Тихий уголок

Джейн остановилась за яблочно-зеленым пикапом, «фордом» 1948 года выпуска. Гэвин дорожил этой машиной и сам ее оттюнинговал – укоротил передок, понизил высоту, поставил грязезащитные щитки от «Ла саль» 1937 года и сильно видоизмененную переднюю часть «Ла саль» с решеткой радиатора из нержавеющей стали. Автомобиль превратился в стрит-род, единственный в своем роде.

Собаки узнали Джейн – она опустила стекло, чтобы звери уловили ее запах до того, как она выйдет из машины.

Спустившись по ступенькам крыльца, они бросились к ней, от радости молотя хвостами по земле. Будь она чужим человеком, собаки встретили бы ее по-другому – выдерживая расстояние, настороженно, с угрозой.

Опустившись на одно колено, Джейн приласкала каждую собаку. Псы щедро облизывали ей руки в дружеском приветствии – кое у кого оно могло бы вызвать отвращение, но Джейн принимала его с удовольствием. Животные охраняли ее сокровище, и было спокойнее спать, зная, что они здесь.

Джейн очень любила собак и восхищалась тем, как выдрессировал их Гэвин, но она приехала сюда не для свидания с ними. Минуту спустя она выпрямилась и направилась в дом. Овчарки, резвясь, бежали по обе стороны от нее.

На веранду вышла Джессика – пластичной, пружинистой походкой человека на двух протезах, которые начинались от колен, заканчивались ластообразной ступней и позволяли ей выигрывать соревнования по бегу на десять километров. Черные как смоль волосы. Цвет кожи индейцев-чероки. Одаренная красотой, произошедшей от какой-то глубинной комбинации генов, она всегда поражала окружающих своей внешностью.

Джессика потеряла ноги девятью годами ранее, в Афганистане, когда ей было двадцать три. Она не участвовала в боевых действиях, но придорожные фугасы не делают различий между вооруженными солдатами и тыловыми служащими. В этой забытой богом стране она потеряла ноги, но нашла Гэвина – солдата, который понюхал пороха, однако остался невредимым. Они были женаты уже восемь лет.

Джейн взбежала по ступенькам, прежде чем Джесс успела спрыгнуть вниз. Обе женщины крепко обнялись, пока собаки суетились возле них, ударяли хвостами по плетеным стульям, повизгивали, радуясь неожиданному воссоединению.

– Ты почему не звонила? – спросила Джесс.

– Расскажу потом.

У Джейн было три анонимных телефона, все активированные. Эти трубки она купила в разных магазинах, в трех городах, расположенных далеко друг от друга. Пока что она не пользовалась ни одним из телефонов, и преследователи никак не могли засечь их. Но события в Сан-Диего так напугали ее, что она не хотела рисковать и не стала звонить в это особое место, райский уголок в мире, который превращался в опасные, непредсказуемые джунгли.

– Хорошо выглядишь, – сказала Джесс.

– Врешь и не краснеешь, подружка.

– Он все время о тебе говорит.

– А я все время о нем думаю.

– Господи, как хорошо, что ты приехала.

В дверях появился мальчик. Его голубые глаза возбужденно горели, но он был застенчив и поэтому стоял в тени, не обращая внимания на собак, с которыми в другой раз непременно затеял бы какую-нибудь игру. За последние два месяца Джейн видела его всего однажды. Тогда – как, кажется, и теперь – он боялся открыть рот, боялся спугнуть ее, боялся, что она исчезнет, как исчезала в его снах.

В свои пять лет Трэвис был как две капли воды похож на отца. Взъерошенные волосы Ника. Точеный нос Ника, сильный подбородок. Яркое обаяние и ум, которые – по крайней мере, на взгляд матери – светились в его глазах, поразительным образом напоминая о Нике.

– Это и правда ты, – прошептал он.

Джейн опустилась на колени не только для того, чтобы заглянуть ему в глаза, но и потому, что ее ноги вдруг ослабели и подкосились. Трэвис бросился в ее объятия, и Джейн обхватила его, словно кто-то в любой момент мог попытаться отобрать у нее сына. Она тискала его, целовала его лицо. Запах волос пьянил, как и нежная молодая кожа.

Начав доискиваться до истины, она и представить себе не могла, что ей будут противостоять такие сильные и безжалостные люди: в первую очередь они пригрозили убить ее ребенка – возможно, ей уже не придется завести другого, – ее мальчика, живое свидетельство необыкновенной любви, которую Джейн познала с его удивительным отцом.

Не было другого места, где она могла бы спрятать Трэвиса, сохраняя в такой же мере надежду и душевное спокойствие. Два месяца назад Гэвин и Джессика были для него чужими, а теперь стали его семьей.

Страстно желая оправдать Ника, доказать, что он не совершал самоубийства в том смысле, в каком это слово понимал весь мир, она, сама того не ведая, вступила на тропу, с которой невозможно было свернуть. Те, кого она хотела вывести на чистую воду, не позволили бы ей отойти в сторону и жить, пусть даже в глубоком унижении от своей неудачи. Эти люди принесли в мир что-то новое и страшное; Джейн не понимала, зачем это делать, но свои планы они намеревались осуществить любой ценой. Произошло уже несколько убийств, и еще два – матери и сына – стали бы для них всего лишь мелким неудобством. Джейн знала мало, хотя и этого было уже слишком много, а подозревала намного больше, и поэтому не могла рисковать – обращаться к кому-нибудь за помощью, пока не откроет всю правду.

Мальчик крепко держал ее.

– Я тебя люблю, ма.

– Я тебя тоже люблю, – сказала она. – Очень люблю. Убаюкай меня, малыш.

Часть вторая
Кроличья нора

1

В золотом свете позднего вечера, под небом, в котором были разбросаны белые облачка с позолоченными кромками, Трэвис повел мать посмотреть лошадей. Конюшня стояла в глубокой тени каменных дубов, которые круглый год роняли свои маленькие овальные листья.

Прилегающий участок несколько раз в неделю очищали граблями. Зубья оставляли на мягкой земле параллельные завитки, напоминавшие рисунки древних шаманов, которые запечатлевали в камне таинственные повороты судьбы, бесконечные циклы непознаваемой, несмотря на очевидность ее строения, Вселенной.

Белла и Сэмпсон, кобыла и жеребец, стояли бок о бок перед двумя пустыми стойлами. У одного из них дверь была пониже – для пони, который пока еще не видел своего нового дома. Лошади вывернули шеи, желая увидеть приближающихся посетителей, и приветственно заржали.

Трэвис нес бумажный стаканчик с яблоком, разрезанным на четыре части – по два кусочка для каждой лошади. Животные взяли мягкими губами угощение из маленьких пальцев.

– Гэвин пока не нашел подходящего пони.

Месяцем ранее Джейн одобрила желание сына научиться верховой езде, а Гэвин предложил начать с маленького скакуна.

– Ездить на Сэмпсоне я пока не могу, но наверняка смог бы на Белле, если бы вы мне позволили. Она такая добрая.

– И еще она раз в пятнадцать больше тебя. И потом, Сэмпсон, может быть, будет ревновать, если на нее сядет кто-нибудь, кроме Джесс. Он считает себя единственным парнем Беллы.

– Разве лошади ревнуют?

– Еще как. Вот Дьюк и Куини, например, ревнуют, если ты гладишь одного дольше, чем другого. Лошади и собаки давно живут с людьми, и у них появились те же привычки, что и у нас.

Белла так низко опустила голову, наклонив ее над створкой двери, что Трэвис смог дотянуться до нее и потрепать по щеке – это очень нравилось лошади.

– Но я бы точно мог поездить на Белле, если бы Сэмпсон не возражал.

– Может быть, ковбой. Но чтобы стать настоящим кавалеристом, нужно терпение, нужно учиться всему шаг за шагом.

– Кавалеристом… Вот было бы классно.

– Твой папа вырос на ранчо, в семнадцать лет уже несколько раз участвовал в родео. Это у тебя в крови. Как и здравый смысл. Поэтому будь хорошим мальчиком и прислушивайся к здравому смыслу.

– Хорошо, я буду.

– Я знаю, что будешь.

Он провел рукой по мускулистой шее Сэмпсона, вдоль выемки, которая называется яремным желобом, и почувствовал его мощный пульс.

– Ты все еще ищешь… убийцу? – спросил мальчик.

– Да. Каждый день.

Она не сказала ему, что его отец совершил самоубийство, и не собиралась говорить. Любой, кто сообщит эту ложь Трэвису, навсегда станет ее врагом.

– Это страшно? – спросил он.

– Вовсе нет, – солгала она. А потом добавила правды: – Иногда бывает слегка опасно, но ты же знаешь, я занималась такими делами много лет и даже пальца не повредила.

Когда Джейн не была в отпуске, она помогала в расследованиях сотрудникам третьего и четвертого отделов поведенческого анализа, особенно когда дело касалось массовых убийц и маньяков.

– Даже пальца?

– Даже пальца.

– Потому что у тебя есть здравый смысл, да?

– Правильно.

Сэмпсон уставился на нее ясными, прозрачными глазами. Не в первый раз Джейн почувствовала, что лошади, как и собаки, с пятью – или даже шестью – обостренными чувствами понимали людей гораздо лучше, чем другие люди. В темном и неподвижном взгляде жеребца как будто читалось знание о страхе, который сама Джейн отрицала, о боли от потери мужа и необходимости быть вдали от своего ребенка.

2

После обеда, когда уже начало смеркаться, Джейн и Трэвис поиграли со светящейся летающей тарелкой и двумя собаками, а потом она прочитала сыну историю из книги, которую начала ему читать Джессика тремя днями ранее. Наконец он уснул. Джейн постояла над ним, зачарованная его лицом, в котором видела и Ника, и себя, после чего прошла в гостиную, примыкавшую к кухне.

Джесс и Гэвин сидели в креслах, собаки дремали у камина, единственного источника света; в нем потрескивали поленья, ярко вспыхивая, когда огонь начинал пожирать новую жилку смолы. Для Джейн приготовили кресло и бокал каберне на маленьком столике. Она была благодарна и за то и за другое.

Телевизор был выключен. Звучавшая в гостиной музыка несколько удивила Джейн. «Windham Hill», как ей казалось, не должен был особенно трогать ни Гэвина, ни Джесс. В запись входили сольные фортепианные номера Лиз Стори и Джорджа Уинстона, а также композиции Уилла Аккермана, исполненные на акустической гитаре^[7].

Элегантная простота музыки и, конечно, горящий камин создавали в комнате атмосферу покоя. Джейн поняла, почему горит только камин, почему звучит музыка, когда после нескольких глотков вина произнесла первое, что пришло на ум:

– Что слышно из Филадельфии?

– Триста сорок подтвержденных смертей, – сказал Гэвин.

– И будет еще сотня, если не больше. И потом, столько раненых, обожженных, покалеченных, – добавила Джесс.

Гэвин положил сжатую в кулак руку на подлокотник, а другой рукой сжимал бокал.

– По телевизору говорят только об этом. Если пытаешься смотреть что-нибудь другое, у тебя возникает чувство… будто ты потерял человеческий облик.

– Черт побери, мы не будем это смотреть, – сказала Джесс. – Они делают так, что нет ощущения трагедии или ужаса. И это уж точно не военный репортаж. Это спектакль, и если ты разрешишь себе видеть в этом спектакль, твоя душа начнет превращаться в прах.

3

Джейн и Ник познакомились с Гэвином и Джессикой Вашингтон четырнадцатью месяцами ранее, в Виргинии, во время недельной кампании по сбору средств в пользу раненых воинов. Джесс участвовала не в соревнованиях для атлетов с ограниченными возможностями, а в общем забеге на пять километров и уступила Джейн лишь одну минуту.

Сразу же выяснилось, что все четверо – родственные души, и для этого не потребовалось долгих разговоров о положении в мире: хватило речевых нюансов, жестов, выражения лица, не сказанных слов, таких же важных, как сказанные. Четыре месяца спустя они снова встретились на подобном мероприятии, встретились так, будто дружили с детства. Им было легко друг с другом, как братьям и сестрам, которые хорошо ладят между собой.

Гэвин зарабатывал на жизнь написанием документальной военной прозы, а в последнее время выпустил еще и серию романов об операциях сил специального назначения. Бестселлера он пока не создал, но нашел издателя, чуткого к веяниям времени, а его репутация как писателя постоянно укреплялась, что удивляло и самого Гэвина, ведь он занялся литературой случайно, не намереваясь делать карьеру в этой области.

Отдавая много сил волонтерской работе по защите интересов ветеранов, Джесс показала себя хорошим организатором, убеждая людей жертвовать деньги и время и при этом не слишком досаждая им.

Для Джейн самым привлекательным качеством Гэвина была его преданность Джесс, характеризовавшая его наилучшим образом. Многие не отказались бы предложить Джесс руку и сердце до случившегося с ней несчастья, но потом они исчезли, словно были всего лишь призраками настоящих мужчин. Гэвин не видел ее до того, как появились протезы, но, похоже, считал их таким же мелким затруднением, как очки для чтения.

Джейн, в свое время вскружившая немало голов, часто видела в глазах мужчин неприкрытое желание, которое они не надеялись утолить. Но Гэвин, казалось, смотрел на нее как монах или как брат: в его глазах она не видела никакого огня, никакого иного желания, кроме желания дружить.

Они с Ником собирались в декабре провести трехдневный уик-энд с Вашингтонами в Лас-Вегасе, но Ник не дожил до этого времени.

К середине января Джейн настойчиво утверждала, что смерть ее мужа не была тем, чем казалась на первый взгляд, проявляла большой интерес к другим необычным самоубийствам и начала свое расследование; это привлекло к ней внимание людей, которые смотрели на нее с нескрываемой злобой и презрением. От них, безымянных, безликих, поступили такие убедительные угрозы в адрес Трэвиса, что, даже если бы Джейн подчинилась их требованиям и прекратила расследование, оба все равно подвергались бы риску – она это чувствовала.

И, кроме того, она не желала склоняться перед ними – ни тогда, ни потом, ни когда-либо.

Жить с семьей или старыми друзьями для Трэвиса было небезопасно. Если бы те люди захотели его найти, то сделали бы это без труда.

Джесс и Гэвин не жили затворниками, но в то же время не присутствовали в социальных сетях. Как и у Ника с Джейн, у них не было аккаунтов в «Фейсбуке» или «Твиттере»; вероятно, это объяснялось тем, что опытный воин, сидевший в каждом из них, интуитивно чувствовал опасность, исходившую от социальных сетей, где человек сбрасывал камуфляж и оказывался у всех на виду. Поиск в Сети не позволил бы выяснить их имена. Все трое общались лично, с помощью обычных писем, не оставлявших нестираемых следов, и разговоров по телефону. Даже если кто-то отслеживал телефонные звонки, перезванивались они не слишком часто и не давали повода для подозрений в том, что Джесс и Гэвин – близкие друзья Джейн, которым она может доверить сына.

Поняв, что нормальная жизнь закончилась, Джейн приобрела свой первый автомобиль без навигатора, древний «шевроле». Нынешняя машина, угнанная, а затем доработанная в Мексике, с форсировкой мотора, появилась позже. Вместе с Трэвисом Джейн пересекла всю страну от Виргинии до Калифорнии, пользуясь навыками, полученными в Бюро, – проверяла, не висит ли кто на хвосте, заметала следы, платила наличными и вообще старалась быть невидимой.

Она не предупредила Вашингтонов о приезде – ни с таксофона, ни с анонимного мобильника, решив, что те люди могут потянуть даже за такую тоненькую ниточку. Правда, больше всего она боялась, что Джесс и Гэвин не возьмут к себе Трэвиса. В этом случае она оказывалась на краю пропасти, без вариантов.

Они не отказались – наоборот, согласились без колебаний.

Джейн сердцем чувствовала, что с самого первого дня знакомства правильно поняла их, что на них можно положиться в критической ситуации. Но эта готовность помочь тронула ее до слез, хотя после похорон Ника она мысленно поклялась себе не плакать и запретила сомнения и проявления слабости, пока в деле не будет поставлена точка.

Вместе с мальчиком она оставила в Калифорнии часть себя. Когда Трэвиса не было рядом, у нее возникало ощущение, будто она лишилась жизненно важного органа.

Вернувшись в Виргинию, она продала дом, перевела все свои вложения в деньги и спрятала их в месте, к которому имела доступ только она сама. Расследование приостановилось, и ее враги, видимо, решили, что она смирилась с поражением, – а когда поняли, что она снова вышла на след, принялись неустанно разыскивать ее.

4

Они проговорили два часа, попивая вино, под «Windham Hill» и посапывание собак у камина, но к событиям в Филадельфии больше не возвращались. На ночь Джейн ушла в комнату Трэвиса. Джессика хотела постелить ей в свободной комнате, но было невыносимо думать, что рядом не будет ее мальчика, – ведь скоро она вновь пустится в путь, совсем одна.

Ей не хотелось ложиться рядом с сыном и будить его. Она села в кресло, положила вытянутые ноги на скамеечку, завернулась в одеяло и стала смотреть на Трэвиса в свете ночника.

Теперь она жила только ради мести и этого драгоценного ребенка. Да, она получит наслаждение от мести, но если придется умереть, то единственной правильной смертью станет смерть за него.

Некоторое время она не могла уснуть из-за наплыва воспоминаний…

5

Январский день. Она сидит за компьютером и собирает истории о невероятных самоубийствах, просматривая сайты местных газет – от побережья до побережья, – потому что многие странные случаи не нашли освещения в общенациональных средствах массовой информации.

Трэвис сидит в своей комнате и строит что-то из деталей лего. Он потерял интерес к играм после смерти Ника, и его нынешняя упорная привязанность к лего – это либо первый шаг назад, к нормальному детству, либо попытка выразить без слов свой страх и свое ощущение беззащитности в мире, который забрал у него отца.

Трэвис появляется в дверях ее кабинета, с горящими глазами, серьезным видом, и спрашивает:

– Мама, что это значит?

Она отрывается от компьютера:

– Ты о чем?

– «Над сад». Что это значит?

– Может, какой-то сад?

Он хихикает и несется к себе, топая по коридору.

Джейн недоумевает, но при этом очарована и полна надежды, потому что вот уже несколько недель не слышала его смеха.

Минуту спустя он возвращается:

– Нет, неверно. Надсат – это одно слово. Можно мне молока-плюс?

– Молока плюс что, малыш?

– Не знаю. Подожди. Выясню.

Хихикая, как и прежде, он снова бежит в свою комнату.

Надсат, молоко-плюс… Голова Джейн занята подробностями невероятных самоубийств, она озадачена тревожными и загадочными записками, оставленными кое-кем из покончивших с собой, но понемногу в памяти всплывают воспоминания о временах, которые теперь кажутся древними, как эпоха Цезаря, – о годах учебы в колледже.

Она встает с офисного кресла, и тут мальчик прибегает снова, воодушевленный до предела.

– Мистер Друг говорит, ты знаешь, что такое молоко-плюс.

Да, теперь она вспомнила. Ей девятнадцать, в этом году она заканчивает колледж по ускоренной программе и находится под впечатлением от романа Энтони Бёрджесса «Заводной апельсин». Роман, рассказывающий о будущем обществе, которое быстро скатывается к хаосу и жестокости, повлиял на выбор профессии – она пошла в правоохранительные структуры.

В этой книге надсат – диалект, на котором говорят молодые английские головорезы, созданный из румынских, русских и детских словечек, произносимых с цыганскими интонациями. В молочных барах подают молоко с разнообразными наркотиками. Опоенные наркотиками сверхжестокие головорезы называют себя друзьями.

Вставая на ноги в своем кабинете, Джейн чувствует тревогу.

В дверях стоит Трэвис, пребывающий в состоянии невинного удовлетворения; он не понимает, что следующие его слова сеют в ней хватающий за сердце трепетный страх.

– Мистер Друг говорит, что мы с ним выпьем немного молока-плюс, а потом поиграем в очень веселую игру – похищение.

– Малыш, когда ты говорил с этим мистером Другом?

– Он в моей комнате, он такой забавный.

Не закончив говорить, мальчик отворачивается от нее.

– Трэвис, нет! Иди ко мне!

Он не слушает, бежит в коридор и исчезает. Топот его ног стихает вдали.

Среднее время выезда полицейских на вызов по телефону 911 в ее районе составляет три минуты. В данном случае разницы между тремя минутами и вечностью нет.

Она открывает ящик стола и достает пистолет, который положила туда, садясь за работу.

Надсат, молоко-плюс, друг…

Это не обычное вторжение в дом. Кто-то интересовался ее биографией. Пристально. Вплоть до колледжа.

В этот момент она понимает, что ожидала ответной реакции, проявляя настойчивый интерес к эпидемии самоубийств в масштабе всей страны. Да, реакции, но не такой откровенной и злобной.

Забыв про все правила поведения в таких случаях, впав в панику, как обычный человек, не заканчивавший Академию ФБР, она впоследствии не могла вспомнить, как оказалась в спальне сына. Ясно только, что она оказалась там и увидела Трэвиса. Тот стоял в недоумении и повторял: «Куда же он делся?»

Дверь в стенной шкаф закрыта. Она отходит в сторону и распахивает ее левой рукой, в правой руке – пистолет, чтобы выстрелить и убить его, если он нападет. Но в шкафу его нет.

– Встань у меня за спиной, рядом со мной, тихо, рядом со мной, – шепчет она.

– Ты его не убьешь, нет?

– Тихо, рядом со мной! – повторяет она, и в ее голосе звучат стальные нотки, которых Трэвис никогда не слышал, разговаривая с матерью.

Меньше всего она хочет бежать из дома с ребенком на руках. Это грозит тысячей неожиданных опасностей. Но оставить его здесь она не может, не осмелится – вдруг его не будет здесь, когда она вернется, не будет нигде, и она никогда его не найдет.

Он держится рядом, молчит, ведет себя как хороший мальчик, впрочем он и есть хороший мальчик. Он испуган, она испугала его, но так и надо, значит он, по крайней мере, теперь понимает, что все это серьезно.

Ее собственный страх так велик, что влечет за собой тошноту, но она подавляет приступ, справляется с ним.

В кухне, на столе, лежит экземпляр «Заводного апельсина». Подарок и предупреждение. Задняя дверь открыта. А ведь она была заперта. Для многих замки – настоящий пунктик. Она знает им цену, замки на окнах и наружных дверях заперты круглые сутки.

– Ты его впустил? – шепотом спрашивает она.

– Нет, никогда, нет, – заверяет мальчик, и она верит ему.

Звонит телефон. Он висит на стене рядом с раковиной. Она смотрит на аппарат, не желая отвлекаться. Она отвечала на звонки, и ее голосовая почта не включена. Телефон звонит, звонит, звонит. Ни один человек не стал бы звонить так долго, если бы не был уверен, что она дома.

Наконец она снимает трубку, но молчит.

– Замечательно доверчивый ребенок, – раздается чей-то голос, – и такой нежный.

Не важно, что она ответит. Но этот человек может послужить наводкой.

– Мы могли бы забавы ради засунуть этого шельмеца в какую-нибудь змеиную нору в недоразвитой стране, сдать его группировке вроде ИГИЛ или Боко Харам – у них нет никаких предубеждений против сексуальных рабов.

Его голос прекрасно запоминается по двум причинам. Во-первых, этот человек имитирует британское произношение, и делает это столько лет, что теперь получается вполне естественно. Она слышала других людей, делавших то же самое, – иногда это были выпускники университетов Лиги плюща^[8], которые, не заботясь о том, интересно вам или нет, сообщают о своей альма-матер, о нескольких поколениях своих предков, учившихся там, и хотят поставить вас в известность о том, что они очень ученые и принадлежат к интеллектуальной элите. Во-вторых, это тенор среднего регистра, а люди с таким голосом, если они акцентируют то или иное слово, иногда срываются на альт – например, как сейчас со словами «доверчивый» и «забава».

Она молчит, а звонящий допытывается:

– Ты меня слышишь? Я хочу знать, что ты меня слышишь, Джейн.

– Да. Слышу.

– Некоторые тамошние головорезы ужасно любят маленьких мальчиков, не меньше, чем маленьких девочек. Может, ему даже дадут подрасти лет до десяти-одиннадцати, а когда он надоест местному варвару, его хорошенькую головку отрежут.

Произнося слова «ужасно» и «варвар», он переходит на альт.

Она с такой силой сжимает трубку, что пальцам становится больно, а пластмасса делается скользкой от пота.

– Ты понимаешь, зачем это было нужно, Джейн?

– Да.

– Хорошо. Мы знали, что ты поймешь. Ты умная девочка. На мой вкус, ты лучше своего сына, но я бы, не задумываясь, отправил тебя вместе с ним: пусть ребята из Боко получат двоих по цене одного. Занимайся своими делами и не лезь в наши, тогда все будет хорошо.

Он отключается.

Она швыряет трубку, и Трэвис, цепляясь за нее, говорит:

– Извини, мамочка, но он был таким хорошим.

Она опускается на одно колено и прижимает сына к себе, не выпуская пистолета из руки.

– Нет, детка, он не был хорошим.

– Он казался хорошим и был забавным.

– Плохие люди умеют притворяться хорошими, и иногда трудно догадаться, что они притворяются.

Она не отпускает его от себя, когда идет к задней двери, закрывает ее, запирает.

В тот день она покупает древний «шеви».

А вечером вместе с Трэвисом уезжает в Калифорнию, к Гэвину и Джесс.

6

Трэвис захныкал. Джейн встала с кресла и подошла к нему. Глаза его быстро двигались под закрытыми веками, он морщился в глубоком сне, видел что-то.

Она приложила ладонь к его лбу, проверяя, нет ли температуры, убрала волосы с лица и этим, казалось, прогнала дурной сон. Трэвис не проснулся, но лицо его стало спокойным, а хныканье прекратилось.

В день, когда к ним приходил мистер Друг, Джейн поняла: тот, кто хочет, чтобы она забыла об эпидемии самоубийств, вероятно, так или иначе связан с правительством. Может, это не федеральная операция, но без правительства тут не обошлось.

На задней двери ее дома стояли два замка «Шлейг»^[9], лучшие из тех, что имелись в продаже. Ни один специалист не мог открыть их с помощью стандартного набора отмычек. Чтобы быстро и бесшумно разблокировать оба замка, мистер Друг должен был воспользоваться «Локейдом» – автоматической отмычкой, которая есть только у сотрудников правоохранительных органов. По понятным причинам «Локейды» хранились в надежных местах, и любой агент, имеющий право на пользование ими, должен был выписать устройство из хранилища, предъявив разрешение суда на применение отмычки по конкретному адресу.

Может быть, «они» не были ни правоохранителями, ни сотрудниками какого-либо государственного ведомства (скорее всего, именно так и обстояло дело), но все же располагали хорошими источниками в этих структурах.

Для такого предположения имелись еще два основания.

Они могли инсценировать угон автомобиля или кражу и убить ее выстрелом в голову. Могли устроить несчастный случай, пожар в доме или взрыв газа, и похитить обоих – ее и Трэвиса. Такие люди убивали не моргнув глазом. И уж конечно, без малейшего сожаления. Но они не стали ее убивать, а просто предупредили, и такое проявление жалости со стороны безжалостных людей, как она считала, могло объясняться только одним – признанием ее статуса агента ФБР. Они распространяли на нее профессиональную этику – либо согласно своим понятиям, либо по подсказке кого-то из Бюро или из правительства.

Кроме того, они вынесли предупреждение крайне злонамеренным образом, проявив пугающую уверенность в том, что могут выполнить угрозу и передать мальчика в руки убийц и растлителей детей, хуже которых нет никого во всем мире. Такие вещи часто проделывают персонажи современных романов, но обычный зловредный банкир или малоприятный бизнесмен вряд ли в состоянии совершить это. Мистер Друг дал понять, что у него есть знакомые – возможно, коррупционеры в секретных службах Государственного департамента, – которые могли увезти Трэвиса, чтобы у того началась новая жизнь вдали от дома, и без колебаний сделали бы это. Жизнь, полная грубого насилия и бесконечного унижения. И все это лишь для того, чтобы заставить Джейн замолчать или погубить ее, если она не пожелает молчать.

Но после этой гнусной угрозы Джейн была убеждена, что они представляют собой абсолютное зло. Нельзя заключить сделку с дьяволом, потому что у дьявола нет чести и он никогда не станет выполнять условия договора. Если бы предупреждение сработало и она перестала доискиваться до правды, поджав хвост от страха, ее все равно убили бы вместе с Трэвисом, когда она решила бы, что находится в безопасности и может расслабиться.

Ей оставалась всего одна роль: Давид против Голиафа. У нее не было иллюзий: одним камнем и пращой их не победить. Насколько она знала, ей противостоял не один гигант, а целая армия голиафов, так что шанс одержать победу и остаться в живых составлял десятые доли процента.

Как бы то ни было, приходилось играть картами, которые оказались на руках, и если все джокеры не собрались в чьем-нибудь рукаве, оставалась надежда, что до конца игры ей достанется хоть один.

Она вернулась в кресло, положила ноги на скамеечку и закуталась в одеяло.

Прикроватные часы показывали 11:36.

Веки ее наконец отяжелели, перед глазами появились едва видимые созвездия, которые вращались, вызывая приятное головокружение, навевая сон.

7

Посреди ночи она почти проснулась, услышав, что одна из собак принюхивается у порога полузакрытой двери спальни.

Гэвин говорил, что, когда они с Джесс отправляются в постель, собаки редко спят одновременно: они сменяют друг друга и по очереди патрулируют дом. Никто не учил их этому, но инстинкт несения сторожевой службы был у немецких овчарок в крови.

Собака – то ли Дьюк, то ли Куини – удовлетворилась тем, что Трэвис спит в своей кровати и все хорошо. Ее когти тихонько застучали по полу красного дерева – обход продолжился.

Джейн снова провалилась в сон и одновременно в прошлое: она уютно лежит под одеялом, за окном падает снег, собаки следят, чтобы никто не тронул ее. Не детские воспоминания, а лишь фантазии, потому что ни собак, ни чувства безопасности она не знала.

8

Джейн поставила кофе, поджарила хлеб и намазала его маслом. Гэвин разбил и перемешал яйца, затем вылил их на сковородку с жареной картошкой. Джесс зажарила тонко нарезанную ветчину с кусочками желтого перца и луком и уложила все это на блюдо с электроподогревом. Собак покормили в первую очередь, но они надеялись получить что-нибудь еще и сидели, навострив уши, хотя и не мешались под ногами.

Все трое занимались готовкой, притворяясь, что это очень серьезное занятие: надо было как-то отвлечься от мысли о скором отъезде Джейн. Точно так же они преувеличивали значение приема пищи, делая вид, будто проголодались. Разговор был слишком громким, слишком быстрым, а смех казался искусственным.

Трэвис говорил о том, чем можно заняться днем, так, словно его мать тоже собиралась в этом участвовать, включая обед и игры со светящейся тарелкой. Он предлагал имена для пони, говорил о том, как наконец оседлает ее, словно Джейн могла увидеть его первый выезд через несколько дней. Та не прерывала сына, называла свои клички – ведь он знал, что, невзирая на все их разговоры, мать уедет. Это были лишь приятные мечты – оба пока еще могли не думать о неизбежном, надеясь увидеть что-то совсем другое.