Обещание Гарпии

– Да! Кровать стояла совсем не в том месте! У другой стены! И вон тот подсвечник… он тут чужой. Он Марии Чеховой не принадлежал… Его просто за компанию подобрали. А тут столик стоял – высокий, складной… Сейчас его в комнате почему-то нет. А перед ним была девушка! Молилась, наверное… – Ева, захлёбываясь, выпаливала слова.

– Вот видишь, как иногда полезно разговаривать с предметами! – довольно сказал стожар. – Только, пожалуйста, потихоньку! Недавно один дяденька стал разговаривать с турникетами в метро, и его не так поняли. Хотя турникеты, на мой взгляд, были только рады пообщаться. Их все считают строгими, а на самом деле они очень застенчивые, оттого и стоят всё время захлопнутые.

– А Настасья этот способ использует? Ведь от предметов можно всё узнать! – спросила Ева.

– Далеко не всё. Только то, что происходило продолжительное время. Молилась Мария Чехова, видно, утром и вечером, каждый день, и комната это запомнила. Но ведь к ней и подруги приходили, и брат Антон заглядывал, но ты всего этого не увидела. Так что способ хороший, но не универсальный. Всего лишь один из стожарских приёмчиков. – Филат что-то вспомнил и улыбнулся. – Правда, есть одно исключение, довольно полезное. Вещи, как и люди, запоминают человека, который причинил им боль, даже если это кратковременная боль. Сядь на гвоздь – и ты его сразу выделишь из общего ряда… Ты, например, когда-нибудь разговаривала с боксёрской грушей в комнате Бермяты?

Ева вежливо ответила, что пока, по счастью, нет.

– И напрасно. Очень тяжёлая судьба у груши. Бермята называет её Эдуардом Петровичем. Когда у него скверное настроение, он подходит к груше, бьёт её и говорит: «Ты неэффективен, Петрович! Ты не добился этой женщины!»

– Он спятил?! Зачем Эдуарду Петровичу добиваться женщины, когда он просто боксёрская груша? – удивилась Ева.

Стожар провёл пальцем по своим лохматым бровям. Когда он так делал, Еве каждый раз казалось, что он уколется о проволоку.

– Эдуард Петрович тоже так считает – и очень обижается! – сказал он.

– Я сейчас тоже обижусь и начну метать молнии! Нечего в мою жизнь лезть! В своей гвоздиком ковыряйтесь! – серьёзно предупредил кто-то. В дверях комнаты стоял Бермята с тарелкой в руках. – Я вам бутерброды принёс с расплавленным сыром, но теперь мне хочется их самому съесть, чтобы вы нравственно страдали!

– Простите! – торопливо сказала Ева.

Бермята запыхтел и простил.

– Волшебное слово это – «простите»! Чем раньше его произнесёшь, тем труднее будет к тебе придраться, – буркнул он. – Человек ещё не разозлился, ещё кровь в нём как следует не разогрелась, он ещё не успел доказать тебе, какая ты вакуоль амёбная, а тут уже раз! – и повода нет ругаться. Главный принцип – чтобы сразу после «простите» не сорваться в самооправдание. Тут уж тебя догонят и встряхнут!

Бермята уселся на кровать Марии Чеховой, и вскоре они уже вместе ели бутерброды. Расплавленный сыр где-то расплавился хорошо и тянулся как жвачка, а где-то пересох и дыбился корочкой.

– Вы очень обстоятельный! – сказала Ева, вспоминая своего папу, который мог полчаса мыть чистую чашку.

– Э-э, – отмахнулся Бермята. – Я хозяйственный лоботряс! У нас с Настасьей было совершенно разное детство. Она должна была просить у родителей разрешения, даже чтобы завести белую мышку. Ей приходилось долго строить планы, подбирать моменты, когда у мамы будет особое настроение, разбирать всякую там тонкую мимику лица, давать маме обещания следить за этой мышкой и обучать её игре на скрипке. А у меня всё было строго наоборот. Мои родители или орали на нас, или обнимались. Одно из двух. И всё было можно! Я вообще ни о чём родителей не спрашивал. Мог завести хоть двести носорогов… И родители ничего бы мне не сказали. Разве что завели бы какую-нибудь птицу Рух, которая поклевала бы моих носорогов.

– Разумеется, про носорогов было сказано ради красного словца? – осторожно спросила Ева.

Бермята тему развивать не стал, и вопрос так и подвис.

– А с любовью я запутался!.. – продолжал Бермята. – Мне нужно уже на ком-нибудь жениться, потому что нужна же ясность! С Настасьей взвоешь! Я потомок трактористов и животноводов! Я устроен так просто, что в упор не вижу сложностей: кто там в себе разобрался, кто не разобрался! Всё равно как сидеть перед тарелкой, ковыряться вилкой и полчаса отвечать на вопрос, голоден ты или нет! – Он уставился на тарелку, но там ничего не было. Последний бутерброд съел стожар. Потомок трактористов вздохнул и почесал свой далёкий от стройности, но в целом компактный животик. – Хотя, конечно, тут есть нюансы! Когда-то, ещё до Настасьи, я был влюблён в одну девушку. Страдал, что получаю мало внимания, хотя девушке я в целом нравился. А потом я разобрался, что у каждого человека свои приоритеты и своя ёмкость души. Той девушке на общение нужно было пятнадцать минут в день. И, допустим, десять минут из своих пятнадцати она готова была уделить мне. А всё остальное время грызла фундамент науки и даже трубку не снимала. И если бы я тогда это понял, то, конечно, эту девушку бы получил, причём не прикладывая никаких усилий. Но мне нужно было много внимания! Десять минут в день – не моя норма! И моим детям, которых ещё нет, десяти минут в день тоже будет маловато.

– А ваша норма какая? – спросила Ева.

– Мм… У меня она большая! – заявил Бермята. – У меня талантов мало, и все они в руках, так что я могу целый день болтать… Хотя, конечно, иногда я затихаю! Вообще тонкая штука – валентность для общения! Она иногда открывается, а иногда закрывается, и ты не можешь выдавить из себя даже искренней улыбки или проявить к кому-то интерес. Пытаешься симулировать, но так паршиво получается, что люди просекают подмену и обижаются. Им кажется, что не хотят общаться лично с ними – а не хотят общаться вообще. А через какое-то время валентность открывается – и всё опять работает…

– Так может, ты сделаешь Настасье предложение? – спросила Ева.

Бермята опять запыхтел как ёж и решительно встал. Настроение его обрушилось в пропасть, забыв захватить парашют.

– Пойду-ка я поговорю на эту тему с Эдуардом Петровичем! Петрович мне за всё ответит! – пригрозил он.

* * *

Вечером все погрузились в «Ровер» и полетели на станцию метро «Беговая», где на шестом этаже пятиэтажного дома (да-да, именно так!) жил грозный эксперт магзелей Тибальд. «Ровер» бросили на крыше, на которой стояла прыгающая магшина самого Тибальда, а с ней рядом – два летающих мотоцикла, из которых один был с коляской. Кроме того, на самом краю, у спутниковых тарелок, притулился маленький красный «Матиз» с торчащими из люка на крыше стволами зенитного пулемёта, который был едва ли не больше самого «Матиза» и сильно его перевешивал.

– И Любора сразу тут! Это она с пулемётиками развлекается! – пояснила Настасья.

– А пулемёт магический? – спросила Ева.

– Зачем магический? Обычный. Любора обожает оружие! Уверена, папа в детстве рассказывал ей примерно такие сказки: «В маленьком домике жила маленькая девочка, и был у неё пулемёт Дягтерёва с клавишным предохранителем и улучшенным магазином на сорок семь патронов».

– Хороший у неё был папа!

– Да, – отрывисто сказала Настасья. – Служил оружейником у магзелей, но однажды слился с Фазанолем и погиб. Обстоятельств не знаю, но обвинять его не могу. Один раз впускаешь в своё сознание Фазаноля, а вытеснить его потом очень трудно. Фазаноль никогда тебе не противоречит, но всегда выискивает в тебе главную слабость и раздувает её так, что она становится пожирающим пламенем. И управляет тобой, пока ты горишь. Большинство помощников Фазаноля выгорают за считаные недели… Пламмель и Белава исключение, но они же не совсем люди. – Настасья произнесла это сухо, без выражения, будто зачитывала этикетку. На Еву не смотрела. Однако той показалось, что у Настасьи к Фазанолю есть личные счёты.

В квартиру к Тибальду они спустились по лесенке, ведущей с крыши прямо на балкон. Когда они были на лесенке, Ева случайно заглянула в чердачное оконце. В тесной комнатке перед мерцающими мониторами сидели четыре скелета и что-то напряжённо рисовали на планшетах. Между ними прохаживался пятый скелет, одетый в живописные лохмотья надсмотрщика на галерах, щёлкал плёткой и повторял: «Больше добра! Больше котиков!» Опять щелчок и опять: «Больше добра! Больше котиков!»

– Что это?! – охнула Ева.

Бермята, отодвинув её, заглянул в окошко:

– Убоись, эксплуататор чёртов! Я же говорил, что все картинки за него скелеты рисуют! Настасья, говорил я или нет?

– Ты говорил: «детские книжки».

– И их тоже… Ну ничего! Поймает как-нибудь этого некроманта парочка некрофагов!

– Тшш! Мы уже на месте! – Настасья постучала в балконное стекло. – Привет, Тибальд! А мы тут крюк в двадцать километров сделали, чтобы мимо тебя пролететь!..

Тибальд недовольно отодвинулся, пропуская их. Он был в шёлковом халате, небрежно запахнутом и открывающим заросли чёрной шерсти на груди. Косточка из нагрудного кармана исчезла, зато на голове появилась турецкая феска.

– Привет, старый жулик! Сегодня ты похож на брачного афериста больше обычного, – приветствовал его Бермята.

– Я тоже рад тебя видеть. Если быстро скажешь, чего тебе надо – обрадуюсь ещё больше! – кисло отозвался Тибальд. С мужчинами он всегда был вял, игнорировал сам факт их существования и оживлялся только при виде хорошеньких женщин.

– Тибальд, продолжаем! – послышался звонкий голос за его спиной.

Посреди длинной комнаты, явно растянутой при участии пятого измерения, стояла Любора. На могучей девушке был сетчатый свитер-кольчуга. Над плечами приплясывали стреляющие трубы, перемещающиеся вместе с её взглядом. В одной руке у неё был лист картона. В другой – небольшая бронеплита размером с книгу.

– Я готова! – доложила Любора.

Тибальд разом вскинул руки, точно готовящийся играть пианист. На его безымянных пальцах сверкнули боевые перстни, выкованные в форме змей. Головки змей хищно выступали вперёд. Такой же перстень в форме обвившей палец бронзовой змейки Ева видела у Пламмеля в электричке.

– Давай! – крикнула Любора. Тибальд выпустил из правого перстня белую искру. Искра устремилась к Люборе, но та небрежно смахнула её листом картона:

– Ещё!

Тибальд выпустил другую искру – уже из перстня на левой руке. Эта искра была крупнее первой, но тоже белая. Искру Любора отразила уже не картоном, а бронеплитой. И так раз за разом. Порой Тибальд хитрил, выпуская несколько искр подряд из одного перстня или меняя перстни. В какой-то момент Любора ошиблась, и искра прожгла бронеплиту насквозь, оставив в ней узкое входное отверстие. Сама Любора успела присесть.

– Видел?! Как иголочка сквозь маслице прошла! А ведь даже не нагрелась! – воскликнула она, в восторге потрясая бронеплитой.

Ева жалась к стенке, напуганная отлетавшими искрами, некоторые из которых гасли почти у её ног.

– Как можно картоном отразить то, что пробивает броню? – спросила она.

– Можно, – отозвался Бермята. – Это у заурядцев если что-то пробивает броню, то оно пробьёт и бумагу. Магия – это не пуля и не луч лазера. Она всегда узкоспециализированная. Если искра заточена под бронеплиту, её несложно отразить листом картона. Ну и наоборот.

– Почему?

– Долго объяснять. Если совсем просто: в картоне и бронеплите разное распределение базовых стихий, к каждой из которых нужен свой ключ. Знаменитая защита антимаг – это, по сути, огромный бутерброд из кучи разных слоёв, включая металлы, ткани, картон, керамику и всё что угодно. Чтобы пробить всё это сразу, приходится создавать искры просто чудовищной магической стоимости.

Подбежавший Тибальд возбуждённо замахал руками, попутно остужая перстни.

– Предыдущий антимаг пробить всё-таки можно! – поведал он. – Но мы сейчас разрабатываем новый! Вложили в разработку полмиллиона магров. Привлекли три института боевой магии. Прибавили ещё десяток слоёв, включая лёд и огонь! Плюс полная купольная защита ног и головы! Ни один боевой перстень такого магического напряжения не выдержит. По пальцу растечётся! То-то будет сюрприз для Фазаноля!

– Но не для стожара! – не удержавшись, шепнул Еве Филат. – Достаточно будет вызвать конфликт двух находящихся рядом антимагов. Стравить, например, воздух в одном с землёй в другом… Или огонь с водой… Атланты, одетые в антимаги, начнут врезаться друг в друга с такой силой, что разнесут всё вокруг. И от силы это обойдётся капов в пять…

– А если атлант всего один?

– Тогда подменю его жилет рапознавания «внутри» или «снаружи». Магия и без того их вечно путает. Жилет будет воспринимать как врага самого атланта и защищать от него всё – ха-ха! – что находится снаружи. Но этот обойдётся уже в целый магр… Дороговато!

– О чём вы там шепчетесь? Чего дороговато? – с подозрением спросил Тибальд. – Он оказался рядом и вперил в стожара свои внимательные глазки.

– Говорю: дороговато прожигать будет! Магии не напасёшься! – не моргнув глазом сказал Филат.

– Это точно: не напасёшься! Но впредь, молодой человек, знайте: такие вещи можно смело произносить вслух! Они весьма и весьма похвальны! – сказал Тибальд и поощрительно похлопал стожара по плечу.

Люборе не хотелось продолжать тренировку, и она взялась за приготовление ужина. Готовила она так быстро, что Настасья дважды щурилась, подозревая темпоральные махинации. Ну не могут руки человека в одну минуту переделать столько дел!

– Тебе как обычно – яичничку из тридцати яичек? – поинтересовалась Любора у Бермяты.

– Можно и из двадцати пяти. Ну и картошечки – так, чисто символически… – отозвался тот, скромничая.

– Само собой… Я уже почистила полведёрочка. А тебе, Настасья?

– Веточку укропа и одну маслину.

– Буржуазненько! – одобрила Любора. – Только не уверена, что у Тибальда есть маслиночки.

– У меня как в Греции – всё есть! – гордо произнёс Тибальд.

– Здорово! Но вот свой холодильничек открывай сам! Терпеть не могу заглядывать в холодильнички к некромагам! – сказала Любора.

– Я не некромаг! Я художник! – возразил Тибальд, приоткрывая дверцу холодильника самое большее сантиметров на пять и зачем-то сразу загораживая её спиной.

– Правда? А на работушке почему-то уверены, что ты экспертик!.. Маскируешься, кисочка?

– Они заблуждаются. Их сбивает с толку, что я гений, – поморщившись, сказал Тильбальд и неосторожно отодвинулся. Глаза у Люборы расширились, и оба гранатомёта на её плечах чётко показали на среднюю полку.

– ЧТО У ТЕБЯ ТАМ?

– Ничего! Всё приобретено законным путём и используется во благо человечества! – Некромаг торопливо достал маслины и захлопнул дверцу. – Возникла неловкая пауза, которую первым нарушил тот же Тибальд: – На работе сейчас тяжёлая полоса! Только с Люборой и оторвёшься. Каждый день совещания, втыки, инструктажи! Начальство шпорит нас, чтобы мы что-то делали! Чтобы не быть виноватыми, мы все притворяемся, что что-то делаем, но по факту всех тех, которые что-то делали, давно уволили, потому что они забывали притворяться, а просто что-то делали.

– А Нахаба как?

– Прекрасно. Чертит графики личной эффективности. Заказал свой портрет и повесил его на главной лестнице… Ну, не он, конечно, а подхалимы. Невер был, конечно, против, но уступил воле масс. Теперь опаздываешь на работу – а на тебя укоризненно смотрит любимый начальник с портрета!

– Тибальд, – сказала Настасья, – не злобствуй! Все знают, что на самом деле ты очень ответственный!

– Да! – довольно кивнул Тибальд. – Ответственный. Если хочешь, могу тебя покусать, и ты тоже станешь ответственной!

– Укуси лучше Бермяту или стожара. Мне и своей ответственности хватает!

– Увы, мужчин не кусаю. Мой дедушка-волкодлак не кусал – и мне не велел! – отказался некромаг.

Помогая картошке поскорее свариться, Любора выпустила из труб на плечах пару термических зарядов. Кухню обволокло душным паром, и на миг все словно провалились в пароходную трубу.

– Картошечка готова! Сейчас положим на тарелочку, и можно подавать на столик! – сообщила Любора.

Ева уже начинала привыкать к её бесконечным уменьшительным суффиксам. Как, интересно, Любора делает доклады на рабочих совещаниях? Видимо, так: «Тут вот негодяйчики! Мы подкрадываемся и бьём их кулачками по головушкам! Выскакивают новые негодяйчики и начинают стрелять в нас из искромётиков! Тогда вот тут мы ставим плазменный магомётик и стреляем в негодяйчиков чёрными дырочками… Главное – чтобы рядом не оказалось многоэтажечки!»

– Нахаба сейчас злой как собачечка! – наябедничала Любора, открывая форточку, чтобы вышел пар.

– А что стряслось?

– Мы потеряли двух магентов, – пояснил Тибальд. – Они успели сообщить, что Фазаноль планирует что-то крупное, не менее глобальное, чем с хафгуфой, но потом перестали выходить на связь… Правда, одного магента мы обнаружили. Его прислали нам в банке с фасолью. Хорошо, что я ем всегда в очках: привычка эксперта, знаете ли, – всегда тщательно рассматривать то, что ты жуёшь… – Тибальд щёлкнул ногтем по своим выпуклым стёклам. – Печёная фасоль по-сербски! Наш магент был уменьшен в сорок пять раз, а скорость всех его биологических процессов увеличена в сотни раз. За один наш день он прожил девяносто своих лет и умер быстрее, чем мы успели придумать, как ему помочь…

– А он не оставил никаких записей?

– На чём? На фасоли? – опять влезла Любора. – Она плохо располагает к письменности. Да и вообще мы нашли его поздно, когда ему было хорошо за восемьдесят, из которых добрых пятьдесят годочков он провёл в банке с фасолью. Рассеянный такой дедулечка. Какие-то клочочки одежды, борода ниже коленушек. Он уже плохо помнил, кто такой Фазаноль, а слушать наши голоса вообще не мог – любой наш вопросик звучал для него как рокот, длящийся долгие неделюшки. Он засыпал где-то на половине слова. Какое уж тут общеньице!

Бермята озабоченно взглянул на часы. Они были на бронзовой цепочке, старинные, похожие на небольшую луковицу – подарок бабушки на восемнадцать лет. Временами часы впадали в панику, начинали вертеть стрелками, и их торопливое тиканье явственно превращалось в голос: «Опоздаешь! Опоздаешь! Опоздаешь!» Утром, зная ленивую неспешность хозяина, часы хитрили и прибавляли полчаса. Бермята, зная эту их хитрость, мысленно минусовал час, и всё равно ухитрялся опоздать.

– Пора к гарпиям лететь!.. И вас мы берём с собой! – сказал он Люборе и Тибальду, после чего быстро ввёл их в курс дела.

– Надо же! Золотое руно! – воскликнула Любора.

Она согласилась мгновенно. Тибальд попытался заупрямиться, заявив, что ему ещё всю ночь рисовать. И при этом тревожно покосился на чердак, на котором шла напряжённая возня. Что-то там пыхтело, подскакивало, порой начинало пахнуть палёной проводкой.

– Что там у тебя? – спросил Бермята.

– Мыши… – торопливо ответил художник-эксперт.

– А сглаз на них навести не пробовал? Внушить им, что они летучие, чтоб они попрыгали вниз? Ну да, ты же великий гуманист, – сказал Бермята ещё наивнее.

– Да-да, обязательно… Ну, к гарпиям так к гарпиям! Помогать слабым женщинам – наш мужской долг! – ответил Тибальд и быстро засобирался.

Они вышли на балкон и по лесенке поднялись на крышу. В чердачное окно Ева увидела, что на стуле сидит туго связанный компьютерными кабелями скелет надсмотрщика. На стене же дома появилась крупная надпись:

«Обидеть художника может каждый. Мы вышли на тропу войны!»

Тибальд нахмурился и быстро оглянулся вокруг, но все культурно сделали вид, что ничего не заметили.

Глава 4
Настасья отвечает вопросом на ответ

Что бы человек ни говорил, он, по сути, транслирует только две вещи: «Я тебя люблю» и «Я тебя не люблю». Это воспринимается как доминанта. В остальной текст можно не вслушиваться.

Бермята

Ночка выдалась трудная. Местные циклопы не поделили с упырями территорию старой бойни и попросили маму стожара выступить в конфликте примиряющей стороной. Мама за такую работу обычно не бралась, но сейчас они очень уж нуждались в рыжье. И вот ранним утром мама и Филат возвращались домой. Мама спешила в душ. Она ненавидела ту гадость, которая наполняет упырей изнутри. Нет, это не совсем кровь. И не совсем желудочный сок. И не совсем упругое желе… Это именно гадость!

Мама ворчала, что циклопы их подставили.

– Примиряющей стороной… – повторяла она. – Примиряющей! Стороной! С упырями! Мелкие трения у них – как бы не так! Упыри сразу начали кольями махать, я ещё и рта не раскрыла! Это же вообще индийский боевик! Шутка пьяного режиссёра! Упыри пытаются загасить стожара… минуту внимания!.. осиновыми кольями! И я ещё взяла с собой ребёнка!

– Мам! Меня просто не с кем было оставить, потому что оставаться один дома я боюсь! – сказал Филат.

Мама сердито на него оглянулась. Филат прогуливал школу по малейшему поводу, и маме приходилось брать его с собой на стрелки с упырями, бои джиннов и прочие подобные мероприятия. И почему-то такая отговорка, как «я боюсь оставаться дома один», прокатывала. У мамы было странное мировосприятие. Она не боялась явных опасностей, допустим тех же упырей с осиновыми кольями, но могла испугаться чего-то неуловимого, существующего на грани реальности. Каких-то ощущений – даже слишком алого заката. Она начинала тревожиться, и Филат, конечно, знал, на какие кнопочки нажимать, чтобы добиться желаемого.

Скажешь: «Мам, мне приснился тревожный сон! Вроде как что-то ко мне ползло!» – и можешь не идти в школу. Зато если сломаешь ногу, мама скажет: «Ну и что! На одной допрыгаешь! Всего-то три километра!» – «Так я ещё и руку сломал!» – «Не правую же? И вообще, кто тебя просил бить атланта в челюсть? Ты что, забыл, что у них головы из мрамора?» – «Просто как-то так сложилось!» – «Плохо, что сложилось. Вот и хромай теперь в школу!»

Жили они на втором этаже ветхого деревянного дома с пристроенной снаружи лестницей. Лестница раскачивалась при каждом шаге, а с ней вместе раскачивался и сам дом. Находился он в одном из переулков центра Саратова, буквально в трёх шагах от шумной улицы. Сорок лет его собирались снести, но пока магическая комиссия не подписала документы на снос в городе-двойнике Магратове, который является магической изнанкой Саратова, снести дом не было никакой возможности. Заурядцы могли бить в него из пушек, сбрасывать на него авиабомбы – и всё равно дом никуда бы не делся. В воздухе бы висел, но не обрушился. Века полтора назад в доме таинственно исчез алхимик. Дело это вяло расследовалось несколько десятилетий, после чего его списали в архив, но где-то в забытой отчётности подвисла галочка, и это сохраняло дому жизнь.

Более-менее пригодных комнат в доме было три. В одной обитал стожар, в другой – его мама, а третья служила для тренировок. Порой можно было подумать, что маме надоел её единственный сын. Вчера, например, она напустила на стожара меч-кладенец. Меч, настроенный более чем решительно, целый час честно пытался отхватить стожару голову, разнёс в щепки всю мебель – и так продолжалось, пока вошедшая мама не отогнала его. Маленький стожар лежал на полу и стонал.

– Ох! – сказала мама. – Был бы жив твой дедушка, он решил бы, что ты подкидыш! Не можешь справиться с посредственным мечом, у которого только и заслуг, что он дважды опустошил когда-то Нормандию! А ведь я его ещё и затупила!

– Я пытался! Он был экранирован от всех видов атакующей магии! – сказал стожар, с тревогой косясь на неподвижный меч.

– Привыкай! Всякий хозяин меча так поступает!

– Нет, не всякий!

– Всякий, дорогой мой, всякий! Правило первое: не считай врага идиотом! Это только в кино пехота идёт в атаку пешком и в полный рост, радуя пулемётчиков. На самом деле она или прячется за танками, или ползает по канавкам, перемещаясь короткими перебежками.

– У меня не было шансов!

– У тебя было полно шансов! Я тебе разжевала червячка! Тебе осталось только его проглотить! Сколько в комнате было зеркал? ДВА! Ты мог направить одно зеркало на другое и пробежать между ними. Меч погнался бы за тобой – и его бы задвоило. Теория бесконечных отражений. Магия меча не отличит отражения от человека, а если отражений два, то меч просто зависает между зеркалами, как железка между магнитами!

Но меч – это уже день вчерашний. Сегодня мама учила Филата иному.

– У тебя слишком большая желательная сила. С этим надо что-то делать! Желательная сила – это неплохо. Это сила жизни. Уменьшать её нельзя, но надо научиться контролировать! В детстве ты видел, например, лупу или пробирку для муравьёв и начинал дрожать… так сильно тебе её хотелось… Ты даже плакал… Чтобы успокоить тебя, мне приходилось ставить перед тобой несложные задачи. Например, по горошине перенести на десятый этаж стакан гороха и там ссыпать его в мисочку. Разумеется, без всяких лифтов. А потом ты получал лупу…

– Это плохо? – спросил Филат.

– Что «плохо»? Конкретизируй! Это хорошо, пока то, к чему ты стремишься, легко получить. Пробирку, лупу и так далее. Но представь, что тебе захочется, например, луну! Что тогда?.. Поэтому желательную силу надо ограничивать волевой силой. В какие-то моменты эти силы будут сдерживать друг друга, а потом начнут действовать сообща. Для начала же ты должен определиться, чего тебе НАДО желать. И от этого уже будет зависеть всё остальное. Но хватит теории… Сегодня мы будем развивать наблюдательность, терпение и волю!

Мама выставила на стол коробку из-под обуви. На дне коробки находились три живые осы, крупный паук-птицеед, сколопендра, маленькая косточка, светло-коричневое с крапинками яйцо и раздавленная улитка. И пара десятков муравьёв-пуля (Paraponera clavata), укус которых сравнивают с пулевым ранением. Изредка атакуя друг друга, насекомые ползали по дну коробки, а со стенок сразу падали – мешала магия.

– Вот! – сказала мама. – Часть этих существ и предметов – это то, что ты видишь. Другая часть – совершенно не то, что ты видишь! И кроме того: где-то среди них спрятан стальной пинцет из магазина медтехники, о котором ты меня раз сто просил. Наблюдай! У тебя только две попытки. Если со второй попытки ты не найдёшь пинцет, тебе придётся грезить о нём дальше. – И мама ушла.

Филат же стал созерцать содержание коробки. При одной мысли о пинцете в нём вскипала желательная сила, о которой говорила мама. Хотелось хватать всё подряд. Но прежде он решил пересчитать предметы и насекомых. Их оказалось восемь (кроме муравьёв) плюс двадцать четыре муравья. Всего тридцать два. И всего два шанса. Да, здесь лучше не спешить!

Филат заставил себя отдёрнуть руку. Первым делом он растянул углы глаз и попытался посмотреть на предметы истинным зрением. Мама такой вариант, разумеется, предусмотрела. Тогда Филат предположил, что пинцет – это косточка. Вроде бы похожи вытянутой формой, и оба не шевелятся! Это же так просто! Желательная сила захлестнула Филата. Он схватил косточку – и немедленно получил болезненный укус. Косточка оказалась одним из муравьёв. И кстати, боль была терпимой. Что за бред про пулю?! Не намного больнее укуса обычной осы. Бросил косточку, отдёрнул руку и, обсасывая палец, задумался.

Мама сидела в соседней комнате. Успокаивающе бормоча, извлекала из сосуда застрявшего джинна, который в случае неудачи уничтожил бы маму, а заодно и город Магратов. Сохранность глиняных сосудов в средней полосе России – серьёзная проблема. Россия – многонациональное государство, и среднеазиатских джиннов в ней больше, чем в самой Азии. Но кто помнит о том, что джиннов нужно хранить в хорошо вентилируемых помещениях с фиксированной температурой и низким уровнем влажности? Вместо этого сосуды тупо закапывают в землю или бросают на дно рек! Со временем горлышко внутри известкуется. Джинн пролезть не может. Начинаются сложные химические реакции, выделяются сторонние газы, джинн смешивается с ними, и у него портится характер.

Но маленького Филата сейчас волновал не джинн, а коробка. Целый час он заставлял себя не спешить и просто наблюдал. Некоторое время спустя он обнаружил, что муравьи, ползая рядом с яйцом, движутся словно бы по воздуху. Некоторые же муравьи словно ныряют в яйцо. Это могло возникнуть только в одном случае – если на самом деле яйцо было не овальным, а длинным и узким…

Вон он – пинцет!

Филат радостно потянулся к яйцу, но внезапно внутри коробки повисло грязное облачко, словно клок серого тумана. Серое на белом. Заплатка на пространстве. Одно из древних стожарских правил гласит: «Всегда опасайся неизвестного, как бы мило оно ни выглядело!»

Филат не стал рисковать. Решив, что это одна из охранных магий – очередная нежданочка любящей мамы, – он развернул руку и попытался изогнуть её так, чтобы не коснуться облачка. И действительно не коснулся! Облачко осталось на месте, однако из него метнулось алое жало – прямое, тонкое, раскалённое. Филат обладал реакцией стожара. Он сумел не позволить жалу вонзиться ему в руку, однако плашмя всё равно зацепил его запястьем. Наискось, с внутренней, самой уязвимой части.

То, что Филат испытал, было больше чем просто боль. Его будто ткнули раскалённой добела иглой и оставили её в ране. Какой уж там укус муравья-пули! Теперь он скорее согласился бы броситься в муравейник и пролежать там пять минут. Но сравнения – это уже потом. Сейчас же он только катался по полу, грыз здоровую руку – не ту, что была обожжена, – и даже закричать смог не сразу. Чтобы закричать и позвать маму, нужно хоть немного дыхания. У него же и дыхание парализовало.

А из грязного облачка в комнату уже втекало белёсое нечто. И оно искало Филата, безошибочно определяя его положение в пространстве. Со стороны это выглядело так, словно мутный, из грязного тумана вылепленный змей, сжимаясь и сплющивая себя, протискивается в замочную скважину.

Филат наконец смог втянуть немного воздуха и закричать – коротким сиплым криком, которого сам не услышал. Но мама услышала. Дверь слетела с петель. Мама застыла на пороге. Увидела червя, почти добравшегося до её сына, и всё мгновенно поняла. Первым делом она выпустила в червя поток атакующей магии. Это были даже не боевые заклинания. Мама просто выжигала жалкого червячка чистейшим рыжьем.

Филат, знавший, как экономно, как истинный стожар, мама расходует магию, был поражён её расточительностью. Сотни магров в какого-то червя! От удара червя отбросило. Он дважды перекрутился. Мама один за другим всадила в него три штопорных сглаза. Однако попасть в червя штопорниками было сложно. Слишком трудная и узкая мишень. Рискните с пяти шагов точно попасть копьём в верёвку, и вам это будет ясно.

У мамы почти не оставалось магии. Какие-то остатки, конечно, имелись, но ни для чего серьёзного их бы уже не хватило. Тогда мама отчаянно размахнулась кувшином, который всё ещё был у неё в руках, и швырнула его. Кувшин пролетел сквозь червя и разлетелся вдребезги, ударившись об пол. Вылетевший из него джинн был ярко-алого цвета. Секунду или две он выбирал, на кого броситься. Потом бросился на червя, и оба исчезли в мгновенной схлопнувшейся вспышке.