Жена лежала на животе, лицо вдавилось в смердящую землю, повернуть голову было невозможно – так сильно её прижал муж. Крик дочери смутил отца и дал возможность повернуться: вокруг дочери расположилось целое кладбище; дочь упала, запнувшись об одну из костей, валявшихся бугристым ковром по небольшому участку пещеры. Когда мать повернула голову, то увидела, как её дочь, погребенная в мелкие раздробленные кости, тонет в мягком грунте пещеры:

– Стой, что ты делаешь, Ростислав?! – мать забилась в истерике в попытках вырваться.

– Успокойтесь… – голос Ростислава был вдумчивым и мерным.

Когда жена и дочь обмякли и перестали сопротивляться, отец отпустил их и даже подал руку измождённой жене. Блеск глаз отца в отсутствии света лампы, вновь подкосил ноги жены так, что она чуть не упала на прежнее место:

– Что! Что с тобой, Ростислав?! Где мой муж! – жинка толкнула его в грудь, но массивное тело мужчины не двинулось с места.

– Успокойся, – резким движением руки он схватил жену за запястье – она сразу онемела. – Со мной всё хорошо… Возьми-ка Зоечку и присядьте там, – он указал на угол рядом с щелями. – Сейчас мы разведём костёр и согреемся, – интонации и речь принадлежали старому купцу, которого всю жизнь знали его жена и дочь, но что-то совершенно неуловимое и мимолётное прожигало каждое его слово.

***

Выход из пещеры был один – тот, что использовал Ростислав, когда заносил новую охапку дров с улицы; бежать не было смысла, по крайней мере пока глаза главы семьи не сходили с её членов.

Каждый раз дрова, которые заносил муж, оказывались сухими, несмотря на непрекращающейся весь день дождь, что пробивался через небольшие трещинки в горе вместе с лунным светом. Для побега хватило бы и минутной слабости мужа, но существо, которое им претворялось, оказалось бдительней любой стражи крепости.

Отец развёл костёр; обе женщины придвинулись к расползавшимся языкам пламени, что дали свет небольшого закутка пещеры. Секунда к секунде, сливалось время, проведённое в чахнущем заброшенном святилище давно умершего народа. Затхлая безнадёга сливалась с едким дымом берёзы: огонёк пробежался по лицу матери, перебежал на отца, забрал остатки света в его янтарных глазах и погрузил их во тьму. Мгновение, и огонёк оказался на лице дочери, которая всё время после начала суматохи молчала: глазки, и без того узкие, свернулись улиткой и посерели под каменным гробом, губы, аккуратные и яркие, опухли, обернувшись в двух больших хрущей.

Огонь разгорелся и начал согревать путников; сильный страх, что не пропал у измученной и грязной купчихи постукивал по виску, с каждой секундой увеличивая напряжение.

Шорох…

– Вот! Наши господа! – послышался шелест веток далеко у входа. – Ты пришёл за на… – удар, который пришёлся чуть ниже темени, повалил огромного мужа на землю: за спиной маленькая и растерянная стояла его жена, державшая обеими руками покрытую копотью и несколькими угольками толстую ветку.

Мать толкнулась вперёд, но не слушались ноги – она стояла прикованная в двух метрах от костра, рядом с которым грела свои руки дочь – она не моргнула, когда отец упал бездыханным телом, а на потуги матери даже не взглянула. Шелест веток затих – вместо него появились звуки скрежета и дыхания, что становились всё ближе: такт шага неизвестного существа тушил костёр, который ни в силах противостоять, терялся в застенках святилище, оставляя лишь тонкие струйки надежды у ног женщин.

***

Вниз по течению были бесхозные леса: люди здесь часто не ходили, а если и встречались, то были лесниками.

Почерневшую рубаху прибило к берегу в трёх вёрстах от моста. Далее по реке были горные пороги, которые не оставили бы Василию шансов – поисковые работы завершились и отряд вернулся в лагерь, сообщив о смерти юноши.

Василий очнулся под большим слоем ила, которой собрало тело, пока скатывалось по реке. Вонзившись пальцами в толстый слой, Василий отодвинул значительную его часть: под грязевым одеялом просияли бесчисленные, испещрившие тело Василия, раны. Попытка встать подкосила его ноги, у груди мышцы стянулись, и пронзительный хриплый кашель всколыхнул всю