Остановись, случайный прохожий. Планета, замедли ход. Господь, узри эту чудовищную трагедию, эту могилу сторожа на Старопесковском, продырявленную перфораторами и залитую старческой спермой. Горе сторожам! Ибо пришел день гнева для них, и кто теперь сможет укрыться?

Сторожа погибали один за другим. Их находили в каморках исторических зданий без сознания. Увозили откачивать, но ничем помочь не могли. Даже самые опытные доктора не понимали, в чем проблема, а в медицинских картах писали: «нарушение обмена веществ». А старики ходили по городу, алчно высматривая очередной объект для любовной утехи. Даже те из них, кто раньше перемещался в креслах-каталках только по пыльному паркету своих квартир, выкатились на московские улицы. В карманах они держали силиконовые пещеры удовольствия. Изо рта у них капала слюна вожделения. Говорят, и старухи не сидели без дела. Якобы в санкт-петербургском музее железных дорог группа бабок, вооружившись страпонами, продырявила бока нескольких проржавевших дореволюционных паровозов. Впрочем, их быстро поймали, отняли опасные игрушки и выписали штраф.

Вскоре тревогу забили увальни из Архнадзора. Они заметили повреждения исторических построек и заголосили о вандализме, истерично обвиняя в нем городские власти. Мэр был вынужден начать расследование. Полиция арестовала несколько десятков стариков. И сгустились тучи над сектой экскурсоводов. Приуныли они, сели аккумуляторы в их заграничных перфораторах, затупились их сверла. Заплакали самые малодушные из них, и приготовились снова забиться в подполье, чтобы краем глаза смотреть на вожделенные дома и теребить за проеденными молью занавесками свои старческие письки. Но выступили вперед Абрам Григорьевич и ученик его Пудрин, и подняли упавший внутренний стержень и укрепили его многократно, и повели они экскурсоводов к дому градоначальника, и накинулись они на жилище мэра, и не отходили от него всю ночь, и текла сперма рекой по тротуару, и вышел глава столицы и поскользнулся, и грохнулся на плитку и измазался весь. Обступили его старики. Просил он подать руку ему, но никто не протянул ему своей ладони. И взмолился о помощи мэр, обратившись к случайному прохожему. Но проходивший мимо автомобильный журналист злорадно ухмыльнулся, и процедил: «Это тебе за платную парковку». И пошел дальше по своим делам. И заплакал тогда мэр, и сломался, и подчинился экскурсоводам.

Тем временем автомобильный журналист добрался до поликлиники и зашел на прием к терапевту.

– Уважаемый Борис Сергеевич, господин доктор… – обратился он к специалисту.

– Господа все на Колыме. Меня лучше называть – товарищ, – осадил его врачеватель.

– Простите. Товарищ доктор, мне кажется, у меня белая горячка.

– С чего вы взяли?

– Разрешите, начну издалека. У меня необычная профессия. В первый день, когда я устроился на работу, меня отправили на презентацию. Там было много бесплатных напитков, и я ушел домой в приподнятом настроении. Потом это повторилось еще раз, еще и еще, и затем я понял, что в этом и состоит моя работа. Сначала я обрадовался, а потом испугался, ведь ничем хорошим это не закончится.

– Что вас, собственно, беспокоит, голубчик? – Доктор скептически посмотрел на визитера.

– Вчера я вернулся в Москву, и сразу к вам.

– Я понимаю.

– Борис Сергеевич, у меня что-то со зрением. Я словно приехал в другой город, не в Москву! Все здания выглядят совершенно странным образом. Они для меня только желтого, серого и розового цвета! Даже Кремль. Я специально ходил на него смотреть, потому что подумал: его-то уж точно не перекрасят.

– Сколько вас не было в городе? – Врач прищурил глаз.

– Точно сказать не могу. Примерно неделю мы не просыхали в Баден-Бадене на тест-драйве Porsche Macan, потом десять дней бухали в Марокко на презентации Mercedes. Затем PR-менеджеры из Ульяновского завода увезли нас пить в лес где-то под Владимиром… В общем, где-то пару месяцев.

– Ох! – усмехнулся доктор.

– А что случилось?

– Я вам выпишу две бутылки пива. Купите в «Пятерочке». Она тут рядом.

– А диагноз?

– Идите с Богом. Продолжайте работать.

Часть третья

Когда прабабка майора ФСБ Эдуарда Теркина переселилась в мир иной, под ее пружинной кроватью нашли советский артефакт из темно-коричневого картона с клепанными железом углами. Внутри чемодана лежал ржавый наган и пачка денег – пятнадцать тысяч рублей старыми ассигнациями. Коммунистка дотянула до девяносто восьми. На похороны приехали три подруги. После поминок Теркин развез их по домам. Была зима. Одна из них вышла у ближайшего метро, хотя он обещал подбросить до дверей квартиры. «Дальше я сама», – тоном, не терпящим возражений, сказала она. Вторая вышла на шоссе, не дав Теркину въехать во двор своего дома. «Дойду», – твердо отмела предложение проводить старушка. Эдуард десять минут ждал и смотрел, как она медленно идет к подъезду. Третья на окраине города еле вылезла из машины и поковыляла, опираясь на костыль. Теркин попытался взять ее под руку, но в очередной раз получил отлуп: «Не надо!»

Старые коммунистки могли принять помощь только на смертном одре, да и то – от товарищей по партии. Проявление излишней заботы считали оскорблением. Теркин вспоминал о них, когда смотрел из окна Конторы на памятник рыцарю Октябрьской революции. Его вернули на старое место в центре Лубянской площади пять лет назад. Железный Феликс первым показал пример бескорыстного, самоотверженного служения отечеству. Энергии этого примера хватило до 2030 года, и хватит, дай Бог, еще на сотни лет вперед. Мысли о председателе ВЧК приводили Теркина в столь восторженное и пафосное состояние, что он выбивался из рабочего ритма. Поэтому смотреть на монумент старался редко и только в конце трудового дня.

На Контору свалилось дело, для которого сотрудники не находили приличных слов. Двое мудаков (как выразился генерал Вахрушин) во время трансляции «Прямой линии» спалили электроподстанцию, питающую Останкинскую телебашню. И мало того, что нанесли ущерб критической инфраструктуре, так еще и угробили начало рекламной кампании «Сферы» – крупнейшей экосистемы страны.

Вот уже десять лет как все существующие в России товары и услуги делили между собой два конкурента: «Сфера» и «Индекс». Началось с такси, а закончилось тем, что даже зубные щетки, кофейни и авиакомпании перешли под зонтик одного из двух монстров цифрового бизнеса. Конгломераты делили рынок примерно поровну. У «Сферы» было больше клиентов в провинции и сельских районах. «Индекс» побеждал в крупных городах.

«Сфера» задумала одним дерзким рывком переманить на свою сторону молодых горожан. Под рекламную кампанию, которая должна была стартовать в эфире самого рейтингового шоу страны, был приготовлен пакет выгодных предложений и скидок. Но в этот вечер двум идиотам пришло в голову атаковать электрическую сеть ретранслятора. Этим немедленно воспользовался «Индекс», уже на следующий день он сделал пользователям альтернативные предложения. Теркину предстояло понять, что это было на самом деле: случайное совпадение или криминал в ходе конкурентной борьбы?

Детство и юность майора прошли в спальном районе Москвы. В квартире родителей царил нехитрый советский быт. В прихожей – калошница темно-коричневого цвета, на кухне – раковина с глубокой ржавой царапиной, в гостиной – сервант с хрустальными бокалами, в спальне – платяной шкаф с дефицитной монгольской кожаной курткой. Ее вместе с Эдиком носил почти весь двор. Друзья выпрашивали ее, чтобы сходить на свидание, которое начиналось с кислого «Жигулевского», пустую бутылку можно было сдать за двадцать копеек обратно в магазин, а заканчивалось сексом на чердаке двенадцатиэтажного дома, где гудит лифтовой механизм и жарко от труб отопления. Эдик берег куртку только от драк с парнями из соседних районов. На драку лучше было надевать телогрейку. Под нее – самодельный панцирь, и железный прут в рукаве. Было в этом что-то от доспехов средневекового рыцаря.

С раннего возраста Теркин предпочитал плотную и конкретную пищу. Устрицу, хоть сахаром облепи, в рот бы не взял. Его любимым блюдом была курица-гриль. Он употреблял ее зимой и летом, днем и ночью. Уже в детском возрасте он прекрасно разбирался, чем отличается курица из уличного фургона от курицы из супермаркета.

Повзрослев, он лишь укрепился в мысли, что лучшего блюда не найти. Если голод нападал на него за городом, он останавливался возле первого встречного фудтрака, брал сразу две курицы и сжирал их безо всякого стеснения. Место трапезы напоминало картину Васнецова под названием «После побоища Игоря Святославича с половцами». Все вокруг было закапано жиром и усеяно обглоданными костями с остатками жил. Откушав, он, умиротворенный, отправлялся домой. Моргал, икал и напевал под нос один из тупых шлягеров, которые так и лезут в голову человека с набитым животом: «Бж-бж-бж, мы просто пчелы…»

Автор должен признаться, что весьма завидует аппетиту и желудку такого рода людей, как майор Теркин. Для автора решительно ничего не значат все генералы и полковники, живущие в Петербурге и Москве. Эти высшие чины, проводящие время в обдумывании, что бы такое поесть завтра и какой бы обед сочинить на послезавтра, и принимающиеся за этот обед не иначе, как отправивши прежде в рот пилюлю. Они глотают устриц, морских пауков и прочих гадов, а потом отправляются лечиться в Карлсбад или на Кавказ. Нет, эти господа никогда не возбуждали зависти. Но майоры, что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеченную колбасу с луком и потом как ни в чем не бывало садятся за стол в какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плесом, так, что вчуже пронимает аппетит, – вот эти товарищи точно пользуются завидным даянием неба! Не один генерал пожертвовал бы сию же минуту свой Lexus со всеми дорогими опциями, с тем только, чтобы иметь такой желудок, какой имеет майор средней руки. Но то беда, что ни за какие деньги нельзя приобресть такого желудка, какой бывает у товарища майора.

Макарий отодвинул алюминиевое заграждение и пропустил Аполлинария вперед. Шапка снега соскользнула с баннера, открыв надпись: «Фестиваль городских скульптур 2030».

– Завтра дворникам придется попотеть, – заметил Аполлинарий. Его фиолетовые берцы оставляли глубокие следы в свежих сугробах между рядами зачехленных инсталляций.

– На официальное открытие приедут люди из Министерства культуры. Но мне, если честно, на них наплевать. Друг, я рад, что ты успеешь лицезреть мое творение до отъезда. – Макарий подхватил приятеля под руку и повел к самой масштабной из представленных фигур, продолжая тараторить без устали. – Я много изучал Энди Уорхола и пришел к выводу, что фактически он создавал иероглифы. Посмотри на его банку кока-колы или суп Кэмпбелл, или на Мэрилин Монро. Это ведь не картины. Он пытался стать автором нового иероглифического письма. Частично ему это удалось. Но, в отличие от Востока, на Западе символы недолговечны. Сегодня банка Кэмпбелл уже ничего не значит, как и Мэрилин. Я не последователь Уорхола, я хочу создавать нечто, подобное тому, что делал Парфюмер, интерактивное, вовлекающее людей, как русский хоровод или ручеек. Так я и пришел к идее курицы. Понимаешь, курица-гриль – это синкретический образ. Она теплая, большая – это отсыл к архетипу русской печки. Она питательная – это очень близко к другому архетипу, хлебу. Она голая, и в ней есть щель. Печка, хлеб и женщина – эти мощные образы, будучи собранными в единой форме, обладают огромной силой. В некотором смысле я даже рад, что ты уезжаешь. Тебе было бы скучно на официальном открытии. Казенные мероприятия только принижают энергетику. Чиновники, тусовщики… тошнит уже от них. Сейчас все только для тебя!

Художник дернул за шнур. Чехол соскользнул, и гигантская статуя курицы-гриль предстала перед Апполинарием. Сумерки не могли скрыть, с каким мастерством выполнены ее формы. Округлые лоснящиеся бока. Румянец от гриля. Блестящие капельки жира. Генератор ароматов выдавал запах прожаренной корочки, а электрический подогрев делал кожу почти горячей.

Теркин лично осматривал место вчерашнего происшествия. Кровь охранника на снегу, черный от копоти трансформатор… Почувствовав давление под подошвой, он нагнулся и поднял с земли кусок силикона. «Отрезан неаккуратно, второпях», – отметил майор и положил находку в целлофановый пакет. Это была «финальная часть» картриджа, «тело» которого было обнаружено в стене подстанции.

Подозреваемых взяли в километре от Останкино, когда они садились в такси. Лицо старика было побитым, а молодой смотрел немигающим, безумным взглядом. При них была сумка на колесах с немецким аккумуляторным перфоратором и алмазными насадками. Нашли также детальный чертеж внутренностей трансформаторной будки. Старик сразу ушел в несознанку, начал кричать: «Узурпаторы! Верните нам нашу страну!» Таких лозунгов Теркин не слышал лет десять. С молодым было еще хуже. На допросе он заявил, что является членом секты экскурсоводов.

С каждым новым признанием Олега на лбу Теркина увеличивалось количество морщин. Арестованный рассказал, что для победы над сторожами было решено использовать энергию зрителей «Прямой линии». Когда внимание миллионов людей сосредоточено в одной точке, это как лазерный луч, его надо только перенаправить в сторону врага. Ритуальный половой акт был ключевым моментом. Молодой сектант должен был «войти» в трансформаторную будку Останкино во время трансляции программы и кончить на провода.

– Главное было сосредоточиться не на своем оргазме, а на будущем общества экскурсоводов, – признавался Пудрин. – Абрам Григорьевич все продумал. Он обещал, что мы победим сторожей и я смогу соединиться со своими любимыми домиками.

«Ебаный насос», – подумал Теркин, а вслух произнес: – Хорошо, что жив остался.

– Абрам Григорьевич дал мне резиновые калоши, – ответил Олег.

Теркин икнул и отправил психа в камеру.

Когда расследование требовало нестандартного подхода, следователь по особо важным делам прибегал к испытанному методу – выбирал длинный маршрут и безо всякой цели гулял по городу. Размеренная ходьба и свежий воздух расслабляли мозг, и ответ сам собой представал перед внутренним взором. Попытки разобраться с делом экскурсоводов и сторожей не увенчались успехом, и в конце рабочего дня Теркин запланировал максимально длинную из когда-либо совершенных им прогулок. В девять вечера он покинул служебное помещение и двинулся на север.

Путешествие майора началось с Большой Лубянки. Если вы знаете эту улицу, то наверняка согласитесь, что она напоминает концертный зал, в котором непрерывно исполняют нечто вроде торжественной оратории – основную тональность задают здания секретных служб и православные храмы. После Бульварного кольца на Сретенке уже другой мир. Начинаются заведения со всяческими вкусными соблазнами. Теркин частенько заходил в «Макдоналдс» у станции метро «Сухаревская». Любил взять пирожок с вишней и стакан черного чая. Пирожок царапает десны и ранит обветренные губы. Грубый, горячий. Пахнет содой и крахмалом. Такой живой! Сколько раз Теркин пытался съесть его так, чтобы не испачкать руки и одежду, и сколько раз это не удавалось. Чуть агрессивнее куснешь, и начинка выдавливается где-то сбоку или, хуже всего, снизу и капает на пиджак. Много лет он приучал себя кусать осторожно, нежно, аккуратно и порой даже ювелирно.

О московский фастфуд! Приходилось ли тебе, дорогой читатель, выбирать между картошкой-фри и деревенским картофелем? Фри бледная и худосочная, словно модель на подиуме, однако при этом дерзко выпирает из коробки. Деревенская плотненькая и загорелая, как Дуняша. Что есть фри, как не сборище бездушных параллелепипедов? Почему же она столь популярна? Очевидно, многим хочется изящности, красивой геометрии и прямоты форм. Это притягивает. Но фри быстро остывает и за считанные минуты превращается в покойника на столе. Деревенская всегда горячее. Ее страсть длится дольше. Ты откусываешь кусочек деревенской, а она дымится и пахнет копченым, словно печеная в костре. К ней хорошо подходит соус барбекю. Иногда для разнообразия можно взять и горчичный (карри, к сожалению, уже не подают).

Впрочем, и без картошки есть чем полакомиться. Хороший филе-о-фиш начинается с правильной булки. Это как дом, который зиждется на прочном фундаменте. Сверху ровное квадратненькое филе, словно вывалялось в песочке с пляжа, на нем расплавленный сыр, слой огурчиков, соус капельками на листьях салата. (Примечание. Действие происходит в 2030-м году, и тогда, по мнению автора, филе-о-фиш уже будет с салатом и огурцами. Имея врожденный дар провидения, автор оперирует не умозрительными конструкциями, а точным знанием будущего.)

Фастфуд дает нам возможность есть руками. Так мы острее чувствуем связь с поглощаемым. Берешь это сочный бургер, сжимаешь булки, приближаешь ко рту. Рот открываешь пошире, впиваешься зубами, и соус мажет губы и щеки. Это не тот случай, когда можно думать о приличиях. Сюда приходишь как в свингер-клуб.

Запивать колой? Наслаждаться ли игрой пузыриков во рту? Конечно! От сладкой газировки остается ощущение, будто бы тобой манипулируют. Кола не утоляет жажду. Только дразнит. Момент насыщения все время отодвигается. Ты как крыса с электродами в мозгу, которая постоянно жмет и жмет на кнопку.

Хочешь развлечься? Закажи глясе вместе с картошкой. Под крышечкой кофейного стакана будет плавать кусок мороженого, похожий на айсберг, и оставлять за собой нежнейшую пенку, гораздо более вкусную, чем вспененное молоко для капучино. Когда подносишь эту пенку к губам, она нежно касается их, и ваниль сладостно растекается по рецепторам. Пока мороженое еще торчит из стакана, ты берешь самый длинный ломтик картофелины и цепляешь им макушечку «айсберга». Если ты не считаешь ворон, то успеешь таким образом съесть не менее трех ломтиков. Опытные гурманы, чтобы продлить удовольствие, еще на кассе просят не закрывать глясе крышкой – чтобы мороженое медленнее таяло.

Пробравшись под Садовым кольцом по подземному переходу к началу Проспекта Мира, оказываешься среди шума, ветра и широких пространств. Следом попадаешь к Аптекарскому огороду, где уютный фудкорт. Дальше возле метро книжный магазин, где прямо среди полок с книгами, вообразите, можно отведать большую порцию фо бо. За метро «Проспект мира» начинаются бани. Справа Астраханские. Слева Ржевские. Теркин умел выбирать заведения, где организм прогревается до самых костей. Он ценил этот ритуал.

Чтобы попасть в парилку Ржевских или Астраханских бань, надо иметь определенную сноровку. А чтобы в самый разгар процедуры не сбежать, понадобится еще и сила воли и недюжинная выносливость. Начинается с того, что в парной закрываются несколько опытных людей, чтобы приготовить хороший пар. А снаружи скапливается толпа жаждущих вкусить банного удовольствия. Когда пар готов, толпа врывается внутрь. Тем, кто в первых рядах, гарантировано лежачее место. Остальные стоят на задворках. В центр помоста выходит мастер, огромным веником достает сверху раскаленные слои пара и отправляет их на спины. Порой накал так силен, что боишься поджариться и суетливо крутишься с боку на бок. Теркин уважал сие таинство. А вот всяческие СПА-комплексы с их ленивыми хамамами и полусонными шезлонгами были ему не по душе. Разве там по-настоящему?

Макарий нажал кнопку, и в брюхе курицы открылась дверь, за которой выполз трап со ступеньками.

– Залезай, посидим, выпьем кофе, – пригласил он Апполинария.

Дверь за коллегами закрылась, трап убрался. Внутренности скульптуры были из белого пластика. По центру помещения стоял столик и два барных стула с мягкими сидушками. От ярко-белого глянца стен в глазах замерцало.

– Я специально попросил сделать здесь нечто вроде рая. Чтобы ни малейшей тени, – сказал художник. – Это ведь тоже образ. Снаружи мы все как курицы, а внутри как божества. Ты не замечал? – Собеседник пожал плечами. – Я жил пару лет в коммунальной квартире. Соседками были две вульгарные бабищи. Ну, ты знаешь эту классику Инстаграма: огромные ресницы, откляченный зад, лосины. Вели себя грубо, мерзко, как хабалки из кальянной. Но внутри, в душе, просто ангелы. Белые-белые, чистые-чистые. Уверен, мы все такие. Хочешь кофе?

Макарий открыл шкафчик, достал электрический чайник, две чашки, френч-пресс и пакет молотых зерен.

– Терпеть не могу кофемашины. В них настой получается грубым, резким, жестким. Только бьет по рецепторам, и больше ничего. А что еще ждать от пара под давлением? Он выжигает ароматические масла и только экстрагирует кофеин. Поэтому все и пьют капучино. Молоко смягчает. Если у тебя есть хорошие зерна, готовь их только альтернативным способом. Правда, не всякая альтернатива хороша. Вот, скажем, аэропресс натурально похож на шприц. Когда смотришь на него, аж передергивает. Не переношу медицинских ассоциаций. Или возьми сифон. В нем готовить так долго, что уже никакого удовольствия. Спектакль, а не кофейная пауза. А френч-пресс безупречен. Просто, быстро и со вкусом. За это его и люблю.