Первая научная история войны 1812 года

Один из тех, кто внимательнейшим образом проанализировал упомянутые материалы, стал В.С. Брачев – его исследование вышло в 2006 году.^[59] А сейчас я попрошу у вас внимания, терпения и выдержки. Я приведу весьма значительные отрывки из работы В.С. Брачева, а также большие (иначе нет смысла) цитаты допросов академика Е.В. Тарле, в которых он, пойдя на сговор со следствием, губит выдающихся ученых – своих коллег. Вы станете свидетелями того, как сам Тарле будет умолять следователя принять от него преступную клевету. Все это нам необходимо узнать и прочувствовать, чтобы понять, из каких корней росла кошмарная советская лженаука, как жило «высоконравственное» советское общество – все эти наследники «славных традиций Суворова, Кутузова» и прочих не менее достойных персонажей. Итак, слушаем:

«…ввиду заграничной командировки, в которой находился в январе 1930 г. Е.В. Тарле, сделать это одновременно с арестом С.Ф. Платонова чекистам не удалось. И «взяли» они его чуть позже – 28 января 1930 г. Арестом и обыском в квартире академика руководил сотрудник ОГПУ А.А. Мосевич.

…Начались усиленные допросы. Следствие интересовал, главным образом, академик С.Ф. Платонов. «С Платоновым, – заявил Е.В. Тарле, – я знаком еще со времени, когда я был приват-доцентом Санкт-Петербургского университета. За это время наши взаимоотношения с ним пережили и периоды больших сближений, и, наоборот, иногда мы расходились. Я знал и знаю Платонова как убежденного монархиста. Вспоминаю, что и в прошлом, и в последнее время он заявлял о своих симпатиях к монархии. Однако к царю Николаю II он относился плохо, считал его дегенератом (хорошо, что безумная особь из Думы этого не слышала – прим. мое, Е.П.); так же плохо относился к его детям, считал их плохо воспитанными, по его словам, «как дети армейского офицера». Хорошо относился Платонов к Константину Константиновичу, но в такой же примерно степени он не терпел Николая Михайловича и чрезвычайно резко отзывался о распутинской клике. В вопросах международной политики Платонов являлся германофилом. Это свое германофильство Платонов часто проявлял и подчеркивал. Так, например, он считал большой ошибкой русско-германскую войну 1914–1917 гг.; подчеркивал большое трудолюбие, организованность и культуру немцев; утверждал, что немцы хотя и разбиты, но дадут себя знать, так как у них силы есть и т. д. Он был большим сторонником русско-германского союза в прошлом.

<…> Об отношении Платонова к советской власти, – показывал Е.В. Тарле, – могу сказать, что он советскую власть признавал, но, конечно, с ней во многом расходился, я его считал монархистом в прошлом, но оппортунистом в настоящем. Я никогда не думал, что он ведет такую большую политическую игру».

Как видим, ни о какой контрреволюционной организации во главе с С.Ф. Платоновым в первых показаниях Е.В. Тарле еще нет и речи. Отрицает он и какие-либо разговоры в окружении С.Ф. Платонова о желательности военной интервенции в СССР и возможных кандидатурах на российский престол.

…4 февраля 1930 г. Е.В. Тарле направил на имя начальника секретно-оперативного отдела ОГПУ С.Г. Жупахина заявление. «Уважаемый Сергей Георгиевич. Очень прошу Вас вызвать меня, когда Вы будете в Доме предварительного заключения, на личную беседу по моему вопросу. С уважением, акад. Е. Тарле». Такая возможность ему была тут же предоставлена. Так началось нравственное падение, или «затмение», Е.В. Тарле…

Дело в том, что результатом этой беседы академика с видным чекистом стали показания Е.В. Тарле от 8 февраля 1930 г., оформленные, в отличие от его последующих собственноручных показаний, как протокол допроса.

«Признаю, – заявил здесь Е.В. Тарле, – что в Ленинграде в академической и научной среде существовала контрреволюционная организация во главе с академиком С.Ф. Платоновым. По своим программным установкам, по политическим взглядам организация была конституционно-монархической. …По своей внутренней политике организация ориентировалась на зажиточное, собственническое крестьянство как социальную базу конституционной монархии России.

В международной политике организация ориентировалась на тесный военно-политический союз будущей монархической России и будущей монархической Германии, судя по тому, что именно таковы убеждения Отто Гетча, который всегда это пропагандировал. В этом направлении лидером организации С.Ф. Платоновым велись разговоры с лидерами германских националистов, в частности с лидерами националистов Шмидт-Оттом, Отто Гетчем и другими. В качестве претендента на российский престол организация ориентировалась на Андрея Владимировича, ученика Платонова, и о котором последний весьма хорошо отзывался.

<…> Из состава этих кружков мне известны лишь отдельные лица, например Тхоржевский, Гринвальд, Насонов, Степанов и другие. Наиболее близкими Платонову людьми были Рождественский, Лихачев, Васенко».

<…> «Я на них (С.Ф. Платонова и людей его круга. – Б.В.) смотрю теперь, – отмечал Е.В. Тарле в своих показаниях 9 апреля 1930 г., – даже не как на противников, а как на врагов (выделено мной, Е.П.)…».

<…> Итоги проделанной следствием со времени ареста Е.В. Тарле работы с ним были суммированы в показаниях ученого от 11 апреля 1930 г. «В завершение моих совершенно точных и чистосердечных показаний, – заявил он, – сообщаю, что существовавшая контрреволюционная организация во главе с С.Ф. Платоновым имела свое разветвление по ряду городов (университетских: Москва, Харьков, Минск и другие). Конечной целью организации было, как я уже писал, свержение существующего в СССР государственного строя и установление конституционной монархии во главе с Андреем Владимировичем».

<…> «Глубокоуважаемый Сергей Георгиевич, – читаем мы в другом заявлении Е.В. Тарле к С.Г. Жупахину. – С чувством, близким к отчаянию, я узнал, что Вы не хотите лично со мной говорить… Я твердо решил все сделать, чтобы вполне удовлетворить следствие».

Неловко и больно читать эти строки знаменитого ученого. Согласившись, что самое поразительное, так легко в обмен на свое гипотетическое освобождение на сознательный оговор своих учеников, коллег и друзей, Е.В. Тарле пошел, что называется, на сделку с дьяволом, и иначе как аморальным его поведение в ходе следствия назвать трудно.

Как и следовало того ожидать, «роман» Е.В. Тарле с С.Г. Жупахиным закончился предъявлением ученому официального обвинения (выделено мной, Е.П.). 15 апреля 1930 г. начальник IV отделения Секретного отдела А.Р. Стромин подписал постановление о привлечении Е.В. Тарле в качестве обвиняемого по статьям 58⁴, 58⁵ и 58¹¹ УК РСФСР в том, что он «активно участвовал в создании контрреволюционной монархической организации, ставившей себе целью свержение советской власти и установление в СССР конституционно-монархического строя путем склонения иностранных государств к вооруженному вмешательству в дела СССР…». Мерой пресечения возможного уклонения Е.В. Тарле от следствия и суда было определено содержание его под стражей в ДПЗ.

Итак, обвинение Е.В. Тарле было предъявлено. Какова же была его реакция на этот шаг со стороны следствия? Увы, Е.В. Тарле и тут повел себя совсем не так, как С.Ф. Платонов в подобной ситуации! Если тот боролся и рьяно защищал своих друзей и учеников от обвинений, возводимых на них следствием, то Е.В. Тарле, напротив, действовал со следователями рука об руку и в буквальном смысле слова топил своих бывших коллег, надеясь заслужить тем самым у чекистов прощение и освобождение.

<…> «Вызовите меня, Сергей Георгиевич, и допросите!

…Искренне Вас уважающий Е. Тарле

17-го апреля 1930

P.S. Вы как-то сказали мне, что Вам часто бывают удобны ночные часы для допросов. Всецело располагайте мною в этом отношении. Все равно в ожидании Вашего вызова я не раздеваюсь и не ложусь до утра каждую ночь теперь».

<…> Впрочем, совсем уж оставить организацию С.Ф. Платонова без оружия было нельзя. Вследствие чего Е.В. Тарле то ли по своей инициативе, то ли по подсказке следователей заявил 29 июня 1930 г., что какое-то оружие у нее все же было. «Начал образовываться небольшой запас оружия, – показывал он, – в Пушкинском Доме в отдельном закрытом помещении, библиотечном зале и на чердаке». Проверять эти домыслы, естественно, никто не собирался.

<…> С этим связано появление четырех основных заявлений Е.В. Тарле, направленных им в коллегию ОГПУ: от 10–11 августа, 24, 27 и 28 сентября, а также дополнений к ним от 27 сентября и 4 октября 1930 г.

Основной лейтмотив первого заявления, т. е. 10–11 августа – указание на возможные области использования его (Е.В. Тарле) советской властью в случае освобождения: участие помимо научной и педагогической работы в редактировании многотомного издания дипломатических документов начала XX века; организация в Советском Союзе при помощи Тарле Всемирного съезда архивных деятелей.

<…> Вопреки надеждам Тарле его активное сотрудничество со следователями не спасло академика ни от публичного ошельмования, ни от приговора.

<…> Местом ссылки Е.В. Тарле была определена далекая Алма-Ата, куда он и прибыл 4 сентября 1931 г. Здесь он благодаря покровительству первого секретаря Казахстанского обкома ВКП(б), своего бывшего ученика по университету, Ф.И. Голощекина практически сразу же получил место профессора новейшей истории местного университета. И хотя условия жизни Е.В. Тарле были здесь не из легких, можно с уверенностью сказать, что в ссылке Е.В. Тарле не бедствовал и, что самое важное, вполне ладил с местным ОГПУ и властями.

<…> Особого внимания в этой связи заслуживает утверждение известного чекиста, начальника секретного политического отдела ОГПУ Я.С. Агранова о якобы тесном сотрудничестве Е.В. Тарле с этим ведомством в период его алма-атинской ссылки: «Систематически по своей личной инициативе давал сведения о настроениях в среде научно-технической интеллигенции», и в конце концов даже предложил ОГПУ в Казахстане «свои услуги в качестве секретного осведомителя», от чего там, правда, отказались».

<…> В Алма-Ате Е.В. Тарле пришлось прожить целых 13 месяцев, пока в начале октября 1932 г. по телеграмме председателя политического Красного Креста Е.П. Пешковой он был срочно вызван в Москву. Здесь ему от имени Президиума ВЦИК СССР было объявлено о помиловании. Здесь же в Москве на приеме у наркома просвещения РСФСР А.С. Бубнова Е.В. Тарле наконец-то услышал долгожданные для него слова. «Такая силища, как Тарле, – якобы заявил тот, – должен с нами работать». Е.В. Тарле был счастлив».^[60]

Карьера Е.В. Тарле стремительно пошла на взлет, а вот оклеветанный им дворянин С.Ф. Платонов умер в ссылке 10 января 1933 года. При этом стоит отметить, что оба историка оказались не самыми лучшими политическими аналитиками: они не смогли спрогнозировать развитие ситуации, причем, если С.Ф. Платонов (1860–1933) был уже стар для комфортной эмиграции, то Е.В. Тарле совершенно ошибочно вернулся из упомянутой командировки. Вот так, на практике, и проверяется истинная состоятельность ученого-историка…

Итак, «верное понимание» патриотизма и «роли народа», а также талантов М.И. Кутузова растили в застенках ОГПУ. Естественно, ни в предисловии к книгам Е.В. Тарле, ни в школьных учебниках (написанных с учетом и его выводов) про роль застенков (кстати, запомним это слово буквально на несколько страниц) в искажении истории 1812 года не упоминалось, и абсолютное большинство из вас о том не ведали. Как мы знаем, в конце девятнадцатого и начале двадцатого века (даже к юбилею войны – в 1911–1912 гг.) уже выходило множество солидных сборников документов и научных исследований, которые позволяли начать объективно судить о предмете нашего разговора. Но новый политический курс И. Сталина сломал естественное развитие научной жизни. Итогом ломки конкретно Е.В. Тарле среди прочего было: а) изменение оценки выдуманной «народной войны», б) изменение оценки итогов Бородина, в) изменение оценки ряда исторических фигур – и, разумеется, невозможно и думать о том, чтобы показывать борьбу значительной части населения против власти. Отмечу, что подобное стало и отходом от того, что именовали «марксистским подходом». Историкам эпохи советского империализма приходилось работать в состоянии психической неадекватности и как бы раздвоения личности: надо было оправдывать империализм царизма, при этом обличая сам царизм и «империализм Запада». И эта патология психики и отсутствие логики внедрялись в широкие массы: она и до сих пор не изжита, а в последнее время вновь «взята на вооружение». Поведение Тарле-«ученого» коррелирует с поведением Тарле-человека: он менял показания и очернял людей с такой же легкостью и беспринципностью, как создавал исторические тезисы. Есть такая «профессия» – сталинский академик в достатке…

И все же вкусивший в молодости «буржуазной жизни», знающий иностранные языки и работавший в Европе Е.В. Тарле создавал тексты еще не совсем советского стиля – именно советский, точнее, «совковая» стилистика отшлифуется в 1940–1980-х гг., когда бумагу начнут марать выходцы из пролетариев и крестьян, идейно трафаретные и сломанные с самого начала.

Вспоминаются слова об СССР легендарной балерины двадцатого века – Майи Михайловны Плисецкой (1925–2015): «коммунизм и социализм, лично для меня – это хуже фашизма». Вы их можете услышать в ее известном интервью (доступно в YouTube), но мне посчастливилось несколько лет подряд общаться с Майей Михайловной лично – и могу свидетельствовать, что в частных беседах она высказывалась еще жестче и подробнее. И в контексте главной темы данной книги, конечно, стоит упомянуть, что на фотографиях М.М. Плисецкой в детстве видна большая конная статуэтка Наполеона, украшавшая квартиру ее родителей. Однако – вернемся к Е.В. Тарле.

Даже получивший все блага от И. Сталина Е.В. Тарле до последних дней жил в постоянном страхе. И страх этот ощущался в самых незначительных вещах. Вот какие еще детские воспоминания о единственной встрече с маститым академиком оставил известный советский драматург Э.С. Радзинский:

«Теперь Тарле жил в знаменитом «Доме на набережной», большинство прежних обитателей которого лежали в бездонной могиле в Донском монастыре. В этот дом и привел меня Зильберштейн.

Тарле шел восьмой десяток… он сидел под огромной гравюрой Наполеона.

Посещение меня разочаровало. Тарле как-то холодно выслушал мои восторги Наполеоном. И вообще, о Наполеоне, к моему разочарованию, в этот вечер он совсем не говорил. Вместо этого он долго и нудно рассказывал о классовых выступлениях французских рабочих в XIX веке. После чего они с Зильберштейном заговорили о письмах Герцена, выкупленных Зильберштейном за границей. Экземпляра «Наполеона» у Тарле почему-то тоже не оказалось. Вместо желанного «Наполеона» он подарил мне свою книгу «Жерминаль и Прериаль». Книга оказалась все о тех же французских рабочих и показалась мне невероятно скучной. Но главное – там не было Наполеона.

Отец выслушал с улыбкой мои разочарования и промолчал. Он не посмел мне объяснить: увенчанный славой старый академик попросту испугался. Испугался мальчишеских восторгов Наполеоном, как бы порожденных его книгой. Ведь Бонапарт был врагом России. И к тому же душителем революции. «Бонапартизм» – одно из страшных обвинений во время сталинских процессов. И старый Тарле поспешил подарить мне «правильную книгу» – о классовой борьбе французских трудящихся».^[61]

История особенно интересна тем, что в ней многое взаимосвязано и переплетено. И тот же еще помнящий Е.В. Тарле Э.С. Радзинский в 2007 году приходил на премьеру моего спектакля «Немецкая сага» (по пьесе гениального японского драматурга Юкио Мисимы (1925–1970)), которая состоялась в театральном центре имени В.Э. Мейерхольда: а уже он, в свою очередь, был и палачом, и жертвой большевицкого режима. Замечу, что после спектакля Эдвард Станиславович высказал самые лестные слова по поводу моего режиссерского решения. Но вернемся к теме 1812 года.

Великодержавная и ура-патриотическая пропаганда стала входить в сильнейшее противоречие с основными тезисами марксизма-ленинизма: в таких случаях слуги выбирали не принципы, а хозяина. Конечно, приходилось изворачиваться, наглеть и завираться. Вот характерный пример:

«В своих высказываниях об искусстве полководцев русской армии в Отечественной войне 1812 года Ф. Энгельс, пользуясь немецкими и английскими материалами, недооценил военное искусство фельдмаршала М. И. Кутузова, блестяще проведенное им контрнаступление и дал ошибочную характеристику роли Кутузова в Бородинском сражении. Это суждение Энгельса вызвало замечание товарища Сталина, указавшего на огромные личные заслуги Кутузова, который «загубил Наполеона и его армию при помощи хорошо подготовленного контрнаступления». Опираясь на данное указание И. В. Сталина, советские ученые создают подлинно научную историю Отечественной войны 1812 года, в которой раскрывается роль русского народа и его армии, роль Кутузова и его плана контрнаступления в разгроме захватнической армии Наполеона, спасении народов Европы от наполеоновского ига».^[62]

Это дурная комедия, шутовство – но именно такие сервильные авторы и подобные болезненно нелогичные тезисы вошли в учебную советскую литературу и в сознание масс.

В подобном же состоянии «раздвоения личности» писал в 1954 г. свою брошюру о выдуманном партизанском движении автор с весьма подходящей для данного сюжета фамилией – Бычков. Ах, какие строки, сколько совдеповские «крепостные» писаки умудрялись вмещать эпитетов, усугубляющих и без того злостное нападение врага: «Против захватнического нашествия русский народ начал справедливую Отечественную войну, которая развертывалась в весьма сложной политической обстановке».^[63] Это первая фраза главы – а вторая фраза и ряд других вносит базовое противоречие в суть первой: «К началу XIX века Россия представляла собой отсталую сельскохозяйственную страну, в которой господствовали феодально-крепостнические отношения».^[64] Как же это получается: вот рабы являются вещью помещика – и тут вдруг рабы начинают защищать «свободу»?! Но в теории невозможно защищать то, чего у вас никогда не было: даже своей земли, своего дома, своей деревни – ничего своего! И никакой свободы простого передвижения!

Тот же тов. Бычков продолжает описывать прелести свободы, которую надо защищать: «Продолжалась торговля крестьянами и самое беззастенчивое вмешательство помещиков в область чисто личных отношений крепостных крестьян».^[65] Конечно, советский автор не стал описывать сцены сексуального насилия и разного рода глумления одних православных людей над другими – но и вышеназванный тезис как-то смазывает страх от прихода веселых и свободных граждан из Франции. Продолжим: «По данным И. Игнатович, за первое десятилетие XIX века, с 1801 по 1810 г., в России было 83 крестьянских выступления».^[66] 83 выступления за 9 лет! Это же просто состояние перманентной гражданской войны. Никакая временная драка солдат соседних стран столько не длится! Однако послушаем еще несколько тезисов из упомянутой брошюры: «Александр I был прежде всего царем-крепостником, жестоко подавлявшим крестьянские выступления.

<…> Эксплуататоры крестьян – помещики-крепостники и царские власти опасались, как бы крепостные крестьяне не воспользовались ослаблением помещичьего государственного аппарата во время войны с Наполеоном и не подняли бы общего восстания против царизма и помещиков.

…При формировании ополчения многие помещики заботились прежде всего о доходах своих имений, а не о защите родины. Многие помещики старались дать как можно меньше людей в ополчение, а на тех крестьян, которые вступали в ополчение, стремились получать рекрутские квитанции, с тем чтобы зачесть ополченцев в счет поставляемых рекрутов».^[67]

Таким образом, весь этот мрак ненависти сословий друг к другу полностью уничтожает смысл первой фразы агитки. И вообще любому иноземному «врагу» уже просто нечего делать на этом «празднике» войны всех против всех.

Помня о метафорических «говорящих фамилиях», можно упомянуть и Д.Е. Червякова – автора другой 30-страничной бредовой агитки: «Партизанское движение в период подготовки и проведения Кутузовым контрнаступления в 1812 году» (М., 1953). Документы его не интересуют (они бы даже помешали…), зато обильно цитируются И. Сталин и Г.М. Маленков (1902–1988). Прямо на задней стороне обложки и крупным шрифтом гражданам СССР предлагается «вносить вклады в сберегательные кассы».