Троянский кот

Между тем в глубине шатра объявилось еще одно лицо.

По другую сторону королевского ложа шелохнулось нечто – и если бы королева с Амьелем были способны глядеть по сторонам, то и поняли бы, что дама та стоит за ложем достаточно долго, чтобы оценить положение дел.

Она выглянула, прищурилась, разглядывая туманного мужа с крошечной лютней, негромко вздохнула и утерла пальцем невольную слезинку. А потом прошипела нечто, чего благовоспитанной даме и думать-то не положено, а не то чтобы вслух шипеть, отступила назад и просто-напросто растаяла.

* * *

Ежели кто полагает, будто маги и волшебники – вовсе не из плоти и крови, а некие неземные сущности, так оный обалдуй весьма ошибается. Они просто владеют знаниями, кои многое им дозволяют, кроме прочего – и свой век удлинять. А едят, пьют и любят женщин они точно так же, как и мы с вами, и ничего тут удивительного нет.

Потому и не следует удивляться, обнаружив премудрого и высокоученого Ожьера сидящим в бадье с горячей водой, у самого камина, попивающим горячее же вино и читающим при этом вовсе не трактат о наивысочайших материях, а измышления некого распутного монаха Люциуса о похождениях любвеобильных дам и кавалеров.

Разумеется, славный Ожьер мог бы устроить себе тепло и магическими средствами, окружив себя бесплотными духами, способными раскалять свои эфирные тела. Но, будучи благоразумным магом, он пускал в ход средства необычные лишь тогда, когда возможности обычных иссякали или же изначально были недостаточны. Возможностей хорошей дубовой бадьи, недавно прочищенного камина и ученика Ансельма, греющего на очаге котел с водой, на сей раз было вполне достаточно.

Окна того помещения башни, где Ожьер блаженствовал в бадье, были забраны толстыми ставнями, в которых доски были пригнаны без единой щелочки, да еще Ансельм наложил на них заклятие против сквозняка, создававшее снаружи вокруг каждой ставни как бы шубу из стоячего воздуха.

Он-то, Ансельм, будучи не полностью уверен в своем заклятии, и прислушивался постоянно – что там, за окнами, деется? Он-то и уловил легонький стук!

– Мастер Ожьер, кажись, к нам гонца прислали! – сообщил он.

– Какого такого гонца? – осведомился маг, навострив ухо.

– Пернатого.

– Сам слышу, что пернатого…

Мастеру Ожьеру страх как не хотелось открывать окно, впуская вместе с гонцом и холодный воздух.

– Ступай на двор, возьми гонца на перчатку, принеси! – распорядился он.

Ансельм накинул теплый плащ, спустился и, натягивая на левую руку перчатку из плотной кожи, вышел из башни. Там, снаружи, уже стемнело, зажигать и подвешивать болотный огонек ученику было лень, и он позвал гонца, не видя его, а лишь слыша стук клюва и царапанье когтей о ставень.

Тот, кто был послан к мастеру Ожьеру, услышал призывный свист и опустился на выставленный вперед большой палец Ансельма. На пальце он и прибыл в комнату, где ждал мастер Ожьер.

– Дурак! – заорал на ученика маг, увидев, кто въезжает в комнату. – Посади на кресло! Накинь на бадью простыню!

– Да ты что, мастер? – изумился Ансельм и наконец-то догадался взглянуть на свою левую руку.

Там восседал большой белый попугай с преогромным хохлом и клювом мало чем поменьше человеческого носа.

Мастер Ожьер, прикрываясь обложкой творений беспутного монаха, продолжал требовать простыню, дабы на бадью ее накинуть и тем благопристойность соблюсти.

– Да чем же тебя попугай-то смущает? – спросил ученик, спуская важную птицу на резную спинку кресла и хватаясь за простыню, что, натянутая на веревке, грелась возле камина. По другую же сторону стояло на просушке пар этак с дюжину старых башмаков.

– Не попугай, а попугаиха! Кто ж ее прислать-то догадался?

Ансельм лишь руками развел. Ибо маги, хитрыми способами век свой продлевая, и иные способности человеческого тела могут до совершенства довести, так что мастер Ожьер в свои полтораста с небольшим считался в весьма обширном магическом кругу завидным женихом. Кабы Ансельму было дано составить список дам, имевших право претендовать на руку мастера Ожьера, то потребовался бы свиток пергамента из целой телячьей спины, не менее.

Наконец задрапированный должным образом мастер Ожьер приготовился выслушать гонца.

– Прекрасная и многоумная Маурина привет и поклон посылает! – бесстрастно произнесла попугаиха.

– Говори!

– Прекрасная и многоумная Маурина привет и поклон посылает!

– Дальше-то что?

Попугаиха нехорошо посмотрела на мага, задрала пернатую лапу и принялась ковырять в клюве серым острым когтем.

– Треклятая птица! – возмутился мастер Ожьер. – И хозяйка ее такова! Как чего от нее понадобится – ввек не допросишься! Простенькое заклинаньице составить поручил, чисто женское заклинаньице, какое мужам творить неуместно, – полгода за нос водила! А как ей чего нужно – среди ночи из любовной постели вынет и все уши своими дуростями прожужжит!

– Прекрасная и многоумная Маурина сообщает… – птица примолкла, чтобы дальнейшие слова прозвучали как можно весомее, – что видела она въяве и своими глазами Жалобного Мага!

– Не может быть! – хором воскликнули учитель с учеником.

– Сей Жалобный Маг послан был к королеве Мабилле Септиманской, дабы разжалобить ее и склонить ее сердце к некому юноше, – продолжала докладывать попугаиха. – И сила его чар воистину велика, так что слухи, о нем ходившие, подтвердились. Многие беды произойдут от Жалобного Мага, ибо… ибо…

– Так, значит, он всё же существует… – проворчал мастер Ожьер. – Вот не было заботы!..

– Ибо-ибо-ибо!.. – зачастила попугаиха.

– Замолкни, пернатая тварь! Сам знаю – ибо на жалость только добрые люди покупаются, злыдня никаким Жалобным Магом не проймешь.

– Но ежели он и вправду маг, то ведь его должны были обучить добро от зла отличать? – робко осведомился Ансельм.

– Кабы он прирожденным или же выученным магом был – да, таким знанием он владеть обязан. А он, насколько можно судить, маг сотворенный. У него ведь даже имени-то нет!

– А разве такое бывает?

– Этого нельзя было предвидеть… – Мастер Ожьер нахмурился. – А то бы наложили запрет. Прирожденный маг – это Судьба. Выученным магом можно стать по своей доброй воле. А чтобы из человека сделали сотворенного мага – для этого и вовсе никакой воли иметь не надо! Удивительно, как только такое чудо сыскалось, а ведь это еще и, судя по всему, лицо мужского пола… Кто-то хитрый и злой сотворил его и магической силой напитал – только вряд ли, что своей… Тут, сынок, видать, и подлость, и воровство, и много всякой иной дряни понамешано. Выходит, нужно мне вылезать из бадьи и разбираться с этим делом. А башмаки-то так и стоят нечиненые…

– Выходит, нужно, – подтвердила попугаиха. – Хоть и не из любовной постели – однако нужно…

Тут лишь мастер Ожьер сообразил, что разговаривал не с передающей продиктованные словеса попугаихой, а с самой неведомо где пребывающей Мауриной.

Он погрозил птице кулаком – и птица, издав нечто вроде фырканья, отвернулась. Теперь можно было и вылезать…

* * *

А между тем в королевском дворце творилась немалая суматоха.

Ни королеву, ни Маурину не отыскали. А это значило, что обе подружки где-то вместе вытворяют что-то этакое, совершенно для всех неожиданное.

Великолепный въезд лесника Гильома во дворец был произведен понапрасну. И государственные мужи уже скребли в затылках – не придется ли повторять этот самый въезд.

Подружки объявились уж на следующий день – ехали себе рядышком на белых лошадках во главе кавалькады, а меж ними возвышался, словно увенчанный беретом шест, внучек Амьель.

Тут-то и начался разброд!

Ежели судить по гербам на конских попонах – так везла королева в столицу своего законного жениха. Но ведь красавец жених уже обретался во дворце! И всем восьми королевским братьям его капеллан предъявил неподдельные родовые грамоты! Это даже сразу по печатям видно было, так что и разворачивать-то не обязательно! Так что же, Мабилла подцепила где-то самозванца?

Из осторожности сьер Оливьер, сьер Магнус и прочие королевские братцы подослали супруг к Маурине – выяснить, что сие означает, прежде чем предъявлять Мабилле второго, законного же- ниха.

– То и означает, что королева премного женихом довольна оказалась, иного ей не надобно, и дело за малым – созвать гостей на свадьбу, – весело отвечала синеглазая красавица Маурина. Да так, что переспрашивать желания не возникало.

Коли бы кто знал волшебницу получше – получше даже, чем подружка Мабилла, – так и заметил бы этакую ухмылку на личике. Затеяла что-то Маурина, сказал бы себе тот знаток, ох, затеяла, и в тот час, когда она от ухмылочки к делу перейдет, лучше бы оказаться где-то подальше!

А Мабилла имела вид самый что ни на есть счастливый.

– Ах! – говорила она встречающим. – Сколь приятно склониться душой к утонченному юноше, не грубому, не своенравному, тонкому в обхождении!

Но тут уж благородные дамы призадумались. Странно блаженным было круглое лицо королевы. Они бы уж заподозрили чьи-то зловредные чары, ежели бы не присутствие Маурины. Она столько лет оберегала королеву, до такой степени сделалась ей близка, что всякое слово, сказанное о Мабилле человеком, чьи слова силу имеют, слышала за три версты и всякое чарование решительно пресекала. Стало быть, не волшебство, а впрямь блаженство!

С другой стороны, блаженство королева могла себе позволить только с законным представителем рода, на который выпал жребий.

Было таки от чего спятить!

Сьер Оливьер, казначей, и сьер Магнус, главнокомандующий, основательно обо всем этом поспорили – вплоть до выплескивания опивков из кубков друг дружке в бороду. Оруженосцы растащили их и развели по разным помещениям дворца, и оба королевских братца объявили войну, ибо сьер Магнус, бравый воин, встал на сторону лесника Гильома, а сьер Оливьер, хитрая лиса, встал на сторону того, кто доставил королеве блаженство.

Вот почему сьер Магнус первым делом отправился свидетельствовать леснику свою вечную преданность.

Гильом же принял его, лежа на постели.

Поскольку все-таки до хитрой затеи дамы Эрмиссенды был он лесником, а не рыцарем, и более привык бегать пешком, чем скакать верхом, то поход в столицу дался ему нелегко. Опять же, для торжественного въезда напялил он штаны сьера Элиаса, которые были ему узки в шагу, и стер себе кожу в самых нежных местах. Не испытывая особого доверия к здешним лекарям, велел он заняться этими потертостями тетке Туанетте – а та с превеликой радостью согласилась, ибо, пребывая при особе королевского жениха во дворце, могла она с удобствами наблюдать, какую кашу заварит и какие вихри закрутит вокруг себя зловредная Изора.

– Берегитесь! – сказал сьер Магнус после всех приветствий. – Осторожность соблюдайте! Всенепременнейше вас мужской силы лишить попытаются! И это еще самое невинное будет! Пусть вашу пищу прежде псы пробуют, а лучше – коты, кот отраву лучше чует. Пусть ваши люди у подножья вашего ложа ночуют! Пусть в окнах веревочки с колокольцами натянут! Пусть!.. Пусть!..

– Сдается мне, – сказал лесник повитухе, когда благородный сьер, провожаемый капелланом Антониусом по всем правилам Устава, отбыл, – что больно уж хорошо этот бездельник все средства тайного нападения знает! Вряд ли, что понаслышке…

– Вот и ладно, – отвечала тетка Туанетта, думая об ином. Она нюхом чуяла, что в этом деле не обошлось без Изоры и Жалобного Мага. И блаженная физиономия королевы – явное тому свидетельство. Недоумевала она, правда, с чего бы вдруг заложило нос умнице Маурине. Объяснения могло быть два. Или же Изора совместно с Жалобным Магом такой силы набрались, что известной волшебнице совсем голову затуманили, или… или – ловушка!

То есть – именно то, на что она рассчитывала, собираясь в столицу!

Сама она не могла сейчас управиться с Изорой, и мастер Жербер, неприметненько сидевший на табурете у окна, не мог, но Изора непременно должна была привлечь к себе внимание тех, у кого хватит ума и силы поставить ее на место.

И, похоже, это наконец случилось!

* * *

Меж тем ближе к вечеру сделалось в королевском дворце подозрительно тихо. Что-то затевалось… а вот что?

– Ну, не могу я единовременно в двух местах присутствовать! – заявила Изора даме Берте.

А та именно об этом чуде и просила. Изоре следовало и внучка Амьеля оберегать в тот час, когда он в королевскую опочивальню явится, присмотреть там, чтобы Жалобный Маг не перестарался и опять всё дело одними слезами не кончилось, и, не отрываясь от сего важнейшего дела, какое ни есть зловредство против лесника Гильома учинить.

С Гильомом ведь что получилось? Обклеила ему тетка Туанетта нужные места пластырями, и отправился он со своей браконьерской свитой приема у королевы Мабиллы добиваться. Более всего шуму произвел капеллан Антониус с родовыми грамотами. И королева согласилась-таки, из уважения к грамотам, принять Гильома – да только на следующий день.

Потому и было особенно важно, чтобы, во‑первых, Амьель Мабиллу хоть на сей раз как должно ублаготворил, а во‑вторых, исхитриться, чтобы Гильом лишился способности дам ублаготворять хотя бы недельки на две. Иными словами – Жалобному Магу следовало разом и в королевской опочивальне на лютне играть, и в покоях, отведенных Гильому, – дабы хоть кого из свиты разжалобить, чтобы пропустил Изору туда, где она могла бессильным зельем еду или питье леснику подсластить.

Королевский дворец состоял из уцелевших помещений старого замка – двух круглых толстых башен с немалым залом между ними, и из новых строений – трехэтажных крыльев, примыкавших к старинному залу и расходившихся от него к югу и к востоку. Королева и ее родня занимали новые, более удобные помещения – так что Гильома вселили в одну из башен, чем он был очень доволен.

– А теперь, тетка Туанетта, сядем-ка мы в засаду! – весело сказал он.

Будучи лесником, которому вменялось и дичь для господского стола, и браконьеров выслеживать, в засадах знал он толк. И потому, ожидая незваных гостей, учел всё – даже то, что в башню, скорее всего, потайной ход открывается.

Дверь в покои лесника Гильома нарочно была оставлена приоткрытой – чтобы слышать всё, что в длинном, к королевским апартаментам ведущем коридоре деется. Ибо ожидать можно было чего угодно – от нападения латников до тончайшей магии. С латниками всё было ясно – лесник и браконьеры их бы за версту услыхали, а вот магию худо-бедно могли уловить только двое – мастер Жербер и тетка Туанетта.

У окошка встал на караул отшельник, сделав так, что образ его полностью слился со стенкой. А у дверей села со свечкой да с вязаньем повитуха. Прочие же легли как пришлось – да и задремали.

Ближе к полуночи Туанетта уловила приближение даже не голосов, а скорее дыхания…

Она встала, выглянула – и увидела Жалобного Мага.

Он стоял один посреди коридора, как бы в растерянности, и растерянность эту Туанетта прекрасно знала – Жалобный Маг был приучен к тому, чтобы его вела женская рука. Долгонько она не видела это диво – и хотя знала, что волнение от встречи будет бурным, но не ожидала, что руки-ноги отнимутся.

Жалобный Маг преклонил колено, и тончайшие звуки игрушечной лютни, даже не образующие мелодии, а просто струнный перезвончик, проникли в ее душу!

Он смотрел снизу вверх с мольбой – и так беззащитно было его бородатое личико, так умоляли о сочувствии изумительно светлые глаза, что повитуха обмерла.

Уже ничего больше не было на свете – а только попавшая в беду живая душа, и душу эту никто на свете не смог бы оттолкнуть, а только любить, любить, любить, и к груди прижимать, прижимать, прижимать, и всеми силами беречь, беречь, беречь!

И знала ведь умом тетка Туанетта происхождение этого очарования, и готова была дать ему отпор, однако поддалась, как уж не раз поддавалась, и протянула руки, и задышала прерывисто, желая откинуть холщовый капюшон, и спрятать на груди лицо Жалобного Мага, и гладить его по плечам, обещая, что всё будет прекрасно и замечательно!..

Видя, что повитуха делом занята – колдовскую лютню слушает, появилась из-за угла Изора и спокойно прошла мимо Туанетты, на ходу отвинчивая крышечку фляжки. Времени было мало – ведь дама Берта обещала ей немалое вознаграждение именно за то, чтобы она сейчас была с Жалобным Магом в двух опочивальнях одновременно – у Гильома и у королевы.

Туанетта заметила Изору – но струны, струны окутали злоумышленницу серебряным тонюсеньким покрывалом. Пожалей ее, просили струны, ей ведь так плохо, не трогай ее – если она этого не сделает, ей будет еще хуже, неужели ты допустишь, чтобы это милое, обиженное создание стало еще несчастнее?..

Проскользнув среди спящих на полу браконьеров, Изора добралась до висящей на спинке кресла одежды Гильома и отыскала пояс с подвешенной к нему флягой. Это была большая надежная фляга из толстой кожи, дающей вину тот изумительный привкус, который господам не понять и не оценить. Туда-то и вылила Изора свое охладительное зелье, усмехаясь при этом злорадно, ибо представляла себе, как красавец Гильом, привыкший давать женщинам много более, чем они сами попросить бы догадались, обнаружит полнейшую свою несостоятельность.

Тут встрепенулся мастер Жербер. Он открыл глаза, услышал звон лютни и увидел Изору с двумя фляжками в руках.

Не размышляя, отшельник кинулся к ней – и замер, остановленный взглядом.

Он держался, что было сил, он разевал рот, пытаясь позвать на помощь, но злая колдунья взглядом удерживала его на месте, медленно отступая. И лицо ее, прекрасное и неподвижное лицо, сделалось несколько озадаченным – она не понимала, почему вместо слез умиления, которыми всегда сопровождались выступления Жалобного Мага, на лице у мастера Жербера, и по натуре-то своей склонного к хныканью, – гримаса боли, да еще скрежет зубовный слышится.

Проходя мимо застывшей, как изваяние, тетки Туанетты, прикоснулась Изора к плечу Жалобного Мага – и он, легко поднявшись, за ней последовал, и на ходу забрала она лютню, подвесила к своему поясу, а музыканта взяла за руку, что его очень обрадовало – поскольку наиохотнейше поспешил за ней следом.

Стоило ядовитому струнному звону сгинуть за поворотом – как мастер Жербер совладал с теми корчами, что на его физиономию заместо нежного и печального просветления напали.

– Тревога! К оружию! – заорал он.

Сорвался с ложа Гильом, вскочили с пола браконьеры, зазвенело оружие – и тетка Туанетта, на мгновение совершенно обалдев от стремительной мужской суеты, вдруг явственно увидела – Гильом, отхлебнув из фляги, Аймерику ее передает!

Легче ласточки метнулась повитуха к леснику, выхватила флягу, перевернула и стала трясти, чтобы выплеснуть всё до последней капли.

– Да ты что, тетка Туанетта, последнего разума лишилась? – воскликнул Гильом, отнимая у нее флягу, но опомнившаяся повитуха так крепко его двинула, что здоровый мужик пушинкой отлетел.

– Ого! – воскликнул он. – Да с тобой только на кабана ходить!

– Сам ты кабан! – отвечала повитуха. – Ты хоть знаешь, какую дрянь ты сейчас выпил?!

И от бессилия своего заревела в три ручья.

Вышло это настолько неожиданно, что вся разудалая компания остолбенела.

Мастер Жербер, уже не помышляя о заклятиях неприметности, кинулся к давней своей знакомице, с коей ссорился и мирился едва ли не ежедневно.

Она и его оттолкнула.

– Теперь видишь?.. Видишь?.. Вот это и был Жалобный Маг! А ты не верил!.. – сквозь слезы еле-еле проговорила она.

– Да верю я, верю!.. – возмущенно завопил мастер Жербер. – Это же какой вороной нужно быть, чтобы его упустить! Так бы и отлупил тебя! Так бы и выдрал ремнем с пряжкой!

Разудалая компания, которую сьер Элиас отправил охранять лесника Гильома, вытаращилась на старца с превеликим изумлением – до этих яростных воплей отшельника скрывало самодельное заклятие неприметности, но, стоило ему подать голос, как чары улетучились.

– Да что же это вы тут натворили?!

Гильом навис над ними столь грозно, сколь мог.

– Что-что! Охладительного питья эта нечистая сила тебе во флягу подбавила, – отвечал мастер Жербер. – Вот из-за нее! Проворонила, караульщица! Теперь две недели мерином ходить будешь.

– Мерином? Я? – До Гильома с большим трудом дошла суть беды, но почему-то не ахнул он, не побледнел от ужаса, а хлопнул себя ручищами по бокам и расхохотался.

– Не плачь, тетка Туанетта! Не плачь, говорю! Вот и замечательно, что я эту дрянь выпил!

– Да ты спятил! – От возмущения у повитухи даже слезы высохли. – А ежели тебя завтра к королеве Мабилле призовут? Добилась-таки своего проклятая Изора! А вы все не верили! Вот же он, Жалобный Маг!

Это уже относилось к мастеру Жерберу.

– А что за Жалобный Маг такой? – заинтересовался Гильом. – Ну-ка, молодцы, за дверь! Нет ли и впрямь кого в этих перепутанных коридорах?

– Ты, старая растяпа, действительно знаешь, откуда он взялся, Жалобный Маг? – спросил и мастер Жербер. – И молчишь?!

– Еще бы мне не знать…

– Ну, ну?.. – хором заторопили ее лесник, отшельник и примкнувший к ним любопытствующий капеллан.

– Ну… Ну, я сама же его и сотворила…

* * *

– Ну наконец-то! – приветствовала мастера Ожьера прекрасная Маурина. – А я уж собиралась стаю ворон за тобой посылать!

– Ты меня из горячей ванны вынула, – отвечал маг, с интересом ее оглядывая. Маурина в тех случаях, когда появлялась при дворе подружки Мабиллы, носила наряд благородной дамы, но сейчас, предвидя всяческие неловкие положения, переоделась пажом. Благо стройные ножки вполне это позволяли.

– Ты велел построить настоящую ванну? – удивилась Маурина. – Разве под твоей башней был источник?

Она имела в виду те каменные чаны, которые устраивают в местах целебных купаний, там, где бьют из-под земли горячие ключи, воняющие нестерпимо, но приносящие здоровью несомненную пользу.

– Вот он – источник, – мастер Ожьер указал на Ансельма, которому и приходилось ведрами таскать воду, а потом греть ее в большом котле.

Ежели кто полагает, что труд по доставке воды, дров, продовольствия, а также чистку и починку одежды у магов и волшебников берут на себя подвластные духи, так тот пусть остережется свои глупости в приличном обществе излагать. Ибо всем ведомо – дух призывается для дел серьезных, иначе, обидевшись, жестоко проучит – будет шляться следом за бездельником-магом, требуя всё новых и новых хозяйственных поручений. И хуже того – если велеть ему принести той же воды, то не успокоится, пока не зальет всю башню, как пьянчужка вино в стакан наливает – всклень, чтобы даже шапочкой над краем стояло.

Ансельму было не до светской беседы – он лошадей обихаживал.

Лошадь, на шею которой повешены волчьи зубы, да не всякие, а от волка, зарубленного на скаку, несется быстрее ветра, но, прискакав куда хозяину следует, дрожит мелкой дрожью, едва не падая, и нужно поскорее те зубы снять, а лошади дать особой травы, которая не во всяком краю растет и не у всякого хозяина припасена бывает. Мастер Ожьер, имея знакомцев среди эфирных созданий, властью над ними всё же не обладал и приказать отнести себя в столицу никак не мог. Вот он и прискакал вместе с Ансельмом – хотя и с поразительной быстротой, но именно прискакал. И потому были оба одеты, как рыцарь с пажом. Впрочем, ежели кто полагает, что маг с учеником непременно ходят в звездных мантиях и колпаках, то от болезни его бестолковости нет лекарства.

– Слушай меня внимательно, – велела Маурина. – Сейчас Жалобный Маг и его хозяйка во дворце. Я сделала всё, чтобы они туда попали и не всполошились, пока ты не прибудешь. И сдается мне, что там произойдут удивительные вещи.

До дворца было рукой подать – Маурина назначила мастеру Ожьеру свидание на берегу неширокой реки, а дворец стоял по ту сторону. И для мага, имеющего способы предельно обострять свой слух, происходящее в том дворце было, словно бы строчки на пергаменте, когда по росчерку определяешь имя писца.

– Госпожа казначейша с ворожеей Лобой совещается, – сказал, прислушавшись, мастер Ожьер. – Лоба если чего плетет, так оно у нее всегда лиловым отливает… таким красновато-лиловым, пурпуровым…

– Это они о зелье совещаются, – усмехнулась Маурина. – Чтобы парня родить – так у всех ворожеек полные закрома снадобий, а для девчонки – ни единой веточки, ни единого листочка! А это – премудрый Фалькет.

– Вот тоже затейник… – проворчал мастер Ожьер. – Такое вечно слепит, что оно сквозь воздух со скрипом протискивается! Услышишь скрип вроде несмазанных дверей – так и знай, Фалькет над заклятием трудился!

– А это – кто? – Маурина так спросила, что мастер Ожьер понял – вот тут-то и начнется самое любопытное.

Он вслушался как только мог внимательно.

– Посвистывает… Погоди! Да это же мастер Жербер! Вот диво-то! Отыскался!

– Жербер, да не тот! Ты ничего странного в этом свисте не слышишь?

И услышал-таки это самое странное мастер Ожьер, и вытаращил глаза, и уставился на Маурину в превеликом недоумении.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил он, даже несколько охрипнув от волнения. – Ежели бы мастер Жербер жил в землях сарацинских и подал такой вот голосок, я бы поклялся, что проклятые сарацины из него евнуха сделали!

– А я тебе нечто куда более несуразное сообщу, – заявила Маурина. – Была я во дворце, и едва ли не всех видела, кто туда по случаю будущей свадьбы собрался, и прямо тебе говорю – мастера Жербера там нет!

– Что же это такое? Голос его есть, хоть и ущербный, фамильные, от деда полученные заклинания звучат, а самого – нет?

– Выходит, что так! И вот что я тебе еще скажу – померещился мне еще один голосок… Когда я Жалобного Мага впервые увидела и услышала, мне не до того было – сам понимаешь… Но когда его потом опять в ход пустили – тут уж я ушки на макушке держала. И знаешь ли что? Тоненько так валерьяной потянуло…

– Валерьяной? Еще одна пропажа нашлась? – обрадовался мастер Ожьер. – Но… уж не хочешь ли ты сказать, что… Что?!

– Только то, что оба они в беду попали!

Маг и волшебница насторожились – во дворце творилась какая-то диковинная суматоха, и не только неуловимые отсветы да отзвуки заклятий до них долетели, но и вполне земные крики с воплями, и даже грохот, скрежет и треск!

– Ох, попадись мне тот, кто их похитил и спрятал! – Мастер Ожьер прямо зарычал. – А мы-то их сколько искали?!? Кто бы ни объявился в Септимании из заморских чародеев – быть ему сей же час битым! Ансельм! Веди коней!

– Ты собираешься брать в конном строю королевский дворец? – спросила Маурина.

А спрашивать-то было и незачем, и так ясно – именно это он собирался сделать!

А ежели кто полагает, что маги сидят по башням, скрючившись и надувшись, как старые сычи, и пальцами загогулины плетут, так пусть присоединится к превеликой армии невежд, знающих о магии только то, что безграмотные монахи понасочиняли – а им, монахам, вера есть лишь тогда, когда пишут про любовные непотреб- ства!

Подлинный маг молод, статен, ловок, взор у него ясный, и тяжелым мечом он поигрывает, как тростиночкой. Ну, точно так же, как мастер Ожьер верхом на вороном жеребце! И в радость им добрые кони, честная веселая битва, славный противник. Уж ежели это почуют – так даже многоумные волшебницы-майстры, наиспособнейшие из волшебниц, садятся в седло – вот как Маурина, премного довольная, что юбка у нее в ногах не путается. А уж про учеников, про мальчишек, и говорить нечего.

– Учись, как это делается, сынок! – сказал мастер Ожьер и дал коню шпоры.

* * *

Ох, не следовало даме Берте требовать от Изоры, чтобы та с Жалобным Магом оказалась одновременно в двух местах!

Ибо ежели Жалобный Маг на своей игрушечной лютне в одном месте тоненько играет, то в другом его, следовательно, нет, и рыдать от жалости там нипочем не станут.

Не успела тетка Туанетта, в которую с двух сторон вцепились лесник Гильом и мастер Жербер, приступить к горестному своему повествованию, как молодцы подняли тревогу.

– Бежит сюда кто-то! – сообщил, заглянув в комнату, Аймерик. – Один!

– Со всех ног несется! – добавил Адемар, родной его братец.

– И ноги те весьма длинные, – добавил Аймерик.

– Но обувка неловкая, – заметил Адемар.

Братья-браконьеры в таких делах разбирались.

– Любопытно, кого это ночью по королевскому дворцу носит, – заметил, выглянув за дверь, старый капеллан. – Сдается мне, что не от хорошей жизни тот бедолага удирает…

Он бы и далее продолжал, да замолчал, ибо в глубине длиннейшего коридора, к стенкам коего приклеились браконьеры и контрабандисты, увидел нечто вроде привидения. Белая фигура прыжками неслась прямо ко входу в башню.

– Да это же Амьель! – воскликнул капеллан.

И тут же смертельно перепуганный внучек, зацепившись о выставленную ногу контрабандиста Раймона, грохнулся и вцепился в подол капеллановой сутаны.

– Ради всего святого, помогите! – задыхаясь, потребовал Амьель.

Капеллан ловко цапнул его за шиворот и втянул в помещение.

– Соперничек твой, – отрекомендовал он леснику Гильому внучка дамы Берты. – Уж не из королевской ли постели он сбежал?

– Оттуда, милосердный отче! – подтвердил юноша. – Как это они меня туда заманили, королева и бабуля, – ума не приложу! Спал я, что ли?

– Должно быть, крепко ты королеву пожалел, – живо сообразив, что стряслось, вмешался мастер Жербер. – Бедняжка она ведь, ежели ты ее не пожалеешь и не приголубишь – ей впору в петлю лезть!

– И точно… – Амьель, утвердившись на ногах, стал стыдливо одергивать короткую ночную рубаху. – И вдруг вижу – да она же старая! Старая, толстая, здоровенная! И в три ручья ревет!

– Ну, это уж точно ни одну женщину не красит, – согласился Гильом.

– Выведите меня отсюда! – вдруг заорал Амьель. – Куда угодно! Только подальше!

– А что, молодцы? – обратился Гильом к любопытным рожам, всунувшимся в дверь. – Поможем парню? В его-то годочки молодых девчонок любить надо, а не королеве девятого младенца устраивать!

– Как же ты собираешься его из дворца выводить, сынок? – осведомился капеллан. – Никто из нас расположения обычных-то входов не знает, а тут лучше всего был бы потайной.

– А зачем, отче? – усмехнулся лесник. – Мы сейчас все дружно с места снимемся и уйдем, а что его с собой прихватим – никто и не заметит!

– С чего бы вдруг нам среди ночи уходить?

– А на нас тут разбойное нападение было! – не моргнув глазом, объяснил Гильом. – Правда, Раймон? Налетели сукины сыны, рожи в тряпки замотаны, и орали, что не видать нам королевы Мабиллы, как своих ушей!

– Я одного дубинкой по плечу треснул, так зазвенело, – сообщил Раймон. – Латник, значит.

– Кто-то из королевских братцев по наши головы добытчиков прислал, – добавил Аймерик. – У них мечи длинные, в коридоре махать несподручно, и они нас в башню теснили, чтобы им места хватило размахнуться. Да ведь и у нас руки не из задницы растут!

– Отбили и прочь погнали! – подвел итог Бонифас. – Однако оставаться тут опасно – вернуться могут!