Respice finem

***

С тех пор прошло около трех лет. По своему обыкновению, дабы избежать конфликтов, Беатрис старалась не привлекать к себе лишнего внимания, тренировки проходили по смещенному расписанию, а с определенных пор спать она старалась в отдельной спальне, мотивируя это тем, что, по ее мнению, няни недостаточно хорошо смотрят за ребенком, а ей не хотелось бы, чтобы Аскель, разбуженный дурными снами, тревожил отца ночными визитами в их комнату.

Но… признаться честно… ей просто стало страшно каждый вечер заходить в их общую с Теодором спальню. Будто под порогом их комнаты кто-то очертил линию солью и развесил зверобой. Все сжималось внутри и требовало убраться прочь как можно дальше, но… она лишь вновь и вновь стискивала зубы и, развернувшись, шла переодеваться ко сну в одиночестве в небольшую комнату, расположенную рядом с детской своего сына.

Но что же об этом думал ее наставник, что был отцом ее мятежному духу? Тот, что был персоной нон грата в этом доме, но которого все молча сносили, считая лишь довеском к приданому, и который, тем не менее, был главной темой сплетен и домыслов всех слуг в тихие моменты после ужина, а порой даже причиной нескольких разбитых сердец. Будто он наемный убийца, шпион или, еще того хуже, любовник молодой госпожи, и еще неизвестно было, от кого она родила ребенка. Что же думал он сам, когда видел, как его дочери кусок в горло не лезет за семейным столом и как каждый раз после занятий она, выжатая досуха, запирается в своей комнате на ключ… словно затворница, словно пленница в собственном доме.

Он не давал ее духу пасть жертвой тревоги. Он учил ее быть уверенной в собственных силах. Держать свою волю так же крепко, как она сжимала в руке клинок. Пусть этим клинком было не зарубить ее самых страшных врагов, что обитали в глубине ее сердца, он помогал ей создать такой же клинок в ее душе, способный победить и врагов, невидимых глазу. Не отдавая себе при этом отчета, что тем самым он просто пытается отсрочить неизбежное, как больному лихорадкой бездумно прикладывают на лоб холодный компресс. Помыкаемый уже собственным страхом перед лицом ее судьбы. Он своими же руками гнал ее в тюрьму несчастливого брака, утешая себя тем, что этим спасает ее жизнь, не думая при этом, что даже смерть принесла бы ей больше покоя, чем та жизнь, которой она жила. Возможно… прожитые века все же наложили свой отпечаток и при всей своей чуткости он добровольно отказывался принимать очевидное.

Но ей становилось лучше. Понемногу, день за днем. Все выше поднималась ее голова и ярче сияли искры в глазах. Расправив плечи и прямо держа спину, она была готова вновь дать отпор натиску своих тревог и страхов.

И однажды поплатилась за это.

***

– Eins, zwei, drei! – гулкий голос разорвал покров общего шума в зале.

Небольшой салонный оркестр взмахнул смычками, а гости, будто подчиняясь этому жесту, разделились по стенам залы, освобождая пространство для танца.

– Она такая красивая…

Фрида Бойе протянула руки к дочери, смахивая слезы. Несмотря на возраст она по-прежнему была красива. Смоляные кудри даже с годами сохранили свой блеск, не нуждаясь ни в какой в косметике. Почтенный возраст выдавала лишь изящная седая прядь, которую женщина и не думала прятать, кокетливо заправляя ее в прическу на показ окружающим. А тонкие морщинки в уголках изумрудных глаз придавали ее взгляду лукавую бдительность, которая иногда вгоняла в краску легкомысленных любителей распустить хвост на публику.

Закусывая губы, Беатрис передала хнычущий сверток матери. Это был ее первый выход в свет после родов спустя почти год после рождения дочери. И пусть Эмма была самым прекрасным ребенком на свете, вызывающим только умиление и безусловную любовь одним своим видом, передав дочь Фриде, девушка вздохнула с облегчением. Ей хотелось только одного – поскорее выполнить свой долг и удалиться в комнату… Вина ей все равно никто не предложит, как минимум еще полгода…

– Да, матушка. – устало улыбнулась она, гладя дочь по пушку волос.

Перестав издавать странные звуки, та подняла взгляд кристально-чистых голубых глаз на женщин над собой. И под умиленные стоны бабушки, она вытянула руку, коснувшись пальцев Беатрис, едва та отстранилась, чтобы поправить оборки на ее воротничке.

– И она станет еще прекрасней, когда вырастет…

Только лишним было бы упоминать, что красота ее сведет в могилу не один десяток мужчин… как позже и ее саму…

– Неужели дражайшая супруга сегодня не в настроении?.. – тяжело ухмыльнулся Теодор, нежно обхвативший сзади ее вздрогнувшие холодные плечи. – Не желаете немного размяться, эта аллеманда, помнится, ваша любимая?

Беатрис натянуто улыбнулась, опустив глаза в пол. Не то, чтобы любимая… но именно эту мелодию она наигрывала на клавикорде в тот самый вечер, несколько дней назад… вспомнив это так ярко, будто бы кинжал засадили ей в сердце. Он специально напомнил ей об этом, будто нарочно включив эту композицию в программу бала…

***

Ее пальцы легко порхали по клавишам, заставляя молоточки отстукивать по струнам мелодию, текущую плавной рекой, зажатой педалью, которую вдавливала в пол ножка в шелковой туфле. Тот самый бальный зал… клавикорд в углу комнаты, на котором тогда стоял лишь небольшой канделябр, чтобы было хорошо видно ноты, на которые она иногда поднимала быстрый взгляд. За высокими окнами свистела вьюга и потоки снежинок, влекомые сильным ветром, будто вторили музыке, кружась и закручиваясь хитрыми вихрями… Она с головой ушла в игру, казалось, отрешившись от всего… находясь где-то далеко отсюда. Не в поместье своего мужа… не в Гамбурге… даже не в Германии…

– Почему, когда ты появляешься, становится так холодно… – тихо спросила Беатрис, даже не отвлекшись на моргнувшее пламя свеч, не повернув головы в сторону возникшего рядом с ней силуэта.

Поздний вечер, все домашние отправились на покой, даже слуг не было слышно, неудивительно, что у Виктора в эту пору было особенно игривое настроение.

– Я вошел не через дверь… – кивнул он на запертые створки в другой стороне зала, – Холод Бездны сейчас морозит твои руки…

Девушка глубоко вздохнула, не оторвав пальцев от инструмента. Закрыв глаза, она продолжала выводить ритмичную мелодию аллеманды, а ветер за окном синхронно молотил снежными вихрями в стекло.

– Тебя что-то беспокоит… – утвердительно произнес Виктор. Иногда он просто не оставлял ей возможности увильнуть, констатируя непреложную истину.

– Мне одиноко, отец… – руки взметнулись вверх по клавишам, выводя порывистое арпеджио вверх и вниз по клавиатуре. – Холодно… пусто.

– Теодор невнимателен к тебе? Аскель ведет себя неподобающим образом? Прислуга не подчиняется?..

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду… – холодно проговорила Беатрис, всем телом склоняясь вслед за руками, будто пытаясь излить на клавиши те чувства, что всеми силами старалась удержать внутри незамеченными.

– Да… знаю. – его черты лица хищно заострялись, когда он хмурил брови, – Но не тревожься…

– Отец, уже почти год прошел… что теперь с этим сделаешь.

– Я был достаточно убедителен, когда объяснял, в чем именно он тогда был неправ, когда вломился в твои покои. И меня в тот момент ничуть не беспокоило, как он будет объяснять прислуге пятна крови по всему своему кабинету. Я бесконечно виноват перед тобой, что не успел вовремя в ту ночь…

– Я уже выразила тебе свое мнение на этот счет. Ты был на охоте… ты не виноват… – глубоко вздохнула Беатрис, пусть ей и не удалось скрыть крупную дрожь в своем голосе, – Ты и так редко ешь с тех пор, как мы переехали сюда… ходить в деревню часто слишком опасно, тебе приходится ездить в город. А он… был пьян. Даже со всей моей подготовкой, мне было не сладить с ним в тесном помещении, да еще и в этих бесконечных юбках. Да и не стоило мне изматывать себя тренировками в твое отсутствие… он просто воспользовался случаем. Как и всегда…

– Тогда что же еще…

– После того как родилась Эмма… я чувствую, будто из меня выжали все соки. С Аскелем никогда не было так тяжело. Я думала… – она вдруг остановилась, схватившись пальцами за крышку… – Что кто-то из нас обязательно погибнет… Будто часть меня все же… погибла в тот день. Хотя это наверняка случилось еще в момент ее зачатия…

– Хм… – холодная рука прикоснулась к ее полыхающим жаром ладоням. – Потанцуй со мной, доченька…

Закусив губу, будто через силу разжав пальцы, тем не менее, со вздохом облегчения Беатрис подчинилась ему, легким хлопком в ладоши затушив канделябры, погружая залу в холодный полумрак. Когда он так просил… она бы спрыгнула со скалы, ведомая одним лишь звуком его голоса, она бы пошла за ним хоть на край света. Пусть он просил совсем не об этом…

Рука легла на ее спину, прижимая к телу, пальцы вплелись в ладонь. От него пахло мускатом и маслом для смазки мечей с тонким ароматом гвоздики. Шаг… и вот он медленно кружит ее по залу, шурша туфлями по плитам, а за ними вслед кружил за окнами и снежный вихрь…

– Мне пришлось кое-что сделать тогда… – тихо сказал мужчина, когда они вошли в ритм слышимой лишь им одним мелодии, – Роды и вправду выдались тяжелыми. Такое хрупкое дитя, так много крови…

– Я… ничего не помню. – шепотом выдохнула Беатрис, бездумно облизнув пересохшие губы вжимаясь в его плечо, – Совсем ничего.

– Человеческая физиология бывает так непредсказуемо хрупка… – покачал он головой, – А это дитя принесет этому миру еще много бед…

– Она так сильно толкалась… А перепады настроения порой… были особенно невыносимы. Я безусловно люблю эту девочку, так как она моя дочь, как частичку самой себя, но… ты же знаешь…

– Созданное из насилия не сможет нести любовь… Теперь ты понимаешь, почему я не давал тебе свою кровь раньше?

– Да… – горько усмехнулась девушка, вновь кусая губы, – С частицей твоей силы в крови она… стала бы настоящем стихийным бедствием.

– Но тогда мне пришлось… Ты долго не приходила в сознание. Потому и память твоя дробится…

Беатрис крепко зажмурилась, опуская голову на плечо своего наставника. Она знала, что означает его поступок… Делясь с ней своей кровью, он приближал ее к миру за чертой, к которой она шла медленно и неотступно, как ползет к огню полусгоревший мотылек, роняя пепел. Эта кровь… капля за каплей давала ей ту силу, что могла бы помочь ей не стать жертвой обстоятельств по собственной неосторожности в очередной раз.

– Сделай это еще раз… – она напряглась, когда почувствовала, как ее сердце забилось чаще.

Чтобы связь между ними стала еще крепче… Эмпатия, преумножение сил, близость… глубже которой могут быть только Кровные узы. Опоры ее спокойствия снова расшатывались, как хлипкие мачты во время шторма, и ей казалось, что лишь вцепившись покрепче в последнюю возможность, можно было… решить эту проблему раз и навсегда.

Виктор вздохнул, но промолчал. Продолжая кружить ее по залу, он будто убаюкивал в своих холодных руках то, чем дорожил больше всего на свете, пытаясь заглушить в ней то алчное безрассудство и панику, которая, безусловно, была следствием уже его неосторожности. Он гордился своей дочерью, пусть и упустил столько возможностей для того, чтобы стать этому причиной. И с горечью для себя понимал, почему теперь она так страстно желает покончить с собой его руками. Пусть она и знала все, что ей требовалось на данный момент, он же знал слишком много. Он ловил грудью каждый удар ее сердца и проклинал ту ночь, когда…

– Сделай…

Девушка прижалась ближе, проведя рукой от плеча, требовательно зарывшись пальцами в его волосы. Склонив голову к себе, губами коснувшись уха.

– Пожалуйста…

Странные вещи творит с людьми кровь. Дает жизнь, убивает… хоть веревки вей. Кому как не бессмертным это знать. Глоток, дающий исцеление, быстро теряет свою притягательность, оставаясь горьким привкусом на губах и сладкой негой в воспоминаниях. Но когда ее больше, чем глоток… Когда это бурлящий поток, смывающий все разумное, что еще есть в человеке…

Сбившись на полшага, Беатрис заставила Виктора остановиться, обхватив ее руками, чтобы она не споткнулась. А та льнула к нему, как котенок, тянулась к губам, чтобы вновь стать чуть ближе к тому, кто составлял суть ее жизни, цель ее существования… А он молчал, не сопротивляясь, но и не потворствуя этому внезапному порыву. И когда колени девушки дрогнули, грозя опрокинуть ее на пол от переизбытка чувств, он подхватил ее на руки, усаживая на хлопнувшую крышку клавикорда, вздернув вверх юбки пышного вечернего платья. Ее сердце билось так громко, а его пальцы обжигали холодом ее плечи.

Как же тонка грань между силой и немощью.

Медленно опустив руки с плеч на спину, он прижал дочь к себе. В бессилии продавливая когтями ткань корсажа, он тихо и предупреждающе зарычал и рокот отдался гулкой вибрацией в груди, заставив девушку вздрогнуть. Правильно… пусть боится, ведь пути назад больше не будет.

Отстраненно он дышал запахом ее волос и думал о чем-то своем. Полет мысли, непостижимый обычному человеку, он стелился в долину причин и следствий, которая становится доступна в полной мере, только если живешь так долго, насколько тебе позволяет твое проклятие. И сказать, что ему не нравилось то, что он там видел – значит было не сказать ничего. Но что значила его воля… перед лицом предопределения.

– Беатрис…

– Я так больше не могу… – дрожащим голосом прошептала девушка, не смея поднимать на него глаз, – Я пытаюсь жить с этим, но томить в себе эту ношу из года в год становится все тяжелей. Я знаю, что выбора у меня не было, что этот брак – единственная возможность для меня сохранить хоть какую-то возможность спокойно жить среди людей и выполнить твой наказ о потомстве. Конечно, конечно, Теодор знатен, богат, образован и учтив. У наших детей будет все, чего они достойны. Но в то же время он коварен и непреклонен. Я знаю… я чувствую, что однажды и эти стены перестанут быть надежной защитой для меня. Он продолжит давить в попытках склонить меня, пока не сломает мне шеи, а если не получится, то… позовет тех, в чьи обязанности входит профессионально укрощать строптивых женщин не плетью, так костром. Сколько женщин с такой же судьбой сходят с ума и заключают Сделки, представить меня безумицей не составит особого труда в наши дни. И никто… не станет разбираться. Никто его не осудит. И у него есть повод это сделать. У него есть на это власть и право. Я слышу это… в его душе, я вижу это в его глазах. Благо детей он не тронет… они чисты, я сама проверяла… Но я…

– Я понял…

– Той ночью вскоре после рождения сына… и полтора года назад тоже… Пока ты рядом со мной он и пальцем меня не тронет, но так не может продолжаться вечно. В конце концов формально ты не можешь считаться моим родственником, не через угрозы, так через суд он добьется того, чтобы избавиться от тебя, учитывая, что ты сделал с ним, а тогда…

– Тише… – будто продавливая охватившее ее оцепенение, Виктор обнял ее, дав почувствовать биение своего разбуженного ее горем сердца, тепло своих рук, тепло своего дыхания на ее плечах, – Я обещаю… что никто в этом доме больше не причинит тебе вреда. Я все улажу, только дай мне время. Более того, ты же не оставишь маленькую Эмму одну…

– Ты опять пытаешься отвлечь мое внимание. Я найду для нее кормилицу…

– Слишком рискованно…

– Тогда почему же ты медлишь… – простонала Беатрис, тем не менее успокаиваясь в тесной хватке его рук, – Ты же видишь… видишь лучше, чем могу видеть я сама. Разве то, о чем я тебя прошу настолько ужасная участь по сравнению с жизнью в постоянном страхе… Не заставляй меня проходить через это вновь… пожалуйста.

– Все не так просто, милая… Ты станешь моей наследницей не раньше, чем поймешь одну простую истину, что является одним из важных отличий мира людей от нашего… – он повернул голову к окну, глядя как вместо бури крупные хлопья снега опадают с небес, лишь слегка покачиваясь на ветру, – Вампиры не имеют пола, дитя мое… Не имеют и чувств, что делают людей мужчинами или женщинами. Люди еще способны мыслить, руководствуясь чувствами, а не только лишь инстинктами, ибо им еще есть, чем их испытывать. Роскошь оказаться рядом с одним из таких. Но бессмертные мыслят другими категориями. Больше звери, чем люди… что ненавидят и проливают кровь без сожаления, не по причине, а по самой природе своей. Тебе только предстоит научиться отделять одно от другого… В противном случае твоя же сила рискует обернуться против тебя. – он направил холодный взгляд багряных глаз на девушку, что, подобравшись, все так же не слезала с рояля, но в ее глаза вернулся разум, сумевший побороть панику и страх, – Возможно, тогда я изменю свое мнение на твой счет… Но пока, если ты не справляешься, я буду твоим щитом. Только верь мне… как и всегда.

Она закрыла глаза, вновь закусывая губу, будто обдумывая его слова… Коря себя за распущенность и слабость… Какая дерзость с ее стороны, столь нагло требовать от него поблажек в свой адрес… Но когда она вновь направила взгляд в его сторону, собираясь принести никому не нужные извинения… в бальном зале, кроме нее уже никого не было…

Глава 2

Со дня того самого бала в честь рождения Эммы Раух прошло еще какое-то время. Дети росли, а время неслось подобно огненной стреле, выпущенной в небо, пусть и летящей со скоростью полумертвой черепахи. Степенная жизнь в дали от городской суеты, выходы в лес на утиную охоту и пикники у пруда, перемежаемые редкими светскими визитами и приездами гостей. Внешне… эта жизнь мало могла отличаться от того, как она жила в Саксонии, временами, когда у ее мужа было достаточно миролюбивое настроение или когда он бывал в длительных отъездах по деловым вопросам, Беатрис считала, что все не так уж и плохо, что в новой жизни, даже с новыми «хлопотами» есть и свои перспективы. В этом она была ничем не отличима от других женщин, во все времена склонных забывать дурные моменты и с надеждой смотреть в будущее. В конце концов… у нее были дети, для которых ей хотя бы какое-то время следовало жить, уроки, которые необходимо было усвоить. Отец велел дать ему время… хотя что-то подсказывало ей, что будто и не ему, а «чему-то», что неизбежно настанет, но предчувствовать это не могла даже она сама… стоило лишь проявить немного терпения. Чего-чего, а этого у нее было с избытком.

К этому времени Аскелю уже исполнилось девять лет. Прелестнейший молодой человек с глазами цвета спинки майского жука, невероятно похожий на своего отца внешне, разум его был пытлив и цепок, а сердце было нежным и кротким, как у его матери. Тем не менее, пристрастие к гуманитарным наукам и обществоведению подсказывало, что он пойдет по стопам отца, возможно, даже подхватит фамильное дело деда в печати, оружие и военная стезя не вызывали в нем энтузиазма и восхищения, как у его дяди в детстве, но свободное от занятий и игр время он предпочитал проводить вместе со своей матерью, наблюдая за ее тренировками и занятиями в библиотеке, а также участвуя в сборах трав на поле и прогулках по лесу. Он буквально льнул к ней всем своим маленьким сердцем… почитал и боготворил до глубины души… Любил ее так, как никогда не любил его отец. И от того ей было еще больней.

Что же до юной Эммы… это было резвейшее дитя, светящееся изнутри неиссякаемым энтузиазмом к познанию мира, считающее должным влюбить в себя любого и не сидящее на месте ни мгновения, при этом, найдя себе занятие, поглощаемое им с головой. Будь это рисование, игра с клубками, из которых ее няня вязала ей наряды, собирание цветных стекол или же выворачивание шей кроликам. За миловидным ангельским личиком с детских лет всходила поросль самых изворотливых идей. Давить жуков каблучками во время прогулок было ее излюбленным развлечением, помимо обрывания лепестков с роз в зимнем саду ее матери, и она здорово негодовала, не в состоянии уразуметь, почему ей запрещают все это делать. Как и многие дети в ее возрасте она была порывиста и импульсивна, эмоциональна и мстительна, однако Беатрис знала, что в этом отчасти была и ее вина, ведь с первых дней Эмма была для нее больше бременем, чем приятной заботой. По всему телу шли искры, стоило ей прикоснуться к дочери. Ребенок неподдельно радовался ей, ведомый врожденным инстинктом, и тянул к ней свои руки, но в ее памяти с губительной живостью восставали из мертвых воспоминания о событиях, что предшествовали ее появлению на свет.

«Покорись… либо я развею твой пепел над Эльбой!!!»

Что бы сделала любая женщина на ее месте… обладая теми силами, что и она, зная то, что знает. В такие моменты перед глазами восставала лишь огненная буря и нелицеприятная картина развешанных по стенам, подобно рождественским гирляндам, человеческих внутренностей. О… как часто в своих предсонных грезах она видела эти картины, будоражащие в ней голод, который ей был тогда еще незнаком. Но также она и понимала, что ее отец прав… оставались еще не выученные уроки, которые ей следовало уяснить… Вещи, которые необходимо было сделать. Все же были в ее жизни вещи, которые стоило ценить и любить. А прежде чем предавать огню поле, следовало собрать урожай… и замести следы.