– А кем ты мать считаешь? Полоумной старухой? Конечно, брала! Еле донесла. Вся спина на таком холоде вспотела, – Божена направилась к сыну, но тут же опомнилась и вернулась к столу. Принялась укладывать слои печеночного салата, всем сосредоточенным видом показывая, что никто не сделает это лучше нее.
Кристина поднялась со своего места и, переняв у мужа озабоченную интонацию, подошла к свекрови:
– Божена Викторовна, но ведь такое могло быть. В прошлом году вы были уверены, что выключили воду. Так и сейчас… оставили подарки дома, а вспотели, потому что добирались по рыхлому снегу. У нас здесь некому воровать. Все соседи друг друга знают, а чужих в такую погоду, и в такой вечер вряд ли сюда занесет.
– Соседей они знают! А мать родную… – в этот момент Бо почувствовала слабость. Ту же тяжесть в ногах и гул в голове она ощущала каждый раз, когда, наконец, укладывалась спать после бессонной ночи. Взбудораженная мимолетными тревогами или подавленная мыслями о старости, когда от безделья и ненужности устаешь сильнее, чем за всю трудовую жизнь. Она блуждала по квартире, пока вокруг светильников не начинали плавать темные пятна.
– Ну Колька-то пакеты видел! Он выскочил встречать и сразу про бабку забыл, когда конфеты увидел! Коля! – старуха с трудом прошмыгала к порогу гостиной. Мальчик сидел под елкой, так что нижние ветки щекотали его макушку, и ворочал по полу радиоуправляемый танк.
– Бо с пакетами шла! – крикнул он, не поднимая головы. Желтая лампочка от гирлянды освещала его взлохмаченные вихры, будто над мальчишкой мигал огненный нимб. Старуха развела руками, беспомощно, устало, чтобы сын, который стоял сзади, мог оценить, как сильно он перегнул палку своим обвинением. Вернувшись на кухню, она сняла с вешалки шубу и, охая наклонилась, чтобы натянуть сапоги.
– Сама пойду посмотрю, может, следов каких не заметили!
У порога её никто не окликнул: Кристина поспешно заняла освобожденную крепость, а Степан вздохнул – то ли сочувственно, то ли утомленно.
Обвитые мигающими желтыми лампочками перила, казалось, полыхали огнем. Бо замерла на последней ступеньке, щурясь от ярких всполохов и осматривая сад.
«А что, если я и вправду не взяла пакеты?» – подумала старуха и спрятала лицо в воротник, спасаясь от мокрого снега, который теперь жег, как искры этого несуществующего, но пугающего её огня. Осторожно сойдя в рыхлый подтаявший сугроб, она двинулась вдоль дома, глядя под ноги, чтобы не упустить следов. Свет фонаря у калитки не доставал до угла, поэтому повернув, Божена оказалась в темноте. Окна спальни, выходившие на эту сторону, не горели – вся семья приютилась между нарядной гостиной и ароматной кухней. Старуха медленно обходила двор, внимательно глядя под ноги – такая сосредоточенность помогала не разрастись обиде, с которой, казалось, она уже пришла.
Божена сердилась на сына, на его уютный дом, будто окруженный невидимым высоким забором. Она ненавидела цыплячий цвет короткого фартука невестки и торчащий уголок черного платья под ним. Ненавидела блеск праздничных огней в соседних домах и липкий снег под тяжелыми ногами.
Шаг за шагом, год за годом – и каждый тяжелее предыдущего.
Божена сердилась и ненавидела. Она делала это всю жизнь, чередуя с притворством и неподъемной виной за ненависть и притворство.
И осознав все это именно сейчас, у неприветливых стен сыновьего дома, старуха выдохнула. Будто сбросила поношенную шкуру заботливой мамы и бабушки, которая давно не грела.
Никаких следов не было и пакетов тоже. Она, действительно, их забыла. Внезапная усталость, как после полуночных прогулок по пустой квартире подкосила замерзающие в глубоком рыхлом сугробе ноги. Соседские огоньки расплылись, вокруг них запрыгали знакомые темные пятна. Божена уперлась рукой о стену и медленно двинулась вперед, стараясь смотреть прямо перед собой. До поворота оставалось не больше пяти шагов, когда за углом мелькнула женская нога в узком сапожке. Мелькнула поспешно, будто вскинутая в беге.
– Кристина! – позвала старуха и, насколько могла, ускорила шаг.
Невестка не откликнулась, а в ближайшем окне зажегся свет. Сквозь дымчатую тюль и муть в глазах старуха рассмотрела, как в комнате взметнулся сброшенный фартук, и стройный черный силуэт опустился напротив комода. Божена посмотрела на освещенный прямоугольник под ногами – частые узкие следы пересекали его по диагонали и скрывались за углом дома. Было неясно, откуда они начинались – на снегу позади Божены остались только две неровные траншеи от ее собственных шаркающих шагов.
Внезапно что-то изменилось. Старуха моргнула и зажмурилась, пытаясь прогнать пелену, а когда открыла глаза поняла, что просто вновь осталась в темноте. Невестка вышла из комнаты и забрала с собой свет.
Стараясь не задеть следы, Божена направилась за угол. Под ногами хрустел наст, в груди хрипело отвыкшее от спешки дыхание. За поворотом снова стало светло – окна восточной стороны дома принадлежали гостиной. На исчерченном следами снегу расплылось два больших желтых пятна – будто из-под земли тоже смотрели зажженые окна. Старуха замерла и беспомощно повалилась на стену, глядя на рассыпанные по снегу конфеты. Рваный блестящий пакет валялся неподалеку. По грудной клетке будто разлился кипяток, а воротник пальто вдруг безжалостно сдавил шею. С трудом развернув свое большое уставшее тело, Божена уцепилась руками за подоконник и попыталась заглянуть в комнату, но елка у самого окна, закрывала обзор и слепила огнями. Не отнимая одной руки от подоконника, старуха подняла кулак и приготовилась постучать. Но вместо этого вдруг осела на подогнутых коленях и отвернувшись от окна, уставилась в сторону, туда, где в тени, между льющимися потоками теплого света стояла женщина. Её маленькое лицо пряталась в складках черного капюшона, отчего невозможно было понять, куда она смотрит. На какую-то долю секунды Божене показалось, что и лица то нет – а только гладкий белый камень, закутанный в тряпки. Но тут женщина наклонилась, подобрала с земли несколько конфет и сунула их в карман длинного широкого пальто.
– На могилку, – сказала она.
– Вы кто? И почему здесь ходите? – Божена не боялась, мало ли в праздники какую пьянь занесло. Она попыталась рассмотреть лицо женщины – ближайших соседей сына знала хорошо. Незнакомка подняла к воротнику узкие ладони в черных перчатках и стряхнула капюшон. В этот же момент Бо в непонятном страхе опустила глаза, будто спасаясь от чего-то.
Сердце превратилось в пульсирующий уголек, вокруг которого таяло и обмякало тело. Мокрый снег постепенно переходил в дождь. Его косые жесткие капли утяжеляли шубу. Божена с трудом оттолкнулась от стены. Ей казалось, что если она упадет в ледяную рыхлую кашу, то уже не сможет подняться. Отчаянно захотелось оказаться в нарядной гостиной, где беснуется, доламывая новую игрушку внук, сверкает голыми коленками невестка и виновато улыбается сын.
– Иди по моим следам, – голос женщины изменился. Божена была уверена, что незнакомка не старше невестки, а сейчас истертым до тихого треска шепотом ей ответила вековая старуха. Почему-то это успокоило, будто с ней заговорила давняя приятельница. С трудом рассмотрев нечеткий узкий след, Бо сделала шаг. А затем еще один.
Уголь в груди постепенно гас. Вокруг вновь разгорелись разноцветные искры праздничных гирлянд, но их мелькание больше не вызывало панику. Во всем теле Божена вдруг ощутила давно позабытую легкость. Наверное, так себя чувствует Кристина, порхая по дому в своем блестящем платье. Разум поплыл, как плыл когда-то в молодости, предвкушая вечность, которая с каждым годом становилась все короче и зыбче.
Боясь потерять это ощущение, Божена, не глядя под ноги, поспешила за старухой к калитке. Ей казалось, что стоит усомниться, как тело вновь отяжелеет, вспомнит беспомощность.
С легкостью перешагнув замерзшую лужу, Божена вышла за калитку. Ветер подул в лицо и принес запах свежей земли. Полы черного пальто её спутницы все трепетали беспокойными птицами над землей, и Бо вдруг поняла, что это страшный и в то же время правильный запах исходит именно от незнакомки. Так и должно пахнуть сейчас. Так и должна пахнуть смерть.
Старухи вышли на нарядную, безлюдную улицу. Здесь ветер усилился, а дождь хлестал по лицу и размывал обзор, будто наполняя глаза чужими слезами.
– Мне хочется вернуться, – взмолилась Божена.
– Ты вернешься. Не пройдет и года, как вернешься.
Старуха сбросила капюшон, но в этот раз Божена не отвернулась и не опустила глаза. Она смотрела на гладкий белый камень, который говорил с ней, и ощущала, как бессилие одолевает ее весом прожитых лет. Тянет в сырой рыхлый сугроб, и бороться с ним уже нет сил.
Последнее, о чем подумала Бо, было черное блестящее платье невестки. Она хотела, чтобы ее похоронили в нем.
Для подготовки обложки издания использована художественные работы автора.