ЗАГС на курьих ножках

Глава 3

Когда Катя с дядей добрались до ближайшего к Олеховщине населенного пункта, была уже глубокая ночь. По дороге они заблудились, свернули не там и оказались на дороге, больше похожей на раскисшее болото. Огромная лужа засасывала их, как трясина. Катька принялась паниковать:

– Мы здесь погибнем! Никто и косточек наших не найдет!

Дяде пришлось выйти из машины и толкать ее сзади. Катька сидела за рулем, жала на газ и сигналила. Она видела, что там, откуда они приехали, были огни чьих-то фар. Но, несмотря на ее упорные призывы, на помощь к ним никто не спешил. Потом огни погасли, и вокруг стало совсем темно и страшно.

Здесь они с дядей и останутся. Эта мысль не давала ей покоя, пока дядя рубил складным ножом ельник, укладывал его под колеса просевшей машины и снова пытался толкнуть ее вперед. Каким-то чудом им удалось выбраться из ловушки. Пока дядя пытался успокоить дыхание, Катя рискнула сказать:

– Плохо без карты.

Несмотря на серьезное испытание, дядя держался бодро.

– Ерунда! – заверил он племянницу. – Я вспомнил: мы просто не там свернули. Сейчас вернемся к развилке, и все будет в порядке.

К удивлению Кати, стоило им двинуться в путь, как впереди снова загорелись фары какой-то машины. Судя по тому, как эти фары двигались, водитель поспешно разворачивал свой драндулет. Самое время, кажется, задуматься, что же происходит. Но Катя была слишком утомлена, чтобы разгадывать загадки. А дядя, наоборот, слишком возбужден, чтобы что-то замечать.

Они выехали на перекресток, выбрали другую дорогу и ехали по ней еще почти час. А все потому, что двигались с черепашьей скоростью, опасаясь еще какой-нибудь неприятности на своем пути. За это время налипшая на дядиной одежде болотная жижа подсохла и превратилась в настоящий панцирь. При малейшей попытке пошевелиться этот панцирь трескался, крошился и осыпал сиденья и весь салон крошками глинистой земли.

Когда впереди показались огни какого-то поселка, Катя чувствовала себя уставшей настолько, что уже ничего не хотела. Но дядя ее поражал. Казалось, трудности только подстегивают его.

– Мы приехали!

В Олеховщине светились два-три окошка. И свет их был таким тусклым, таким робким в этой мрачной черноте, что сердце у Катьки окончательно упало. Здесь они с дядей и лягут вместе со всеми их предками, это теперь яснее ясного. Но просить дядю образумиться было поздно. Пришлось Кате с кряхтением выбираться из машины, разминать затекшие от долгого пути ноги, зевать и оглядываться.

Хотя на что здесь глядеть? Ничего же не видно. Луна и звезды спрятались за тучами. А на всю деревню светил один-единственный фонарь. И жилым казался всего один дом. Дядя направился прямиком к нему, но был облаян большим рыжим псом. Тот хоть и лаял на чужака, но смотрел при этом виновато и вилял хвостом. Дескать, прости, человек, ничего личного, просто служба такая.

– Кого там среди ночи принесло?

Голос был мужским и не старым. Да и весь дом, насколько могла разглядеть Катя, был вполне себе добротным. Хороший такой дом. Он ей понравился даже в потемках. И человек, который вышел на крыльцо, тоже был симпатичный. Высокий, с рыжей густой бородой. Единственное, что в нем не совсем импонировало Катьке, так это ружье, которое он держал в руках. Но, разглядев, что перед ним всего лишь измученная женщина и перемазанный с ног до головы старик, хозяин ружье опустил.

– Доброй вам ночи, – произнес он почти вежливо, а потом поинтересовался: – Имеете ли святое крещение?

– Что?

– Спрашиваю – православные? Крещены?

Почувствовав, что от ответа зависит их дальнейшая судьба, Катька торопливо закивала.

– Перекрестись.

Осенила себя крестным знамением. Понимая, что дядя ни за что за ней этого не повторит, она торопливо представила своего спутника:

– Это мой дядя! Мы вместе в Олеховщину едем.

– Эге! – присвистнул мужик. – Это вам еще три километра пилить.

– А это разве не Олеховщина?

– Нет, это хутор, мои владения. А Олеховщина дальше.

Три километра в темноте и по бездорожью грозили превратиться в тридцать. Глядя на их помрачневшие лица, хозяин хутора предложил:

– А не хотите переночевать у меня? Нет, решать, конечно, вам. Дальше поедете?

Катя помалкивала. Оказалось, дядя у нее не до конца еще сошел с ума.

– Вот что, Катюша, – сказал он. – Никуда мы с тобой сейчас не поедем.

– Правильно. Дождетесь у меня утра, тогда и отправитесь в путь.

Хозяин посторонился, пропуская гостей внутрь.

В доме было светло, тепло и пахло то ли свежей древесиной, то ли какими-то травами. Сложенный из крепких массивных бревен, дом выглядел солидно. Мебель тоже оказалась добротной, под стать хозяину.

– А вы один живете?

– С Рыжим. Еще Чалый есть – это конь. Коровы, овцы – все есть. Но они живут в своих загонах.

– А из людей?

– Есть и люди.

Но пока что-то никого видно не было. А между тем размеры дома впечатляли. На первом этаже Катька насчитала три большие комнаты, и это помимо кухни и прихожей. На втором этаже, наверное, комнат было не меньше. Имелся даже городской санузел и кран, из которого текла горячая вода!

Она привела себя в порядок и вернулась в гостиную к хозяину.

– Молитву хоть одну знаешь?

Катька кивнула.

– Читай.

Катя прочла «Отче наш». Хозяин повеселел.

– Должен убедиться, что вы не нечисть какая. Все-таки вместе ночевать.

– А здесь и нечисть водится?

– Много всяких страхов из леса по ночам лезет.

Катюша смотрела на рыжебородого с недоверием. И тот пояснил:

– Я ведь когда в городе жил, тоже в разных там леших или водяных не верил. А теперь вот пришлось поверить.

– Почему?

– Потому что видел их.

Непонятно было, шутит он или говорит всерьез. Если всерьез, то с головой у него плохо. А жаль, такой симпатичный. Катя решила, что лучше пусть шутит.

– И кикимору видели?

Она спросила не всерьез, но мужик шутку не принял и ответил обстоятельно:

– Видеть не видел, а шутки ее пакостные на себе испытывать приходилось. Хорошо, домовой за меня вступился. Он у меня серьезный мужичок – навалял лесной хулиганке, больше она к нам свой длинный нос не сует.

Хозяин отвернулся, чтобы подкинуть полено в ярко полыхающий камин, а дядя выразительно покрутил пальцем у виска. Мол, хозяин нам попался чокнутый. А вот Катьке в этом доме понравилось. Мебель здесь была самодельная, но удобная. Ручки у стульев из причудливо изогнутых веток, большая люстра под потолком – из ветвистых рогов оленя. А то кресло, в котором сидел сейчас хозяин, сделано было не иначе из пары лосиных рогов.

Разравняв полешки в камине, хозяин не столько спросил, скорее сам себе ответил:

– Вы с дороги наверняка есть хотите.

И, не дожидаясь ответа, прошел на кухню, откуда вскоре появился с двумя дымящимися кружками и тарелкой с бутербродами. Чудесный, еще теплый ржаной хлеб и разваренное до мягкости мясо. То и другое такими толстыми кусками, что рот Катюше приходилось разевать во всю ширь. Но как же вкусно-о! Куда там гамбургеру.

Хозяин смотрел на них с довольным видом. «Уж угостил, так от всей души», – это читалось на его славном простом лице.

Справившись с бутербродом, Катька стала прихлебывать пахнущий мятой чай. Помимо трав здесь был еще и мед, и только теперь Катька почувствовала, что наконец согрелась. От теплого меда ее мигом кинуло в жар.

Катька благодарно заглянула в глаза хозяина.

– Спасибо.

Тот в ответ слегка кивнул. И поинтересовался не без любопытства:

– А зачем вы едете в Олеховщину?

– Дело у нас там.

– Сам я здесь недавно живу, лет пять всего, как перебрался в эти края. Но слышал, что места в Олеховщине совсем гнилые.

– В каком это смысле? – По голосу дяди было слышно, что ему обидно за родину своих предков.

– Да и дороги туда нет, – продолжал хозяин, – раскисло все. На машине не проедешь: сплошное болото.

– Болота здесь у вас повсюду. Зачем вы Олеховщину ругаете, если сами не местный?

Хозяин понял, что невольно обидел гостя. Губы его дрогнули в улыбке.

– Вы меня простите, если ненароком вас задел. Но слова из песни не выбросишь. Что есть, то и говорю. Нехорошо там, в Олеховщине, и дело даже не в дороге. Место там нехорошее. Кто бы ни поселился – самое большее через полгода съезжает.

– А почему? Что говорят?

– То и говорят, что нечисто там.

– Вы меня тоже простите, но это какие-то бабские выдумки. Факты, факты давайте!

– Могу и факты. Мы сюда втроем приехали. Начитались о пользе натурального хозяйства и приехали. Брат все твердил, что конец света скоро. Вот мы втроем и решили спасаться в глуши: моя жена, я и мой брат с нами. Не стану вас утомлять, что и как у нас вышло, только жена с братом решили поселиться отдельно от меня.

– Вот как.

– Я их желанию противиться не стал. По-моему, если ты не люб своей бабе, все равно хорошей жизни с ней не выйдет. Да и правду сказать, брат у меня – красавец писаный, не то что я. И в постели выдумщик. Характер только паршивый, но это ведь на лице не написано. А лицом он в самом деле хорош. Одним словом, разделились мы. Технику и прочее добро, что мы сообща приобретали, брат с женой забрали. И поехали они жить – как вы думаете, куда?

– В Олеховщину?

Хозяин кивнул.

– Сначала вроде неплохо все у них пошло. Дом поставили, работников привезли, чтобы землю пахать и скот пасти. Но потом стали у них работники разбегаться.

– Платили мало?

– Как везде, платили, дело не в этом. Люди от брата с женой через меня уходили, здесь другой дороги нет. Все, кто в Олеховщину хочет попасть или оттуда уйти, мимо моего дома проезжают. Многие ко мне по пути заглядывали. И все как один говорили, что можно было бы там жить: хозяева не вредные, работа не тяжелая, платят нормально. Да уж больно страшно там.

– Что же страшного?

– Что ни ночь – вздохи, стоны, скрежет зубовный из-под земли. В лесу, а лес там повсюду, огоньки синие мелькают. Призраки ходят, плачут. Из дома ночью и выйти страшно.

Презрительное выражение на дядином лице лучше всяких слов говорило, что он думает о глупых людях, которые пугаются каждого шороха.

– Ладно бы только ночью, но и днем беда. Скотину в луга поведешь – вдруг вой не пойми откуда доносится, прямо жуть берет. Коровы в панике, половина стада разбежится, другая половина заболеет. Не удои, а слезы одни.

– Подумаешь, стадо разбежалось. Пастух не доглядел, бывает.

– Хозяйство опять же у брата от постоянных неудач в полный беспорядок пришло. Как у него получалось: зерно на холмах посеет – засуха, все сгорело. На другой год картошку в низинке посадит – дожди, глядишь, картошка вся сгнила.

– Сеять надо с умом, – наставительно произнес дядя. – Часть на холмах, часть в низинке.

Бородатый только хмыкнул в ответ.

– Пытались и так, и этак. А что получилось? Да ничего не получилось! Так проклятые тучи умудрялись пройти, чтобы в низинке пролиться, а на холмах ни капли не уронить. И главное, у меня-то нормальные урожаи, а у брата все недород. Разница в несколько километров, а как будто другой климатический пояс. Опять же тоска какая-то в тех местах поселилась. Брат пить стал, хотя никогда за ним такой привычки не водилось. Баба моя худеть начала. К врачам съездила – те ей диагноз какой-то страшный поставили, брат от этого еще больше запил. Уже ни сеять, ни пахать не пытался. А зачем, говорит? Все равно все прахом пойдет. Потихоньку технику, что у меня отжал, за бесценок распродавал, тем и жили. Деньги-то у брата в свое время были, но постоянные неудачи его запасы хорошо подъели. В последнее время он главным образом на водку себе добывал. А питались птицей и скотиной, которая у них к тому времени еще не передохла.

– И вы им не помогали?

– Скажем прямо, они меня к себе и не звали. И потом, я на них вроде как обижен должен был быть. Начудили оба изрядно, и первыми они должны были бы шаг навстречу сделать. Не мне же к ним тащиться. Но людям их я много раз говорил, что считаю случившееся ошибкой, зла на обоих не держу, если понадобится, могу на первое время принять обоих. Только ответа я ни от брата, ни от жены бывшей так и не получил. А потом и вовсе странное случилось. Исчезли брат с женой. Вроде как с вечера к себе спать пошли, а утром кровати пустые стояли. С тех пор ничего о них не слыхать.

– А дом? Хозяйство?

– Какое там хозяйство! Пропито все, а что не пропито, то разворовано.

– А дом?

– С домом отдельная история. Сперва банк, в котором брат кредит взял, дом на торги выставил. Дважды покупатели приезжали. Купят, поживут с полгодика – и снова на торги. Первые жильцы были парой видной: он чиновник из Москвы, она при нем. Но они все наскоками жили. Приедут, поживут несколько дней и назад. Говорили, мол, места живописные, а не тянет остаться надолго. Так и продали. Недавно видел их по телевизору. Судебный зал показывали, судили соседа моего. Жена его в зале, вид бледный, и не узнаешь прежнюю фифу. А как судья конфискованное у этой пары имущество стал перечислять, я понял, отчего мадам чиновница с лица побледнела. Это же какую уйму всего они с мужем одним махом потеряли. Все, что годами наворовывали, прахом пошло. Шутка ли! От такого побледнеешь, как же.

Катьку аж пот прошиб. А что в этой Олеховщине еще загадочного происходило?

– Следующие жильцы были из творческой интеллигенции. Он художник, она писательница. Тоже несколько месяцев продержались. Пока весна и лето – еще туда-сюда. А как осень наступила, дожди, темнеть рано стало, они и затосковали. Нет, говорят, не нравится нам в дикой природе жить. Из города как-то все по-другому представлялось. И уехали. Оно и понятно, летом к ним все друзья приезжали, а осенью в наши края и не проедешь, сами видите. Недолго после них третьи заселились. Веселые такие молодые люди: не сеяли, ни пахали, чем занимаются, не говорили. Но деньги у них водились. Вот при них несчастье и случилось – сгорел дом. Да нехорошо так сгорел, вместе со всеми его обитателями.

– Ах!

– Следователь мне потом говорил, что на пепелище остатки целой химической лаборатории обнаружили. Ребятки химиками оказались, в лаборатории наркотики варили, чуть ли не в промышленных масштабах производство наладили. В одну далеко не прекрасную минуту что-то у них не так пошло, тогда все и полыхнуло.

Даже на скептика дядю Пашу рассказ хозяина произвел впечатление. А уж Катька и вовсе трепетала.

– Да, не везло вам с соседями.

– Место это гиблое, вот в чем дело. Души жителей этой деревни до сих пор покой обрести не могут. Бродят, мучаются, злые дела творят. А подобное и притягивает подобное. Вот по вам вроде не скажешь, что вы люди плохие. Но если в эту Олеховщину едете, значит, и в вас червоточина какая-нибудь имеется.

Катька возмутилась:

– Мы туда к родным едем! К могилам предков!

– Вот оно как. Значит, сами родом из этих мест?

– Дед тут родился, Мельников Антон Степанович.

Хозяин задумался.

– Погост в Олеховщине имеется, это верно. Некоторым захоронениям по триста-четыреста лет. Буквы от времени потемнели, почти не разобрать.

– Если люди в Олеховщине испокон веков селились, значит, не такое уж и гиблое место.

Хозяин не стал спорить:

– Может, просто так совпало. Спать-то вы как? Хотите?

Мог и не спрашивать. Глаза у путешественников закрывались сами собой. Хозяин показал им постели, на которые дядя с племянницей и рухнули, едва стянув с себя верхнюю одежду и обувь. Хорошо натопленный дом, сытный ужин, удобная постель – что может быть желанней после долгого пути? Как приятно вытянуться на свежем белье, уткнуться носом в пуховую подушку и прислушаться к шуму дождя, который зарядил за окном с новой силой. Только так и понимаешь, какой ты все-таки счастливчик.

И ведь не всем так повезло, как дяде с племянницей. Не все нашли в эту ночь гостеприимный кров. Кое-кому пришлось коротать время до рассвета в салоне машины. К кому же судьба оказалась настолько неласкова? Да к тому самому высокому мужчине, в руках которого оказалась карта дяди Паши. И еще к его спутнице.

Эти двое сумели добраться до Олеховщины. Хозяин хутора не соврал: после дождей дорога в деревню стала для легковых машин окончательно непригодной. Ничего удивительного, что «Ниссан» завяз в грязи. Да так основательно, что его даже трактор вытащил только с третьей попытки. Дальше «Ниссан» уже не поехал, скорее поплыл по раскисшей осенней грязи.

Оказалось, тракторист был из Олеховщины, работал там на строительстве загородного жилого комплекса. Доставить этих двоих он доставил, но на ночлег к себе не пригласил. Объяснил, что в единственной бытовке и так ночуют помимо него три человека, поместиться там решительно негде.

– Тем более с дамой, – галантно прибавил он.

Так что пришлось этим двоим коротать ночь в машине. Только малютка «Ниссан» для ночевки был решительно не приспособлен. И если дядя Паша с Катькой впоследствии вспоминали ту ночь как одну из самых приятных в своей жизни, то эти двое не могли вспоминать ее иначе как с содроганием и жалобами на судьбу.

Глава 4

Утром Катька проснулась в чудесном настроении. Она сладко потянулась и повела носом. Какой волшебный запах! Самый лучший в мире. Так пахнуть могла одна-единственная вещь. Так и есть, это молоко. Возле Катюшиной кровати стояла большая чашка, до самых краев полная густого теплого молока. Катька сделала первый глоток и даже зажмурилась от удовольствия.

Она всегда любила молоко. В детском саду охотно выпивала свою порцию и еще чужие, которые ей отдавали нянечки. Катя решительно не понимала детей, которые не любили молоко. Ей оно казалось самым лучшим лакомством.

Но разве то бутылочное молоко могло сравниться с деревенским? По бутылкам в городе разливали жалкую подделку, а здесь был настоящий напиток богов.

Неспроста в Индии это животное почитают священным. Корова – это подательница жизни.

В окно Катька увидела, как коровье стадо медленно разбредается по пастбищу. Несмотря на прохладную погоду, коровы с явным удовольствием принялись щипать траву, даже мелкий дождик им не мешал. И Катьке вдруг так захотелось, чтобы именно эта картина была перед ней каждое утро, что даже в голове стало звонко и пусто. Того и гляди на пол бухнешься.

Завтрак подавала полная женщина лет пятидесяти. Была она такой улыбчивой, такой разговорчивой и такой довольной жизнью, что Катьке прямо завидно стало. Ей вон вдвое меньше, а она не умеет смотреть на мир так открыто и улыбаться так дружелюбно.

– Зовите меня матушкой Анной, – представилась женщина.

На завтрак была янтарно-желтая пшенная каша с растопленным сливочным маслом.

– А к кашке яишенка. А не хочешь яишенку, тогда творог. День-то не постный, можно себя побаловать вкусненьким.

Катька поесть любила. Да и не ясно, когда им с дядей посчастливится снова сесть за стол. Пока же она налегала и на кашу, и на яичницу, и на домашний творог со сливками. На столе был еще сыр двух видов – козий и коровий, как объяснила ей матушка Анна. Куски были нарезаны так, как любили в этом доме, – толсто и солидно. Сами же тарелки размером не уступали колесам телеги. Рядом с сырным блюдом стояла миска с чем-то тягучим. Оказалось, это топленные в печи сливки, которые Катька тоже с удовольствием отведала.

– Я вам в дорожку узелок с харчами собрала, – подмигнула ей матушка.

А когда гости принялись отказываться от узелка, больше смахивающего на рюкзак, твердо сказала:

– Хозяин велел.

Было ясно, что хозяина Анна нипочем не ослушается.

– А где он сам?

– Андрей на выгон пошел. Ох и заботливый у нас хозяин! Все сам, все проверит, ничего не упустит. И человек хороший. Если тебе насчет Андрея другое говорить станут, ты не слушай. Поняла ли?

– Да.

Про себя Катюша удивилась. Кто ей может рассказать об Андрее плохое? И что именно?

– Очень он у нас хороший, – продолжала нахваливать хозяина матушка Анна. – И ответственный. Вот пастухи сказали, что ночью овечью отару кто-то гонял, так Андрей сразу к ним.

– А кто гонял-то?

– Не то собаки, не то волки, не то вовсе люди лихие. С тех пор как в Олеховщине снова землю копают, нам покоя нет.

– Там появились новые люди?

– Пока нет, но собираются.

– А ваш хозяин сказал, что в Олеховщине никто жить не хочет.

– Это те, кто знает, что там нечисто. Но не в самой деревне, а ближе к реке есть живописное местечко. Его кто-то из городских бизнесменов высмотрел и задумал там жилые дома поставить. Чтобы каждый участок с видом на реку. Вовсю уже строительство идет. Бульдозерами землю ровняют, тракторами песок возят, цемент льют, сваи копают. Туда-сюда грузовики только и мотаются. Я один раз была, так еле ноги унесла.

Катька удивленно глянула в окно – тот же безмятежный пейзаж.

– Никаких грузовиков не вижу.

– Так они по нашей дороге больше не ездят. Они теперь по реке груз доставляют.

– Там есть мост?

– Не мост, а переправа. Бизнесмен этот посчитал, что паромную переправу наладить будет дешевле, чем дорогу строить. Вот и доставляет, что ему нужно, на пароме.

– Значит, в Олеховщине сейчас много народу?

– Полно!

У Катьки-то сложилось несколько другое представление об этом месте. Но дядя успел ей шепнуть, что их интересует не сама деревня, им нужен погост. Туда бизнесмен вряд ли успел добраться, как-никак кладбище слишком далеко от реки.

На улице Катьку с дядей ждал здоровенный парень, как две капли воды похожий на матушку Анну. Конечно, ее сын.

– Младшенький мой, – улыбнулась матушка. – Последыш. Поскребышек.

Катька почтительно взирала на поскребышка, у которого на груди чуть рубашка не расходилась. Парня звали Митяем, было ему от роду двадцать семь лет. Если это последыш, то сколько же самой матушке? Оказалось, что в прошлом году она справила семидесятилетие.

– Кроме Мити у меня еще пятеро сыновей и три дочери, все женаты или замужем. С нами только Митя и Степа живут.

Девять детей! У Катьки глаза на лоб полезли. Она все думает, как бы хоть одного родить, а тут девять. И мать в семьдесят с лишним ворочает огромные чугунки в русской печи.

– Ой, ну надо же!

Больше Катя ничего не смогла из себя выжать, как ни старалась. Впрочем, матушка Анна и не ждала ее восторгов – попрощалась с гостями и вернулась в дом.

Митя, оказывается, должен был доставить дядю с племянницей в Олеховщину, подождать и привезти обратно.

– По этой дороге вы иначе как на тракторе не проедете. А машину свою здесь оставьте. Не бойтесь, никто ее у нас не тронет.

Митя запустил двигатель, пропустил вереницу гусей, которые с важным видом шествовали по своим делам, и двинулся с места. Гуси с неудовольствием вытянули им вслед свои шеи, словно не одобряя этой поездки в Олеховщину. Но поскольку люди на их предостережение никак не отреагировали, гуси один за другим скатились к пруду.

По дороге Митя объяснил:

– Раньше-то грунтовка от нас до деревни была сносная. Да, бывали места подтопленные, но объехать их было можно. А как строительство началось, дорогу самосвалы совсем разбили. Когда ясно стало, что теперь только на тракторе проедешь, главный их паромную переправу придумал. Да мы и не против. Нечего нам там делать, гнилое это место.

– Это ты с чужих слов повторяешь?

– Сам знаю, что мне чужие разговоры. Мы с матушкой в этих местах давно живем. Еще бабка жива была, а Олеховщина уже гнилым местом считалась.

– Почему так?

– Разное говорят.

– Что, например?

– Что там привидение бродит. Дескать, давным-давно мужик своего отца зарубил, и с тех пор беды и посыпались. Врут люди или нет – понятия не имею. А только бывать я там не люблю.

– А подробности того давнего преступления знаешь?

– Не-а, – протянул Митя, не отрывая глаз от дороги. – Подробности у матушки можете узнать. А я только знаю, что старик, которого сын зарубил, мельницу держал.

Молчавший до сих пор дядя Паша неожиданно выпрямился и переспросил каким-то не своим голосом:

– Говоришь, убитый был мельником?

Голос дяди прозвучал напряженно, но это заметила одна Катя. Митяй и бровью не повел.

– Ага, мельница раньше выше по реке стояла. Там зерно вся округа молола. Мать говорила, что там мельница задолго до революции появилась. Текла вода, лопасти крутила, жернова вертела – нехитрая технология. А заправляла всем одна семья. Ох, и богатые, сказывают, были люди. Как потом стали говорить – монополисты. Никому другому мельницы строить в округе не позволяли. Чуть какой смельчак сунется – его и спалят.

– Это ведь настоящее преступление.

– А им не все равно? Жадность – такая штука, что, если уж возьмет человека за горло, нипочем не отпустит. Он уже и не понимает, хорошо он поступает или плохо. Одно знает – как бы еще денег заработать. Вроде последний мельник беднее своих предков был. Но и он всем дочерям, а их у него было ого-го, хорошее приданое дал. Не поскупился, не какие-нибудь там кружева-ленточки, а полновесной золотой монетой отсыпал. Потому и обеднел слегка. Наверное, думал, что после дела поправит, а тут Первая мировая, потом революция. От мельникова богатства и следа не осталось. Самого его сослали, мельницу разорили. А потом от водяных мельниц и вовсе отказались. Вместо старой мельницы в колхозе уже построили целый мукомольный завод.

– А что с мельницей стало?

– Сгорела. Теперь на том месте, наверное, и камня от фундамента не найдешь. Но вы, правда, лучше у матери моей спросите, она все эти истории о привидениях может рассказывать часами. А мне недосуг бабские разговоры слушать.

– При чем здесь привидение?

– А я не сказал? Мельник этот, которого родной сын зарубил, с тех пор повадился в Олеховщине бывать.

– Почему там?

– Дом у него был в Олеховщине. А в доме, поговаривают, он схрон сделал. Золотишко, которое пришлось сдать большевикам, – это капля от его богатств. Потому и приходит привидение в Олеховщину, что сердце его там зарыто. Где золото, там и сердце. Вот и распугивает теперь золотоискателей. Боится, как бы золото его не украли.

– И много там золотоискателей бродит?

– В последнее время никто уже не ищет. Но когда матушка молодой была, приезжали, она рассказывала. Только мельник погибший всех разогнал, а кого и погубил.

– Выходит, золото никто так и не нашел?

– Матушка считает, что золото может взять только законный наследник самого мельника. Своему внуку или правнуку старик клад отдаст, а потом и сам успокоится. Только сказки все это, бабские россказни.

– Да-да, – вяло согласился дядя.

Вид у него был таинственный.

В Олеховщину прибыли без приключений. Митя не соврал, здесь на самом деле затевалось грандиозное строительство. Техники и людей было согнано видимо-невидимо. Правда, все они трудились в стороне от места, где раньше находилась деревня. Но всюду, куда ни глянь, ковыряли, сверлили и долбили землю рабочие. Между ними с умным видом ходили прорабы с бумагами и телефонами и что-то деловито обсуждали.

Дядя Паша на строительство едва глянул и потянул племянницу в сторону. Хотя Катька с удовольствием бы задержалась. Ей показалось, что среди рабочих мелькнула фигура Вована.

«Глупости! – одернула Катя саму себя. – Что ему здесь делать? Тебе просто мерещится, моя дорогая. Совсем от своей любви свихнулась».

Митя показал им дорогу на кладбище, но сам с ними не пошел – признался, что кладбищ не любит.

– Матушка ходит. Ладан над могилками курит, свечи жжет, за деда с бабкой молится. Может, и еще за кого, я не знаю. А я не ходок по таким местам. Я вас лучше здесь подожду.

Он выбрал на холме площадку, с которой можно было наблюдать за строительством, и как-то очень ловко развел костер.

– Не работа, а удовольствие, – подмигнул он им на прощание. – А я-то, дурак, не хотел ехать, когда Андрей велел вас проводить. Сейчас бы на тракторе поле пахал, а вместо этого здесь прохлаждаюсь.

Все знают, что никогда не надоедает смотреть только на три вещи: на горящий огонь, на бегущую воду и работающих людей. Все три сейчас были перед Митей. Под горой текла речка, у ног горел костер, а внизу работали люди. Что еще человеку нужно для счастья?

На кладбище дядя долго бродил между каменных и деревянных крестов, напряженно вчитывался в имена. А когда невозможно было разобрать надпись, просто стоял, вглядывался в поросший мхом камень, будто надеялся, что само сердце подскажет.

Катюше это занятие быстро наскучило. Ничего удивительного, что она принялась выдумывать, как бы удрать от дяди под благовидным предлогом. Думала-думала и придумала.

– Дядя, кажется, я потеряла кошелек.

– Ну и растяпа!

– Мне нужно вернуться.

– Куда? На хутор? Или сразу в Питер?

– Почему в Питер?

– Откуда ты знаешь, где ты его посеяла?

– Где-то здесь, уже в Олеховщине.

– Думаешь?

– Я точно помню, что кошелек был, когда мы выезжали с хутора. И когда приехали сюда, он тоже был. Где-то по дороге на кладбище я его выронила. Я схожу посмотрю, ладно?

– Что ж, сходи.

Дядя был слишком увлечен поисками, чтобы вслушиваться в ее слова, и Катька поспешила ретироваться. Нет, возвращаться через пару минут она не собиралась. Нашли дурочку!

Она пошла куда глаза глядят. Дождь прекратился, можно было, наконец, и полюбоваться природой. Места здесь были в самом деле живописные. Самый красивый уголок, конечно, заняла стройка. Туда-то Катя и направилась. Во-первых, люди. Во-вторых, живые. В-третьих, мужчины. Молодые живые мужчины – это было то что надо.

Что поделать, любила Катька поглазеть на мужчин просто так. И не просто, а с мыслями всякими греховными тоже любила. Эти мысли, надо полагать, ее и погубили. Под ноги Катя не смотрела и внезапно почувствовала, что теряет равновесие. Взмахнула руками, но это ей не слишком помогло.

Что поделаешь, люди не птицы, они не летают.

– А-а-а!

Еще стоя наверху, на поросшем травой склоне, она думала, как бы не поскользнуться. И вот теперь с дикими воплями покатилась вниз. Сначала она пыталась затормозить, но под руку попадалась разве что трава, которая тут же оставалась у нее в пальцах. Так Катька и катилась, с пучком травы в каждой руке.

Достигнув, наконец, точки и остановившись, Катька на какое-то время замерла. Просто лежала и пыталась понять, жива она еще или уже все. Но вокруг по-прежнему шумели деревья, журчала река, раздавались голоса рабочих, никто из которых и внимания на нее не обратил. А потому, полежав еще немного, она решила, что хватит, и попыталась встать. Это получилось не с одного раза. Сперва она встала на четвереньки, потом, кряхтя и постанывая, поднялась на ноги и только потом попыталась выпрямиться. И тут же снова замерла. Нет, не от боли в пояснице, а совсем по другому поводу.

Что там поясница! О ней Катька и думать забыла.

Она стояла с вытаращенными глазами и не верила тому, что видит перед собой. Вован!

– Усохни моя душенька, Вован!

Прямо перед ней из какой-то строительного вагончика вышел ее любимый мужчина.

Сперва Катя решила, что ей мерещится. Пока катилась по склону, ей пару раз довелось крепко приложиться башкой не то о камень, не то о пенек. Наверное, у нее теперь галлюцинации. Или просто в глазах рябит.