готов, ваша честь, – буркнул я. – Я готов еще раз повторить свою версию. Но заверяю вас, вы ни черта не поймете из моего рассказа, хотя я не скажу ни слова лжи! Одну чистую правду. Не верите? Олл райт. Давайте я еще раз попробую. Итак, – начал я, совершенно не веря в успех предприятия. – Обратите внимание, сэр, на то, что плотные облака застилают весь видимый сектор неба вокруг Амтора. Вы живете как за железной занавеской, которую называете Амторовой шторой. Эта занавеска не дает вам возможности наблюдать окружающее пространство. Отсюда происходит ограниченность ваших знаний о мироздании.

Минтэп покачал головой.

– Не надо, сынок, говорить о том, что не обсуждается. Что бы там ни находилось снаружи, на нашу жизнь это не влияет и повлиять не может. Не тебе разрушать научные устои, над которыми тысячелетиями трудились наши лучшие умы. Мы согласны, что ты – человек другой расы. Скорее всего, выходец из Карбола, судя по той одежде, в которой ты к нам прибыл. Мы с радостью оставим тебя в своей стране, но тебе придется следовать законам и обычаям, принятым в Вепайе. Ты должен будешь сам добывать себе пропитание и все остальное. Чем ты можешь заниматься?

– Занятия вепайян пока непонятны мне. А чем могу заниматься я? Практически всем. Угоняю машины, перебиваю номера, строю самолеты, сочиняю истории, даю советы, пробовал бальзамировать и фермерствовать, играть на бирже, сниматься в кино, «дубль один, дубль два», непонятно? Так… Короче говоря, учитывая мои разносторонние таланты, со временем, думаю, если вы не возражаете, я мог бы чему-нибудь научить и вас, – сказал я.

– Хорошо, мы подберем тебе учеников, – улыбнулся джонг. – А пока можешь оставаться в моем доме и помогать Данусу.

– Если он не возражает, мы возьмем его к себе. Научим сбору тарэла и охоте, – вступил в разговор Дьюран. – Похоже, он смелый.

Тарэл – прочная шелковистая нить, из которой амторианцы делают ткань и веревки. Я представил, как нудно и утомительно ее собирать, эту шелковицу… поди, последний разум, оставшийся после падения на дерево, растеряю. А вот предложение по поводу охоты пришлось по душе. Ужасно любил я охотиться, только ни разу не пробовал всерьез – детские воспоминания об индийских сафари с отцом были слишком сумбурны. Другими словами, я не смог отказаться от любезного приглашения Дьюрана. Кроме того, надо было браться за любое дело, которое смогло бы меня прокормить, сколько же мне еще было ходить в гостевых едоках?

О моей беседе с девушкой в саду речи не было, и я решил, что этот случай останется тайной. Незнакомка по-прежнему занимала все мои мысли, только из-за нее мне не хотелось покидать королевского дома.

Итак, я снова поселился в доме Дьюрана. На этот раз в мое распоряжение предоставили просторную удобную комнату. Моим наставником стал Камлот. Это был сильный, прекрасно сложенный мужчина с чудесными манерами. Только очень грустил почему-то. Подолгу сидел в саду и лепестки на цветах обдирал. Что-то его, пожалуй, томило. Он был младшим из братьев и отличался сдержанностью.

Дьюран показал мне мою комнату и отвел в оружейную. Там хранились копья, мечи, кинжалы, луки, щиты и огромный запас стрел. Возле окна стоял длинный верстак, разделенный перегородками. В образованных ими отсеках лежали всевозможные инструменты. Над верстаком висели полки, на которых были сложены заготовки для луков, стрел и другого оружия. Тут же стоял горн с наковальней, а рядом – металлические бруски, листы и прутья. Да, чокнусь я, конечно, таким делом заниматься, но все-таки дело…

– Ты умеешь этим пользоваться? – спросил Дьюран, выбрав для меня меч.

– Подымал. Нет, думаю все же, знаком только на уровне тренировок, – ответил я. – Против того оружия, что распространено в моей стране, мечи бессильны.

Он подробно расспросил меня об огнестрельном оружии землян и выслушал его описание с огромным интересом.

– На Амторе подобное оружие тоже существует. Правда, у нас в Вепайе его нет. Сырье, из которого производятся боеприпасы, находится далеко на территории тористов. Сейчас там земли Фальсы. Это где-то там… – он махнул рукой. – На Военных Плато, там у них много номеров, точно не знаю. Или на Четырех Равнинах. Оружие действует на основе химического элемента, который испускает ультракоротковолновый луч. Он разрушает любые органические ткани, но для этого требуется излучение другого химического элемента. Существуют металлы, непроницаемые для этого оружия. Щиты с металлическим покрытием надежно защищают от этих лучей. Оружие устроено так, что эти два элемента разделены специальной заслонкой, непроницаемой для излучения. Как только она поднимается, элементы взаимодействуют и смертоносный Р-луч исходит из ствола. Это оружие изобрел и усовершенствовал наш народ, – грустно добавил он. – Зачем изобретал, совершенствовал? Теперь его же используют против нас.

– Так бывает всегда, – ответил я Дьюрану, лучше, чем он мог предположить, понимая проблему. – Пуля, которую ты отливаешь, летит в тебя…

– Но мы, пока не спускаемся с деревьев, вполне обходимся тем оружием, которое имеется у нас. Кроме меча и кинжала тебе понадобятся лук, стрелы и копье, – сказал Камлот, выбирая и откладывая эти предметы. Последним был короткий тяжелый дротик, на древке которого крепилось железное кольцо и длинная тонкая веревка с петлей на конце. Эту веревку, легкую, точно шпагат, Камлот свернул особым образом и сложил в небольшую боковую выемку на древке копья.