«Мы с мамой и с сёстрами переехали жить на новые дачи. Прошу пойми правильно. Я больше не могу жить с этим… запахом. С каждым днем этот запах все сильнее и сильнее. Это безобразие! Прости! Твоя М.»
– Ах ты шалава! – зарычал брошенный муж, как зверь, притаптывая записку ногой. – Я родственников ее обогатил, саму обогатил, а она – бросила меня при первой моей беде!.. У-у, шалава! Увижу – убью!
С этого дня Василий Иннокентиевич еще больше ожесточился: начал огрызаться на водителя, грубить подчиненным и говорить неприятности секретарше. Последняя разозлилась; собрала толстую косметичку и тонкую папку с бумагами и ушла со словами:
– Старый вонючий козел! Всем расскажу, что приставали!
Следом уволился водитель.
Жизнь чиновника пошла на спад. Родственники к нему не приезжали, на работу к нему наниматься не хотели.
Как и прежде он соскребал лопатой деньги, выделенные на школы, детские дома, храмы. Но удовольствия ему больше ничего не приносило: он был одинок и никому не нужен. А все из-за запаха, который чуяли все, кроме него самого.
Однажды он выходил из здания сельсовета и увидел у калитки старую худощавую женщину с палочкой.
– Эй вы! Чего забыли здесь? – крикнул он.
– Подай, сыночек, на хлебушек. Два дня не ела, – промолвила старуха сухими сморщенными губами.
– А ну убирайтесь! – сказал он, подойдя ближе. – Вы не видите, что здесь не дом милосердия, а здание сельсовета? Идите в храм.
– А нет храма. Закрыли его. Ибо рушиться он стал сразу же после ремонта.
– А меня не волнует!
– Да как же не волнует? Вы же на восстановление деньги получали. С кого спрашивать-то?
– А ну не дерзите мне! Я глава села.
– Я знаю, мертвый человек.
– Что ты, карга старая, сказала?
– Не узнал ли ты меня?
– Не знаю и знать не хочу!
– А вот посмотри на мой правый бок? – Старуха повернулась боком. – Ты меня так сильно пнул, что до сих пор болит.
– Я старух не бью.
– А я собака та самая, которую ты ударил и прогнал.
– Чушь. Уйди.
Но старуха и с места не сдвинулась, а все продолжала:
– Ты лучше скажи, как тебе живется-то? Я гляжу, все от тебя убежали, как запах твоей гнилой душонки учуяли.
– Говори яснее, что ты имеешь в виду, – разозлился чиновник.
– Душа твоя смердит, покуда тебе некогда ей заняться, ибо занят ты благами земными.
– Говори еще яснее.
– Ты уже умерший человек, хоть ты и ходишь по земле. Душа твоя разложилась раньше плоти. Вот и смердит она.
Василию Иннокентиевичу стало не по себе.
– У некоторых людей души умирают раньше плоти и начинают издавать запах разложения – да только люди эти сами его не чуют.
– Почем тебе знать? – испуганно спросил чиновник.
– А я давно за тобой слежу… Ты зачем меня прогонял со двора?.. А за что с людьми так обошелся? А я видела, как ты людей гнал. И слышала, как ты говорил, что люди те черноземом воняют. Не твои ли это слова? Пусть они черноземом смердят, а у тебя душонка гнилая смердит.
Василий Иннокентиевич стоял с распахнутыми глазами. Не хотел он словам старухи верить, а все же поверил.