Напоминание о нем

6
Леджер

Я не понимаю, как устроено влечение.

Что, что привлекает людей друг в друге? Почему десятки женщин еженедельно входят в двери этого бара и мне не хочется даже взглянуть на них лишний раз? Но потом появляется эта девушка, и я не могу оторвать от нее своих чертовых глаз.

А теперь и губ не могу оторвать.

Не знаю, почему и для чего я нарушил свое же собственное правило «никаких шашней с клиентами». Но что-то в ней говорило, что у меня единственный шанс. Я почувствовал, что она в городе проездом либо не собирается возвращаться сюда. А сегодняшний вечер стал исключением из ее привычного образа жизни, и если я упущу сейчас возможность, то буду жалеть об этом до самой старости.

Она казалась тихоней, но не из тех стеснительных тихонь. Она была тихой, как пламя, как шторм, что подбирается к тебе, а ты не замечаешь этого до тех пор, пока не начнешь до костей дрожать от грома.

Она была молчаливой, но все равно сказала достаточно, чтобы мне захотелось услышать остальное. На вкус она как яблоки, хоть раньше и пила кофе, а яблоки – мои любимые фрукты. А теперь вообще, наверное, моя любимая пища. Точка.

Мы целуемся уже несколько секунд, и, несмотря на то что она сделала первый шаг, она все еще кажется изумленной тем, что мои губы касаются ее губ.

Может, она хотела, чтобы я подождал с этим немного дольше, а может, не ожидала, что это окажется вот так – надеюсь, она чувствует то же самое, – в любом случае вряд ли она тихонько ахнула перед нашим поцелуем потому, что не хотела целоваться.

Она немного неуверенно отстраняется, но потом, кажется, что-то решает и снова подается ко мне и целует опять, с большей решимостью.

Но эта решимость тоже исчезает. Слишком быстро. Она снова отстраняется, и на сей раз у нее в глазах читается сожаление. Она быстро мотает головой и упирается руками мне в грудь. Я накрываю ее ладони своими, и она шепчет: «Прости».

Соскользнув с меня так, что ее бедро задевает мою ширинку – отчего я твердею еще сильнее, – она выходит из-за столика. Я ловлю ее за руку, но ее пальцы выскальзывают из моих, и она отходит еще дальше.

– Я не должна была приходить.

Она отворачивается от меня и направляется к двери. Я теряюсь.

Я не успел запомнить ее лицо, и мне вовсе не нравится, что она уходит до того, как я успеваю как следует запечатлеть в памяти форму этих губ, которые только что касались моих.

Я выхожу из-за столика и иду за ней.

Она не может открыть дверь. Дергает ручку и толкает ее, как будто хочет убежать от меня как можно быстрее. Я хочу умолять ее остаться, но и хочу помочь ей уйти, так что открываю верхний замок и толкаю ногой дверь, откинув защелку нижнего. Дверь распахивается, и она вылетает наружу.

Глубоко вздохнув, она поворачивается и смотрит на меня. Я впиваюсь глазами в ее рот, жалея, что не обладаю фотографической памятью.

Ее глаза больше не цвета ее футболки. Теперь они стали светлее, потому что наполнились слезами. И снова я не знаю, что делать. Я никогда не встречал девушки, в которой сменялось так много эмоций за такое непродолжительное время, и при этом они не казались вымученными или мелодраматичными. Кажется, что каждое свое движение, каждое чувство ей хочется схватить и спрятать обратно.

Она кажется смущенной.

Она тяжело дышит, пытаясь вытереть слезы, собирающиеся у нее в глазах, и поскольку я не знаю, что надо сказать, то просто обнимаю ее.

Ну что я еще могу поделать?

Я прижимаю ее к себе, и она на секунду замирает, но потом, почти сразу, выдыхает и расслабляется.

Мы стоим вдвоем, только мы и никого больше. Уже перевалило за полночь, все остальные спят по домам, смотрят кино, занимаются любовью. А я стою на главной улице города, прижимаю к себе очень грустную девушку, гадаю, почему же она так печальна, и желаю, чтобы она не казалась мне такой прекрасной.

Ее лицо жмется к моей груди, руки крепко обнимают меня за талию. Ее лоб приходится как раз на высоту моих губ, но она наклоняет голову, и я касаюсь подбородком ее макушки.

Я глажу ее руки.

Мой грузовик стоит за углом. Я всегда паркуюсь там, в проезде, но она расстроена, и мне не хочется вести ее за собой, когда она плачет. Я прислоняюсь к столбу навеса и привлекаю ее к себе.

Проходит минуты две, может, три. Она не отпускает меня. Она прижимается ко мне, впитывая то утешение, которое даруют ей мои руки, и грудь, и плечи. Я глажу ее по спине вверх и вниз, все слова застревают в глотке.

С ней что-то не то, что-то не так. Я даже не уверен, хочу ли знать что. Но я не могу просто бросить ее на улице и уехать прочь.

Кажется, она больше не плачет, когда говорит:

– Мне надо домой.

– Я подвезу тебя.

Она мотает головой и отстраняется от меня. Я придерживаю руками ее за плечи и замечаю, что она, сложив руки на груди, двумя пальцами касается моей правой кисти. Очень быстрое движение, но неслучайное, словно она хотела еще раз дотронуться до меня на прощание.

– Я живу недалеко. Я пройдусь.

Если она думает, что пойдет домой пешком, она ненормальная.

– Слишком поздно, чтобы ходить одной. – Я указываю в проезд. – Мой грузовик тут в пяти метрах.

По понятным причинам она немного медлит, но потом, взяв мою протянутую руку, идет со мной за угол. Увидев мой грузовик, она останавливается. Я оборачиваюсь – она озабоченно смотрит на него.

– Если хочешь, могу вызвать тебе такси. Но клянусь, я просто хочу подвезти тебя домой. Никаких ожиданий.

Она смотрит куда-то себе под ноги, но идет за мной в сторону грузовика. Я открываю ей пассажирскую дверь. Забравшись в кабину, она не глядит вперед. Она продолжает смотреть на меня, а ее ноги мешают мне закрыть дверцу. Она смотрит так, словно что-то разрывает ее изнутри. Ее брови изломаны. Не думаю, что когда-нибудь видел кого-то в такой печали.

– Ты в порядке?

Откинув голову на спинку сиденья, она не сводит с меня взгляда.

– Буду в порядке, – тихо говорит она. – Завтра у меня важный день. Я просто волнуюсь.

– А что будет завтра? – спрашиваю я.

– У меня будет важный день.

Она явно не собирается откровенничать, и я киваю, уважая ее личное пространство.

Она сосредотачивается на моей руке. Касается края моего рукава, и я кладу руку ей на колено, потому что мне хочется дотронуться до нее, и колено кажется наиболее безопасным местом, пока она не даст мне понять, где именно она хочет почувствовать мою ладонь.

Я не понимаю, что ей нужно. Большая часть людей приходит в бар, ясно обозначая свои намерения. Сразу можно сказать, кто пришел, чтобы завязать знакомство, а кто – чтобы нажраться в хлам.

А эту девушку я не понимаю. Кажется, она случайно открыла дверь бара и оказалась внутри, совершенно не зная, чего ей хочется.

Может, она просто хотела пропустить сегодняшний вечер и оказаться сразу в завтрашнем дне с тем важным делом, которое ее ожидало.

Я жду какой-то подсказки, чтобы понять, чего она хочет от меня. Я думал, что просто отвезу ее домой, но она не повернулась вперед, к лобовому стеклу. Вроде бы ей хочется, чтобы я снова поцеловал ее. Но мне не хочется, чтобы она снова заплакала. Но мне хочется снова поцеловать ее.

Я касаюсь ее лица, и она вжимается в мою ладонь. Я все еще не уверен, что ей комфортно, и медлю, пока она не тянется ко мне сама. Я встаю между ее ног, и она обхватывает коленями мои бедра.

Я понимаю намеки.

Я скольжу языком по ее губам, и она втягивает меня в себя, сладко выдохнув мне в рот. Она все еще яблочная на вкус, но ее рот стал солонее, а язык – настойчивее. Она отдается моему поцелую, и я вжимаюсь в грузовик, в нее, и она медленно откидывается на сиденье, увлекая меня за собой. Я наклоняюсь над ней, стоя у нее между ног, прижимаясь к ней.

То, как она, не разрывая поцелуя, неглубокими глотками втягивает в себя воздух, сводит меня с ума.

Она направляет мою руку себе под футболку, и я обхватываю ее грудь, а она обхватывает меня ногами, и мы тремся друг о друга, словно чертовы старшеклассники, которым больше некуда пойти.

Мне хочется затащить ее обратно в бар и сорвать с нее одежду, но и того, что происходит сейчас, достаточно. Нечто большее было бы слишком. Для нее. А может, и для меня. Не знаю, но я просто чувствую, что ее губ и грузовика пока достаточно.

Спустя несколько минут поцелуев в темноте я отрываюсь от нее ровно настолько, чтобы увидеть, как ее глаза закрыты, а губы распахнуты. Я продолжаю ритмично тереться об нее, а она приподнимает бедра мне навстречу, и, готов поклясться, даже в одежде этого оказывается достаточно, чтобы начался пожар. Между ее бедрами так горячо, но я не уверен, что смогу так кончить. Не думаю, что и она сможет. Мы просто сойдем с ума, если не найдем способа стать еще ближе друг к другу – ну или прекратить все полностью.

Я бы пригласил ее к себе домой, но родители в городе, а к этой парочке я никого и близко не подпущу.

– Николь, – шепчу я. Мне неловко даже думать об этом, я не могу продолжать обжиматься с ней тут, в проезде, как будто она недостойна нормальной постели. – Мы можем вернуться в бар.

Она мотает головой.

– Нет. Мне нравится твой грузовик. – И снова ловит губами мои губы.

Ну, если ей нравится мой грузовик, то я его обожаю. Мой грузовик сейчас – второе самое любимое мое место в этом мире.

А первое – ее рот.

Она подводит мою руку к молнии своих джинсов, и я, подчиняясь, расстегиваю их, не отрывая языка от ее рта. Я засовываю руку в ее джинсы и касаюсь пальцами трусиков. Она стонет, и это звучит так громко в тишине спящего города.

Я сдвигаю трусики набок и меня встречают гладкость кожи, тепло и стон. Делая вдох, я ощущаю дрожь собственного дыхания.

Я зарываюсь лицом в ее шею, и тут нас освещают фары.

– Черт. – Грузовик стоит в боковом проезде, но нас все равно могут заметить с улицы. И мы внезапно возвращаемся в реальность. Я вытаскиваю руку из ее джинсов, и она застегивает их. Я помогаю ей сесть, и она принимается поправлять волосы, глядя перед собой.

Я закрываю дверцу и обхожу грузовик. Машина подъезжает, притормаживает и останавливается прямо у начала проезда. Я бросаю на нее взгляд – это патрульная машина Грэйди. Он опускает окно, и я подхожу ближе.

– Долгий вечер? – спрашивает он, наклоняясь на пассажирское сиденье, чтобы лучше увидеть меня с водительского места.

Я оглядываюсь на Николь в кабине и снова перевожу взгляд на него.

– Ну да. Только закрылся. Ты до утра?

Он приглушает радио.

– Уитни взяла еще дежурство в больнице, так что я пока буду по ночам. Мне нравится. Все спокойно.

Я стучу по капоту и отхожу.

– Рад слышать. Пойду. Увидимся завтра на поле?

Грэйди замечает, что что-то происходит. Обычно я не так быстро сворачиваю беседу. Он наклоняется вперед, оглядываясь по сторонам и пытаясь разглядеть, кто у меня в грузовике. Шагнув вправо, я перекрываю ему обзор.

– Доброй ночи, Грэйди. – И указываю на дорогу, давая понять, что он может продолжить патрулирование.

Он ухмыляется.

– Ага. И тебе.

Я не пытаюсь ее спрятать. Но я просто знаю, что жена Грэйди – сплетница, а мне не хочется завтра же стать предметом всеобщих обсуждений.

Я забираюсь в кабину. Она сидит, подняв ноги на панель, и смотрит в окно, избегая встречаться со мной взглядом. Мне не хочется, чтобы она испытывала неловкость. Это последнее, чего я хочу. Я наклоняюсь к ней и заправляю ей за ухо прядь волос.

– Все нормально?

Она кивает, но кивок получается вымученным.

И улыбка тоже.

– Я живу возле «Сефко».

Это заправка почти в четырех километрах отсюда. Она говорила, что живет близко, но четыре километра ночью – это совсем не близко.

– «Сефко», которая на Бельвью?

Она пожимает плечами.

– Наверное. Я не знаю названий всех улиц. Я только сегодня туда переехала.

Тогда понятно, почему я ее не знаю. Мне хочется спросить что-то вроде: «Откуда ты? Что привело тебя сюда?» Но я молчу, потому что мне кажется, она не желает отвечать ни на какие вопросы.

Четыре километра без пробок – это всего пара минут, а пара минут длятся совсем недолго, но и они могут показаться вечностью, если ты в грузовике с девушкой, которую почти трахнул. И это не был бы хороший секс. Это почти наверняка был бы быстрый, липкий, эгоистичный – ей-бы-он-точно-не-понравился – секс.

Я хочу извиниться, но не уверен, за что именно, и боюсь, что она подумает, будто я о чем-то жалею. Я-то жалею только о том, что везу ее домой, а не к себе.

– Я живу здесь, – говорит она, указывая на «Райские апартаменты».

Я нечасто бываю в этой части города. Она в другой стороне от моего дома, и я редко езжу этой дорогой. Я, честно говоря, думал, что это здание уже снесли.

Я въезжаю на парковку и собираюсь заглушить мотор и открыть для нее дверцу, но она выскакивает из грузовика еще до того, как я поворачиваю ключ.

– Спасибо, что подвез, – говорит она. – И… за кофе. – Она захлопывает дверцу и поворачивается, чтобы уйти, как будто мы так сейчас и расстанемся.

Я распахиваю свою дверь.

– Эй. Погоди.

Она останавливается, но не оборачивается ко мне, пока я не догоняю ее. Она стоит, обхватив себя руками, закусив губу, нервно почесывая плечо. И переводит на меня взгляд.

– Можешь ничего не говорить.

– В смысле?

– Ну… Я же знаю, что это было. – Она машет рукой в сторону грузовика. – Можешь не просить мой телефон, у меня все равно его нет.

Откуда ей знать, что это было? Я и сам этого не знаю. Мой мозг все еще пытается осознать хоть что-нибудь. Может, надо спросить у нее. А что это было? Что это значит? Оно может случиться снова?

Я на неизведанной территории. У меня бывал секс на одну ночь, но все обсуждалось заранее. И это всегда происходило в постели или на чем-то подобном.

Но поцелуи с ней случились спонтанно, а потом нас прервали, и произошло все не просто где-нибудь, а в проезде позади бара. И я чувствую себя козлом.

Я понятия не имею, что говорить. Не знаю, куда девать руки, потому что мне хочется обнять ее на прощание, но, похоже, она больше не желает ко мне прикасаться. Я засовываю руки в карманы джинсов.

– Я бы хотел снова тебя увидеть.

И это не ложь.

Ее взгляд мечется от меня к зданию.

– Я не… – она вздыхает и просто говорит: – Нет, спасибо.

Ее тон так вежлив, что я даже не могу обидеться.

Я стою перед домом и смотрю, как она уходит, пока она не поднимается по ступенькам и не входит в подъезд, не пропадает из виду. Но даже тогда я продолжаю стоять на том же месте, потому что думаю, что потрясен, или, по крайней мере, ошеломлен.

Я вообще ее не знаю, но она кажется интереснее, чем те, кого я встречал за очень долгое время. Я бы хотел расспросить ее. Она не ответила ни на один вопрос о себе, который я задал. Кто она, на фиг, такая?

И почему у меня такое чувство, что я должен узнать о ней больше?

7
Кенна

Дорогой Скотти.

Когда говорят, что мир тесен, это не шутка. Он крошечный. Малюсенький. И перенаселенный.

Рассказываю тебе все это только потому, что знаю – ты этого не сможешь прочитать, – но я увидела сегодня грузовик Леджера и думала, что разрыдаюсь.

Вообще-то я и так уже плакала, потому что он назвал свое имя, и я поняла, кто он, и целовалась с ним и чувствовала себя виноватой, и выбежала на улицу, и у меня чуть не случилась паническая атака. Ужасно стыдно.

Но да. Этот чертов грузовик. Не могу поверить, что он все еще у него. Я помню, как ты подъехал на нем, когда мы шли на наше первое свидание. Я еще смеялась, потому что он такой ярко-оранжевый, и не могла поверить, что кто-то мог сознательно выбрать такой цвет для своей машины.

Я написала тебе больше трех сотен писем и только сегодня, перебирая их, поняла, что ни в одном не описала в подробностях то, как мы встретились. Я писала про наше первое свидание, но никогда не упоминала о том, как мы увиделись в первый раз.

Я работала кассиром в магазине «Все-за-доллар». Это была моя первая работа после того, как я приехала сюда из Денвера. Я никого не знала, но мне не было до этого дела. Я жила в новом штате, в новом городе, и никто не относился ко мне с предубеждением. Никто не знал мою мать.

Когда подошла твоя очередь, я сразу тебя даже не заметила. Я редко смотрела на покупателей, особенно на своих ровесников. Парни моего возраста до тех пор только разочаровывали меня. Я думала, может, мне должны нравиться мужчины постарше, а может, вообще женщины, потому что ни с одним парнем своего возраста я не чувствовала себя хорошо. После многочисленных посвистываний в свой адрес и сексуальных домогательств я совершенно утратила веру в моих ровесников мужского пола.

В этом маленьком магазине, где все стоило доллар, люди обычно приносили на кассу полную корзинку всего. А ты отстоял очередь ради тарелки. Я еще подумала, что за человек, покупает всего одну тарелку. Понятно же, что люди приглашают в гости друзей или хотя бы надеются на какую-то компанию. А тот, кто покупает одну тарелку, что, рассчитывает всегда есть один?

Я пробила тарелку, завернула ее, положила в пакет и протянула тебе.

Но взглянула тебе в лицо я только спустя несколько минут, когда ты снова подошел к моей кассе. Ты покупал вторую тарелку. И я как-то успокоилась за тебя. Я пробила вторую тарелку, ты дал мне доллар и какую-то мелочь, я вручила тебе пакет, и тут ты мне улыбнулся.

И в этот момент ты меня и завоевал, хотя, возможно, сам этого и не понял. От твоей улыбки меня всю охватило теплом. Это было и волнительно, и приятно, и я не знала, что мне делать со всеми этими чувствами, так что я просто отвернулась.

Спустя две минуты ты снова стоял у моей кассы с третьей тарелкой.

Я пробила чек. Ты заплатил. Я завернула тарелку, вручила тебе пакет и на сей раз сказала:

– Приходите еще.

Ты усмехнулся и ответил:

– Ну, раз вы настаиваете.

Ты обошел кассу и направился к стойке с тарелками. Других покупателей не было, и я смотрела на эту стойку, пока ты не появился с четвертой тарелкой и не принес ее на кассу.

Я пробила тарелку и сказала:

– Знаете, вам необязательно покупать их по одной.

– Знаю, – ответил ты. – Но мне была нужна только одна.

– Тогда почему же вы покупаете уже четвертую?

– Потому что пытаюсь набраться храбрости и пригласить вас куда-нибудь.

На это я и надеялась. Я протянула тебе пакет, ожидая, что твои пальцы коснутся моих. И они коснулись. Чувство было таким, как я себе его и представляла, словно наши руки оказались намагничены. Мне пришлось приложить усилие, чтобы убрать руку.

Я пыталась казаться безразличной к твоим ухаживаниям, потому что всегда так вела себя с мужчинами, и сказала:

– Политика нашего магазина запрещает работникам встречаться с покупателями.

В моем голосе не звучало никакой искренней убежденности, но, думаю, тебе понравилась эта игра, потому что ты сказал:

– Ладно. Дайте мне минутку, чтобы это исправить.

Ты подошел к другой кассирше, всего в нескольких метрах от меня, и я услышала, как ты говоришь:

– Будьте любезны, я хочу вернуть эти тарелки.

Кассирша разговаривала по телефону во время твоих четырех походов к моей кассе, и я не уверена, что она знала, что ты придуриваешься. Она взглянула на меня и скорчила гримаску. Я пожала плечами, как будто не знала, в чем дело и почему у этого парня четыре чека на четыре тарелки, а потом и вовсе отвернулась, чтобы обслужить нового покупателя.

Через несколько минут ты подошел к моей кассе и положил передо мной квитанцию.

– Я больше не покупатель. И что теперь?

Я взяла квитанцию, притворяясь, что внимательно ее изучаю. Потом вернула ее тебе и сказала:

– Я заканчиваю в семь.

Ты сложил квитанцию и, не глядя на меня, сказал:

– Увидимся через три часа.

Надо было сказать, что я заканчиваю в шесть, потому что в итоге я ушла с работы пораньше. В итоге я провела лишний час в соседнем магазине, выбирая новый наряд. Но ты не появился даже в двадцать минут восьмого, так что я сдалась и уже шла к своей машине, когда ты влетел на парковку и тормознул прямо рядом со мной. Опустил окно и закричал:

– Прости, что я опоздал!

Я и сама постоянно опаздывала, так что не мне было судить тебя за непунктуальность, но я уж точно осудила этот твой грузовик. Я подумала, ты или ненормальный, или слишком уж в себе уверен. Это был старый «Форд F‐250». С большой двойной кабиной, самого страшного оранжевого цвета, какой я только видела.

– Мне нравится твоя машина. – Я не была уверена, вру я или говорю правду. Этот грузовик выглядел настолько уродливым, что я была от него в ужасе. Но именно поэтому мне даже понравилось, что ты приехал за мной на нем.

– Это не моя. Это машина моего лучшего друга. А моя в ремонте.

Я почувствовала облегчение оттого, что это не твоя машина, но и некоторое разочарование, потому что цвет был такой забавный. Ты жестом пригласил меня сесть в кабину. Ты казался гордым, и от тебя пахло леденцами.

– Так ты потому и опоздал? У тебя сломалась машина?

Ты покачал головой и ответил:

– Нет. Я должен был расстаться со своей девушкой.

Я уставилась на тебя:

– У тебя есть девушка?

– Больше нет. – Ты смущенно взглянул на меня.

– Но когда ты приглашал меня на свидание, еще была?

– Да, но когда я покупал третью тарелку, то уже понял, что мне придется с ней расстаться. И давно было пора, – сказал ты. – Мы оба уже какое-то время были к этому готовы. Просто неохота было начинать. – Ты включил поворотник, заехал на заправку и встал у колонки. – Моя мама расстроится. Она ей нравилась.

– А я обычно мамам не нравлюсь, – призналась я.

Ну или, скорее, предупредила.

Ты улыбнулся.

– Это я вижу. Мамам обычно нравится видеть рядом с сыном скромных девушек. А ты слишком секси, чтобы мама не переживала.

Я не из тех, кто обижается, когда парень называет меня секси. А в тот день я долго старалась, чтобы так выглядеть. Я потратила кучу денег на лифчик и купленную полчаса назад майку с глубоким вырезом, такую, чтобы мои сиськи выглядели не хуже покупных.

Так что я оценила комплимент, хоть, может, и слегка вульгарный.

Пока ты заправлял бензином машину своего друга, я думала о скромного вида девушке, чье сердце ты только что разбил просто потому, что я согласилась пойти с тобой на свидание, и в эту минуту ощущала себя какой-то змеей.

Но, даже чувствуя себя змеей, я не собиралась никуда уползать. Мне так нравилась твоя энергетика, что я собиралась обвиться вокруг тебя и никуда не отпускать.

Когда Леджер сегодня вечером проговорил мне в губы свое имя, я едва не переспросила его: «Леджер, друг Скотти?» Но этот вопрос прозвучал бы бессмысленно, потому что я и так сразу поняла, что это был твой Леджер. Ну сколько тут может быть Леджеров?

Я никогда больше ни одного не встречала.

Меня переполняли вопросы, но Леджер целовал меня, и меня разрывало изнутри, потому что мне хотелось ответить на его поцелуй, но еще больше хотелось расспросить его о тебе. Я хотела спросить: «А каким Скотти был в детстве? Что тебе нравилось в нем? А вы говорили с ним обо мне? А ты общаешься с его родителями? Ты видел мою дочку? Ты можешь помочь мне собрать мою прежнюю жизнь по кусочкам?»

Но я не могла ничего сказать, потому что твой лучший друг сунул в мой рот свой обжигающе горячий язык, словно клеймя меня словом ИЗМЕННИЦА.

Не знаю, почему мне казалось, что я тебе изменяю. Ты уже пять лет как умер, а я целовалась с охранником в тюрьме, так что твой поцелуй даже не был для меня последним. Но от поцелуя с охранником мне не казалось, что я тебя предаю. Может, это потому, что охранник не был твоим лучшим другом.

А может, я изменница потому, что взаправду почувствовала поцелуй Леджера. Меня всю охватила дрожь, как бывало от твоих поцелуев, но теперь, с Леджером, меня еще обуяло чувство, что я предательница, лгунья и дрянь, потому что Леджер не знал, кто я. Леджер просто целовался с проезжей девушкой, на которую не мог перестать смотреть целый вечер.

А я целовалась с крутым барменом, чей лучший друг погиб из-за меня.

Все взорвалось. Мне казалось, я разлетаюсь на мелкие кусочки. Я позволила Леджеру прикасаться ко мне, отлично зная, что он скорее бы заколол меня, если бы знал, кто я такая. А отстраняться от его поцелуев смахивало на попытку тушить лесной пожар атомной бомбой.

Я хотела попросить прощения, я хотела убежать.

Я едва не теряла сознание, думая о том, что Леджер, наверное, знал тебя гораздо лучше, чем я. Просто ужасно, что единственный парень, с которым я заговорила в этом городе, оказался человеком, которого мне лучше бы избегать.

Но Леджер не отвернулся от меня, когда я заплакала. Он сделал то, что сделал бы ты. Он крепко обнял меня и позволил мне отдаться чувствам, и это было приятно, потому что никто так не обнимал меня после тебя.

Я закрыла глаза и представила, что твой лучший друг был и моим другом. Что он на моей стороне. Я представила, что он обнимает меня, несмотря на то что я с тобой сделала, и что он хочет мне помочь.

А еще я позволила случиться всему этому, потому что, если Леджер все еще в этом городе и все еще ездит на той же машине, в которой мы с тобой встретились много лет назад, это означает, что он – человек привычки. И весьма вероятно, что наша дочь – тоже одна из его привычек.

Может ли быть так, что Диэм всего в одном человеке от меня?

Если ты можешь видеть эти страницы, на которых я пишу тебе, то ты видишь и пятна от слез. Плакать, похоже, осталось единственным в жизни, что у меня получается. Плакать и принимать плохие решения.

Ну и, конечно, я еще пишу тебе плохие стихи. Вот еще одно, которое я написала в автобусе, пока ехала обратно в этот город.

Дочку свою я в руках не держала.

Запах ее я не ощущала.

Имя ее вслух не называла.

А ее мать ее вмиг потеряла.

С любовью, Кенна.