Книга несчастных случаев

7. Качество души

– Я бы хотела поговорить о муравьях еще, – сказала с экрана компьютера доктор Парвина Нахид. Это была их первая официальная видеосессия после того, как Оливер переехал. Папа не слишком обрадовался тому, что придется оплатить полную стоимость приема, несмотря на то, что общение будет происходить дистанционно, но в то же время он был рад, что не придется везти Оливера в город. – Они тебя напугали.

– Я… да. Но… это же было… когда? Почти целую неделю назад, – сказал Оливер, стараясь говорить как можно более небрежным тоном, будто ему все равно. Компьютер стоял на столе, он сидел перед ним. Поставив локти на дерево, Оливер обхватил руками подбородок.

– Это до сих пор тебя беспокоит?

– Возможно. Не знаю. – Оливер вздохнул. «Просто будь честным». – Немного.

– Почему?

– Не знаю. – Он рассмеялся, но в его смехе не было веселья. – Я понимаю, что муравьи – это вовсе не маленькие люди и все такое. Я не думаю, что они чувствуют… не знаю. Боль, эмоции, что там еще… Но видеть, как папа их топчет? – Ладони у него взмокли от пота, и он вытер их о штанины джинсов.

– Как ты к этому отнесся?

– Наверное, не очень хорошо.

– Ты знаком с джайнизмом?

Оливер молча покачал головой.

– Джайн-дхарма, древняя индийская религия, – продолжала доктор Нахид. – Кое-что от буддизма, немного от индуизма. В джайнизме есть принцип под названием «ахимса». Махавира, один из первых учителей джайнизма, написал кое-что, и я вспомнила о тебе: «Нет качества души более тонкого, чем ненасилие, и нет духовной добродетели выше, чем уважение к жизни». Возможно, ты этим обладаешь. Уважением к жизни.

– Да, но… ну, это же может стать каким-то безумием. Если я не могу справиться, когда кто-то топчет каких-то муравьев… – Оливер умолк, не договорив.

– Это твои слова? «Я не могу справиться»? Или их сказал кто-то еще?

Оливер пожал плечами.

– Потому что, – сказала доктор Нахид, – нередко случается, что нам высказывают что-то, критическое замечание или, хуже того, оскорбление, и это проникает нам в голову и… – Она изобразила руками порхающую из стороны в сторону бабочку. От этих движений цифровая картинка на мгновение рассыпалась на застывшие квадратики. – Мысль отражается снова и снова, словно эхо, и вскоре мы начинаем слышать в этом эхе собственный голос, а не голос критика. Мы принимаем чужую мысль как свою, забыв, что нам ее навязали.

– Вы хотите сказать, что это слова моего папы.

– А это так?

– Да, пожалуй. Но не… – Внезапно Оливер смутился. – То есть, может быть, папа прав, понимаете? Может быть, мне не помешает стать немного покрепче. – Как там сказал папа? «Броня». – Мне нужна броня. Если я не могу видеть, как топчут кучку муравьев, мир раздавит меня подобно… скатившемуся с горы камню. Так что, возможно, папа прав. В смысле, я люблю папу, и он меня любит, мы с ним прекрасно ладим. Папа надо мной не издевается…

Доктор Нахид поспешно подняла руки, признавая полное поражение.

– У меня и в мыслях не было ничего подобного, Оливер.

– Да, да, знаю.

– Почему ты так сказал? Почему ты употребил это слово? Я имею в виду «издевается».

– Ну, по-моему, папин отец издевался над ним.

– Ты хочешь поговорить об этом?

– Тут особенно не о чем говорить. – Оливер пожал плечами. – Вообще-то, папа об этом не рассказывает. Я просто знаю, что мне не разрешали встречаться с дедушкой, а затем он умер, и теперь мы живем в его доме.

– Каково это – жить в его доме?

Оливер задумался:

– Здесь как-то жутковато. И одиноко. Но и хорошо, не поймите меня неправильно. Мне нравится жить в лесу и все такое. Иногда я просто отправляюсь гулять, и вокруг все тихо и спокойно. Может быть, даже чересчур тихо. Мама занята, приводит дом в порядок и готовит этот сарай. Папа… знаете, он папа, у него работа и все такое.

– Ты уже завел новых друзей в школе?

– Нет, – поколебавшись, ответил Оливер. Он не хотел в этом признаваться. – Но прошла всего неделя…

Доктор Нахид широко улыбнулась:

– Ничего страшного. Но друзья – это очень хорошо. Каждому человеку нужны друзья, поэтому, дорогой Оливер, давай-ка раздобудем тебе друзей.

8. Рыбы и звери

Нейт посмотрел на себя в зеркало: бежевая рубашка, темно-зеленые брюки. Этот наряд егеря никак не походил на синюю полицейскую форму. Нейт задумался: кого он сейчас видит перед собой?

Здесь, в захолустье, он чувствовал себя потерянным. Одно наложилось на другое – увольнение из органов правопорядка, отъезд из города, из старой квартиры, переезд в дом, где прошло его детство, все еще как будто принадлежащий двум мертвецам… Хорошо хоть Оливеру здесь вроде бы лучше. Хотя нельзя сказать, что у Нейта была возможность действительно пообщаться с сыном. Олли правда лучше? Проклятье, Нейт этого не знал.

Он перевел взгляд на раковину. На ней лежала кобура – потрепанная, не новая. В ней был «Глок-19».

Перепоясавшись ремнем с кобурой, Нейт вышел из ванной.

* * *

В офисе смотреть было особенно не на что. Главная комната и комната для совещаний поменьше, в углу туалет, общий для всех полов. Прямо посредине два письменных стола лицом друг к другу. Стены обшиты деревянными панелями. На полу протертый бежевый ковер.

За дальним столом сидел партнер Нейта, Аксель Фигероа – Фига. Коренастый здоровяк с толстыми руками, бедрами и шеей, но невысокий, отчего казался обрубком. Голова у него была обрита наголо, а смуглая кожа цветом напоминала ремень. И еще усики, крошечные.

– Наконец тебе прислали форму, – заметил Фига.

– Да, наверное, решили, что без нее мне никак, – сказал Нейт. Он покрутился, как модель на подиуме. – Ну, как я в ней выгляжу?

Нахмурившись, Фига пробормотал что-то невнятное.

– Похоже, я тебе не очень-то нравлюсь, – продолжал Нейт.

Снова невнятное ворчание. Фига опять занялся бумагами.

«Я ведь повсюду завожу друзей», – подумал Нейт. Так продолжалось уже несколько недель – все их общение было кратким, быстрым, исключительно по делу.

Вздохнув, он подошел к стенду, на котором имелась вся необходимая информация: таблица с датами охотничьего и рыболовного сезонов, а также курсов безопасности на охоте плюс предупреждения насчет инвазивных видов^[14]. В основном разных насекомых. В одном предупреждении говорилось о какой-то красной фонарнице, с огромным аппетитом уплетающей фруктовые деревья и виноградники.

– Тебе скучно? – спросил Фига.

– О, просто решил немного почитать.

– Нужно заняться бумагами. Разрешения и все такое.

– Разумеется, – сказал Нейт, и в его голосе прозвучала обреченность. Он вернулся за свой стол. Фига наблюдал за ним.

– Ты работал в полиции Филадельфии, верно?

– Именно так.

– Наверное, там никогда не бывало скучно.

Тон Фиги не был дружелюбным. Он явно хотел спровоцировать Нейта на что-то. Но вот на что именно – Нейт не знал. Однако он не видел иного выхода, кроме как подыграть.

– В каждой работе есть свои плюсы и минусы, но не буду спорить – мы кое-что повидали, нам довелось испытать много чего, это точно.

– И, я так понимаю, ты прошел соответствующую подготовку.

– Разумеется.

– Значит, Нейт, в нашем захолустье тебе должно быть скучно. Большинство тех, кто становится егерем – «специалистом по охране дикой природы», – сначала отправляются в Гаррисберг и проходят полный курс обучения в школе Леффлера. Программа там рассчитана на год. С проживанием в общежитии. Уроки по уходу за дикой природой, законодательству, правилам безопасности и так далее.

Нейту внезапно стало неуютно. Пристальный взгляд Фиги пригвоздил его к стене словно дешевую киноафишу.

– Я так понимаю, ты этот курс прошел, – сказал Нейт.

– Прошел. – Фига подался вперед. – А ты – нет.

– И с этим будут какие-то проблемы?

Откинувшись назад, Фига скрестил руки на груди.

– Нет. Ты оттрубил свой срок в окопах. Пускай в других окопах, но какая разница… Билл Динджел там, в Гаррисберге, говаривал: если летишь – лети.

На взгляд Нейта, проблема оставалась.

– Послушай, я вовсе не собираюсь мочиться в твой кофе. Я не сверхвысокого мнения о собственной персоне и не думаю, что служба в полиции Филадельфии дает мне какие-то особые права. Я вырос в здешних местах, здесь охотился и ловил рыбу, но вовсе не утверждаю, что знаю эту работу. В отличие от тебя. Начальник – ты. Хочешь, чтобы я занимался бумагами, – значит, буду заниматься бумагами. Хочешь, чтобы я сидел и таращился на стену, – значит, буду таращиться на стену. Я готов собирать оленье дерьмо и очищать канавы от мусора. Ты – начальник, и решаешь ты.

– Однако я никакой не начальник, ведь так? Должностные обязанности у нас с тобой одинаковые, Нейт. И называются должности одинаково. Зарплата? Одинаковая. – Фига рассмеялся, однако в его смехе не было веселья. – Выкладывай – наверное, ты получаешь больше.

– Это с какой еще стати?

– Не заставляй меня говорить это вслух.

– Говорить что?

Снова подавшись вперед, Фига положил ладони на стол. Он начал было говорить что-то, отвернулся, а затем, должно быть, подумал: «И хрен бы с ним», потому что решился и сказал:

– Ты белый.

– И что?

– Вот как? Это твой ответ? «И что»?

– Это не ответ – это вопрос.

Фига кивнул, показывая, что сыт по горло, что с него хватит.

– Забудь.

– Я не хочу забывать. Я хочу об этом говорить.

– Нет, ты не хочешь об этом говорить. Черт, я сам не хочу об этом говорить. Я предпочел бы жить в мире, где не нужно говорить об этом, думать об этом, сталкиваться с этим. Но я также хотел бы есть мороженое каждый день и чтобы мой пот пах свежим бельем… В общем, проехали.

Увидев, что Фига настроен серьезно, Нейт поднял руки, признавая свое поражение.

– Ладно. Как скажешь.

– Знаешь что? – вдруг презрительно фыркнул Фига. – Мне тоже все надоело. – Звякнув металлом, он схватил со стола связку ключей. – Хочешь чем-нибудь заняться? Могу предложить. У тебя теперь форма, так что давай по-настоящему. Поедем на патрулирование.

– Чем мы будем заниматься?

– Не знаю, Нейт. Проблемами с рыбой и зверями.

– Например, камбала управляет машиной в нетрезвом состоянии? Олень организовал незаконный игорный притон?

– Отлично, вижу, ты человек веселый. – Судя по тому, как Фига это произнес, он не видел в этом ничего отличного. Ткнул в дверь указательным пальцем. – Просто выходи на улицу и залезай в «Бронко»^[15]. Я заскочу к начальству. Встречаемся у машины.

9. Стук игральных костей

Оливеру казалось, будто он тонет.

Школа, в которой он учился раньше, была маленькая. Всего по одному классу на год обучения. Но здесь, в средней школе Верхнего Бакса – СШВБ, – параллели из трех классов. Общее количество учащихся – полторы тысячи человек.

И Оливер не знал ни одного из них.

Конечно, кое с кем он встречался. Скоро ведь уже должен был начаться октябрь. Оливер знал имена своих одноклассников; с кем-то он вместе делал лабораторную по химии, с кем-то читал стихи Эмили Дикинсон^[16]. Но и только. Оливер оставался никем. Все остальные знали друг друга. У всех были друзья. У него же не было никого. Хуже того, стоя в коридоре, Оливер порой вспоминал один из последних своих дней в школе Растина, когда устроили учебную тревогу – то, как он рухнул на пол, всхлипывая, словно глупый малыш. Как надул в штаны. Быть может, здесь уже слышали об этом. Может, все здесь уже знали про него.

Оливера захлестнула паника.

Но тут у него в голове прозвучал голос доктора Нахид: «Давай-ка раздобудем тебе друзей». Тогда она сказала ему, что это все равно что наткнуться в лесу на змею: она испугается тебя сильнее, чем ты испугаешься ее. Психотерапевт объяснила, что новенький чувствует себя одиноким и чуждым, однако на самом деле он представляет собой загадку. Но это означает, что он сам должен сделать первый шаг: подойти к кому-нибудь, представиться и посмотреть, что будет дальше.

Она сказала: «Выбери кого-нибудь, кто, как ты полагаешь, тебе понравится. И ничего страшного, если вы в конечном счете так и не подружитесь».

Оливер определился.

* * *

Обеденный перерыв.

Толкая Оливера локтями, ученики спешили в столовую. Их голоса образовывали сплошной невнятный гул.

И снова это ощущение нахождения в толпе, но в то же время в полном одиночестве. Снова нежный черный океан подростковой боли.

Оливер стоял с подносом в руке. Обедать он вряд ли будет, поскольку желудок завязался в тугой комок.

Прямо перед ним был столик.

Они играли в «Подземелья и драконы»^[17] каждый день за обедом.

Два мальчишки, две девчонки. Рядом с подносами – игровые карты. Стук игральных костей.

Рядом с одним мальчиком стоял свободный стул.

Как-то незаметно для себя Олли встал позади этого стула.

– Можно… – Господи, неужели он способен только жалобно пищать? Оливер кашлянул. – Привет… это… ну… вы не против, если я к вам подсяду?

Все четверо обернулись на него.

Недовольные взгляды.

Наконец мальчишка рядом с ним, толстячок-коротышка в сером, похожий на мокрицу, кивнул:

– Мы уже давно играем.

– Да нет, я понимаю; я ведь хочу присесть, чтоб посмотреть.

Все четверо переглянулись. Одна девица, азиатка с коротко остриженными волосами в футболке с мультяшной кошечкой, посмотрела на него как на какую-то очаровательную загадку и, отправив в рот горсть чипсов, принялась жевать.

– Умеешь? – спросила она с набитым ртом.

– Да. – Оливер снова вопросительно посмотрел на свободный стул.

Все четверо снова переглянулись, и парень в конце стола, коренастый негр с сонным взглядом и копной волос, кивнул.

– Конечно, садись, – сказал он.

Оливер определил, что это МП. Мастер подземелья, который ведет игру и повествование. Перед ним лежала потрепанная папка с несколькими листами бумаги внутри. Своей игровой карты у него не было.

Оливер сел.

– Меня зовут Олли, – сказал он.

И тут словно лопнул неподатливый мыльный пузырь. Остальные назвали себя.

Мокрица оказалась Стивеном Рабелом.

Футболку с кошечкой звали Хина Хирота.

МП – Калеб Райт.

И последней была Чесапик Локвуд, она же Чесси. Девушка со светлыми вьющимися волосами, на зубах брекеты.

Склонившись к Оливеру, Чесси спросила чуть ли не заговорщическим тоном:

– А у тебя какой персонаж?

– Когда я играл в прошлый раз, у меня был Драконий Чернокнижник… – ответил Олли.

– Фу! – презрительно фыркнул Стивен.

– А что тут такого? – спросил Олли.

– Ну это же… это же слишком очевидно!

– И это говорит тот, кто играет Разбойником-тифлингом, у которого в истории значится: «сирота, жаждущий отмщения», – заметила Хина.

– За-а-аткнись! – огрызнулся Стивен. Из всех четверых его боль была самой черной: она дергалась, словно ворон с перебитым крылом.

– Не-ет, дружище. – Калеб покачал головой. – Драконий Чернокнижник – это супер. У него есть Дьявольский Взор и Мрак, ну, сам знаешь. Это замечательно.

– Калеб предпочитает техническую сторону, – объяснила Хина, облизывая пальцы после чипсов. – А меня больше интересует сюжет. Мой персонаж – Гномесса-бард по имени Эсмеральда Мелькающие Пальцы, и она играет на валокорде.

– Валокорд – это из «Звездных войн», – заметил Стивен. – Но когда Хина начинала играть, она этого еще не знала…

Ему в голову попал метко брошенный чипс.

– Не умничай, долбаная черепаха! – прошипела Хина.

– Ну да, точно, – сказал Калеб. – Какой отстой. Кстати, – протестующим тоном добавил он, – я ведь МП, понятно? Меня интересует сюжет. Это я придумал Ардуинию. Так что не надо поливать все грязью.

Пожав плечами, Хина продолжала:

– Итак! Эсмеральда дочь знаменитой гномессы-изобретательницы – отец ее неизвестен, и, возможно, его не существует, поскольку я считаю, что ее происхождение – ну, что ли, магическое. Как бы там ни было. Главное – то, что эти мелочи меня не волнуют; меня интересует только то, что Эсмеральда со своей драконокошкой Вонючкой переживают классные приключения на просторах Ардуинии и находят настоящую любовь…

Все рассмеялись.

И вот так все вдруг снова занялись игрой. Карты на столе, кости катаются, называется очередность ходов, чудовищные русалки-вампиры осаждают пиратский корабль, захваченный персонажами. Олли еще продолжал сомневаться, но…

Может быть – может быть…

Он нашел своих друзей.

Черт возьми, доктор Нахид была права.

Это так здорово!

И так продолжалось до тех пор, пока на стол не упала тень. Высокий широкоплечий парень в сёрферской футболке встал у Стивена за спиной и положил здоровенные ручищи на спинку стула, затем схватил Рабела за плечи с такой силой, что тот вздрогнул от боли.

Оливер его знал, по крайней мере слышал о нем: Грэм Лайонз. Он был в бейсбольной команде – а бейсбол в этой школе значил очень много. Гораздо больше футбола или легкой атлетики.

Все смотрели на Грэма, а Стивен пытался – тщетно – высвободиться. И Грэм был не один: к нему подошел качок, похожий на итальянца – на голове короткий «ежик», брови как следы от жирного черного маркера на чересчур загорелом лбу, скрещенные на груди руки подобны двум корабельным орудиям, направленным в противоположные стороны. В Грэме Лайонзе была боль, глубокий колодец внутри. Ну а второй тип, верзила? Боль струилась по нему – целая кровеносная система злобы, отчаяния и страданий.

– Ты только взгляни на этих задротов, – сказал Качок. Боль у него внутри откликнулась так, словно по ней пропустили электрический разряд.

– Кретины, чем это вы тут занимаетесь? – спросил Грэм Лайонз.

– Слушай, отстань, – сказал Калеб. – Мы играем, отвали!

– Отвали? Отвали? – притворился обиженным и оскорбленным Грэм. – Ого, Калеб, мне больно. Мы ведь были корешами.

– Ага, точно, в пятом классе. А потом ты превратился в скотину.

– Клянусь, ты сильно обижаешь мои чувства!

И тут Стивен вставил, негромко, но его все равно все услышали:

– У тебя нет никаких чувств, Грэм…

Казалось, щелкнули тумблером. Рванув вперед, Качок нагнулся к Стивену так, что их носы оказались в волоске друг от друга. Мрак у него внутри забурлил.

– Что ты сказал, твою мать? Ах ты гребаный козлище! Долбаный жирдяй, тюфяк с дерьмом…

Грэм положил руку ему на плечо, успокаивая его.

– Эй, Алекс, все в порядке. Как сказал Калеб, они просто играют. Что это у вас тут за игра? «Подземелья и драконы»? По-моему, это для полных придурков, а?

Неожиданно для себя Олли подал голос:

– Вообще-то, это классная игра.

Товарищи в панике посмотрели на него. Они буквально светились страхом, подобным пульсирующему огню, пробивающемуся сквозь густой туман.

Словно хотели сказать: «О нет!»

Словно хотели сказать: «Не нужно тебе было раскрывать рот!»

– Что ты сказал? – резко спросил Грэм.

– Я сказал, что это классная игра. «Подземелья и драконы»… вовсе не для полных придурков. Она… ну, в нее играют знаменитости. В Лос-Анджелесе это последний писк. Многие актеры и писатели…

– Здесь не Лос-Анджелес. Ты новенький, да? Значит, ты оттуда, из Эл-Эй?

– Грэм, оставь его в покое, – вмешалась Чесси.

– Заткнись, Чесси! Напрасно ты связалась с этой безмозглой мелюзгой. Пусть ответит новенький.

– Я из Филадельфии.

– Ого, крутой парень из Филли. – Грэм попытался изобразить филадельфийский говор: – Фильдельфья, проссо прелессь!

– Я не крутой и без акцента. Я просто…

– Ага. Как скажешь. Дай-ка посмотреть, что тут…

Перевесившись через плечо Оливера, Грэм потянулся к карте Хины.

– Эй! – воскликнула та, но было уже слишком поздно – Грэм завладел ее картой.

Отдергивая руку, он ударил локтем прямо в глаз Оливеру. Тук! В темноте за непроизвольно закрытым веком Олли увидел вспышку сверхновой. Вскрикнув, он резко двинул стул назад…

Но стул встретил какое-то сопротивление. Он не просто воткнулся Грэму в пах – Олли почувствовал еще что-то. Легкую вибрацию чего-то хрупнувшего.

Внезапно Грэм завопил, отпрянув к столу у него за спиной. Тряся рукой, он извергал ругательства, словно ему только что прищемили палец дверью.

– Твою мать, твою мать, твою мать! Срань! Мой долбаный палец! Этот козел херанул мне по пальцу, твою мать!

И тут все взорвалось.

Наступил полный хаос – Алекс набросился на Оливера, сдернул его со стула и с силой швырнул на стол. Кости раскатились в стороны. Алекс занес кулак, огромный кулачище, грозящий обрушиться Оливеру на лицо подобно метеору, но тут кто-то схватил его, оттаскивая назад, – Калеб. Раздался свисток. Топот ног и крики. Алекс оторвал Оливера от стола, и чья-то нога в кроссовке вонзилась ему в пах, выбивая воздух. Оливер постарался сдержать приступ тошноты, подоспели учителя, и то, что только-только началось, уже закончилось.

По крайней мере, так решил Олли.

10. Выпиленная сова

Мэдди купила себе долбаную цепную пилу. «Штиль-192».

Очень легкую. Очень удобную. С короткой черной направляющей шиной^[18]. С антивибрационной системой. А еще – вот дерьмо-то – пила обошлась ей в четыреста долларов.

С деньгами было туго – ну хорошо, за дом они заплатили один доллар, но затраты на переезд, потом еще пришлось купить кое-какую новую мебель, и, о да, через неделю предстояла первая налоговая выплата, – но пила была нужна для искусства. Это ее работа. И Мэдди знала, что для работы ей нужна эта пила.

Пила пела, словно ангел со стальными зубами.

Мэдди тоже запела.

– Люблю тебя, бензопила! – нараспев произнесла она, прежде чем положить пилу в машину и отвезти домой. Накормить.

И как же она ела!

Мэдди нашла поваленное дерево, еще не гнилое, судя по виду, упавшее этой весной или летом. Своей новенькой пилой она отпилила от ствола чурбан – вжжжик, вжжжик, как разрезать свежую булочку, – и откатила его в сторону. Потом поработала с пнем, сделав из него ровную рабочую поверхность, и с добрым старым «раз-два, взяли!» установила отпиленный чурбан на материнское основание. (Что вдруг показалось мрачной шуткой – вроде как протянуть трупу его же отрубленную руку – «не подержишь секундочку?»)

Установив чурбан на импровизированную подставку, Мэдди снова завела бензопилу. Вибрация передалась костям рук.

И она принялась пилить.

Мэдди взялась за работу, не имея никакого представления о том, что хочет сотворить. Иногда сначала возникал замысел – желание сделать что-то определенное. Но гораздо чаще процесс творчества оказывался не выражением устремлений Мэдди, а, скорее, археологическими раскопками: задачей художника было просто отыскать то, что пытался спрятать материал. И извлечь это на поверхность, чтобы все увидели.

Или, как в случае Мэдди, выпустить на свободу заточенную внутри душу.

Потому что именно это она ощущала. Будто что-то освобождает. Что именно, она не знала. Ей не было до этого дела. Она просто работала и работала, пропил здесь, углубление там, повернуть пилу, провести в сторону, вглубь – и получалось все быстрее и быстрее, у нее начали неметь руки, мысли в голове зацикливались, острые зубья цепи забрызгивали опилками защитные очки, и вот уже появилось что-то…

Два заостренных уха…

Глубоко запавшие глаза под мстительно нахмуренными бровями…

Лапы, когти, вцепившиеся в основание…

Крылья, клюв – сова, вот что это было, Мэдди обнаружила в чурбане сову – стружки и опилки летели в стороны, пила рычала, вгрызаясь в дерево, обозначая перья, придавая форму крыльям, все быстрее и быстрее освобождая сову…

Мэдди полностью отдалась работе. Работа захлестнула ее ревом крови в ушах, подобным реву надвигающегося потопа.