Сага о хварангах

3.2 Страж торфяных болот

 
Укутана в саван туманный,
Не так уж красива вроде бы
Старинная, тихая, странная,
Но всё же любимая родина!
 

Суровые здесь места, дикие! На десятки километров раскинулись труднопроходимые болотные хляби, среди которых островками торчат приземистые белёсые сопки. Их открытые всем ветрам песчаные склоны поросли черникой и вереском. Чахлые сосны делят скудное островное пространство с редкими елями и зарослями кривых берёзок, затрудняющих и без того нелёгкое пешее передвижение по болотным тропам.

Даже в нынешние времена человек тут редкий гость! А ещё лет двести назад болотная Terra Incognita полностью принадлежала своим коренным обитателям – животным и растениям… Кабаньи и лосиные лёжки, комариный звон, крики водоплавающих птиц, яркие пятна цветущего иван-чая и багульника, чёрная пахучая жижа и под всей этой красотой – огромные залежи драгоценного торфа.

Первые добытчики дармового топлива появились в болотном краю в середине девятнадцатого века. Местные мужики резали пласты торфа простыми лопатами, сушили полученные куски на солнце, а потом использовали для своих скромных нужд. Объёмы добычи были ничтожными, кроме того, благоразумные крестьяне предпочитали не углубляться в неведомые болотные дали, копаясь в ямах неподалёку от своих деревень.

Всё круто изменилось лет через десять. Чтобы обеспечить растущие потребности производства, фабриканты Морозовы организовали многочисленные посёлки торфоразработчиков и стали добывать топливо в промышленных масштабах. Стоя в гнилой воде по шестнадцать часов кряду, рабочие вручную резали торф и формировали из него кирпичи. Спали в бараках на голых нарах. Скудно питались и часто болели…

Через некоторое время разработки стали механизироваться, а в советские годы достигли технологического совершенства – торф теперь добывался при помощи комбайнов и другой специализированной техники, из него прессовали удобные топливные брикеты для котельных и электростанций.

В годы войны на краю болот был основан фильтрационный лагерь №0325, в котором содержались советские военнослужащие, прошедшие германский плен. А в 1946 году к лагерю пристроили бараки для пленных немцев. Их пригнали на разработку огромных торфяных залежей, расположенных между посёлком торфяников Губино-Кусок и рабочим посёлком им. 1-го Мая, в простонародье «Майский».

Сто семнадцать немцев и четырнадцать охранников из конвойного подразделения расположились в новом трудовом лагере. Условия содержания пленных были вполне щадящими, кормёжка нормальной, дисциплина строгой, но без издевательств и рукоприкладства. А кроме того – свежий воздух, посильная работа и возможность хорошенько подожраться за счёт многочисленных даров щедрой местной природы.

Большие неприятности начались в середине мая, когда в тартарары провалился новёхонький «Универсал», пригнанный из Владимира на болотные испытания. Чудом спасшийся тракторист нёс какую-то околесицу про «разверзшиеся хляби», «чрево зве́рево» и «хищную пасть», поминал Христа и апостолов, а потому был немедленно отправлен в Орехово-Зуево для тщательного обследования в тамошней психушке.

На место происшествия нагнали пленных с длиннющими шестами, кирками, баграми, тросами и вёдрами. Трое суток немцы лопатили торфяную жижу, откачивали воду, пытались шестами и баграми нащупать трактор, но безуспешно. Раскопали такой котлован, что туда запросто можно было бы поместить грузовой железнодорожный вагон. Всё напрасно! Сгинул трактор в неведомых болотных глубинах.

А через неделю неподалёку от гиблого места раздражённое торфяное начальство затеяло оборудовать новую разработку…

С раннего утра понедельника десять флегматичных фрицев начали неторопливо забивать на площадке колья, ставить вехи, вдумчиво вырубать болотный чапы́жник⁶⁸ и корчевать старые пеньки.

Четверо конвойников, под предводительством усатого белоруса старшего сержанта Тихона Тихоно́вича, покуривали, сидя на пригорке, лениво переговаривались и гоняли комаров свежесрезанными берёзовыми веточками.

Нежданными вестниками беды и первенцами, распахнувшими ворота ужаса, стали камрады не разлей вода Карл и Удо – работящие, послушные парни, весельчаки и балагуры.

– Граждан нашалтнихь, майн бомбалук трещит шов, велит бросайт бомб за тот далний куст! – округло сформулировал просьбу облегчиться «по-большому» Карл.

– Ихь прикривайт дас бомбер, битте! – присоединился подлиза Удо.

Солдатня привычно заржала над шутниками, а старший сержант обстоятельно зевнул, почесал могучую грудь, с минуту задумчиво пялился в безоблачное небо, а потом изрёк вердикт:

– Тока, слышь, рысью туда-сюда, мухоморы там не жрать! Бео-о-ом арш!

Немцы потрусили облегчаться, а Тихон невозмутимо оглядел своё икающее и рыдающее от смеха войско, ещё раз зевнул, любовно огладил ППШ и закурил очередную папироску.

Меж тем время шло – пять минут, десять, а чёртовы камрады не возвращались…

– Етить твою дивизию! – сипло выдавил наконец встревоженный Тихонович. – Неужто в побег рванули? Но куда? Тут болотень до горизонта, трясина… Пойду, мож, гляну? А вы тут в оба смотреть! – рявкнул он на притихших солдат.

И Тихон глянул… Чуть было сам не наложил в штаны от страха! Мёртвые немцы лежали на небольшой гаревой⁶⁹ полянке. Скрюченными пальцами покойники ухватились за ветки вереска, а ногами выкопали в земле мощные борозды. Но самым жутким зрелищем были лица мертвецов – тёмно-фиолетовые, искажённые ужасной гримасой, с выпученными глазами и длинными, синими, закрученными спиралью языками.

Трупы прикрыли драными рогожами. Быстрый на ноги рядовой рванул в караул с докладом. На дребезжащей полуторке прилетел растерянный дежурный старлей с радистом и санинструктором, заглянул под рогожи, проблевался в зарослях камыша, после чего стал настойчиво связываться по рации с дежурным по штабу. Пленных угнали в лагерь. Бледные притихшие солдатики присели поодаль, стараясь не смотреть в сторону мертвяков. Солнце палило нещадно…

С момента ЧП прошло уже более трёх часов, а старший сержант Тихонович так и стоял, замерев, на кромке чёрной торфяной воды, молча курил папиросу за папиросой, гримасничал, о чём-то напряжённо думал… Потом внезапно и совершенно безумно завертел головой, беспорядочно замахал руками, шагнул по колено в болотную жижу, сорвал с плеча ППШ, пронзительно по-бабьи взвизгнул и всадил непрерывной очередью семьдесят одну пулю в разогретое марево горизонта.

Это происшествие добавило суеверной жути в размеренную лагерную жизнь! О том, как крутили руки впавшему в буйство и враз поседевшему Тихоновичу, долго потом шептались и служивые, и сидельцы. Ну а Карла и Удо старались не поминать вообще, дабы не навлечь на себя беду…

Но та уже протоптала дорожку к людям… Чем дальше, тем больше! Что ни день, то в лагере военнопленных новые трупы. По одному, по два, а то и по пять человек разом. Росло в трёх километрах от бараков кладбище. Росли в душах местных обитателей паника и отчаяние. Неведомая тёмная сила сеяла смерть, а причина так никем и не выяснена…

Приезжала, конечно, комиссия – плешивый подвижный профессор с бегающими глазами, мрачный патологоанатом, криминалист и двое молчаливых серьёзных мужчин в кожаных плащах и в шляпах. Следствие вели три дня, осмотрели трупы, опросили охрану и напуганных пленных, что-то невнятно объяснили про какой-то болотный газ да спешно отбыли восвояси.

Когда смерть забрала восемьдесят шесть душ – четверых арестантов из фильтрационного лагеря, двух конвойников и восемьдесят немецких пленных, высокое начальство повелело «это дело прекратить»! Заключённых отправили по этапу в другие колонии и поселения, а лагерные постройки безжалостно спалили дотла, чтобы дурной окрестный люд не растаскивал из опасного места ценные стройматериалы.

 
Сидит бабка на пеньке,
Держит туесок в руке…
Как коряга сгорбилась,
Знать, она испортилась!
 

Историю о страшной смерти на болотах мужики рассказывали Витьке Дубровину ещё в бытность его комбайнёром на торфоразработках. Он всегда считал эту байку страшилкой, предназначенной для впечатлительных новичков или суеверных деревенских девок. Всерьёз не воспринимал. А тут сам Сухов – почтенный и авторитетный человек, заподозрить которого в желании потешить публику ну никак невозможно, лично повёл речь о делах минувших лет:

– И вот, слышь-ка, считай, годов пятнадцать тихо всё было, – вёл он обстоятельный рассказ.

Рабочие-вахтовики недавно отужинали, собрались у костра пить чай, курить и слушать стариков. Дед Женя Веселов сегодня больше помалкивал, посасывая трубку и поглядывая на собравшихся исподлобья. А вот Сухов был непривычно словоохотлив:

– Года с три назад сызнова неладно. Степановну Мухину-то многие, поди, помнят, ветеринарку? Так пошла она в августе по грибы, сюда, на Ану́тку, а дале вниз, к кабанячей кормушке черти её потянули, стало быть… Так она, вишь ты, на старое кладбище немецкое и вышла! – Сухов раскурил козью ножку⁷⁰, прищурился, разогнал едкий махорочный дым ладонью и продолжил рассказ: – Там её аккурат и нашли – синющую, жуткую, а рот, слышь-ка, как у клоуна из шапито, до ушей, словно улыбается она чему…

Витькино воображение вмиг нарисовало синюю Антонину Степановну, криво ухмыляющуюся, с мутными мёртвыми глазами. Стало не по себе… А Сухов продолжал нагнетать:

– Ладно, схоронили. Через год опять чертовщина! Опосля пожаров лесничество кинулось полосы защитные копать, а народа лишнего в деревнях нет. Срядились с шабашнёй ореховской. Уж не знаю, може и студенты, как говорили сами, но рожи, доложу вам, доверия не внушают… А и хрен бы с ними, не в рожах дело! Две лошадёнки им выделили на пятерых, плуги, бороны, лопаты, пилы, топоры. Обеспечили всем… – Сухов помолчал, словно припоминая детали происшествия, потом махнул рукой, указывая на восток: – Вон тама я через два денька лошадёнку нашёл, а вот вторая сама вышла к Жене на огород. Скажи, Жень! – обратился рассказчик к хмурому Веселову.

– Было, – подтвердил лесник, – приходила. Свёл я её в лесничество, а сам, вот с Суховым, тремя мужиками и участковым пошёл шабашню искать, – Веселов кивнул, передавая слово Сухову, устроился на пеньке поудобней и вновь насупился. Было видно, что разговор этот ему неприятен и тягостен, но он считает его обязательным, как считает и его напарник Сухов, который незамедлительно продолжил историю:

– Вот, значит, выходим на бивак шабашей – он, вишь, слева под горкой, почти в самой болотени оказался. Глядим – инструмент в телеге лежит, плуги в бороздах не вынуты, на столе дощатом котелок с кашей простывшей… И сами мужички тута, ага – один в костре потухшем обугленный, мордой вниз, другой мертвец глазом на ветку насаженный, так и стоит, трое на спине под ёлкой лежат – пальцы скрючены, бельма выкачены, рожи перекошены. Во, етьба-молотьба, опять да сразу пять! – Сухов саркастически помотал головой и фыркнул. – Следствие, вишь ты, определило, мол, самогону дрянного те работяги перепились и сдохли. Как же, самогону! Ни бутылей, ни банок, ведро одно с чаем наполовину. И рожи у них синюшные, как и у прежних, языки наружу, а сами перекорёженные! Не-е-е, брат, тут дело жуткое, то самое…

Витька, воображение которого оказалось ярче, чем он думал, долго сидел оцепенев, поражённый страшной и загадочной былью. Разошлись спать по времянкам притихшие мужики, уехал верхом на свою сторожку дед Сухов. А Витька всё сидел у полуночного костра, смотрел на мерцающие угли, отрешившись от окружающего мира…

Сердце мечтателя замерло и упало вниз, по телу пробежала морозная волна мурашек и волосы зашевелились на голове, когда чья-то рука твёрдо легла на его плечо. Не дав Витькиному испугу панически развиться, в тусклый круг света вступил дядя Женя Веселов. Он приложил палец к губам, повелевая молчать, серьёзно и внимательно посмотрел Витьке в глаза, а потом поманил его жестом ладони за собой в глубь ночного леса…

Они шли по упругому моховому ковру, надёжно гасившему звук шагов, меж чёрных свечей можжевельников и серебристых стволов сосен, чьи ветви на фоне звёздного неба напоминали Витьке восточные иероглифы. Звонкая тишина наполняла окружающее пространство, а темнота, наоборот, понемногу отступала, позволяя различать всё новые детали и контуры.

Витьку переполнял восторг. Похоже, нынче сбудутся его заветные мечты – он прикоснётся к той неведомой тайне, которая будоражила его мысли многие годы. Он чувствовал, что жизнь его круто и навсегда меняется, оставляя в прошлом обыденность повседневного существования…

Остановились путники на поляне, покрытой белым исландским лишайником. Здесь было гораздо светлей, чем в лесу, просторней. Веселов замер, вслушиваясь в тёмную даль, потом глубоко вдохнул и громко выдохнул:

– Ф-фус-с! – подождал несколько минут, а потом опять, громко и резко: – Ф-фус-с!

Повторив раз десять эти странные звуки, дядя Женя сокрушённо обратился к недоумевающему Витьке:

– Не идёт, понимаешь, опасается! С первого раза не подзовём, надо полагать…

– Кто не идёт-то, дядь Жень? – выдавил из себя главный вопрос Витька.

– Ну, кто, кто… Фус не идёт! Осторожный лешак… Да ты не бойся! – заметил крайнее изумление Витьки Веселов, улыбнулся, ободряюще взял за рукав. – Во-он, глянь, сторожка моя, пойдём-ка, купчика⁷¹ намутим, побеседуем.

Шёл час за часом, а в уютной сторожке лесника Витьке Дубровину раскрывались тайны сокровенные, фантастические, невероятные, умопомрачительные, вмещавшие в себя многолетнюю историю и обширную географию. На столе дымился крепчайший чай. Пахло хвоей и лесными травами.

– Я в то время детишкам преподавал, – мягко и откровенно рассказывал длинную историю дядя Женя, – ботаникой очень увлекался, зоологией, рисовал маленько. Пошёл в начале октября с этюдником на Глухушу – бурелом посмотреть да опят подсобрать… Глядь, а в осинках молодых, что деревом трухлявым привалило, детёныш малый застрял, лешачонок! Зажало его так, что почти не дышит, попискивает жалобно, да ещё нога, похоже, сломана. Взял я его домой, выходил. Звали его Фус. Очень сдружились мы! С родичами его тоже потом знакомство водил. Они тут вот рядом на свои праздники собирались, по два-три раза в год. Особое место у них… Станут в кружок, за лапки свои потешные возьмутся да пойдут хороводы водить, умора! – Веселов хрипло рассмеялся и утёр широкой ладонью выступившие слёзы.

Витькино буйное воображение помогло в очередной раз – он практически видел, как под ярким лунным светом на песчаной поляне водят свои хороводы маленькие забавные человечки – лукавые и волшебные! А лесник рассказывал дальше:

– С войны я двух лешаков молодых привёз, из самой Германии. Спасти их удалось там… Ух, была история! Но то дело прошлое… Поселил их с местными. А те чужаков как родных приняли! Устроили. Детишки пошли у них потом – Ус, Оса… Фус к тем годам уж вырос, стал хозяин в племени. – Веселов начал задумчиво растягивать фразы и явно менять нить повествования на серьёзную и печальную. – Нынче Сухов-то не зря страсти говорил, я его попросил. Как те дела жуткие начались, пришли ко мне лешаки – Фус и дед его Хоц. Я тогда уже в лесники пошёл, чтобы, значит, помогать им выжить да от людей уберечь. Так вот они мне и поведали о Чёрном Страже, который тысячи лет спал в болоте, пока люди его не пробудили! Очень, говорили, зол он теперь, свиреп! Все лешаки из Глухуши ни ногой, хороводов не водят, какой уж год ныкаются по логовам, боятся.

Веселов надолго замолчал, понурился. Сидел за кухонным столом неподвижно, сосредоточенно шкворчал трубкой, лишь изредка отхлёбывая чай из солдатской кружки да хмуря седые брови. Витька тоже замер, чтобы не мешать дяде Жене подойти к самому главному.

– Ты, Вить, вот что, послушай меня внимательно, – заговорил наконец-то Веселов, – тебе верю твёрдо, с детства твоего приглядываюсь… Сухов не в счёт. Он как брат мне, но старик уже, да и в той же стезе опасной подвизался, что и я – хотим мы, короче говоря, узнать, что за Чёрный такой и как его усмирить. Тому обучены, не бойся! А тебе хочу заботу о лешаках передать. Пропадут они без защиты нашей. Вот на днях с Фусом сведу тебя, сдружитесь, дело и пойдёт! – дядя Женя опять повеселел и заулыбался.

Витька временно потерял дар речи. Его самые смелые мечты превзошла весть о предстоящей службе – большой и настоящей! Тысячи мыслей теснились у него в голове, пытаясь облечься в слова, ком подкатил к горлу, а обуревавшие чувства увлекали беспорядочным нервным кружением. Однако, чувствуя важность момента, Витька смог собрать волю в кулак и молвил просто и ясно: – Я не подведу, верь мне, дядя Женя!

 
На тропе, где в полуночный свет
Окунается лик беды,
Я пытаюсь найти ответ…
Я туман, я твои следы!
Я забыл – что такое день,
На охоте, порой ночной,
За тобою скольжу как тень,
Вязкий мрак за моей спиной…
 

Многое в ту ночь рассказал Витьке добродушный дядя Женя, но Смотрящий Евгений Веселов рассказал ему, конечно же, далеко не всё.

Не рассказал он о том, как выучил язык малых народцев в амурской дальневосточной экспедиции, в которой довелось ему вступить в контакт и доверительно общаться с этими очень малочисленными и скрытными разумными существами.

Не рассказал Веселов историю проникновения дальневосточных малых народцев в Европу, а история сия весьма увлекательна и поучительна…

По современной классификации Смотрящих эти маленькие разумные гоминиды именуются «пещерные альвы». Сами же себя они называют а́су {22}.

В горных регионах корейского государства Силла местные жители звали их оп. В 546 году для спасения их популяции государем Силлы была отправлена специальная экспедиция в Ямато. Она успешно перевезла несколько семей оп в безлюдные и благодатные японские земли.

В Японии оп именовались коробоку́ру, жили мирно, плодились и хранили свою культуру, развивали ремесло и преумножали традиции. Но времена меняются – некогда уединённые районы становятся густонаселёнными, а отношение людей к непонятным существам оскверняется страхом и ненавистью… В семнадцатом веке несколько семей коробокуру, спасаемые от полного истребления, были вывезены из Японии в Европу.

При содействии Смотрящих недалеко от Рейна была найдена старинная выработанная каменоломня. Её обустроили для безбедного проживания альвов, а кроме того, подготовили в подземелье тайники для хроник, книг и артефактов. Асу с давних времён славились как надёжные хранители, потому взаимная выгода была очевидной.

Не рассказал дядя Женя восторженному Витьке всю историю о том, как он, многократно рискуя жизнью, вывез из Германии при содействии своих Братьев из «Глобер. Звезды» пару спасённых альвов. Умолчал также о том, что считался в военные годы лучшим специалистом Европы по малым народцам, в совершенстве знающим их язык и культуру.

Не рассказал тогда. И не смог рассказать в будущем… Через два дня после важного разговора с Витькой труп Евгения Тихоновича Веселова был найден на лесной дороге, ведущей к старому кладбищу немецких военнопленных.

Сухов спалил свою сторожку и навсегда уехал из родных мест.

Виктор Дубровин через год подался на Крайний Север за длинным рублём.

Чёрный Страж притаился на время, оставаясь грозным и неизвестным…

3.3 Проклятие Синей Ведьмы

 
Кто там кружи́т на лужайках зелёных?
Может, счастливая пара влюблённых?
Вихрем летит под ногами земля!
Может быть, ты это? Может быть, я?
Миг… и рассеялся вихрь в пустоте,
Пылью осев на могильной плите…
Меч заржавел, и растрескалась плаха.
Счастье живых недоступно для праха!
 

17 ноября 1940 года. Двенадцать тридцать две по Гринвичу. Высота шесть тысяч футов⁷². Переменная облачность. Сомнений нет – Эрик падает! Два вражеских истребителя весело догорают на земле рядом с Бичи-Хед – скалой самоубийц⁷³, а вот чёртов третий мессер всё-таки достал его из этой ублюдской тучи на полпути домой! Датчик масла в красной зоне. Мотор теряет обороты, дымит и чихает. Самолёт пока поддаётся управлению, но стремительно теряет высоту. Нужно срочно садиться!

«Дэ́бен осталась далеко справа, очень жаль, но до её спасительного русла теперь не дотянуть, разворот невозможен, – мысли Эрика текут флегматично, рассудительно, в полном несоответствии с критической ситуацией. Это шок, ясное дело! – Так, куда же будем садиться, сэр? Идти на снижение здесь, прямо на мелькающие под крылом незнакомые деревушки или дотянуть до Ву́дбриджа⁷⁴, где точно есть ровное поле в полторы тысячи футов длиной⁷⁵? О нет, заглох мотор! Прямо по курсу Мартле́шэм⁷⁶, без вариантов… Ух, какой удар!..»

Хруст костей, больно и темно…

Где он, что с ним случилось, Эрик не знает, но одно он знает наверняка – давным-давно, в Хайле́нде, на горе Бен-Не́вис жила могущественная колдунья Кэ́йлик Бхир, именуемая в народе Синей Ведьмой⁷⁷. Может, она и теперь живёт, дьявол её знает! Вот стоит же кто-то сейчас перед ним – седые спутанные волосы, бледное до синевы лицо, ворон на плече, в иссохшей руке корявая заиндевелая палка. Старуха в беззвучном смехе раскрывает отвратительный беззубый рот, и из него вырывается фиолетовое пламя.

А вот на поясе у колдуньи та самая плетёная сумка, в которой лежала когда-то прокля́тая книга «Фуар Хаг» – сборник разрушительных заклинаний и зелий. Эту книгу в бою отобрала у безобразной старухи Повелительница Лунных Рун леди Мэри Эндрю в 1752 году. Да, отобрала и уничтожила – это знают все ученики школы Братства «L.B.B.», от самых младших до выпускников!

Эрик тоже окончил эту закрытую школу. Осенью 1936 года он получил из рук своего Учителя Магистра Элиаса Кроу серебряный знак Мастера и наиважнейшее боевое задание, которому посвятил всю оставшуюся жизнь…

Сейчас, в миру, он пилот Королевских ВВС Эрик Стэнли Локк {23}, окровавленное и изломанное тело которого с огромным трудом извлекли из разбитого самолёта подоспевшие люди. Везунчик, сумевший наперекор обстоятельствам посадить почти неуправляемую машину на узкую прогалину между старинной каменной оградой и группой вековых деревьев.

Самолёт при посадке почему-то не загорелся, хотя из пробитых баков вовсю хлестал бензин, а из мотора вытекали остатки масла. Искорёженный фонарь кабины отчаянно пытались вскрыть несколько часов. За это время Эрик не истёк кровью и не умер от болевого шока… Судьба хранила Локки-коротышку для выполнения важной миссии!

 
Петрушка, шалфей, розмарин и чабрец
О доме напомнят в далёком краю!
Я годы изгнанья в терновый венец
Вплетаю и грустные песни пою…
 

Сегодня леди Мэри открыла Энн страшную тайну – наследие Синей Ведьмы не было уничтожено полностью! Мэри сохранила в записях и рисунках долгий и опасный процесс создания разрушительных шаров. Сделала она это сознательно, ибо надёжно уничтожить все десять тысяч разбросанных по Европе готовых триобле́йдов⁷⁸ можно, лишь имея запас своих разрушителей. Закон подобия, коварно заложенный в древний рецепт.

Вот оно – самое подлое и самое загадочное оружие, когда-либо созданное человеком! Рукой в защитной перчатке наставница достаёт из толстостенной стеклянной чаши тёмно-серый матовый шарик размером с крупную сливу. Она долго смотрит на него с интересом и ненавистью. Беспощадный враг спит!

Волосы шевелятся на голове у Энн, она спинным мозгом чувствует убийственную жуть, сокрытую в триоблейде. Если сейчас швырнуть шар в стену башни или раздавить каблуком – неведомая сила проснётся и начнёт разумно и изощрённо действовать. Предметы и домашние животные станут калечить своих хозяев, люди начнут совершать опасные для жизни безрассудные поступки, страх и отчаяние поселятся в их душах, внезапные пожары будут преследовать жильцов дома, грунтовые воды подмоют фундамент, и постройка обрушится, погребя под своими обломками спящих людей… Со стороны все несчастья будут казаться цепью случайностей, но Смотрящие в таких случаях непоколебимо уверены – это действие триоблейда!

– Послушай меня, Энн! – не сводя с разрушителя глаз, тихо говорит наставница. – Послушай внимательно и крепко запомни всё, что я тебе скажу. Плохо не то, как он действует. Много хуже последствия его применения – место становится про́клятым на века! Там, где творил зло триоблейд, вырастают ядовитые травы, птицы не вьют гнёзд, дома не стоят долго, а люди умирают странной смертью. Никто пока не мог ликвидировать следы разрушителя, а я смогла! – наставница кладёт шар обратно в чашу, заливает какой-то зелёной жидкостью, прикрывает сосуд массивной стеклянной крышкой и продолжает почти шёпотом:

– Нужен огонь! Очень сильный постоянный огонь. Такой, чтобы плавилось стекло и песок. Если три-четыре дня жечь каменный уголь с достаточным притоком воздуха, а потом дать расплавленной массе самой остыть, то проклятие исчезнет…

– Госпожа, но ведь это победа! – восторженно восклицает поражённая Энн. – Следы теперь можно зачищать, осталась малость – всего лишь собрать разрушителей по миру и разом уничтожить одним шаром! Вы же знаете, как их вычислить?

Мэри строго поджимает губы, явно собираясь отчитать Энн за несдержанность, но не может. Махнув обречённо рукой и рассмеявшись, она быстро пересекает комнату, обнимает любимую ученицу и целует её в рыжие вихры.

– Ты моё восторженное солнце! Многим поколениям охотников и Смотрящих предстоит рисковать жизнями, чтобы хоть чуть-чуть освободить мир от гнусного замысла старухи. И не нам строить нелепые прожекты! У нас другая служба… Понимаешь? – Мэри садится в массивное кресло с высокой спинкой и берёт в руки загадочно мерцающие обсидиановые чётки.

– Да, госпожа, простите! Я слушаю! – Энн плюхается на пол у ног наставницы, в очередной раз давая себе зарок не перебивать старших в ответственные моменты.

– Я думаю, немало нашлось бы негодяев, возжелавших обладать триоблейдом, – задумчиво произносит Мэри. – Правда, лишь немногие посвящённые знают об этом оружии, ещё меньшее количество умеет им пользоваться. Да… Беда в том, что охотятся за шарами враги опытные и коварные. Среди них наипервейшие – клан проклятых Кэ́мпбеллов! – Мэри вскакивает на ноги и начинает взволнованно ходить по комнате.

Про «английских подстилок криворотых свиней Кэмпбеллов» {24} Энн знает многое. Её отец, отважный Грэгг Фрисселл – авторитетный знаток истории шотландских кланов, никогда не упускающий возможности заняться просвещением дочери. К чести Грэгга, в смачных эпитетах, которыми он неоднократно награждал пресловутых Кэмпбеллов, было совсем немного преувеличения. Этот клан имел у горцев скверную репутацию. Да и какая ещё могла быть репутация у жадных, бессовестных, продажных людей, постоянно конфликтующих с соседями и строящих козни даже своим ближайшим родственникам.

– Так вот, детка, – Мэри стремительно обрывает летящий шаг, швыряет чётки на массивный дубовый стол, снова садится в кресло и запускает длинные тонкие пальцы в непослушную шевелюру Энн, – дела наши не сказать чтобы были хороши… – медленно и задумчиво продолжает говорить она, перебирая и расчёсывая при этом пальцами космы верной ученицы.

Энн замирает, искренне стараясь не мешать наставнице размышлять… Но Мэри, похоже, уже подошла к самому главному в разговоре:

– Его поросячья светлость Джон Кэмпбелл, четвёртый герцог А́ргайл {25} самолично нанёс мне тайный визит четыре дня тому назад. Ха… Что ж, хоть один смелый поступок! – Мэри сжимает голову Энн горячими ладонями. – Он всё знает – и про сохранённый мной рецепт, и про хранимый нами запас! Он требует обмена или торга. Пока…

Мэри опускается на пол рядом с окаменевшей Энн, разворачивает её пылающее лицо к себе, и, глядя в глаза, тихо, внятно и спокойно говорит ужасные вещи:

– У нас есть три месяца на размышление, но они, само собой, постараются убить меня раньше… Ты не должна вмешиваться, спасать или защищать меня!

Энн пытается что-то протестующе пискнуть, но получает звонкую оплеуху и покорно замолкает. А Мэри продолжает наставлять:

– Ты единственная, кому я верю как себе! Поэтому в крайнем случае ты возьмёшь в известном тебе месте всё тайное и покинешь Шотландию навсегда, чтобы передать или одним, или другим известным тебе хранителям сей тяжкий груз… Теперь смотри!

Мэри облачается в толстый кожаный фартук, надевает защитные перчатки, зачерпывает несколько пригоршней горячих углей из очага и бросает их на медную жаровню. Невысоко над ней на двух цепях она подвешивает свой острый клеймор. Вновь достаёт из склянки триоблейд, медленно и осторожно прокалывает его толстой золотой иглой. Потом извлекает её, прячет опасный шар обратно в склянку и проводит иглой поперёк лезвия меча…

Сначала Энн кажется, что ничего особенного не происходит, лишь неприятные болезненные мурашки пробегают по её телу. Но нет, началось! Потянуло неестественным холодом, голову сдавило будто стальным обручем, а дыхание стало неровным и прерывистым… В этот момент Мэри легко бьёт иглой по клинку, раздаётся тонкий мелодичный звон – и грозное оружие ломается пополам!

 
Моё время прошло, моё имя забыто…
В осознании вечно стоящих в строю —
Не хочу пьедестал и молчание гранита,
Я хочу лишь исполнить работу свою!
 

Эрик в очередной раз поблагодарил судьбу за потрясающее везение. Сегодня сняли гипс с ног. Доктор сказал, что кости срастаются великолепно, и уверенно пообещал к лету вернуть пострадавшего лётчика в строй. С руки гипс сняли уже месяц назад, и основным занятием Эрика с тех пор стало восстановление подвижности суставов и силы мышц.

Первоклассная английская медицина, вежливый персонал госпиталя и сносная кормёжка, несомненно, способствовали выздоровлению, а кроме того, позволяли терпеть вынужденное заточение в четырёх стенах. Книги скрашивали монотонный досуг Эрика, а регулярно меняющиеся соседи по палате доставляли свежие новости из внешнего мира. О, Эрик перележал многих боевых товарищей!

Позавчера привезли раненного в плечо лётчика Джона из сорок шестой эскадрильи. Он упрямо дотянул до родного аэродрома на своём горящем «Харрикейне», жёстко «в дрова» посадил машину на запасной полосе, сам выбрался из кабины и стремительно, за десять секунд до взрыва, отбежал на безопасное расстояние. Джон невероятно гордился собой!

А вчера доставили пострадавшего при пожаре авиационного техника из шестьсот одиннадцатой, которая базируется на том же аэродроме в Ди́гби, что и сорок шестая. Вот была буря радости! Техник Сэнди помирал со смеху, лёжа на животе и взахлёб рассказывая, при каких обстоятельствах он так подпалил себе спину и задницу.

Сэнди осматривал заплатки, поставленные на пулевые пробоины в крыле «Спитфайра», а его напарник поблизости заправлял баки самолёта топливом. Почему вспыхнул бензин – никто так и не понял. Напарник среагировал быстро, предохранительный клапан сработал как надо, но смачный плевок горящего топлива из шланга пришёлся точнёхонько в тыловую часть не ждущего беды Сэнди. Вспыхнув, техник так растерялся, что вместо того, чтобы плюхнуться в кучу песка неподалёку, вихрем припустил к пожарному пруду на противоположной части лётного поля!