В погоне за черепахой. Путешествие длиной в 200 миллионов лет

Кожистые черепахи и медузы-корнероты

Южная Каролина

Нашим глазам предстает величественное зрелище: внизу, словно сошедшие с египетских пиктограмм, пролетают шесть белых ибисов. Самолет ласточкой скользит в нежной дымке над просыпающейся Южной Каролиной. Сегодня вторник. Из иллюминатора небольшого самолета открывается прекрасный вид: достаточно высоко, чтобы понять, о чем думают птицы, но и достаточно низко, чтобы не терять из виду мельчайшие подробности ландшафта. По правому борту клубится дым из труб целлюлозных заводов. Мы забираем влево, оставляя позади коричневые пятна вырубок.

Немного погодя пролетаем над причудливой мозаикой – над островками леса в окружении изумрудных болот, по которым, извиваясь, бегут ручьи, тем полноводнее, чем ближе они к тонкой каемке берега. Впереди до самого горизонта простирается необъятное цветущее зеленое лето.

Пока мы летим в сторону океана, Салли Мерфи, официальный «координатор морских черепах» в Южной Каролине, рассказывает мне о своей работе. За последние два десятилетия Салли, пожалуй, приложила больше всего усилий, чтобы черепахи атлантического побережья и Мексиканского залива перестали задыхаться в сетях для ловли креветок. Здесь это главная причина их гибели, связанная с человеком.

Сегодня Салли летит со своей командой к океану, чтобы подсчитать кожистых черепах, которые поздней весной собираются тут в открытом море. (Например, те кожистые черепахи, которых считала Келли Стюарт, после гнездования отправляются на север и часто останавливаются в Южной Каролине.) Кроме того, Салли много работает с гнездящимися на здешних берегах логгерхедами.

– Посмотрите туда! – я слышу в наушниках ее голос с характерным южным акцентом. – Это мыс Ромен. Главный регион гнездования логгерхедов к северу от мыса Канаверал во Флориде.

В этих краях температура немного ниже, потому здесь гнездится лишь 6 % от всей прибрежной популяции логгерхедов, но именно из этих гнезд появляется бóльшая часть самцов.

– Тут очень много енотов, так что яйца мы помещаем в инкубаторы.

Если популяция североатлантических черепах и начала восстанавливаться, то все благодаря Салли и ее коллегам, которых можно пересчитать по пальцам одной руки. Однако сама Салли не считает это успехом. Двадцать лет она бьется за то, чтобы логгерхеды не попадали в сети для ловли креветок, но количество гнезд на побережье все равно падает. В 1980-х годах, когда Салли только начала свое исследование, на островах Кейп ежегодно появлялось около двух тысяч шестисот гнезд; теперь же эта цифра упала до восьмисот^{55}.

Салли не отрывает глаз от иллюминатора:

– Смотрите, тут ползла самка логгерхеда!

Из воды след ведет к рыхлой куче песка, а затем заворачивает обратно к прибою.

– Это типичный след логгерхеда, – объясняет мне Салли. – Она сделала кладку. Иногда, особенно в начале сезона – в такое время, как сейчас, – черепахи ползают по берегу, но гнезд не роют.

Через пару секунд она добавляет:

– Здесь тоже полз логгерхед, а вот следы кабана.

С начала 1990-х годов все ловцы креветок обязаны ставить на свои сети специальные заслонки для черепах, поэтому я спрашиваю: почему же логгерхеды в последние годы стали здесь реже гнездиться? Может быть, дело в естественном вымирании старых черепах? Или еноты и кабаны разоряют гнезда? Вода размывает берег? Или всё вместе?

– Нет-нет! – моментально отвечает Салли. – Вымирание связано с рыбной ловлей. Если говорить о заслонках для черепах, то их стали ставить в 2003 году, а не в середине девяностых, когда закон только появился.

Я уже собираюсь как следует расспросить Салли, но она, поглощенная видом из окна, восклицает:

– Все-таки ранним утром здесь потрясающе красиво!

И действительно: солнце еще не поднялось над горизонтом, и все побережье залито его косыми золотыми лучами.

Салли поднимается в воздух пару раз в неделю. Это нужно для исследований: она считает плавающих и гнездящихся черепах, а также тех, кого море выносит на берег, кому ни плавать, ни гнездиться больше не суждено. Сегодня к ней присоединился ее муж Том. Он тоже работает биологом в Южной Каролине и занимается вымирающими видами птиц: американскими клювачами и белоголовыми орланами.

День обещает быть ясным. Мы летим на шестиместном двухмоторном Aero Commander Shrike, который уже пережил тридцатилетие, но недавно был обстоятельно отремонтирован. Наш пилот – Джон Мэдден, инспектор по охране дикой природы. Через плечо у него перекинут ремень с пистолетом в кобуре. Последний член нашей команды – Дюбойс Гриффин, исследовательница, недавно защитившая диплом магистра экологии.

Перед тем как совершить взлет, Мэдден говорит в микрофон:

– Проверка безопасности: у всех вас имеются спасательные жилеты, а между сиденьями вы найдете спасательный плот.

На это Салли отвечает только одно:

– Прямо на нас нацелен твой пистолет.

В тишине и покое за окном болотистые луга постепенно сменяются мутными речушками, разделенными длинными полосами песчаных пляжей, по которым перекатываются неровные серо-зеленые буруны илистого прибоя.

Мы надеваем спасательные жилеты. Салли раздает фляжки со сжатым воздухом, которые используют в качестве запасных баллонов аквалангисты. Миновав линию прибоя, мы отправляемся в полет над открытым океаном.

Сегодня мы будем исследовать участок у берегов Южной Каролины: от границы со штатом Джорджия до границы Северной Каролины. Будем считать черепах, попадающих в поле зрения на двух поперечных отрезках: прибрежном, на расстоянии два километра семьсот метров от берега, и на более дальнем, на расстоянии пять с половиной километров.

Легкий юго-восточный ветерок покрывает океан мелкой рябью, превращая ровную поверхность в сверкающее поле. У побережья ярко-зеленую воду порой прорезают грязно-коричневые ленточки – это речные притоки, словно анаконды, выползли поплавать в океан. Том смотрит на дисплей GPS и объявляет:

– Так, подлетаем к первому отрезку.

Океан усеян десятками рыболовецких лодок. Они курсируют по серебристой воде далеко и вблизи, неторопливо движутся, широко растопырив по бокам живописные аутригеры; их сети поднимают за собой шлейфы грязи, похожие на хвосты комет, бороздят мелководье и соскребают с него океанских жуков – всеми любимых креветок.

До сих пор ловля креветок была разрешена только в федеральных водах, а в водах штата (в пяти километрах от берега) – запрещена. Сегодня первый день, когда креветок можно отлавливать возле берега, поэтому все лодки тотчас устремились сюда, чтобы успеть первыми. Впечатляющее зрелище. Здесь много местных, но есть и те, кто приплыл из Мексиканского залива, – это довольно крупные суда. На борту у них есть холодильники, так что они хоть шесть недель кряду могут оставаться в море и тащить за собой свои немаленькие сети. Местные рыбаки называют их «траулеры-верзилы». Они появились здесь лишь с конца 1990-х годов. Зачастую ими управляют американцы вьетнамского происхождения, и вместе с капитаном на корабле иногда проживает все его семейство. Специально для меня Том сообщает в микрофон:

– Чтобы подзаработать, этим ловцам с крупных судов приходится тянуть сеть по двадцать четыре часа в сутки. Ночью они порой не проверяют улов по шесть часов; за это время запутавшаяся черепаха захлебнется.

До начала XX века рыбаки обычно ловили креветок неводом, который забрасывали вручную на мелководье. Траловый лов распространился после Второй мировой войны. Сегодня же стоит только открыться сезону отлова, как траулеры общими усилиями буквально процеживают воду и выбирают со дна всех креветок. Они работают настолько усердно, что уже через пару дней после открытия сезона на дне ничего не остается; тогда заезжие корабли уплывают. Но сейчас в океане пока еще много креветок – и очень много лодок.

– Кожистая черепаха у поверхности, – объявляет Дюбойс.

Я думал, что легко буду замечать гигантских черепах с воздуха, но огромную сине-черную кожистую почему-то пропустил.

Том ставит отметку на планшете:

– Есть одна!

Между прочим он рассказывает, что заметил много медуз-корнеротов, когда плавал здесь на прошлой неделе в своей лодке. Это довольно массивные существа, весом около килограмма. В этих краях кожистые черепахи питаются практически одними медузами. В желудке медузы всегда найдется краб или какая-нибудь другая живность, так что черепаха не испытывает недостатка в питательных веществах.

То, как похожи между собой все морские черепахи, намекает, что у них были общие предки. Главная причина расхождения – разные способы добычи пропитания^{56}. Каждый из видов по-своему использует океан. Рацион черепах из разных уголков мира впечатляет своим разнообразием и включает некоторые формы жизни, казалось бы наименее пригодные в пищу. Зеленые черепахи щиплют траву. Логгерхеды разгрызают крабов. Ридлеи тоже в основном жуют крабов, а также криль, икру, улиток, червей, желеобразных сальп и морских асцидий. Зеленые австралийские черепахи питаются морскими перьями и другими мягкими кораллами, а также морскими огурцами. А вот биссы и кожистые черепахи едят животных, смертельно опасных для других обитателей океана. Биссы плавают в коралловых рифах теплых морей и предпочитают поедать губок, но не мягких, как у вас в ванной, а твердых губок, чье тело состоит из переплетенных стекловидных капсул с токсичными веществами. Кожистые черепахи, в свою очередь, прекрасно питаются ядовитыми медузами и не страдают от их укусов благодаря иммунитету. (Однажды я видел, как синяя акула по ошибке заглотила любимое лакомство кожистой черепахи – волосистую цианею – и тут же выплюнула ее, будто это была не медуза, а огнемет.) Должно быть, в плейстоцене, когда мороз сковал океан льдом, оставшиеся в живых кожистые черепахи жили в условиях жесткой конкуренции за еду. Они победили лед, поедая огонь: научились питаться жгучими медузами, которыми брезгуют почти все другие животные.

– Когда кожистая черепаха встречает большую медузу, – рассказывает Том, – она сначала подбирается к ней поближе, потом открывает рот и – ам! – втягивает ее внутрь. Затем закрывает глотку и выпускает через ноздри две струи воды.

Медузы почти полностью состоят из воды, так что, пока кожистая черепаха наестся и попросит счет, проходит немало времени. Они питаются и днем и ночью. Считается, что юные кожистые черепахи, которым нужно быстро набрать вес, каждый день съедают столько же еды, сколько весят сами. Разумеется, чтобы насытиться, кожистой черепахе нужно проглотить немало медуз, и тут ей помогает необычайно длинная глотка. Пищевод у черепахи идет ото рта до хвоста, затем заворачивает обратно еще на три четверти пути к голове и выходит наконец в желудок – такая вот корзина для продуктов, встроенная внутрь организма. На внутренних стенках пищевода имеются направленные к хвосту плотные шипы; когда черепаха находит участок океана, богатый провизией, она может хорошенько набить брюхо.

Люди тоже едят медуз – в Китае, да и не только там. Некоторые лодочники считают, что ловить медуз прибыльнее, чем креветок.

– Медуз кромсают, высушивают… Есть пара рецептов, – говорит мне Том.

– Нельзя отлавливать то, чем питаются вымирающие виды. Такую практику надо пресекать, – резюмирует Салли.

Мы видим, как в шлейфе мутной воды за крупным креветочным траулером резвятся дельфины; они хватают рыбу, которая погибла в сетях. Салли объявляет, что с ее стороны появилась еще одна кожистая черепаха. Первую я пропустил, но эту замечаю сразу: она сияет, как черная жемчужина посреди горохового супа.

Дюбойс тут же объявляет:

– Каретта у поверхности.

Я секунду размышляю о том, почему кожистых черепах они называют кожистыми, а логгерхедов – латинским термином «каретта». Эту я, по идее, должен легко заметить, но у меня не получается.

– Видите? Вон там, прямо у конца крыла!

Я обвожу взглядом мерцающие гребни пенистых волн. Черепахи, конечно, большие животные, но океан велик; я могу как следует рассмотреть только небольшую полоску внизу под нами. Вода рябит барашками волн и беспрестанно мерцает. Мы на высоте около трехсот метров и движемся со скоростью двести километров в час. На самом деле все эти оправдания требуются только мне; профессионалы тотчас замечают черепах. Когда мы подлетаем к острову Хилтон-Хед-Айленд, Дюбойс подмечает еще одну – кожистую.

В ответ на мое замечание, что рептилий тут все-таки довольно много, Салли говорит, что почти все кожистые черепахи уже переместились в другое место. Неделю назад, седьмого мая, здесь заметили рекордное количество кожистых черепах – целых 190, что само по себе потрясающе.

– Но то, что мы видим сегодня, тоже довольно необычно, – поспешно добавляет Том.

– Были годы, когда мы не встречали так много черепах даже в самые лучшие дни, – говорит Салли.

Так проходили и целые десятилетия. С 1850 по 1980 год в Южной Каролине было замечено всего восемь кожистых черепах. В начале 1980-х годов аэросъемка, которая производилась от мыса Хаттерас (штат Северная Каролина) до города Ки-Уэст (штат Флорида), зафиксировала всего одну кожистую черепаху на четыреста восемьдесят миль. Зато три недели назад Салли и Том видели по двадцать восемь кожистых черепах на каждые два километра.

Означает ли это, что количество черепах неожиданно выросло? Ии они просто приплыли туда, где внезапно обнаружилось много еды?

– Медузы-корнероты были здесь всегда, задолго до всплеска рождаемости кожистых черепах, – отвечает Том.

Иногда эти медузы достигают невероятных размеров. Однако их тоже не всегда настолько много.

– Если нужно оценить количество плавающих медуз, исследовательское судно закидывает в воду сеть на полчаса. А затем мы вручную считаем всех угодивших туда медуз, – говорит Том. – Их может быть всего десять, а может быть и восемнадцать тысяч – вот такой разброс. Однажды мы наткнулись на такую концентрацию медуз, что сетка переполнилась буквально за десять минут, канаты порвались, и все медузы вывалились в море.

– Сначала мы думали, что черепахи здесь останавливаются во время весенней миграции, после гнездования, – признается Салли. – Но потом заметили, что среди кожистых встречаются малыши и самцы.

– Некоторые до сих пор считают, что к нам приплывают кожистые черепахи, мигрирующие на север. Но их не настолько много, – говорит Том. – И передатчики показывают, что некоторые черепахи сами приплывают к нам с севера. Сегодня здесь – главное место скопления черепах.

Южная Каролина стала для кожистых черепах одним из немногих оазисов обильной кормежки во всем Атлантическом океане. Эти крылатые перелетные кони глубин могут остановиться здесь, отдохнуть, набрать вес, подкрепившись созданиями, которые состоят в основном из воды, а затем отправиться в путь.

– В начале восьмидесятых, когда на пляжи стало выносить много мертвых черепах, – рассказывает Салли, – это были в основном логгерхеды. Кожистые почти не встречались. Иначе они тоже попали бы в креветочные сети и захлебнулись.

– То есть их вообще тогда здесь не было, – заключает Том.

– Затем, в 1987-м и 1988-м, они стали попадаться. Одна, другая… И вдруг, в 1989-м, внезапно люди стали замечать их тут и там! И в океане, и мертвых на берегу. Как будто черепахи приплыли и говорят: а вот и мы!

Салли признает, что в Карибском заливе популяция кожистых черепах тоже возросла:

– Но сюда они приплыли настолько неожиданно! Мне кажется, это не связано с ростом популяции. Я думаю, они плавали где-то в других местах, а потом переместились сюда – вот мы их и увидели.

А причина?

– Причина – Североатлантическая осцилляция, – заявляет Салли.

Том смеется; он в этом совсем не уверен.

Но Салли настаивает:

– Кожистые черепахи стали подплывать к берегу, когда западная Атлантика потеплела.

Представьте себе, что в районе Западной Африки по часовой стрелке вращается большая масса сжатого воздуха, а в районе Исландии против часовой стрелки – крупная масса разреженного воздуха. Эти воздушные массы – что-то вроде сцепившихся шестеренок, которые гонят воздух на восток. Соотношение сил этих громадных воздушных масс колеблется: если верхние усиливаются, нижние ослабевают. Это называется положительной фазой колебания. Чем больше перепад давления, тем больше воздуха и тем быстрее он проходит сквозь шестеренки. Из-за этого климат существенно меняется: зимы на восточном побережье США становятся более теплыми и влажными, а в Северной Канаде и Гренландии, напротив, холодными и сухими; в Северной Европе удлиняется вегетационный период, а в Индии сокращается сезон дождей. Западные ветра усиливаются, через Атлантический океан движутся сильные холодные бури, которые смещаются со своей привычной траектории на север. Из-за бурь в суровых северных морях уменьшается количество одноклеточных растений – фитопланктона, из которого состоят плавучие пастбища для крошечных веслоногих ракообразных. С истончением слоя фитопланктона количество веслоногих уменьшилось на 20 %. А поскольку веслоногие – основная пища мальков, то в результате сокращается популяция рыб. Медузы едят и веслоногих, и мальков, так что в результате сократилось и количество восточноатлантических медуз.

С силой осцилляции связана и температура поверхности океана. Есть основания полагать, что немалую роль в этом сыграла деятельность человека, потому что парниковые газы от сжигания нефти и угля подогревают температуру поверхности тропических морей. И действительно, за последние три десятилетия у Североатлантической осцилляции обнаружилась одна поразительная особенность: положительная фаза колебания стала доходить до небывалых значений. Это началось как раз с зимы 1989 года, когда Салли стала встречать все больше кожистых черепах.

– Усиление западных ветров привело к тому, что ускорился весь североатлантический круговорот. В результате Гольфстрим слегка сдвинулся на север, ближе к нашему побережью, – рассуждает Салли, – Или же кожистые черепахи, отправившиеся на восток за медузами, их там не нашли и вернулись на запад. Не знаю. Но я точно знаю, что повышение температуры воды совпало с появлением кожистых черепах у наших берегов.

Иными словами, на то, что мы наблюдаем здесь сегодня, повлияли климатические процессы, происходящие в тысяче километров отсюда, а может быть, даже человеческая деятельность. Келли Стюарт проследила путь нескольких кожистых черепах, которые из Флориды приплыли в Южную Каролину, задержались там немного, а затем отправились дальше на север.

– Пожалуй, сегодня здесь самое плотное скопление кожистых черепах во всем мире, – резюмирует Том.

* * *

Мы долетаем до границы штата Джорджия. На пять километров проникаем вглубь него и, развернувшись, летим обратно на север вдоль воображаемого поперечного отрезка. Мы летим по невидимой линии, разделяющей местные и федеральные воды. Возле берега плавает столько рыболовецких суденышек, что я перестаю высматривать черепах и начинаю считать лодки. Одна, две… три, четыре, пять… шесть, семь, восемь… Чтобы понять, где проходит водная граница штата, даже не нужен GPS. С прибрежной стороны от нее так много кораблей, что они сами очерчивают эту границу. В рубке каждого из них сидит капитан и следит по GPS-трекеру на экране, чтобы его судно, не дай бог, не пересекло границу штата, прочерченную на электронной карте. Они прекрасно знают, где находятся.

За нами по поверхности моря следует тень от самолета. Глубина воды всего шесть метров. Сетка одного из суденышек подняла со дна какое-то особенно тяжелое пятно взвеси, как будто по дну проехал дымящий паровоз. За сетью другого, словно кружевная вуаль, тянется стая ныряющих крачек. Они тоже подъедают остатки. Из-за шлейфов грязи и мутной воды, которые стекают в море по речушкам, океан начинает напоминать мраморный кекс с вкраплениями темного теста. Бóльшая часть моря приобрела цвет кофе со сливками; логгерхед и атлантическая ридлея с воздуха кажутся точками более темных кофейных тонов. Не так-то легко заметить их на фоне моря, особенно если учесть, что ридлеи часто довольно маленькие.

Атлантическая ридлея произошла от оливковой черепахи порядка четырех миллионов лет назад, когда Панамский перешеек сомкнулся, отрезав одну из популяций оливковой черепахи от ее собратьев. Ридлеи появляются на свет только в Мексиканском заливе и в основном только на одном пляже. Малыши плывут вдоль восточного побережья Америки на север, к заливу Кейп-Код. Их маленькие, широкие и плоские панцири, напоминающие по форме тарелки, позволяют им быстро маневрировать и вертеться на одном месте; это их главное преимущество в охоте за любимым лакомством – крабами. (Если вы когда-нибудь во время подводного плавания гонялись за голубыми крабами, то должны знать, что умение разворачиваться на 180 градусов в этом деле очень пригодится.) Кроме того, ридлеи едят мидий, гребешков и улиток.

Атлантическая ридлея была неизвестна науке до 1880-х годов^{57}, пока рыбак из Флориды Ричард Кемп не отправил один экземпляр этой черепахи гарвардскому специалисту по пресмыкающимся. Никто еще не видел, как эта черепаха гнездится, и бóльшую часть следующего века ученые считали, что это какой-то гибрид, «черепашья помесь». Несколько ученых занимались поиском мест гнездования этих черепах вплоть до 1960 года. Но тщетно. Одному пилоту по имени Андрес Эррера в 1940-е годы не давали покоя слухи, что где-то в Мексиканском заливе между апрелем и июлем гнездится целая куча морских черепах. Он взял с собой друга-фотографа и в течение 23 дней курсировал вдоль всего побережья протяженностью 145 километров. Солнце, волны, песок – и никаких черепах. На 24-й день фотограф отказался лететь. Эррера решил предпринять еще одну попытку в одиночестве. Должно быть, черепахи знали, что фотограф остался на земле, потому что глазам Эрреры открылось невероятное зрелище: десятки тысяч ридлей, выходящих из воды. К счастью, у пилота была с собой видеокамера. Не помня себя от восторга, он стал снимать, как они выходят, ползут, копают, откладывают яйца и закапывают свои гнезда. Он запечатлел на пленке около 40 000 черепах, а также людей, которые собирали целые горы яиц. Ученые не знали, где гнездятся черепахи, но местные еще как знали. (И никто никогда не скажет, сколько черепах гнездилось на этом берегу пятьдесят или сто лет назад.) На этом Эррера успокоился, показал пленку семье, друзьям и поставил кассету на полку. Все это случилось в 1947 году. Тем временем великий Арчи Карр искал места гнездования атлантической ридлеи во Флориде, Мексике и Центральной Америке, но все напрасно. Кроме того, за этой черепахой гонялся доктор Генри Хильдебранд. В 1960-х годах он узнал о существовании фильма Эрреры, к тому времени уже целых тринадцать лет пылившегося на полке. Вместо того чтобы гоняться за черепахой, он стал гоняться за пленкой. Можете себе представить его лицо, когда мерцающий проектор, как по волшебству, вывел на экран дрожащее черно-белое изображение Мексиканского залива, от края до края заполненного атлантическими ридлеями и стоящими рядом людьми, в то время как многие ученые сомневались в самом факте существования этого вида черепах.

Когда исследователи черепах наконец добрались до берега, собирание яиц уже дало свои плоды. Вместо 40 000 черепах на пляж теперь выходило не больше двух тысяч. Ученые включились в работу, экологи подняли шум, но местные продолжали раскапывать яйца. Работникам службы охраны природы удалось спасти лишь треть. За следующие два десятилетия, к началу 1980-х годов, благодаря всевозможным стараниям многих людей количество разоренных гнезд с трехсот сократилось до нуля. Ридлея, «черепашья помесь», которая никому не была интересна, наконец стала знаменитой – она вошла в десятку видов, находящихся на грани полного исчезновения.

Во всем океане было меньше 600 взрослых самок этого вида, а креветочные траулеры ежегодно уничтожали в районе 5000 атлантических ридлей, включая молодых особей и самцов^{58}. Но тут вмешалась другая сторона человеческой природы: люди стали охранять пляжи и бороться за то, чтобы на всех креветочных сетях в обязательном порядке были установлены заслонки для черепах. Благодаря тому что люди принялись охранять яйца, в океан ежегодно стало уплывать 20 000–30 000 детенышей. Если в 1960-х годах популяция каждый год сокращалась на 10–15 %, то к середине 1980-х темпы снизились до 2–3 %. Видимо, так атлантическая ридлея и была спасена от полного исчезновения за эти десять лет. Тем временем борцы за сохранение природы достигли первых успехов в решении проблем с креветочными траулерами.

Популяция атлантических ридлей, которая в середине 1980-х сократилась до самого минимума, стала резко расти и за 1990-е годы увеличилась в десять раз. В 2002 году черепахи устроили первое за несколько десятилетий массовое гнездование – так называемую аррибаду, и теперь каждый год в океан отправляется не меньше полумиллиона детенышей атлантической ридлеи. Так случился один из величайших поворотов в истории исчезающих видов.

– В такой воде невозможно увидеть коричневых черепах, – сокрушается Салли, но через пару минут радостно добавляет: – Зато черных видно: вон одна кожистая!

Я насчитал пятьдесят один креветочный траулер, и это только в моем поле зрения.

– Еще одна кожистая у поверхности, – сообщает Тому Дюбойс.

Я и прошлую кожистую черепаху не заметил, и эту среди пенистых гребней различить не могу.

– И еще одна, – снова показывает Дюбойс.

Я вытягиваю шею, стараясь разглядеть среди блестящей ряби хоть что-нибудь.

– Видите вон ту черную точку? Это она! – показывает мне Дюбойс.

Я стараюсь проследить за ее пальцем и упираюсь наушниками в стекло иллюминатора.

– Теперь уже слишком далеко, – говорит девушка, откидываясь на спинку кресла.

Затем она снова начинает высматривать черепах и утешает меня, говоря, что предыдущая и вправду была слишком уж далеко. Внезапно она снова сообщает:

– Кожистая под водой!

Эту черепаху я и правда вижу: черная клякса с крыльями в толще воды.

– С кожистыми черепахами вся хитрость в том, – поясняет Салли, – чтобы настроить глаз исключительно на черный цвет. Не смотреть на пену. Не разглядывать, что там плывет. Нас интересует только черное. И нужно не просто глядеть в окно, а постоянно водить глазами из стороны в сторону и все время быть начеку.

Это непросто. Во многом потому, что глаз отвлекается на бесчисленные лодки: их я насчитал уже 150 штук.

После залива Винья вода явно становится чище. И вот я наконец с удовольствием сообщаю команде:

– Кожистая черепаха!

Салли похлопывает меня по колену и поднимает вверх большой палец, что помогает мне восстановить самооценку. И когда Дюбойс замечает еще одну кожистую черепаху, я тоже ее вижу – кажется, мне удалось понять, в чем тут фокус.

Том объявляет, что остался последний участок внешнего отрезка, за которым пролегает граница штата. Салли прищуривается и заявляет, что видит еще одну кожистую черепаху. Она похожа на черный миндальный орешек с крыльями. Распластавшаяся в воде и неподвижная, она кажется неживой. Но тут она взмахивает ластами, делает глоток воздуха, и я понимаю, что она просто нежится на солнышке, подставляя ему свою широкую темную спину.

Дюбойс указывает на четыре коричневых ромба в воде: это скаты-бычерылы. И пока я рассматриваю скатов, она объявляет:

– Каретта – только что нырнула.

Прямо под нами Салли замечает кожистую черепаху. Эту я вижу довольно четко: ее голова выныривает на поверхность среди искрящихся волн. Проходит четыре минуты – двенадцать километров морского сияния, которое сопровождается гулом мотора, – и снова появляются судна ловцов креветок. Я с гордостью замечаю вдали под поверхностью воды кожистую черепаху: размытая клякса, как будто капля чернил попала в море. Затем мы видим еще двух черепах: обе плывут навстречу траулеру.

Биологам, а также охотникам-аборигенам хорошо знакомо чувство внутренней гармонии, которое возникает при взаимодействии с дикой природой: в этом чувстве всегда присутствует нечто духовное. Но тут из-за лодок мы все время испытываем напряжение. Растянутые повсюду сети не оставляют почти ни единого шанса созданиям, которые пытаются выжить на глубине. И тогда становится отчетливо виден весь парадокс этого промысла: не так важны сами креветки, как их отлов.

Теперь кожистые черепахи встречаются нам все чаще и чаще, примерно раз в десять секунд, то есть где-то по три-четыре на каждые полтора километра. Каждый из нас замечает их; так мы летим несколько километров. Даже Салли и Том поражаются их количеству, хотя, пожалуй, никто не видел с воздуха столько черепах, сколько видели они.

Вид из окна заполнен судами. Они повсюду, и за каждым, как за садовой улиткой, тянется грязный след. Заглянув в свои заметки, я вижу, что на каждую замеченную мной черепаху приходится по шесть судов. Это не обязательно значит, что лодки численно превосходят черепах. Корабли заметить гораздо проще, а многих рептилий мы наверняка пропустили: тех, что плыли вдалеке от самолета, или тех, что были глубоко под водой, когда мы над ними пролетали. Но, глядя на медленное и безжалостное движение лодок, я невольно спрашиваю себя, сколько скатов и черепах еще до наступления темноты познакомится с внутренним устройством креветочной сетки. Да и как им этого избежать?

Словно бы в ответ на мои мысли, Салли качает головой в наушниках:

– Посмотрите, сколько лодок. Можно не сомневаться, что у некоторых черепах день не задался.

Сегодня каждая сетка должна быть оборудована специальным устройством (в просторечии его называют заслонкой для черепах, или TED – turtle excluder device). Черепахи все-таки попадаются в сети, но теперь хотя бы могут из них выбраться. Завязнув в сетке, черепаха пытается из нее выплыть. Спустя некоторое время она устает и погружается все ниже и ниже. Наконец она достигает выпускного устройства на дне, заслонка открывается, и черепаха оказывается снаружи. Но к этому моменту она наверняка совершенно выбивается из сил. В придонные сети для ловли устриц, камбалы, гребешков и кальмаров тоже порой попадаются черепахи. Такие лодки тянут свои сети по дну, часами не выгружая улов, поэтому черепахи могут захлебнуться. Время от времени на берег выносит тушки рептилий, причину гибели которых установить невозможно. Салли видела кожистых черепах, которые запутались в леске ловушек для крабов. Она видела и черепах, выброшенных на берег по естественным причинам.

Однако, несмотря на все трудности, эпопея с заслонками для черепах на восточном побережье США увенчалась успехом. И конечно же, в этом большая заслуга женщины, которая сейчас сидит рядом со мной и смотрит в иллюминатор.