Бордерлесс

Глава первая

1

Тот день пошел насмарку с раннего утра. Отцу за каким-то чертом понадобилось залезть в мамский чатик и прочитать, что его сын вчера на алгебре спорил с учительницей, сорвал урок и вообще вел себя неподобающе. Учительница прислала гневное сообщение, сдобрила его кучей рыдающих смайликов и все (мамочки, отцов-одиночек было мало и они отмалчивались) принялись ее успокаивать и советовать Бориному отцу как воспитывать сына.

Отец – юрист до мозга костей, спросил у Бори: что, собственно, случилось? Боря рассказал как было: действительно, на уроке алгебры он задал вопрос учительнице: нафига тратить время на изучение формул и правил, когда их можно применять прям сходу? Ну, вот записали формулу на доске, и вперед! Чего ее мусолить целый урок и показывать, как она может работать в таком примере, или так, или эдак. Не проще ли сразу на опыте все изучить? Собственно, все. Дальше учительница принялась кричать, выгоняла из класса сначала Борю, потом велела ему, бесстыднику, остаться, а уйдет она, в общем, раскипятилась так, что остужали ее в учительскойвсю большую перемену и следующие пол урока.

Поведение учительницы отец Бори оправдывать не стал, сказав, что ей, конечно, стоит научиться работать с возражениями, а Боре следует быть более тактичным и вежливым. Скандала могло бы и не быть, если бы в Боре его внутренний ёрш не зацепился за главное.

А главное состояло в том, что вопрос пустой траты времени был для Бори не праздный, а идеологический. Он считал, что одиннадцать лет учебы в школе никому на пользу не идут. Поскольку с отцом в этом самом месте мнения расходились, скандала избежать не удалось. Папа считал, что занятость в школе это не только учеба, но и социализация и прочее бла-бла-бла. Боря закатил глаза и выдал, собственно, то, что стало детонатором утреннего конфликта:

– Ты еще скажи, что не все школьники одинаково сообразительны, и поэтому все должны плестись на их уровне.

Дело было за завтраком. Отец откладывает вилку и нож и говорит:

– Сынок, собственно для того ты и в школе. Научиться уважать людей с разными способностями. В жизни тебе это пригодится.

И понеслась. Папа никогда не повышал голос и не переходил на ругань или истерики, в отличие от Бори. Однако в последнее время отец развил суперспособность выедать мозг до черепушки спокойным, ровным голосом, доводя Борю до неистовства. Короче, через пять минут закипания Боря уже кричит, что изучил вопрос вдоль и поперек, оценил все риски и подводные камни и считает необходимым: а) перевестись экстерном в восьмой класс, а далее в девятый, и все за год, ну, максимум, за полтора; и б) получить эмансипацию прямо в первый же день шестнадцатилетия.

– Для чего тебе эмансипация? – Спрашивает отец. С едой он закончил едва начав, и прибирался на кухне, не упуская сына из поля зрения.

– Чтобы самому решать, куда я потрачу свои годы жизни!

– Но я вроде бы не мешаю тебе ничего решать.

Боря мог бы согласиться с этим, но не сейчас. В его голове сразу всплыли какие-то запреты вроде принудительных отписок от ютуб-каналов, где слишком много политики и не ясно, какой направленности, или запрет на поздние тренировки (а в зале в это время вообще никого, ничем не воняет и сауны всегда свободные). Но он понимал, что это едва ли можно назвать ну прямо запретами. Ютуб-каналы не в счет, потому что запрет хоть и был, но Боря его не оспаривал – действительно, чернуха (и в мирное время он объяснял отцу, что хочет быть в курсе и той, и другой повесток, с чем отец не согласиться не смог).

– Я с этим не согласен, – заявляет Боря аргумент, который ненавидит сам. Если после этих слов не следует продолжение, то это никакой не аргумент, и Боря сам мог кого угодно отменить за эти слова, включая учительницу алгебры, которая, собственно, сама же и нарвалась, когда на доводы Бори о пустой трате времени сказала, что не согласна с ним и точка.

Разговор на этом закончился, Боря уплелся в комнату заниматься рюкзаком, а отец шуршал в коридоре, собираясь на работу. По негласному правилу, после ссоры Боря ездит в школу сам, чтобы остыть. И не выходит, пока отец не закроет за собой дверь.

Больше всего в этой ситуации Борю раздражало то, что он не мог понять, чего он вскипятился. Факты, как говорит папа, на лицо: учительнице дерзил, урок сорвал. Все так. Это недопустимая история, тоже факт. Если тебя не устраивает, как проходит обучение, используй цивилизованные способы – домашнее обучение, экстерн, другая школа. Что угодно, но не становись дикарем. Боря был полностью с этим согласен, но все же спорил, сам не понимая зачем. Спокойствие папы тоже нельзя назвать насилием, как бы не хотелось. И нельзя сказать, что он не заступился за Борю – потому что условных люлей Боря получил дома, наедине, а не в мамском чатике или, чего хуже, в школе. В общем, куда не посмотри, кругом Боря виноват и не прав. От этого легче не становилось.

2

На уроках Боря просидел пялясь в окно, периодически сам себя одергивал – как же, станешь тут эмансипированным и окончишь школу экстерном если на уроках мух считать. Однако же сконцентрироваться на учебе ему так и не удалось, и когда прозвенел звонок с последнего урока, он пулей вылетает из класса и мчит домой. На его телефон сыпятся сообщения от друзей, с которыми они (вроде бы) договорились погулять после уроков, но Боря их игнорирует. Как и сообщение от папы, где он спросил как проходит день. Боря все еще зол и все еще не понимает, на кого конкретно.

Дома он собрал спортивную форму, положил в рюкзак два яблока и вышел на улицу. Сидеть дома не хотелось, делать уроки тоже. Он поехал в книжный магазин на Арбате, самое верное место для траты времени. Сколько бы его ни было, всегда можно утилизировать здесь. Карманных денег у него было достаточно чтобы купить пару книжек, на которые он нацелился. Поэтому Боря бродит меж книжных стеллажей, неся под мышкой уже выбранные книжки – новых Стивена Кинга и Джона Гришэма. Это были автопокупаемые авторы у Бори, и отец иногда брал читать Кинга, а вот Гришэма на дух не переносил. Система американского права ему не нравилась. А вот Боре нравилась. Системы права вообще штука интересная, если не ботаник какой-нибудь о них рассказывает. А Джон Гришэм ни разу не ботаник.

Боря завернул в отдел с литературой на иностранных языках и мог тут купить что-то еще, если бы не та девушка. Сначала он не понял, чего она улеглась на пол. Есть, конечно, полки внизу, но вполне себе можно присесть на корточки или взять табуретку (он оглянулся – точно, вот стоит одна). Пол ведь грязный, на улице февраль, слякоть и реагентные лужи… Девушка лежит между двумя шкафами лицом вниз. В отделе никогда никого, и она могла пролежать тут целую вечность. Он подходит ближе. Обычного телесложения девушка, джинсы, свитер, кроссовки, русые волосы собраны в хвост. Боря наклоняется и трогает ее за плечо.

– Простите, – говорит он, – вам плохо?

Вопрос был из серии «Ты спишь?».

Девушка не отвечает. Боря кладет книги на полку, чтобы освободить руки, и пытается перевернуть девушку, но она не поддается. Тело тяжелое и схвачено напряжением, словно судорогой. Боря отпрянул. Он читал, что после смерти в теле начинаются всякие там процессы и происходит трупное окоченение. Как оно выглядит в реальной жизни Боря не знал, и вообще-то, знать-то и не хотел. Он дотрагивается до ее шеи, пытается нащупать пульс, но тоже не делал этого ни разу, и не понял, что именно делает. Однако отметил, что кожа у нее была теплая и, кажется, шея немного двигается. Значит, дышит, а раз теплая – значит, пока жива.

Он выбегает из отдела, ищет глазами ближайшую продавщицу и зовет ее. Не очень любезная дама в очках с толстыми стеклами неторопливо следует за Борей, даже несмотря на то, что он сказал ей о некоем ЧП, произошедшем в отделе с литературой на иностранных языках.

– Людочка, что с тобой? – Восклицает нелюбезная дама, увидев распластавшуюся на полу девушку. Точно, на девушке нет куртки и она нигде поблизости не валяется, значит, она работает в этом магазине.

– Ей плохой судя по всему, – говорит Борис. – Надо вызвать скорую, можете воспользоваться моим телефоном. Вот, держите, я уже набрал 112.

Боря и сам мог бы вызвать врачей, ничего сложного в этом не было, но голос у него был детский и на линии его никогда всерьез не воспринимали. Даже когда он пытался вызвать скорую маме, ушло минут пять на выяснения, и только потом диспетчер приняла вызов. Продавщица схватила телефон, довольно быстро управилась с расспросами и вернула Боре трубку.

Стали стягиваться зеваки. Люди с любопытством смотрели на попытки одной продавщицы привести в чувство другую, шептались, а кто-то даже достал телефон и принялся снимать. Девушка на полу не поддавалась – как лежала на животе лицом вниз, так и продолжала.

– Есть среди вас врач?

Никто не отозвался. Когда приехали врачи, Боря слинял. Время уже близилось к семи, а ему еще хотелось забежать в сауну до тренировки. Он не был уверен, что с девушкой все будет в порядке, кажется, произошло что-то непоправимое. Никто не уляжется на грязный пол в чистой одежде, да еще и лицом вниз. И еще будет сопротивляться, когда пытаются перевернуть. В общем, плохо дело.

На метро Боря доехал до «Люблино», где располагался спортивный клуб. Занял свой любимый шкафчик с номером 424, разделся до трусов и засел в хамам. Люди здесь делятся на два типа – одни приходят поболтать, а другие расслабиться и помолчать, не мешая никому. Боря относился ко второй категории, и с неудовольствием увидел двух парней, которые громко обсуждали прошедшую тренировку, разложив писюны на полке. Тоже отдельная категория, которые везде ходят голышом, не прикрываясь даже полотенцем. Как будто кому-то приятно все это лицезреть. Парни болтали без умолку, а Боря закипал не только от горячего пара. В конце концов ему надоело слушать их, он вышел из хамама, помылся в душе, натянул плавки и вышел в зону бассейна.

Тут, видимо, тоже произошло ЧП. На островке, где сидят тренеры и командуют кому, куда и с какой скоростью плыть, собралась толпа вокруг кого-то, кто был загорожен голыми спинами и попами в плавках и купальниках. Люди в бассейне примкнули к бортику, никто не плавал, музыку выключили.

– Что случилось? – Спрашивает Боря у парня, стоящего ближе всех.

– Парнишка в бассейне захлебнулся, – отвечает он. – Просто пошел ко дну, его тренер вытащила. Скорая уже едет.

– Он жив?

– Не знаю.

Мальчика увезла скорая, и ходил слух, что парень выжил. Во всяком случае, увозили его на каталке, а не в черном мешке. Тренировку в бассейне, естественно, отменили: тренеры отправились в офис, чтобы писать объяснительную и давать показания.

Боря решил, что все же поплавает. Он надел лопатки для плавания, поставил на часах таймер на сорок минут и прыгнул в воду. После душа и долгого стояния у бортика тело успело охладиться, и вода была как парное молоко, от восторга Боря даже негромко хрюкнул.

Как всегда, в воде он не думал ни о чем, кроме техники дыхания и плавания. Если бы он занимался наверху, в зале или хотя бы в классе с группой, может он бы и проанализировал чему стал свидетелем: две скорых, два ЧП с разницей в час от силы. Что это может значить? Просто события, не связанные друг с другом? Или нечто большее?

Боря был парнем рациональным, сыном юриста. Даже если бы он все же сопоставил два этих факта, то едва ли сложил бы из них что-то тревожное. Тем более, что в состоянии замеревшей пандемии скорая не такая уж редкость. И совпадения чаще всего это просто совпадения и ничего больше. Так что, скорее всего, он принял бы эта факты просто как факты, а не за звенья цепи. И не он один – о том, что перед ними разворачивается картина надвигающейся катастрофы никто пока не думал.

3

Но все изменилось в метро.

У Бори был выбор: пройтись до дома пешком, или поехать на метро одну остановку. Он не то чтобы прям очень устал, и вообще-то мог дойти до дома, но, откровенно говоря, заленился и пошлепал в подземку.

Часы отматывали пройденные километры, и поэтому Боря смог впоследствии установить, что в вестиблюль он зашел в 22 часа 19 минут. Еще от силы минуту-другую он шел до платформы, и, можно согласиться с конспирологами, что в 22 часа 22 минуты из тоннеля выехал поезд.

В это время поезда из центра уже идут полупустые, а в центр вообще никого нет. Прибывшие на платформу люди разбегаются как тараканы на кухне едва включишь свет, и так получилось, что Боря оказался на платформе с троими: ругающейся парочкой и пожилой дамой с двумя большими сумками.

– Ты мог бы мне сообщить, что не поедешь домой. И мог бы отвечать на мои сообщения! И брать трубку, когда я звоню! Я же волновалась! – Горячится девушка, и говорит неуместно громко даже при условии грохочущего поезда в тоннеле.

Парень не отстает:

– Да ты задушила меня своей заботой, Лена. В день по пять сообщений что я, да как я. Чувствую себя ребенком, как тот пацан. И то его мамка наверное не так приставуча, как ты!

Пожилая дама неодобрительно покосилась в сторону ругающихся, а Боря отвернулся. Мало того, что досталось и ему, так еще и совершенно несправедливо. Даже когда мама была жива, она вообще не писала Боре, предпочитая звонить. А если быть уж совсем честным, то не звонить, а отвечать на звонки.

Парочка продолжала ругаться, но их слова были почти не слышны.

Боря видит фары электрички в тоннеле. Пожилая дама подходит к краю платформы чтобы уж точно занять сидячее место, а то в пустом вагоне фиг сядешь. А парочка вдруг расходится. Не в смысле расстались не сходя с места, а как раз натурально – парень развернулся и идет вдоль платформы к центру зала, а девушка в сторону пожилой дамы.

Когда поезд вылетел из тоннеля, девушка упирается руками в спину женщины и с силой толкает ее с платформы на рельсы. Та, не успев даже крикнуть, падает в свет фар электрички прямо на рельсы; поезд проносится как будто ничего не мешает.

Боря сначала цепенеет, а потом начинает кричать. Его крик тонет в металлическом визге тормозов. В вагонах повалились люди.

Больше всего он боится услышать крик женщины под колесами.

Из кабины электрички вываливается парень-машинист. Его рвет прямо на платформу. Он сплевывает, вытирает рукавом рот и, пошатываясь, идет к краю платформы. Недолго стоит с закрытыми глазами, а потом спрыгивает на рельсы. Боря оборачивается посмотреть где та девушка, и видит, что она не торопясь поднимается по ступеням наверх. Навстречу ей бегут полицейские и женщина в форме с пилотке на голове (похоже, дежурная по станции).

– Та девушка, – хрипло говорит Боря полицейскому – во рту пересохло наглухо, как будто вообще никогда ни капли влаги там не было. – Это она столкнула женщину под поезд. Я все видел.

– Ты уверен, братишка? – Спрашивает полицейский.

Боря хочет ответить, что тамбовский волк ему братишка, но вместо этого кивает.

– Никуда не уходи, я сейчас вернусь.

Полицейский разворачивается и бежит вслед за девушкой, но ее уже на лестнице нет. Наверняка успела выйти из метро и уже спряталась в ближайшем дворе. Боря поискал глазами ее парня, его след тоже простыл.

Первая мысль, которая пришла Боре в голову – террористы. Разыграли сцену, чтобы отвлечь внимание, а сами спланировали все. Но тут же отмел эту идею – фигня, чтобы убить одну женщину надо разыгрывать такой спектакль? Просто подошла бы и столкнула. И вообще, мелковато для террористов. Они бы скинули толпу. Или взорвали что-то.

Почувствовав холодок в груди, Боря припустил к выходу.

На улице сталкивается с полицейским.

– Парнишка, погоди, – говорит он, – расскажи что ты видел. Она столкнула женщину?

– А вы ее не нашли? – Спрашивает Боря.

– Нет, не нашел. Но она точно была, я видел. Найдем по камерам.

– Да, она подошла к женщине и столкнула ее на рельсы. До этого они ругались с парнем, он вышел через другой вестибюль.

– А как он выглядел?

– Так вы же по камерам посмотрите!

– Посмотрим, ты прав. Пойдем внутрь, я запишу твои показания.

– Мне двенадцать лет, – говорит Боря, – какие показания?

– Я позвоню твоей маме, – отвечает полицейский. – Она приедет, не переживай.

Замерзший ком в груди подкатывает прямо к горлу. Он всегда там был, во всяком случае, в последние два года. Но Боре удавалось как-то с ним жить, и в последнее время он редко давал о себе знать. Но вот сейчас дал: дыхание сперло и свело желудок. Боря выдавил:

– Не дозвонитесь.

А потом развернулся и побежал по бульвару в сторону дома.

– Эй, парень! Парень, подожди! – Кричит полицейский вслед, но в погоню не кидается. А что толку догонять пацана? Задерживать его он не имеет права, и допрашивать тоже. Большая редкость, но вот сейчас Боря был благодарен своему возрасту. Он мог просто слинять, не демонстрируя полицейскому вспухший нос и сдавленный голос, который в таких ситуациях становился совсем девчачьим. Он бежит, стыдливо утирает слезы и старается сконцентрироваться на дыхании. Но в голове раз за разом звучат слова полицейского: «Я позвоню твоей маме. Она приедет, не переживай».

4

Боря прибежал к дому, остановился у подъездной двери и, тяжело дыша, принялся копаться в рюкзаке в поисках ключа от домофона. Попадалось все, что угодно, кроме чертовой ключницы с принтом картины Ван Гога. Дважды ему в руку легло яблоко, и Боря в раздражении выбросил его в урну.

– Боря! – Услышал он голос папы и обернулся.

От парковки к подъезду шел отец. Боря бросил рюкзак на землю и побежал к нему.

– Сынок, что случилось?

Отец поймал его в обьятия, Боря уткнулся в теплый отцовский свитер и зарыдал.

– Боря, что случилось?

Отец присел на корточки и посмотрел на Борю. Боре было стыдно за свои слезы и утреннее поведение, но сейчас это уже не имело никакого значения. Если бы полицейский не сказал про маму, то Боря помирился бы с отцом, чтобы рассказать ему о событиях, свидетелем которых он стал за день. Они бы вместе подумали, что все это значит. И Боря, в принципе, не чувствовал, что стал частью этих событий. Они были ему неприятны, но не сказать бы, что они разбили ему сердце. Да, от воображаемой картины результата падения на рельсы и проехавшего поезда по той женщине Борю мутило, но эта пожилая дама, и девушка в книжном, и парнишка в бассейне, были от него все же далеко. Тот чертов полицейский своими словами вдруг вплел Борю во все это, заставил стать частью происходящего. Если не физически, то эмоционально. Так для себя это объяснил Боря.

Но как рассказать об этом папе? Сказать, что Боря разгунделся как девчонка потому что какой-то посторонний мужик сказал про маму?

– Ты цел? Не подрался? Не пострадал? Нигде не болит?

– Я в порядке, – ответил Боря. – Все в порядке.

– Хорошо, – сказал отец. – Тогда пошли домой и ты все мне расскажешь. Если захочешь.

Папа встал, взял Борю за руку и повел домой. По дороге он поднял Борин рюкзак и повесил себе на плечо.

– У тебя тут кирпичи что ли? – Спросил папа.

– Форма, – ответил Боря. – И кроссы. И плавки мокрые.

– Ты со своим спортом горбатым станешь, – сказал отец.

Они вошли в квартиру. Еще в лифте через телефон папа включил всюду свет и телевизор, чтобы они вошли в «живой» дом. Боря снял куртку, ботинки, прошел на кухню и сел за стол. Слезы продолжали катиться, Боря никак не мог их унять. Отец делал вид, что ничего не замечает, но когда бы Боря не посмотрел на него, все время натыкался на взволнованный взгляд.

– Пап, – сказал Боря. – Кое-что произошло.

Отец бросил дела, которыми занимался и вошел на кухню. Он еще не переоделся, хотя делал это сразу, как только входил в квартиру. Мама говорила, что у папы два костюма – рабочий и домашний. Он сел за стол и сказал:

– Я слушаю.

И Боря рассказал про девушку в книжном, парнишку в бассейне и инцидент в метро. Рассказывая, Боря как будто бы услышал себя со стороны и ему захотелось тотчас заткнуться, потому что ну никак эти события не вязались друг с другом. Они были разрозненны и во времени, и в пространстве. И смерть женщины в метро выбивалась из картины «внезапно стало плохо» (Боря был уверен, что она не выжила, потому что по месту, где она упала, проехало не меньше двух вагонов, причем на скорости). Когда Боря закончил словами полицейского про маму, отец кивнул и потрогал свое обручальное кольцо. Они с мамой не были женаты, но кольца носили как ритуал. Мамино кольцо хранится у Бори в коробочке с его драгоценностями – коллекцией кожанных браслетов. Борин любимый тонкий кожанный браслет с маленьким кулончиком Медузы Горгоны он не снимал с самого дня смерти мамы. Браслет за два года не истрепался и серебряный кулон блестел как новый.

Боря тоже так делал – трогал браслет, когда вспоминал о маме.

– Я мог бы тебе сказать, что эти события никак не связаны, – сказал отец. – И сказал бы, если бы сам сегодня не стал свидетелем двух аналогичных. Днем я на метро ездил на совещание в другой офис, и увидел, как женщине стало плохо, она упала в вагоне и замерла как будто парализованная.

– Она жива?

– Я не знаю. Я вышел на станции, а медики вошли. Это похоже на то, что видел ты?

– Да, – ответил Боря, – та девушка в книжном лежала тоже как будто парализованная. Я пытался ее перевернуть, потому что она лежала лицом прямо в грязный пол, но не хватило сил. Она как будто бы сопротивлялась.

– А второй случай случился уже на работе. Мужик упал в обморок, прямо лицом на клавиатуру. Разбил нос. А потом выгнулся и и плашмя на пол.

Боря ни разу не пожалел, что рассказал все отцу. Он почему-то считал, что если что-то случалось, то только с ним. А тут оказалось, что и у папы такая же история.

– Новая эпидемия? – Спросил Боря. – Или ковидные последствия так сказываются?

Эта тема в их в семье нежелательная. Они говорили об этом, конечно, потому что весь мир говорил. Но даже когда все с ажиотажем следили за статистикой, в их семье это обсуждалось только по инициативе Бори.

– Не знаю, – ответил отец. – Но если это так, то очень скоро выяснится. И нам с тобой переживать не о чем. Мы ведь не болели. И…

– И не вакцинированы, – закончил Боря. Еще одна больная тема. – Но мы же с тобой говорили, что могли переболеть без симптомов. Потому что просто так ниоткуда антитела не возьмутся. А они у нас с тобой есть.

Отец принялся готовить ужин – сегодня была красная рыба с картофельными дольками в прованских травах. Так, во всяком случае, было написано на коробочках с едой, которые им привозили дважды в неделю на все будние дни. Отец готовить совсем не умел, и завтраки по выходным каждый раз были вызовом – отец умудрялся даже яичницу приготовить так, что ею можно гвозди забивать. Безрисковые блюда – сэндвичи то есть – Боря умел сам, потому что у папы и они не выходили. Косые, кривые и разваливались. Поэтому, под «готовить ужин» понималось разогреть и красиво уложить в тарелки содержимое лоточков.

За ужином обсуждение продолжилось, но потекло совсем в другое русло.

– Если это снова пандемия, и вот такие вот симптомы, – говорит Боря, – то должны ведь сообщить, да, пап? Люди могут поберечь себя. Если болели или вакцинировались, и пострадавшие из этой же категории, то остаться дома, чтобы не ушибиться или не нанести вред…

– Представь, если это был бы пилот самолета? Или водитель троллейбуса?

– Капец, – говорит Боря, представив. – Они же скажут?

– Если это единичные случаи, то нет, не скажут. Потому что вспомни, что было с пандемией? Паника. Опять начнут скупать гречку, доллары из банкоматов вытрясать, рестораны закрывать. Еще придумают какую-нибудь ерунду, типа привяжите к себе воздушный шарик, чтобы если упадете, то не сильно.

– Но это ведь неправильно. Люди имеют право знать.

Отец достает из куска рыбы длинную кость, кладет ее на салфетку.

– Ты знаешь, иногда мне кажется, что часть моего юридического мозга утекла к тебе, – говорит он с улыбкой, – иначе почему тебя так волнует справедливость.

– Но это же система регулирования общества, – отвечает Боря. – Почему это не должно меня волновать?

– Я не говорю, что это плохо, Боря. Только не забывай, что отсутствие справедливости не всегда есть трагедия. Чаще всего это называется «жизнь». Она не всегда справедлива, и с этим надо смириться, иначе можно поехать кукухой. Если в новостях о сегодняшнем не скажут, не удивляйся.

– А я все равно удивлюсь, но завтра. Сегодня в новости не полезу.

Еще одно правило их семьи, заведенное в первые месяцы пандемии: после девяти вечера никакие новости никто не читает. Просто для того, чтобы спокойно спать. Если случится что-то такое, что надо знать, они и так узнают: друзья оборвут трубки, по телевизу покажут Путина, за окном завоет сирена. Все остальное можно узнать утром.

Они долго выбирали сериал. У папы не получалось смотреть сразу несколько сериалов одновременно, он терял нить и упорно настаивал досмотреть хотя бы один сезон, прежде чем переключаться на другой сериал. Но Боря быстро уставал от одной и той же истории, ему хотелось разнообразия. И по этому поводу диванные споры у них случались каждый третий-четвертый день. Боря мог припомнить один-единственный раз, когда они не спорили: сериал «Бесстыжих», там и Боря был не против каждый день смотреть по серии, не переключаясь ни на что другое.

Укладываясь спать, Боря прислушался к себе и понял, что злость и раздражение, которые затапливали его весь этот долгий и насыщенный день, куда-то испарились. Он чувствовал себя хорошо и спокойно. Слышал, как папа негромко разговаривает в своей комнате с кем-то, и даже смеется. Поначалу Боря обижался на него за проявление веселья после смерти мамы, но потом, со временем, разрешил ему смеяться. А вскоре разрешил и себе.

На самом деле, разрешила мама.

Она приснилась Боре и сказала, что нет ничего плохого в том, что они продолжат жить и радоваться жизни. Единственное, что она не разрешила – это ездить в отпуск во Вьетнам в тот отель с пальмами, которые растут прямо из номеров. Она попросила оставить это место в их памяти. Они долго обсуждали этот сон с папой, и тогда в первый раз смеялись вместе, вспоминая, как Боря ободрал задницу, когда залез на пальму и долго не мог слезть. Тогда было невесело и больно, а сейчас уже небольно и весело.

Боря отвернулся к стенке, чтобы поговорить с мамой. Он закрыл глаза и вызвал из памяти маму-воспоминание. Увидел ее теплую улыбку, длинные русые волосы. Она была одета в свой красивый свитер грубой вязки и синие джинсы. Прошло два года, и ее образ потихоньку стал таять. Он хорошо помнил ее глаза, улыбку и помнил как выглядели ее руки. Но создать целостный силуэт становилось с каждым днем все сложнее и сложнее. На тумбочке возле кровати стояла фотография мамы, и он помнил тот день. Есть даже видео – оно стало якорем воспоминаний, как она была одета (тот свитер и джинсы), какое у нее было настроение. И даже голос, записанный на пленку, Боря помнил только таким – мягким и нежным. Мама называла его Медвежонком.

Боря обнял маму и рассказал ей про сегодняшний день. Она ответила, что все будет хорошо и поцеловала его в щеку.

Засыпая, Боря улыбался. Поцелуй мамы горел на мокрой щеке.

Ему оставалось еще пять часов спокойного сна.