Универсалы. Как талантливые дилетанты становятся победителями по жизни

«Существует огромное множество слоев мышления, – говорит он. – Люди одинаково плохо понимают каждый из них в отдельности, но в то же время мы имеем приблизительное представление обо всех этих слоях, можем сочетать их, и таким образом адаптироваться к различным ситуациям. А ведь именно в этом и заложен ключ к разгадке».

В 2019 году искусственный интеллект впервые одержал победу над профессиональным геймером в ограниченной версии StarCraft (правда, игрок адаптировался и в конце концов победил). Однако из стратегической сложности игры можно извлечь один очень важный вывод: чем глобальнее общая картина, тем более уникальным является потенциальный вклад человека. Наша величайшая сила состоит в прямой противоположности узкой специализации. Это способность широкой интеграции. По словам Гэри Маркуса, профессора психологии и нейробиологии, продавшего свою компанию по обучению компьютеров фирме Uber, «в узких сферах у человека осталось совсем немного времени для того, чтобы внести некий важный вклад. Однако в более открытых играх, полагаю, такая возможность еще существует. И не только в играх – на мой взгляд, в более широких сферах реального мира человек все еще опережает машину».

В узком и упорядоченном мире шахмат, с его моментальной отдачей и безграничной базой данных, искусственный интеллект совершил рывок вперед в геометрической прогрессии. В сфере вождения, которая имеет множество правил, но при этом гораздо более беспорядочна, ИИ также достиг серьезных успехов, хотя нерешенные задачи еще остались. Однако в реальном, открытом мире, свободном от строгих правил и идеальных исторических данных, искусственный интеллект пока терпит самое настоящее фиаско. Так, после победы суперкомпьютера IBM Watson в игре Jeopardy! ^[9]его стали позиционировать как революционный инструмент в лечении рака. И в этом качестве он провалился с таким оглушительным треском, что целый ряд экспертов в области ИИ признались мне: в тот момент они не на шутку испугались, что эта история наложит отпечаток на все научные разработки по применению ИИ в здравоохранении. По словам одного онколога, «победа в викторине и лечение рака отличаются одним: в первом случае мы знаем ответы на вопросы». Что же касается рака, в этой области четкие вопросы только формулируются.

В 2009 году уважаемое издание Nature объявило о том, что сервис Google Flu Trends может задействовать результаты поиска для составления прогноза заболеваний гриппом на ближайшую зиму быстрее и почти так же точно, как Центр по контролю и профилактике заболеваний. Однако вскоре эффективность сервиса снизилась, и в 2013 году число спрогнозированных им случаев заболевания на территории США вдвое превысило реальное количество. Сегодня на сайте Google Flu Trends больше не публикуются оценочные данные – на соответствующей странице красуется единственная фраза: «Пока слишком рано для подобных прогнозов». Маркус провел вполне ожидаемую аналогию: «Все системы искусственного интеллекта в какой-то степени саванты». Им нужны стабильные структуры и четкие рамки. Зная правила и ответы, обладая уверенностью в том, что со временем они не изменятся, – как в шахматах, гольфе, классической музыке, – мы можем найти аргументы в пользу гиперспециализированной тренировки с раннего детства. Однако все это лишь узкие, ограниченные модели, не подходящие к большинству областей человеческого знания.

Когда узкая специализация сочетается со «злой» средой, привычка человека полагаться на знакомые схемы может сослужить ему дурную службу – так опытные пожарные принимают неверные решения, оказавшись в непривычной обстановке.

Крис Арджирис, один из учредителей Йельской школы менеджмента, отметил опасность, которую представляет собой привычка относиться к недружелюбной среде так, как если бы она была дружелюбной. В течение пятнадцати лет он наблюдал за поведением успешных консультантов топовых бизнес-школ и заметил, что они отлично справлялись с решением четко поставленных задач, которые можно было быстро оценить. Но в своей работе они задействовали то, что Арджирис назвал «единичной петлей обучения». Когда решение приводило к нежелательному результату, консультант занимал оборонительную позицию. Крис находит их «хрупкую натуру» весьма удивительной, учитывая, что суть их работы заключается в том, чтобы «учить других людей правильно делать свою работу».

Психолог Барри Шварц отмечал похожее отсутствие гибкости у опытных специалистов. В качестве теста он поручил студентам колледжа решить головоломку, в которой нужно было нажимать выключатели в определенной последовательности, чтобы зажигать и выключать лампочки. Головоломку можно было решать снова и снова, семьюдесятью различными способами, и за каждое успешное решение предполагалось небольшое денежное вознаграждение. Никаких правил не было, и студенты должны были руководствоваться методом проб и ошибок^[10]. Если студент находил решение, он повторял его снова и снова, чтобы заработать больше денег, даже если сам принцип был ему непонятен. Вскоре к эксперименту присоединились новые студенты, и теперь они должны были вывести общее правило всех решений. Невероятно, но все студенты-новички поняли принцип всех семидесяти решений, тогда как только один «старичок» из получивших ранее награду за одно решение справился с этой задачей. Подзаголовок работы Шварца гласит: «О том, как не нужно учить людей выводить правила» – то есть через вознаграждение за повторяющийся краткосрочный успех при узком спектре решений.

Все вышесказанное будет не очень хорошей новостью для тех, чьи истории стали примером успешной стратегии обучения – семейства Полгар, Тайгера и ряда других представителей различных видов спорта и игр. По сравнению с гольфом, теннис гораздо более динамичен, игроки в нем ежесекундно подстраиваются под своих противников, адаптируются к местности, а иногда – и к соратникам по команде. (В 2008 году Федерер завоевал золотую олимпийскую медаль в парной игре.) Однако теннис все равно находится в «доброй» половине спектра по сравнению, скажем, с палатой скорой помощи, где врачам и медсестрам требуется некоторое время, чтобы понять, что случилось с пациентом. Им приходится искать способы развития собственного опыта за пределами медицинской практики, и подчас эти уроки извне могут противоречить непосредственно их медицинскому опыту.

Мир – это не гольф и даже не теннис. Как сказал Робин Хогарт, во многом наш мир напоминает «марсианский теннис». Есть теннисный корт, а на нем – игроки с мячами и ракетками, но правила нам никто не объяснил. Вывести их нужно самостоятельно, а кроме того, они порой меняются незаметно для нас самих. Всю жизнь мы руководствовались неправильными историями. Так, история Тайгера и Полгаров способствует созданию ложного впечатления, что человеческие навыки всегда формируются в исключительно «доброй» среде обучения. Если это так, те, кто рано начинает оттачивать узкие технические умения, как правило, добивались бы успеха. А между тем так случается далеко не во всех видах спорта.

Если бы объем специализированных тренировок в узкой сфере, которые начали проводиться в раннем возрасте, был ключом к инновационному выступлению, саванты с легкостью овладели бы всеми сферами знаний, а вундеркинды поражали бы всех, даже повзрослев. Как отметила психолог Эллен Уиннер, один из наиболее авторитетных специалистов по одаренным детям, ни один савант пока не изобрел ничего, что в корне изменило бы ту сферу, в которой он силен.

Есть сферы и помимо шахмат, где продолжительная отработка узких навыков помогает развить гроссмейстерскую интуицию. Подобно гольфистам, хирурги совершенствуются в результате многократного проведения похожих операций. Бухгалтеры, игроки в бридж и покер развивают точную интуицию за счет регулярной однообразной деятельности. Канеман назвал эти сферы «устойчивыми статистическими закономерностями». Но стоит правилам хоть немного поменяться, и кажется, что эксперты применяли гибкость своего ума на узкие навыки. Анализ игры в бридж со слегка измененными правилами показал, что опытным игрокам гораздо сложнее адаптироваться к ним, чем новичкам. Когда в рамках одного исследования опытных бухгалтеров попросили руководствоваться в своих вычислениях новым налоговым законодательством, они справились с этой задачей хуже новичков. Эрик Дейн, профессор Университета Райса, изучает организационное поведение и называет это явление «когнитивное укрепление». Чтобы избежать его, он рекомендует точную противоположность методики десяти тысяч часов тренировки – то есть резкое переключение с одного вида деятельности на другой в рамках одной области, а также, по выражению его коллеги-исследователя, «быть одной ногой за пределами своего мира».

Ученые и представители широкой общественности с равной вероятностью могут иметь творческие увлечения, но у ученых, занятых в крупнейших национальных академиях, гораздо чаще наблюдаются хобби за пределами их основной сферы деятельности. А у лауреатов Нобелевской премии – и того чаще. По сравнению с другими учеными эти последние по крайней мере в двадцать два раза больше участвуют в любительских спектаклях, увлекаются танцами, фокусами и тому подобной деятельностью. Кроме того, ученые национального масштаба гораздо чаще других становятся музыкантами, скульпторами, художниками, граверами, плотниками, механиками, изобретателями всякой электронной всячины, стеклодувами, поэтами или авторами художественных и документальных произведений. Но и в этом Нобелевские лауреаты их превосходят. Самые успешные из экспертов также активно вращаются в большом мире. «Со стороны кажется, будто бы они попусту расходуют свои силы и энергию, тогда как на самом деле они лишь направляют их в нужное русло, многократно усиливая свои возможности», – считает испанский Нобелевский лауреат Сантьяго Рамон-и-Кахал, отец современной нейробиологии. Основной вывод из работы, для написания которой потребовались многолетние исследования и наблюдения за поведением ученых и инженеров (которых собственные коллеги считали настоящими экспертами в области технологий), состоял в том, что люди, которые не внесли творческого вклада в собственную область, не имели эстетических интересов за пределами своей узкой специальности. Психолог и видный исследователь творческого потенциала Дин Кейт заметил по этому поводу, что «вместо того, чтобы самозабвенно концентрироваться на некой узкой тематике», творчески активные личности, как правило, имеют широкий круг интересов. «Подобная широта увлечений часто способствует тому, что они принимают нестандартные решения, для которых недостаточно было бы одного знания их узкоспециальной сферы».

Подобные заключения перекликаются с речью Стива Джобса, в которой он подчеркивал важность занятий по каллиграфии в формировании у него чувства прекрасного. «Я вспомнил их, когда мы разрабатывали первый компьютер «Макинтош», – рассказывал он. – Если бы в свое время я не оказался случайно на этом курсе в колледже, у «Маков» не было бы такого количества пропорциональных шрифтов».

Или инженер-электротехник Клод Шэннон, положивший начало «информационному веку» благодаря обязательному курсу философии при Мичиганском университете. В рамках этого курса он познакомился с работой английского логика-самоучки XIX века Джорджа Буля, который первым присвоил значение «1» верным утверждениям и «0» – ложным и доказал, что логические задачи можно решать как математические уравнения. Подобный вывод не имел абсолютно никакой практической важности до тех пор, пока спустя семьдесят лет после смерти Буля Шэннон не попал на летнюю стажировку при Лабораториях Белла. Там он понял, что можно объединить технологию распределения вызовов, применяемую в телефонной связи, с Булевой логической системой и таким образом кодировать и передавать любые сведения электронным путем. Это было фундаментальное открытие, на котором и по сей день основана работа компьютеров. «Просто так получилось, что никто больше не был знаком с обеими этими областями знаний одновременно», – сказал Шэннон.

В 1979 году Кристофер Коннолли стал соучредителем британской психологической консультации для помощи тем, кто стремится достичь больших высот (изначально – спортсменам, но позже и специалистам других сфер). С течением лет Коннолли задался вопросом, почему некоторые профессионалы с трудом ориентировались за пределами своей узкой области, тогда как другие были твердо намерены расширить поле деятельности – например, перейдя из оркестра мирового класса в передвижной. Спустя тридцать лет с начала своей деятельности Конноли вернулся в академическую сферу, чтобы писать исследование именно на эту тему под руководством Фернана Гобе, психолога и мастера спорта по шахматам мирового класса. Прежде всего Конноли установил, что на заре своей карьеры те, кто впоследствии успешно сменил вид деятельности, проходили обширную тренировку и были заняты в различных сферах, даже если у них и была некая приоритетная специальность. По выражению Коннолли, «они следовали по восьмиполосному шоссе», а не по улице с односторонним движением. У них был широкий спектр интересов. Те, кому лучше всего удавалось адаптироваться, умели творчески применять знания из одной области к решению задач из другой, и это помогало избежать когнитивного укрепления. Они использовали то, что Хогарт назвал «предохранителем»: черпали вдохновение из внешнего опыта и аналогий, чтобы избежать повторения устаревших решений, утративших свою эффективность. Их мастерство заключалось в том, чтобы избегать отжившие схемы.

В этом «злом» мире с мутно очерченными задачами и набором жестких правил именно широкий спектр навыков может стать ключом к успеху.

Разумеется, мысль о том, что мир устроен как шахматы или гольф, вселяет определенное утешение. Подобная установка подходит тем, кто твердо верит в «добрый» мир и находится под влиянием убедительных книжек. Но там, где их влияние кончается, начинается измерение, где самый популярный вид спорта – «марсианский теннис», а вместе с ним приходит осознание того, как современный мир стал таким «злым».

Глава 2
Как появился «злой» мир

Город Данидин расположен в долине холмистой части Южного острова Новой Зеландии, посреди Тихого океана. Эта земля славится желтоглазыми пингвинами, а жители Данидина, не скромничая, заявляют о том, что именно в их городе находится жилая улица с самым крутым рельефом. Еще здесь расположен Университет Отаго – старейший в Новой Зеландии – и дом Джеймса Флинна, профессора политологии, который радикально перевернул представление психологов о мыслительном процессе.

Он начал свои изыскания в 1981 году, обнаружив работу тридцатилетней давности, в которой приводились результаты IQ-тестирования солдат Первой и Второй мировых войн. При этом солдаты Второй мировой показали себя намного лучше. Один из участников Первой мировой, набравший 50 %, не заработал бы и 22 %, случись ему выполнять задание вместе с солдатами Второй мировой. Тогда Флинн задался вопросом: а не произошла ли и среди гражданских подобная эволюция? «Я подумал: если уровень IQ повысился повсеместно, может быть, и сами они рассыпались по миру, – писал он. – И если это так, то психологи явно не замечали чего-то очень важного прямо у себя под носом».

Флинн стал писать исследователям из других стран, прося их об информации, и вот однажды, в ноябре 1984 года обнаружил в своем почтовм ящике письмо. Оно было от голландского ученого, и в нем были данные, полученные за годы проведения IQ-тестов среди молодых нидерландцев. Данные были результатом теста под названием «Прогрессивные матрицы Рейвена», разработанные с целью проверки способности участников находить смысл в сложности. Каждый вопрос теста включает серию абстрактных рисунков, при этом один рисунок отсутствует. Испытуемый должен постараться заполнить недостающие участки, чтобы получить готовую картинку. Тест Рейвена задумывался как наглядная демонстрация «урезанного» культурного теста; при этом производительность не должна страдать от материального знания жизни как внутри школы, так и за ее пределами. Если бы марсианам вдруг вздумалось высадиться на Земле, Рейвен не упустил бы возможности проверить их умственные способности. И все же Флинн сразу понял, что молодой голландец совершил невероятный скачок между одним поколением и другим.

В руководствах по прохождению теста Флинн обнаружил дополнительные подсказки. Все тесты на IQ стандартизированы, чтобы среднее количество очков всегда составляло 100 (очки присваиваются на основании графика, и отметка 100 находится ровно посередине). Флинн заметил, что для сохранения среднего показателя – 100 очков – стандарты тестирования время от времени менялись: при каждой последующей проверке испытуемые давали более точные ответы, чем в прошлый раз. За год с момента получения письма от голландца Флинн сумел собрать данные из четырнадцати стран. Каждый отчет показывал серьезный скачок как для детей, так и для взрослых. «Наше преимущество перед предками от колыбели до могилы», – так сказал об этом Флинн.

Он не ошибся: улучшение показателей и в самом деле было повсеместным. Другие ученые также задумывались о странных совпадениях, но никто из них не предпринимал попыток выяснить, являются ли эти случайности частью некой глобальной закономерности – даже те, кто сам подгонял оценочную систему, чтобы удержать средний показатель на отметке 100. «Поскольку я был сторонним человеком, – объяснил мне Флинн, – меня удивило то, что люди, вплотную изучающие психометрию, приняли как данность».

Эффект Флинна – увеличение количества правильных ответов в IQ-тестах с каждым новым поколением XX века – зарегистрирован теперь более, чем в тридцати странах. Темпы роста поражают: три очка каждые десять лет. В перспективе эти данные означают, что если показатели взрослого человека, набравшего сегодня средний балл, сравнить с результатами взрослых сто лет назад, его IQ был бы 98 %.

Открытие Флинна, опубликованное в 1987 году, произвело в сообществе исследователей когнитивных способностей эффект разорвавшейся бомбы. Американская психологическая ассоциация организовала по этому вопросу целый форум. Те, кто настаивал на неизменности показателей IQ-тестов, высказали ряд предположений, объясняющих это явление со своей точки зрения, одновременно опровергнув заключение Флинна. Среди их доводов были более высокий уровень образования и лучшее питание, которые, предположительно, способствовали повышению показателей. Но ни один из этих факторов не мог в полной мере оправдать столь необычного поведения. Результаты тестов по материалам, пройденным в школе, при самообразовании или внеклассном чтении – то есть область общих знаний, арифметика, словарный запас – практически не изменились. Однако показатели по более абстрактным материям, официально не изучающимся в школе, – таким как тесты Рейвена, тесты на установление сходства, требующих описания общих черт предметов, – взлетели до небес.

Если современного молодого человека спросить, что общего между словами «закат» и «рассвет», он немедленно ответит, что оба эти понятия обозначают время суток. Однако он с гораздо большей вероятностью, чем его бабушки и дедушки, уточнит, в чем состоит их сходство: оба они разделяют день и ночь. Современный ребенок со средним уровнем, во времена своих бабушек и дедушек набрал бы в подобном тесте не более 94 очков. Группа эстонских ученых, сравнив национальные показатели восприятия слов среди школьников 1930-х и 2006-х годов, пришли к выводу, что уровень восприятия большинства абстрактных понятий за это время значительно улучшился. При этом дети почти не превзошли своих родителей в понимании обозначений осязаемых предметов или явлений («курица», «питание», «болезнь»), однако намного лучше понимали неосязаемые понятия («закон», «клятва», «гражданин»).

Наиболее серьезный скачок показателей по всему миру наблюдался по результатам тестов Рейвена – как раз там, где изменений ожидали меньше всего. «Резкий рост показателей по тесту Рейвена – знак того, что современным детям гораздо лучше дается решение задач «с листа», без предварительной подготовки», – заключил Флинн. В них сильнее развита способность выводить правила и находить закономерности, которых им никто не объяснял. Даже в тех странах, где наблюдается снижение результатов по математике и словесным заданиям, показатели по тестам Рейвена растут. Причиной было нечто неуловимое и непостижимое, витавшее в воздухе современного мира. Более того: это загадочное вещество подпитывало современный мозг главным образом в области решения абстрактных задач. Флинн недоумевал: чем вызвана столь масштабная и в то же время столь сфокусированная перемена?

В конце 1920-х – середине 1930-х годов на окраинах Советского Союза произошли усиленные социально-экономические перемены, которые при нормальных обстоятельствах заняли бы не одно поколение. Частные фермеры отдаленных районов нынешнего Узбекистана испокон веков питались плодами собственных садов и выращивали хлопок. В соседнем Кыргызстане на горных пастбищах пастухи пасли скот. Население этих регионов было абсолютно неграмотно, а социальная иерархия держалась на строгих религиозных нормах. Социалистическая революция перевернула привычный уклад практически в одночасье.

Советское правительство превратило частные хозяйства в колхозы и дало толчок промышленному развитию. Вскоре экономика страны стала сложной системой с тесно взаимосвязанными элементами. Крестьянам приходилось обдумывать стратегии коллективной работы, планировать производство заблаговременно, распределять обязанности и оценивать результаты труда. Глухие деревушки постепенно стали сообщаться с отдаленными городами. В неграмотных прежде поселениях открывались школы, а взрослые люди стали учиться связывать звуки с символами. Деревенские жители и раньше умели считать, но только в практических целях. Теперь же им мало-помалу объясняли понятие числа как абстракции, существующей даже без привязки к конкретному количеству животных или партий еды. Некоторые женщины так и остались неграмотными, но прошли краткий курс по воспитанию детей дошкольного возраста. Другие же поступили в педагогические училища. Даже студенты без формального образования какого-либо уровня смогли получить подготовку в области дошкольного воспитания, естественных наук, технологии сельского хозяйства. За ними последовали средние школы и техникумы. В 1931 году, в эпоху невероятных преобразований, молодой психолог Александр Лурия провел «естественно-научный эксперимент» – уникальный в мировой истории. Он решил выяснить, способна ли смена рода занятий привести к изменению мировоззрения.

К началу эксперимента Лурии еще оставались глухие деревушки, не затронутые ураганом перемен в традиционном укладе. Население этих деревушек и стало его контрольной группой. Он выучил местный язык и вместе с коллегами-психологами стал общаться с деревенскими жителями в расслабленной обстановке – в чайных домах или поле. В ходе этих бесед испытуемым задавались вопросы и были даны задания для выяснения их образа мыслей.

Некоторые из задач были предельно просты: разложите 6 мотков шерсти или шелка в один ряд и попросите участников их описать. Колхозники и председатели, а также женщины и девушки, не задумываясь, говорили: «синий, красный, желтый», иногда с небольшими вариациями. В самых глухих деревушках, где все еще царил средневековый уклад, ответы были более разнообразными: «хлопок в цвету», «гнилой зуб», «много воды», «небо», «фисташка». После этого нужно было рассортировать мотки по группам. Колхозники и мало-мальски образованные молодые люди с легкостью раскладывали их по цветам. Даже когда они не знали названия конкретного цвета, им не составляло труда сгруппировать вместе более темные и более светлые оттенки. В то же время, жители глухих деревушек – даже профессиональные вышивальщицы – отказались. «Так нельзя», – говорили они, или же: «Они все разные, их нельзя класть вместе». После настойчивых уговоров и только при условии, что они смогут группировать пряжу на отдельные малые группы, кто-то все же согласился, но их подборки на первый взгляд казались совершенно случайными. Некоторые участники сортировали мотки по насыщенности цвета, совершенно не обращая внимания на сам цвет.

Потом начались геометрические формы. Чем выше был уровень развития, тем более вероятно было то, что отдельные участники поймут такое абстрактное понятие, как «формы», и начнут группировать между собой треугольники, прямоугольники и круги, даже не имея школьного образования и не зная названий фигур. В то же время, жители глухих деревушек не видели ничего общего между квадратом, нарисованным жирными линиями, и точно таким же, нарисованным точками. По мнению Алиевой, двадцатишестилетней крестьянки из дальней деревни, квадрат из жирных линий, разумеется, был картой, а квадрат из точек – часами. «Разве можно часы и карту положить вместе», – недоверчиво спросила она. Двадцатичетырехлетний крестьянин Хамид утверждал, что круги из точек и из соединенных линий нельзя группировать вместе – потому что один из кругов был монетой, а второй – луной.

Подобные ответы давались на любые вопросы. Вынужденные создавать концептуальные группы – подобные объединению предметов по общему признаку в IQ-тестах, – жители глухих деревень предпочитали практические истории о своем непосредственном опыте. Психологи попытались объяснить тридцатидевятилетнему Рахмату принцип упражнения «лишний». В качестве иллюстрации был дан пример трех взрослых и одного ребенка, причем ребенок явно не был похож ни на кого из них. Вот только Рахмат видел все совершенно иначе. «Мальчик должен играть вместе со всеми!» – утверждал он. Взрослые работают, «и если они будут бегать по мелочам, то никогда не успеют сделать свою работу, но мальчик может бегать за них». Отлично; теперь – молоток, пила, топор и бревно – три из них инструменты. «И это не группа, – ответил Рахмат, – потому что без бревна они бесполезны, так зачем им быть вместе?»

Прочие деревенские жители убирали либо молоток, либо топор – словом, инструмент, казавшийся им менее гибким по отношению к бревну; если, конечно, не стукнуть молотком по топору, чтобы он вошел в бревно – тогда пусть остается. Тогда, может быть, птица/винтовка/кинжал/пуля? И в этом случае, по мнению деревенских жителей, убрав один предмет, нельзя получить однородную группу. Пулю нужно заряжать в винтовку, чтобы убить птицу, а потом «зарезать птицу кинжалом – как же иначе?».

Но то были лишь пояснения к заданиям, а не сами задания. Никакие хитрости и примеры не помогали, объяснять было бесполезно: деревенские жители напрочь отказывались оперировать какими-либо понятиями, кроме тех конкретных вещей, что составляли их повседневный быт. Крестьяне и студенты, уже начавшие мало-помалу вращаться в современном мире, могли применить на практике то, что называется «индукцией», – самостоятельно выводить базовые принципы, основываясь на фактах или материалах, не имея инструкций и даже в тех случаях, когда видели материал впервые. Оказывается, в этом и состоит суть теста Рейвена. Представьте себе деревенских жителей, живущих практически на уровне Средневековья, и абстрактные рисунки из теста Рейвена.

Некоторые изменения, сопутствующие современной жизни и коллективной культуре, носят почти что магический характер. Лурия выяснил, что оптические иллюзии у жителей глухих деревень и людей из промышленно развитого мира различаются – например, иллюзия Аббингхауза. Какой из кругов кажется вам больше?

Если вы выбрали правый, вероятно, вы живете в промышленно развитом обществе. Деревенские жители правильно поняли, что они одинаковые, а колхозники и студентки педагогического училища указали на правый. Подобные результаты повторились и в других традиционных обществах, тогда ученые предположили, что это может быть связано с тем фактом, что средневековые люди не так тяготеют к объединяющему контексту – то есть к отношениям между различными кругами – и на их восприятие не повлияло наличие дополнительных кругов. Выражаясь языком метафор, средневековые люди не увидели за лесом деревьев; современные же люди не видят за деревьями леса.

После путешествия Лурии в глухие деревушки ученые пытались повторить его опыт в других культурах. Так, либерийская народность кпелле на протяжении всего своего существования выращивала рис; однако в 1970-х земля под ними задрожала, и от их деревушек до городов пролегли дороги. При решении теста на сходство подростки, проходившие обучение в современных заведениях, сгруппировали предметы по абстрактным категориям (все это дарит нам тепло), тогда как традиционные подростки сформировали группы, основываясь на субъективных ощущениях, и часто меняли стратегию, даже когда их просили выполнить такое же задание.

Поскольку подростки, которые соприкоснулись с современной реальностью, уже сформировали значимые тематические группы, они демонстрировали лучшие результаты и в задании на пересчет предметов. Чем больше они приближались к современности, тем сильнее было их абстрактное мышление и тем меньше они полагались на конкретный опыт мира как точку отсчета.

Выражаясь языком Флинна, сейчас мы смотрим на мир через «научные очки». То есть вместо того, чтобы полагаться на свой непосредственный опыт, мы загоняем реальность в рамки классификаций, используя множество слоев абстрактных концептов для понимания того, как различные элементы информации связаны между собой. Мы выросли в мире классификаций, абсолютно чуждом жителям деревушек. Мы относим некоторых животных к млекопитающим и уже внутри этого класса формируем более мелкие группы на основе сходства их физиологии и ДНК.

Слова, которые обозначают явления, за несколько поколений превратились из научных терминов в широко известные понятия. Так, слово «процент» практически отсутствует в книгах начала ХХ века, но к 2000 году встречается уже раз в пять тысяч слов (длина этой главы – 5500 слов). Программисты создают многослойные абстракции (вот у кого блестящие результаты по тестам Рейвена). В полосе загрузки вашего компьютера, заполняющейся по мере завершения загрузки, присутствует бесчисленное количество абстракций, от фундаментальных (язык программирования, на котором она написана, представляет собой бинарный код – ряд из нулей и единиц, используемый компьютером,) до психологических (сама по себе полоса – визуализация времени, которая успокаивает пользователя, давая ему информацию о степени завершенности множества второстепенных видов деятельности).