Зелье для Ее Величества. Усадьба

– Чего-то случаться, господин Шэшковский?

– Случаться, – невольно передразнил он и, мягко взяв под локоток, проводил до кофейного столика. Усевшись напротив лекаря, холодно посмотрел ему в глаза и произнес официальным тоном:

– Господин Роджерсон, я вынужден посвятить вас в государственную тайну и просить вашего содействия.

Роджерсон выпрямился в кресле, а затем встал. Он почувствовал неладное.

– Императрице нездоровится… воспаление рассудка, – пришлось придумывать на ходу.

В это время из будуара донеслось приглушенное рычание.

– Слышите? Сначала она беспричинно чуть не до смерти забила подсвечником лакея, потом кинулась на графа Орлова. Мы были вынуждены ее обездвижить, для ее же пользы.

– Вы опествижит Ея Императорская величество?? – ужаснулся доктор.

– Да! – рявкнул он и, быстро успокоившись, продолжил: – Коли поправится матушка-царица, ей и решать, казнить нас или миловать, а пока вот что… Для начала осмотрите ее на предмет диагноза, после чего дадите ей сильного снотворного.

– Защем давать сноттворный?

– Затем, что я так сказал!! – отрезал Шешковский, но подумав немного, доверительно соврал: – Мне как-то царица наша под большим секретом рассказала, что в юные годы у нее случались… припадки, и единственно, что ей помогает, это сон в течение нескольких дней. Это и есть государственная тайна. Вам все ясно?

– Точно так, господин Шэшковский.

– Ну вот и славно. А коли сболтнешь кому хоть полслова – поедешь в кандалах в Сибирь с отрезанным языком.

Бледный и трясущийся Роджерсон осмотрел императрицу, покачивая головой и бормоча себе что-то под нос, – делать записи Шешковский категорически запретил. После чего, не без применения силы, им удалось влить в августейшую особу каких-то успокоительных и снотворных микстур (Роджерсон при этом вышел из будуара, будучи не в состоянии творить насилие над августейшей особой, и занимался забытым лакеем).

Как только Екатерина затихла, состоялся короткий совет, на котором решили, что Орлов с Роджерсоном будут неотлучно находиться подле императрицы, а он, Шешковский, займется успокоением придворных, дабы не поползли опасные слухи. Уходя, наказал, чтобы Орлов к вечеру от имени императрицы велел позвать его на аудиенцию.

Однако в планы пришлось внести поправку. Он как раз обедал, когда слуга доложил о прибытии Панина.

Шешковский поморщился – кто-то уже успел донести! Если так и дальше пойдет, уже завтра весь Санкт-Петербург будет как растревоженный улей.

– Здравствуйте, Степан Иванович, – с любезным выражением лица произнес вошедший, когда Шешковский встал из-за стола и, улыбаясь, сделал приветственный жест руками, – а что это сегодня матушка велела никого не пускать к ней? Я вот с докладом о делах прибыл.

«Доподлинно ничего не знает», – определил Шешковский, но хитрить в данном случае было нельзя: во-первых, все равно узнает и обидится, что за нос водили, во-вторых, может и заговор заподозрить, в-третьих, человек он далеко не глупый, может что и дельного посоветовать, да и ответственность, поделенная на троих все меньше, чем на двоих. Сделал приглашающий жест присоединиться к трапезе, позвонил в колокольчик. В дверях появилась физиономия секретаря.

– Мигом приборы его сиятельству!

Физиономия исчезла.

– Да вот, Никита Иванович… нездоровится нашей матушке, – и, подняв глаза, размашисто перекрестился.

– Ох ты, – тоже перекрестился Панин, – и что же говорит лекарь Ее Величества?

– Роджерсон говорит о временном буйном помешательстве, – тихо произнес он.

При этих словах у Панина округлились глаза.

– Но дело тут куда как запутанней, – и он пересказал Панину события последних дней. – Такая вот история, Никита Иванович.

Панин в возбуждении стал ходить по зале, больше говоря с самим с собой. «Ах, шельмы!!», «всех на ноги подниму!!» – доносились до Шешковского обрывки восклицаний Панина.

Несколько успокоившись, тот вернулся к столу и спросил:

– И что думаешь делать?

– Думаю, что вам, Никита Иванович, надо бы бумагу в казначейство составить, мол, на содержание двора и прочая.

– А дальше что?

– Дальше… пока напишем, пока отсчитают, глядишь, день пройдет. К тому времени, может, матушке лучше сделается. А не сделается – тогда отдадим.

– А коли отдадим, а лучше не сделается?

Шешковский развел руками:

– Тут ведь как: если облапошат нас – то уж ладно, но денег-то мы не пожалели!

– А проследить не думал?

– Нет. Ни проследить, ни оцепить. Исхожу из того, что вор этот человек предусмотрительный, вряд ли он будет сам деньги забирать да перевозить. Даже кого и схватим если – он и знать-то путем ничего не будет, а татя этого разозлим.

Панин задумался. Было тут о чем подумать.

– Предлагаю эти деньги пометить каким-нибудь знаком, – предложил Шешковский.

– Зачем же помечать? – просветлел лицом Панин. – Недавно закончили чеканку очередной партии новых монет, но в оборот еще не пустили. Вот и вручим их сволоте этой, как начнет тратить – столько ниточек к нему потянется!

– Очень хорошо! – обрадовался он, какая-никакая, а все ж таки надежда! – И еще их чем-нибудь этаким намазать, чтобы человек не учуял, а собака след взяла.

– Тоже годится, – одобрил Панин.

На том и порешили. Орлов тоже согласился и все порывался самолично выкупить здоровье императрицы, насилу отговорили.

Дальше все сделали, как было в инструкции написано – положили тюки с монетою на плот недалеко от Шлиссельбургской крепости, поставили на тот плот человека, чтобы не давал плоту прибиться к берегу и ровно в полночь пустили его по течению. Когда плот поравнялся с упавшей в воду ивой, человек прыгнул в воду и поплыл к берегу.

Охота началась…

И вот сейчас он ехал во дворец держать совет.

Прошел по пустым и гулким залам дворца. Было уже десять вечера, однако в его визите к императрице не было ничего необычного. Всем было известно, что она могла принять его в любое время.

В покоях за небольшим столиком уже сидели Панин и Орлов. Раскланялись. Шешковский сел на свободное кресло.

– Какие есть новости, Степан Иванович? – спросил Панин.

– Пока никаких. Людей и депеши разослал, будем ждать. Думаю, завтра-послезавтра начнут приходить доклады отовсюду. Как императрица?

– Спит, но сквозь сон говорит зло, «казнить», «бесы» и тому подобное, – ответил Орлов.

Вздохнули, перекрестились.

– Какие настроения во дворце и гвардии?

– Пока все хорошо, – сообщил Орлов, – придворных распирает от их «осведомленности» о состоянии императрицы, знай себе шушукаются, в гвардии спокойно – по случаю выкатил им несколько бочек вина от себя лично.

– Послы иностранные во дворец не суются, пишут письма во здравие, да отсылают своим дворам сплетни, – добавил Панин.

Повисла тишина. Никто не хотел говорить раньше времени о том, что станется, если царица так и не придет в себя. А станется для них все очень даже печально, размышлял начальник Тайной экспедиции Шешковский. В состоянии сна они могут подержать ее еще день-два, дальше нельзя. Дальше уже начнутся подозрения в заговоре. И они втроем опомниться не успеют, как будут объявлены заговорщиками. Собственно, они и есть заговорщики и узурпаторы. Даже если гвардейцы примут их сторону, этого не хватит, чтобы удержаться – слишком многими благами обласкала Екатерина дворянство, чтобы оно не вмешалось в это дело. Но от мысли, что это существо будет сидеть на троне Государства Российского, Шешковского пробирали мурашки.

Однако время еще было. И была надежда, что тать этот сдержит обещание.

– Надо бы от имени царицы бал какой-нибудь объявить, если сегодня-завтра Ее Величеству не получшает, это даст нам возможность подольше не показывать ее двору, мол, готовится и создает интригу, – высказал свою идею Панин.

– А потом как покажем – так покажем, и маски не нужно, – нервно рассмеялся Орлов.

Шешковский неодобрительно покачал головой и поддержал идею Панина:

– Да, Никита Иванович, хорошая мысль – еще дня два на прыщике протянем, потом еще неделю на подготовке к маскараду. Ну а там, семь бед – один ответ.

Орлов посерьезнел.

– Не волнуйтесь, господа. Делайте свои дела и знайте, чудовища на троне Российской Империи не будет.

Шешковский и Панин молча воззрились на него. Но никто ничего не сказал.

– Ладно, господа, откланяюсь, надо выспаться. Завтра и депеши поступать начнут, да глядишь, унюхают кого, действовать надобно быстро и на ясную голову, – поднялся Шешковский.

– Я тоже, пожалуй, пойду. Завтра несколько аудиенций послов, надо выглядеть как ни в чем не бывало, – тоже встал Панин.

– Признаться, я бы тоже куда-нибудь ушел, – встал Орлов.

На том и откланялись.

В приемной им навстречу бросился какой-то человек.

– Господа! Честь имею представиться – барон Герштейн Петр Николаевич, помещик из Вятской губернии. Милостивейше прошу оказать мне содействие в приеме Ее Величества!

Шешковский и Панин недоуменно переглянулись.

– Мне было еще позавчера назначено, да все не зовут!

– А вы разве не слышали, что Ее Величество недомогает? – холодно спросил Панин.

Барон немного покривился и, взяв его под локоть, доверительно зашептал:

– Все знают, что у Ее Величества вскочил какой-то прыщик на носу, ну право слово, я согласен хоть с завязанными глазами предстать пред ее светлейшим взором! Помогите, Никита Иванович, век помнить буду!

– Петр Николаевич, матушка раздражена, столько мероприятий отменить из-за этой мелочи пришлось, а тут ты со своим прошением. Как бы в сердцах не отказала!

– Ох ты! А ведь не подумал я об этом… да, да, да, вы правы Никита Иванович, подожду, сколько надо будет. Но вы уж не откажите, когда Ее величество в хорошее расположение войдет!

– Договорились, барон.

На том и распрощались.

Снова переглянулись – придуманный и разнесенный ими слух, о том, что у императрицы соскочил прыщ, и они прикрывают это ее недомоганием, работал. Хотя во дворце шушукались, что у Екатерины с Орловым второе дыхание их романа.

– А не выпить ли нам по чарке-другой? – предложил Панин.

Шешковский удивленно воззрился на него:

– Вам же, Никита Иванович, с утра надо выглядеть как ни в чем не бывало?

Панин засмеялся:

– Ну так если я сейчас лягу спать и с утра буду как огурчик – это как раз таки будет из ряда вон! – и снова захохотал. Просмеявшись, продолжил:

– Честно говоря, кое-как высидел. Как там Орлов один остается – ума не приложу.

Шешковский представил себя на месте Орлова, и по спине побежали мурашки. Да уж. Но вслух сказал:

– Тогда едемте ко мне в присутствие. Там и вино найдется, а может, и депеша какая пришла.

Так и сделали.

Подъехали к службе, вышли из карет. Уже начало светать.

– Благодать-то какая, – протянул Панин шумно втягивая носом утреннюю прохладу, – воистину не ценишь то, что есть, пока гром не грянет.

– Ваша правда, Никита Иванович, ваша правда, – поддакнул Шешковский.

В строении напротив входа в присутствие раздался собачий лай.

– Обученные? – кивнул в сторону собак Панин.

– Обученные, – подтвердил Шешковский и крикнул: – Николка! Николка, щучий сын, выходи!

Дверь строения отворилась, на пороге появился взъерошенный, заспанный мужик. Поклонился, ответил:

– Слушаю, Ваше высокоблагородие.

– Унюхали чего сегодня?

– Никак нет, Ваше высокоблагородие.

– Плохо ищете, поганцы!! Сегодня никого не найдете – готовьте спины под розги!

– Слушаю, Ваше высокоблагородие, – поклонился мужик.

– С этими псами только так, Никита Иванович, – взяв под руку и приглашая пройти к себе, сказал Шешковский, – хотя я не думаю, что даже послезавтра меченые деньги всплывут в столице. Но острастка нужна.

– Проверить бы надо, может, запаха-то уж и нету, – предложил посмурневший Панин.

– А это мы запросто. Я тем же раствором пометил часть моих монет, в сейфе лежат. Николка!!

– Слушаю, Ваше высокоблагородие.

– Ну-ка, возьми любую собаку наугад и с ней ко мне. Да живее, черт мохнатый!!

– Слушаю!

Поднялись в кабинет, в приемной спал на диванчике секретарь.

– Подъем! – рявкнул Шешковский.

Тот вскочил и вытянулся в струнку, толком еще ничего не понимая.

– Депеши из провинции приходили?

– Никак нет, Ваше высокоблагородие!

– Ладно, мигом нам с их сиятельством сообрази завтрак!

– Сей момент, Ваше высокоблагородие! – и уже полностью очнувшись, распахнул перед гостями двери кабинета.

Проходя обитые сукном и кожей двери, раздвигая двойные шторы, Панин заметил:

– У тебя тут, Степан Иванович, прям как у султана какого.

– А-а, – протянул тот в ответ, – очень хорошо скрадывают звуки. Сам знаешь, Никита Иванович, иной раз и секретарю чего лишнего знать не надобно.

– Это да, – вздохнул тот, поминая сложившуюся ситуацию.

Расселись. Шешковский скинул туфли, блаженно стал двигать пальцами ног. Панин стянул парик и стянул с себя галстук. Над входной дверью зазвонил колокольчик. Шешковский в ответ потянул шнурок, висящий у стены. Шторы раздвинулись, появилась голова секретаря:

– Ваше высокоблагородие, тут Николка с собакой притащился, говорит, вы приказали.

– Приказал, погоди-ка, братец, минутку здесь.

Секретарь вышел из-за штор и вытянулся в струнку.

Шешковский прошел к сейфу, слегка приоткрыл дверцу.

– Теперь пусть пущает собаку, а ты, стало быть, вон выйди и дверь закрой.

– Слушаю!

Шторы колыхнулись за вышедшим, потом в них проскочил спаниель, приглушенно хлопнула дверь.

Собака, шумно сопя, пошла к ним, нюхая воздух. Немного покрутила головой, потом приблизилась к Панину, встала передними лапами на стул, понюхала карман его платья и звонко залаяла.

– Да иди ты, дура! – раздраженно крикнул он и хлопнул псине по морде. – Совсем ошалел пес! Ну, Степан Иванович, наловишь ты с ними татей! – раздраженно бросил он Шешковскому.

Тот и сам был удивлен и зол, экий конфуз! Отскочившая собака продолжала тявкать на Панина.

– Ну, шавка блохастая, я покажу тебе, как на меня тявкать, – рыкнул тот, встал и вытащил из ножен шпагу.

– Да погоди ты, Никита Иванович! Еще кровищи мне тут не хватало, – поднялся Шешковский.

Панин стал слегка, как прутом, постукивать по спаниелю шпагой, гоня его к дверям.

Шешковский подергал за шнурок и рявкнул появившемуся секретарю:

– А ну убери эту тварь с глаз долой!!

Тот проворно схватил собаку и исчез.

– Ну, господин Шешковский, не думал я, что у тебя меня облают с ног до головы! – бросил оскорбленный Панин.

– Ну прости, прости, Никита Иванович! Как позавтракаем, устроим смотр всем псам и псарям! Не дай бог не унюхают – запорю!!

В другой бы раз Панин не принял таких извинений, но сейчас был не тот случай.

– Да уж, надобно бы устроить. Дело-то государственных масштабов ведем, а тут на тебе.

Шешковский на это ничего не ответил, прищурился, спросил:

– А что у тебя в кармане-то? Хоть знать, чего унюхала.

Панин недоуменно воззрился на него, полез в карман, достал руку. На ладони у него лежал запечатанный сургучом небольшой пузырек темного стекла с жидкостью.

– Это что это? – спросил Шешковский.

– А леший его знает! – недоуменно ответил Панин.

– Дай-ка посмотрю, – протянул руку.

– Вспомнил! – смущенно улыбнулся тот. – Это мне доктор мой капли от желудка с утра положил, совсем запамятовал! – ответил Панин и засунул бутылек обратно в карман.

– И сургучом залил? – поинтересовался Шешковский.

– Ну так все от рвения – мало ли, прольется, – ответил тот, делая невольный шаг назад.

– Значит, не дашь посмотреть, – чуть отошел от стола Шешковский.

– Неужто ты мне, Степан Иванович, досмотр решил учинить?! – вызывающе спросил Панин.

– Да что ты, что ты! – махнул рукой Шешковский. – Как можно! А знаешь что, Никита Иванович, пойдем-ка прямо сейчас собакам смотр устроим, чего тянуть?

– Своим псам устраивай смотр сам! А я, пожалуй, позавтракаю у себя!

Шешковский, чувствуя внезапную удачу, вынул из ножен шпагу:

– Да полноте, граф, нехорошо уходить, не угостившись!

Тот поднял шпагу и принял стойку.

Шешковский сделал несколько быстрых разминочных движений и тоже принял стойку. Глаза их встретились.

– Неужто, Никита Иванович, кого на трон присмотрел? – крадучись, спросил Шешковский.

– Ты вроде не пил с утра, Степан Иванович, – ответил тот, мягко перебирая ногами.

Шпаги скрестились. С обеих сторон было сделано несколько осторожных выпадов и парирований. Затем за дело взялись серьезно. Шешковский считал себя неплохим фехтовальщиком, но Панин оказался не менее искусным противником.

Когда они, что называется, вошли во вкус, открылась дверь его кабинета, в котором он иногда ночевал. В проеме появился недоумевающий мальчишка, Шешковский за делами совсем забыл про него. Но помощник, а заодно и свидетель, был как нельзя кстати. Крикнул:

– Розинцев, хватай шпагу и помоги мне!

Но тот совершенно неожиданно швырнул в него стулом и сразу же накинулся, вцепившись в шею, повалил на пол. Панин выбил пинком из его руки шпагу. Шешковский был ошарашен. Неужто Розинцев – человек Панина?!

Тут он услышал глухой удар, и обмякший юнец повалился на него.

– Вставай, Степан Иванович, полно нам, как мальчишкам, шпагами-то махать, – произнес Панин, помогая ему подняться.

– Давай присядем да потолкуем с разумением. Кстати, кто это? – указал он на Розинцева.

– Следователь Розыскного приказа, вчера вечером на службу к себе взял и вот тебе благодарность. Не твой человечек-то?

Панин пожал плечами:

– Первый раз вижу. Стукнул на всякий случай.

Вернулись на свои места, сели.

– Так, значит, в заговоре меня заподозрил? – хохотнул Панин. – Стал бы я такой огород городить. Да и не полез бы к вам с Орловым в подельники, а сразу бы объявил вас заговорщиками. Прямо в покои гвардейцев и проводил: смотрите, молодцы, что с вашей царицей сделали!

– Разумно, – констатировал Шешковский, – а бутылек откуда?

– Да бес его знает! Подкинул кто-то. Может, дворецкий. Хотя нет, я когда во дворец ехал, в карман за платком лазил, не было бутыля.

– Слушай, а во дворце, в покоях к нам барон подходил, как его там, Герштейн. Ты знаешь его?

– Слыхать слыхал, но воочию не приходилось видеть. Думаешь, он подсунул?! Надо незамедлительно во дворец гонца послать, чтобы повязали голубчика, – Панин вскочил на ноги от возбуждения.

– Садись, Никита Иванович, садись, – Шешковский махнул рукой на кресло, – от того, поди, уже и след простыл, не дурак же он совсем, а дворцовых переполошим.

Тот со вздохом сел.

– Ничего, шельма, не боится! Ну попадется он мне, лично из него душу выну, – потряс Панин кулаками.

– Да тут скоро уже очередь из желающих выстроится, – хмыкнул Шешковский. – Слушай, – повернулся он к собеседнику, – а пошарь-ка по карманам, может, еще чего подбросили?

Панин поднял брови, но запустил руки в карманы камзола. Сначала достал злополучный пузырек, затем запечатанное письмо.

– Адресовано вам, – недоуменно изрек Панин и протянул конверт.

Шешковский взял, внимательно осмотрел, сломал печать. Панин подошел к нему и склонился над столом. Прочитали.

«Господин Шешковский. Деньги я получил, соблюдая условия договора, направляю Вам противоядие. Известному Вам лицу необходимо полностью его выпить».

– Уфф, – выдохнул Панин, – пронесло! Ну сейчас-то мы Россию-матушку вверх дном перевернем!! Словим поганца, никуда не денется!!

Шешковский молча покивал головой. Потянул за шнурок. Появился секретарь.

– Живо кареты его сиятельства и мою подать! И воды принеси холодной, – он глазами указал на лежащего Розинцева.

Вскоре секретарь вернулся и вылил на лежащего кувшин воды. Тот застонал, зашевелился.

– Подтащи-ка его сюда.

Когда глаза незадачливого подчиненного сделались более-менее осмысленными, поводил перед ними рукой. Взгляд Розинцева сфокусировался.

– Ты с чего это, голуба, на меня кинуться-то вздумал?

Глаза округлились от удивления.

– Ты помнишь, кто я?

– Повелитель язычников и инквизитор!! – выпалил паренек.

Влепил звучную пощечину. Еще одну.

– А сейчас?

– Ой. Никита Иванович Шешковский, тайный советник при особых поручениях Ее Величества императрицы, обер-секретарь Правительствующего сената, начальник Тайной экспедиции, – оттарабанил тот.

– Вот, уже хорошо! Так пошто ты на меня кинулся-то, паскудник??

– Я?!

– Ладно, – махнул рукой Шешковский, – после.

Затем дал распоряжение секретарю, показывая на Ивана:

– Привести в порядок, накормить, и пусть приступает к делу.

– Будет сделано!

С тем и отбыли.

Во дворце коротко рассказали все Орлову, опустив подробности со шпагами и мальцом.

– Сколько еще Ее Величество будут спать? Что Роджерсон говорит? – спросил Шешковский у Орлова.

– Даем снотворное утром, к вечеру и ночью. Значит, если сейчас не дать, то после обеда, а к вечеру точно, должна проснуться.

– Хорошо. Ну, с Богом, что ли, – достал пузырек.

– Подожди, Степан Иванович, – остановил его Панин, – а вдруг отрава это?? Совсем ведь не подумали!

Повисла тишина.

– Дай мне, – протянул руку Орлов, – яд не яд, тут уж не угадаешь. Если что, я за все и отвечу.

Шешковский отдал снадобье.

Приподняли голову, вставили воронку и аккуратно дали выпить все содержимое флакона.

– Ну, теперь только ждать, – вздохнул Панин.

– Нам бы выспаться не мешало, – произнес Шешковский.

– Это да, – согласился Панин, – пройдемте, найдем где прилечь, я, пожалуй, отменю на сегодня все приемы.

Не особо церемонничая, расположились в покоях – не до манер. Пусть все думают, что идет подготовка к балу. Во второй половине дня их растолкал Орлов. Приложив палец к губам, прошептал:

– Кажется, просыпается.

– Григорий Григорьевич, иди тогда к ней, а мы тут будем. А там уж как Бог даст!

Стояли у дверей, прислушивались. Бледный Роджерсон стоял позади. Через какое-то время стали раздаваться приглушенные голоса императрицы и Орлова.

– Ну, Никита Иванович, кажись, пронесло!

– Подожди радоваться, Петр Иванович, неизвестно еще, как сложится. В опалу бы не попасть.

В спальне послышались шаги. Вельможи отошли от дверей, вытянулись в струнку. Двери открылись, и Орлов торжественно произнес:

– Господа, императрица просит вас!

Зашли с опаской, поклонились.

– Рады видеть вас, Ваше Величество, в добром здравии, – просиял Панин.

Вновь поклонились.

Лицо Екатерины сильно осунулось, под глазами залегли тени, но взгляд был живой, прежний.

– Благодарю вас, господа, но не могу сказать, что здравие мое доброе. Мне Григорий сказал, что я двое суток была в беспамятстве. Господин Роджерсон, что вы можете сказать?

– О! Вашье импьераторское феличчестфо, у вас быть умственное переутомление и сильный жар. Вы метаться в бреду. Однако сейчас фсе уже позади! – выложил заученную фразу Роджерсон и поклонился.

– Нам даже пришлось привязать тебя к кровати – так и норовила себя поцарапать, – непринужденно вставил Орлов.

Екатерина осмотрела свои запястья в синяках.

– Мне действительно мерещились кошмары – постоянно демоны приходили, а еще мерзопакостный гном!! – императрица побледнела.

– Что вы, Ваше Величество, что вы, – кинулись к ней, – все уже позади!

Дали выпить вина.

– Подождите, – продолжила Екатерина, – а что с проклятьем?

Ойкнув, по-детски прикрыла рот.

– Так ведь это получается, все так и вышло, как в письме том сказано было?! – приподнялась она с подушек.

Пришлось ей все обстоятельно рассказать.

Выслушав, она неожиданно ловко встала с постели, немного отойдя от нее, резко развернулась, и они снова увидели воплощение зла, с черными глазами-колодцами, которое произнесло низким хрипящим голосом:

– Найти мне этого шутника!!! Я его на части рвать буду! – глаза закатились, и она упала без чувств. Следом упал Роджерсон.

Императрицу положили на кровать, Роджерсону влепили пару оплеух, переглянулись.

– Может, еще не полностью подействовало? – предположил Панин.

– Может, – согласился Орлов – а может, рассудок все ж таки повредился частью, – мрачно закончил он.

Шешковский потер подбородок:

– Ладно, господа, так или иначе нам надо этого татя сыскать. Ты, Григорий Григорьевич, присматривай за матушкой, организацией бала да спокойствием в гвардии. Слухи всякие собирай. Ты, Никита Иванович, уж как есть за государством смотри, ну а я землю рыть буду, – говоря все это, он неотрывно смотрел на императрицу. Эх, как-то оно еще сложится в будущем.

Приехал на службу и быстрым шагом проследовал в свой кабинет, где в его личных покоях должен был шевелить мозгами этот негодяй Розинцев. При воспоминании о мальчишке у шефа Тайной экспедиции заныло ушибленное плечо.

По Розинцеву было видно, что день он провел в бодрствовании. В комнате висел густой запах кофе. Поступившие депеши были разложены аккуратными кучками, часть из которых находилась даже на полу.

– Здравия желаю, Ваше высокоблагородие!

– Ты почто, подлец, в государственного мужа табуреткой запустил?! Отвечай, сукин сын!!!

Лицо Розинцева недоуменно вытянулось:

– Не понимаю вас.

– А где ты прошлым вечером был, помнишь?!

– Я помню, как за моргом следил, потом мне надели на голову мешок, и потом я проснулся здесь и начал разбирать депеши.

Шешковский внимательно посмотрел на помощника, пребывающего явно не в себе, махнул рукой:

– Ладно, выкладывай, что нашел.

– Несколько ниточек ведут к поместью баронессы Прискорн.

– Что за ниточки?

– Разрешите по порядку?

– Да уж давай по порядку, по форме, только не тяни!

– Виноват! Ну так вот, некоторые, казалось бы, разрозненные события имеют одну природу и сходятся к одной точке.

Шешковский устроился поудобнее и приготовился слушать.

– Меня на мысль навела одна байка, которую прислали из деревни Шпаньково, что стоит на дороге в Кингисепп. В том районе с год шайка душегубцев лютовала – мало того, что грабила всех без разбору – никого живым не отпускала. Ловили их долго и засады всякие учиняли, а тем все нипочем. Все ловушки наперед чувствовали. А этой зимой по дороге той иноземец один ехал, а с ним только слуга его да кучер. Хозяин постоялого двора говорит, упреждал того одному не ехать, дождаться обоза какого с охраной, да только тот не послушал и уехал. Больше его и не видели.