– Фрейя! Златокудрая Фрейя! Помоги мне!
– Позволяю тебе открыть глаза! – услышала Марианна. – Кто ты и о чем взываешь ко мне?
Она увидела перед собой сияющий и ослепительно прекрасный облик богини Фрейи. Не выпуская руки Робина, она с мольбой протянула к богине другую руку и услышала в ответ:
– Светлая Дева! Дева-воительница! Ты хочешь, чтобы твоего возлюбленного не забирала смерть? Чем же ты готова отдарить меня за помощь?
Вилл и те, кто сгрудились на пороге, молча смотрели на Марианну, которая, стоя на коленях возле постели Робина, устремилась глазами в даль, казавшуюся всем пустотой, кроме Вилла. Покорно склонив голову, Марианна громко произнесла:
– Всем, что пожелает прекрасная Фрейя!
– Назови сама! – с чарующим смехом предложила Фрейя. – Ты готова отдать свою жизнь взамен его? Сможешь пожертвовать красотой? Испытать болезнь или бедность? Ты даже настоишь на своей просьбе, если я скажу, что он разлюбит тебя и оставит ради другой женщины?
– Да, если ты того пожелаешь! – твердо ответила Марианна.
– Хвалю за такую самоотверженность и пока ничего не желаю! – раздался в ответ тот же серебристый смех. – Я помогу тебе. Но обещай и ты, что не откажешься от своих слов и не станешь жалеть, когда я выберу, что ты будешь должна отдать мне. Светлая Дева-воительница, ты посвящаешь себя мне, Фрейе, давая слово безропотно исполнить любую мою волю, когда бы ни пришел ее час?
– Да, Фрейя, я даю тебе слово! – ответила Марианна и вдруг услышала негромкий твердый голос:
– Не смей! Забери свое слово назад, пока не поздно!
Марианна на грани двух миров почувствовала, как пальцы Робина, неподвижно лежавшие в ее ладони, налились неожиданной силой, ожили и больно стиснули ее запястье.
– Поздно, Воин Одина! Уже поздно! – рассыпался смех Фрейи. – Но ты не кори свою возлюбленную. Кто знает, вдруг однажды придет час, когда ты поступишь так же.
Голос Фрейи смолк, и облик богини растаял. Марианна вернулась в привычный земной мир, обвела затуманенным взглядом стрелков, которые, так и оставшись за порогом, смотрели на нее зачарованными глазами. Она почувствовала, как под ее ладонью ровно и гораздо сильнее бьется сердце Робина, а его пальцы по-прежнему продолжают удерживать ее руку. Посмотрев ему в лицо, она увидела, что его глаза открылись и Робин пристально смотрит на нее из-под ресниц ясным взглядом, не затуманенным ни болью, ни мраком подступающей смерти. Она провела дрогнувшей от внезапно наступившей слабости ладонью по лбу Робина и ощутила его прохладу и влагу испарины.
– Робин! – только и прошептала она, не сводя с него усталых, но счастливых глаз. – Жар спал, и ты очнулся!
Робин молча смотрел на нее, и в его глазах были тревога и беспокойство. Его губы дрогнули, и все услышали еще слабый, но отчетливый голос:
– Неразумная, ты сама не понимаешь, что натворила! Как ты могла оставить выбор за Фрейей?!
Марианна, улыбаясь и не сводя с Робина счастливых глаз, склонилась к его лицу и прижалась щекой к его виску.
– Я ничего не боюсь, если ты будешь жив! – услышал он ее шепот. – Ничего, поверь!
Робин положил тяжелую руку ей на плечи, примяв светлые волосы Марианны, и прижал ее голову к своему плечу.
– Я не умру, – сказал Робин, чувствуя, как под его ладонью бьется пульс на виске Марианны. – Ляг рядом.
Марианна вытянулась возле него и через мгновение уснула глубоким сном. Она устала: слишком много сил ей пришлось отдать, чтобы вернуть силы ему и довести его до чертога Фрейи.
Робин обвел ясными глазами лица стрелков, которые наконец осмелились войти и теперь, стараясь не шуметь, обступили постель, вглядываясь в лицо Робина и уверяясь в том, что он действительно не выглядит умирающим. Робин улыбнулся, и стены комнаты едва не сотряслись от громких возгласов ликования. Марианна их не услышала даже сквозь сон, но Эллен, возмущенная шумом, принялась всех выталкивать обратно за дверь. Робин перевел взгляд на Вилла, и братья посмотрели друг другу в глаза.
– Зачем ты заставил ее обратиться к Фрейе? – с упреком спросил Робин. – Почему хотя бы не объяснил, что за богиней нельзя оставлять выбор ответного дара?
Вилл тряхнул головой, отметая упрек брата, и с грубоватой лаской сжал его руку:
– Пока Фрейя лишь приняла ее посвящение, и только. А если бы Марианна сама выбирала ответный дар, как ты думаешь, что бы она предложила, повинуясь естественному порыву? Жизнь за жизнь? Я все сделал правильно. А зачем я это сделал? – и Вилл сказал уже с обычной усмешкой: – Исключительно ради себя. Переступи ты грань миров, на меня обрушилась бы такая гора хлопот, которую ты до сих пор нес на своих плечах, что у меня просто не было иного выхода избавить себя от этого бремени!
****
– Хорошо, давайте разберемся, что все-таки произошло. Робин, ты как? Мэриан, у него достаточно сил, чтобы мы могли поговорить?
– Достаточно, Джон. Он сегодня даже пытался встать с постели!
– Хватит, милая! Ты уже немало выговорила мне за эту попытку! Лучше угости всех горячим вином. Джон, Вилл, садитесь! Алан, ты тоже не стой на пороге и закрой дверь на засов. Брат, проверь ставни и отправь кого-нибудь подежурить снаружи на всякий случай.
– Уже проверил и отправил.
– Раз командует, значит, и вправду к нему вернулись силы. Робин, ты не залежался в постели?
– Алан, немедленно прекрати! Его не надо подбивать на безрассудные выходки – он и сам на них способен!
– Ну, прости меня, Саксонка, прости! Просто по его лицу и голосу никак не скажешь, что он еще пару дней назад лежал при смерти.
– Ладно, давайте о деле. В груди Эдельхарда была твоя стрела. Вот она! Конечно, теперь все думают, что Эдельхард и был предателем.
– Стрела моя, только пустил ее кто-то другой. Тот, кто хотел, чтобы все подумали на Эдельхарда, успокоились и забыли об осторожности.
– Ты уверен в том, что не делал выстрела?
– Сам подумай, Статли! Я должен был успеть заметить, откуда стреляли в меня, достать из колчана лук и стрелу, прицелиться и выстрелить. А я помню только сильный удар в грудь, и все, дальше – темнота, пока не увидел ваши лица.
– Эдельхард не предатель, и я это знаю в точности.
– Откуда такая уверенность, Вилл? Потому что он тоже из Локсли?
– Нет. Я уверен в его невиновности потому, что тщательно осмотрел его тело. Ему сначала сломали шею, и он умер по этой причине. Стреляли уже в мертвого.
– Вилл прав, я осматривала его рану. Стрела вонзилась в грудь, когда Эдельхард уже умер. И шея действительно сломана. Такой перелом вызывает мгновенную смерть. Но, если не приглядываться, то все выглядит так, словно в Эдельхарда успел выстрелить Робин.
– Но не смог этого запомнить, потому что сам терял сознание. А слава Робина как искуснейшего лучника такова, что все способны в это поверить.
– Вилл, ты собирался еще в начале октября, после гибели Гила и Тэсс, проверить прошлое всех стрелков хотя бы вашего отряда. Проверил?
– Да. Все, что они о себе рассказывали, подтвердилось. Ничего, что могло вызвать сомнение хотя бы в ком-то!
– Я понимаю, почему ты недоволен: столько времени потратил и ничего не нашел. Но почему тебя удручает результат, совершенно непонятно! По крайней мере, мы можем быть уверены, что предатель не у вас – в самом сердце Шервуда.
– И сам не понимаю, Статли. Наверное, потому, что столько сил и ухищрений – и ничего, что указало бы на предателя. Чтобы проверить прошлое каждого стрелка из Шервуда, уйдет не меньше года!
– Он не даст нам столько времени! Ведь сначала он надеялся на то, что убил Робина, потом на то, что Робин умрет. Все его надежды не оправдались, и он сейчас снова что-нибудь предпримет!
– Нет, Джон. Он сейчас затаится и станет ждать возвращения Гая. Конечно, ни с кого нельзя спускать глаз, но как раз теперь мы ничего подозрительного не заметим.
– Почему ты так уверен? Пока умирал, в тонкостях изучил природу предательства?
– Нет, конечно! Но природу Гая я изучил давно и достаточно хорошо, чтобы предположить его действия. Это не он, а шериф приказал убить меня и не медлить с выполнением приказа. Но пытаться убить меня в Шервуде – затея неправильная и непродуманная. В Шервуде все возможные обстоятельства, даже случайные, сложатся в мою пользу, как оно и вышло. Гай никогда бы не отдал такой приказ. К тому же ему нужна не просто моя жизнь, ему необходимо торжество победы надо мной. Это покушение противоречит его натуре. Уверен, что, узнав о приказе шерифа, он будет сильно разгневан на сэра Рейнолда за то, что тот едва не подставил его лазутчика, которым Гай разрешил шерифу попользоваться в свое отсутствие. Чтобы сохранить своего человека в Шервуде, Гай прикажет ему прекратить выполнять любые приказы шерифа и ждать его возвращения.
– Что же ты предлагаешь?
– Все, что было предпринято для усиления безопасности всего Шервуда и каждого стрелка, должно сохраниться без малейшего отступления. На все вопросы ответ один: я не помню своего выстрела, но и не отрицаю, что мог его сделать. Придется создать неопределенность и поддерживать ее.
– Хочешь вызвать у предателя страх?
– Да. Страх – единственное, что может заставить его выдать себя.
– А как быть с Эдельхардом? Не хочется зарывать его, как собаку в овраге. Он неповинен и не заслужил такого погребения.
– Эдельхарда похороните на нашем кладбище, но сами и втайне от всех.
– Хорошо, Робин, так и сделаем.
– А теперь вам пора уходить. Вас ждут дела, а Робина – лекарства и сон!
– Ох, Саксонка! Вроде бы и нет у тебя в руке ножа или меча, а все время опасаешься, что он есть, но невидимый!
– Давно с нами так бесцеремонно не обходились!
– Переняла твои привычки, Вилл! Ты у нас не отличаешься церемонностью.
– Поправляйся, Робин! Приглядывай за ним хорошенько, Мэриан! Это надо же – пытался встать с постели!
– Не беспокойся, Джон. Если я почувствую, что мне с ним не справиться, то попрошу тебя связать его.
– Сколько дней ты намерена продержать меня в постели?
– Представь, что это не ты, а я ранена и больна, и посчитай сам.
– Сурово сказано, милая!
– И прибавь к этому сроку еще неделю. Женщины выздоравливают быстрее мужчин.
– С этим можно поспорить, но я не стану: устал от разговоров. Ляг со мной рядом.
– Сначала выпей отвар.
– Как прикажешь, моя прекрасная и грозная повелительница! Вижу, что ты с избытком отплатишь мне за то время, когда я командовал тобой, пока ты была стрелком!.. Выпил, ложись!
– В легких еще слышны хрипы, а ты уже спрашиваешь, когда я разрешу тебе покинуть постель?
– Ты для того и положила мне голову на грудь, чтобы послушать, что происходит в моих легких?
– Милый! Как я люблю твою улыбку! Стоит мне вспомнить, как ты умирал и я думала…
– Не вспоминай и не печаль себя. Тебе нельзя грустить, если не хочешь родить ребенка, который станет заливаться слезами по каждому поводу.
– А твой смех люблю еще больше!
– А я – твой. И разговаривать, и смеяться вместе с тобой – одна из самых больших моих радостей, моя любимая Моруэнн! Знаешь, странно больше не чувствовать на груди твоего оберега. Я привык к нему.
– Я сделаю для тебя новый. Вилл обещал раздобыть янтарь, а руну я сама нанесу и придам оберегу защитную силу. Теперь я знаю, как это делается. После просьбы о помощи Фрейи в моей памяти словно открылся тайник, хранивший знания, которые мне передавали матушка и бабка. Оказывается, я очень много знаю, милый, о чем даже не подозревала!
– Ты так это сказала, что мне стало не по себе!
– Как раз тебе этих знаний опасаться не надо. Все они направлены на твое благо. Ведь в этом и кроется суть Светлой Девы – помогать своему Воину, оберегать его и поддерживать. А теперь постарайся уснуть, чтобы мне снова не пришлось обещать Фрейе сверх того, что она пока и сама не придумала!
– При условии, что ты тоже ляжешь спать.
– Попозже. Мне надо приготовить для тебя лекарство.
– Не лукавь, дорогая! Ты его уже приготовила и просто хочешь выждать, пока я усну, и лечь на полу возле камина. Ты не помешаешь мне. Рядом с тобой сон придет быстрее, и я хочу, чтобы ты заснула рядом со мной. В конце концов, больным и раненым надо потакать, чтобы они быстрее поправились!
– Хорошо, в этом я уступлю больному и раненому! И даже поцелую тебя. А теперь спи.
****
– Сэр Гай велел передать тебе, чтобы ты больше ничего не делал до тех пор, пока не получишь через меня указания от него самого. Ты больше не должен выполнять ни один приказ шерифа. Даже не встречайся с его посыльным. Жди, пока я не дам тебе знать, что нам с тобой надо встретиться.
– Сэр Гай недоволен тем, что я не смог довести дело до конца?
– Нет, не тревожься. Он недоволен, но не тобой, а шерифом – за то, что тот вообще отдал тебе такой приказ, даже не посоветовавшись с сэром Гаем.
– Ты думаешь, сэр Гай отменил бы приказ сэра Рейнолда?
– Я не думаю, а знаю в точности, что отменил бы. Он сам так сказал, когда узнал о том, что произошло. Он уверен, что шериф потребует от тебя других действий и тем самым подставит тебя под удар. Поэтому больше никаких приказов и просьб шерифа, никаких для него сведений о планах кого бы то ни было из Шервуда! Благодаря твоей уловке в Шервуде считают, что избавились от вражеского лазутчика, вот и живи так, словно все закончилось.
– Закончилось! Не очень-то я уверен, что моя уловка полностью рассеяла их подозрения! До сих пор не отменен ни один из приказов, устроживших безопасность Шервуда. Почему бы, если они думают, что теперь Шервуду ничто не угрожает?
– А зачем, если принятые меры укрепили оборону? Я прекрасно понимаю вашего лорда – голова у него светлая и ум расчетливый. Как он сам?
– Выздоравливает. Удивительно, с каким уважением ты о нем говоришь! Не ожидал!
– Ты всегда не отличался умом, братец! Граф Роберт стоит уважения, и сэр Гай тоже относится к нему с уважением, а иной раз и с восхищением, несмотря на всю свою ненависть к нему. Не для передачи сэру Гаю, а только ради моего любопытства – объясни, почему ты не удостоверился в том, что убил графа Роберта, а не ранил?
– Не смог. Его жеребец едва не забил меня копытами, когда я пытался подойти и проверить, мертв он или еще дышит.
– Так ты и с лошадью не смог справиться?
– Не усмехайся, да еще с такой снисходительностью! Это не конь, а адское создание, недаром весь черный, без единого белого пятна! Он и будучи спокойным к себе никого не подпускает, а тут вообще словно взбесился. У меня не хватило времени совладать с ним, надо было возвращаться, пока мое отсутствие не заметили. Да Робин к концу второй ночи почти уже умер, если бы эта светловолосая ведьма колдовством не вернула его к жизни!
– Не называй ее так. Леди Марианна – хорошая женщина. Не затяни ее в жернова вражды сэра Гая и графа Роберта, она могла стать доброй супругой сэру Гаю, и это было бы только всем во благо!
– Это у тебя с головой не все в порядке! Сэр Гай должен благодарить Бога за то, что тот отвел его от брака с ней! Он бы с ней не справился! С ней никому не под силу справиться, кроме Робина! Она точь-в-точь его вороной, который подчиняется только его воле!
– Постой, постой! Они что, снова вместе?
– А ты и сэр Гай ни о чем не знаете? Неужели молва не долетела до Лондона? Только запрет епископа мешает им обвенчаться. Но и епископ не в силах воспрепятствовать рождению их ребенка, которого она носит! Можешь удивить сэра Гая новостями.
– Пожалуй, я повременю передавать ему такие новости – пусть услышит их от кого-нибудь другого! Он пребывает в уверенности, что, хоть они оба в Шервуде, их ничего не связывает. Даже представить себе не могу, как он поступит с тем, кто ему расскажет иное. И пробовать не стану! Что ты на меня так смотришь?
– Джеффри!.. Можно мне уехать с тобой? Прямо сейчас!
– Уехать со мной сейчас? Нет, конечно! Ты хочешь испытать на себе нрав сэра Гая, ослушавшись его воли?
– Не думаю, что это страшнее, чем испытать нрав Робина, если все вдруг откроется.
– Да что с тобой? Ты киснешь прямо на глазах, как молоко в грозу!
– Я боюсь. На меня нападает такой страх, что я не могу смотреть в глаза ни Робину, ни его брату, ни Саксонке. Мне все время кажется, что они по одному моему взгляду догадаются о правде.
– Если ты станешь трусить, то несомненно догадаются! Возьми себя в руки!
– Пытался, не могу. У меня больше нет сил. До тех пор пока я не налетел на тебя с твоими ратниками, у меня все было хорошо. Моя жизнь была простой и честной. Я был одним из них, равный среди равных, мог открыто смотреть всем в глаза и не следил за каждым своим словом, не просчитывал каждый шаг.
– Если бы просчитывал, то не угодил бы в мои объятия! И благодари Бога за то, что это был я, и за то, что сэр Гай внял моей просьбе пощадить тебя!
– Последнее время я жалею о том, что это был ты, и о том, что ты узнал меня. Я был бы мертв, но не терзался бы сейчас ни страхом, ни угрызениями совести.
– Мой непутевый брат вспомнил о совести? А почему сейчас, а не тогда, когда ты стоял перед сэром Гаем и соглашался служить ему? Отказался бы и умер, как теперь о том мечтаешь!
– Ты думаешь, я согласился из страха?
– Нет! Страха у тебя в тот момент не было! Ты согласился потому, что тебе понравилась идея побывать в шкуре лазутчика, узнать, каково это. Ты ведь не можешь жить без острых ощущений! Даже в детстве тебя на кухне ловил повар, когда ты пытался насыпать перца себе в кашу. Тебе все быстро надоедало и становилось пресным и скучным. Так и с твоей жизнью в Шервуде произошло: порезвился, обвык и заскучал. Вот потому ты и согласился. Если бы у тебя было хотя бы представление о совести, ты никогда бы не предал графа Роберта, своих товарищей, не выдал бы леди Марианну. Кто тебя заставлял их подслушивать в апреле, а потом со всех ног бежать ко мне со словами, что у тебя важная новость, которую ты можешь поведать только сэру Гаю? Ты даже не знал, что он приказал мне следить за ней. Тебе просто хотелось посмотреть, с каким лицом он станет тебя слушать. И ты получил тогда большое удовольствие, я помню! Но вот ты побыл лазутчиком, опять обвыкся, только теперь тебе стало не скучно, а страшно.
– Да, мне страшно. И я прошу тебя как брата!
– Не проси! Я помню, что я твой брат, и предпринял все, чтобы на тебя не пало подозрение. А теперь возвращайся и жди, пока я не позову тебя. У тебя нет пути назад. Если ты вздумаешь убежать, сэр Гай не станет тебя искать. Он откроет всю – всю! – правду о тебе графу Роберту, и тот найдет тебя сам. Как ты думаешь, что он с тобой сделает? Поразмышляй об этом на досуге!
Глава четырнадцатая
Робин неслышно открыл дверь и остановился на пороге. От огня, горевшего в камине, по комнате бродили причудливые тени. Набросив на плечи плащ, Марианна сидела лицом к огню и спиной к двери. Она была занята шитьем – иголка проворно мелькала по белой тонкой ткани, прокладывая ровные стежки. Положив на скамью большой сверток, Робин закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и долго стоял, глядя на склоненную голову Марианны, очерк ее нежной щеки и волны светлых волос, осыпавших ее плечи. Погруженная в свое занятие, такое мирное и домашнее, она ничем не напоминала сейчас воительницу, и Робин мог бесконечно любоваться ею. Но Марианна почувствовала, что она уже не одна, подняла голову и обернулась. Увидев Робина, она просияла улыбкой, отложила шитье и подбежала к нему.
– Подожди, не обнимай меня! Куртка холодная! – шепнул Робин, когда Марианна обвила руками его шею и прижалась щекой к меху его куртки. Но, сам не выдержав, уткнулся лицом в ее макушку. – Как от твоих волос пахнет ромашковым отваром! Была в купальне?
– Да. Утром, едва я проснулась, пришла Кэтрин, принесла мне завтрак, а потом увела в купальню, и сама меня мыла так, словно я превратилась в младенца, а она – в заботливую мать! Когда мне все-таки удалось выбраться из ванны, она, как страж, проводила меня до двери и, сославшись на тебя, велела мне оставаться в комнате, – ответила Марианна, вопросительно подняв глаза на Робина.
– Спрашиваешь, действительно ли я так велел или Кэтти сама придумала? – улыбнулся Робин, угадав ее безмолвный вопрос. – Нет, она в точности исполнила мои слова.
– И что они означают? – усмехнулась Марианна. – Что ты все-таки решил держать меня взаперти?
– А если и так? Ты послушаешься? – рассмеялся Робин.
– Послушаюсь, если ты разделишь со мной заключение! – рассмеялась в ответ Марианна. – Но ты ведь на такую жертву не способен! Когда ты ушел? Перед рассветом, когда я еще спала?
– Нет, милая. После заката, когда ты уже уснула. Джон зашел за мной.
– И ты сбежал, не сказав мне ни слова, как Дэнис от Вилла! – упрекнула его Марианна.
– Почему же, сказал, и даже поцеловал тебя. Но ты лишь приоткрыла глаза – сонные-сонные, а потом свернулась клубком и заснула так крепко, словно выпила маковый сок! – с улыбкой ответил Робин.
– Да, я стала спать подолгу и беспробудно. Но это не причина для тебя возобновить поездки по лесу, не испросив разрешения у своего целителя!
– Дорогая, ты несправедлива ко мне! – покачал головой Робин. – Я столько дней подчинялся тебе беспрекословно… – и, заметив, как Марианна выгнула бровь, выразительно посмотрев ему в глаза, поправился: – ну, почти беспрекословно. Но, поверь, я в жизни столько времени не покидал постель, как подчиняясь твоим настояниям! Думаешь, для меня это было легко?
Марианна посмотрела на него с ласковой усмешкой и встрепала ему волосы:
– Думаю, что нет. Особенно тяжело тебе было в самом начале, когда ты целиком зависел от моей помощи даже в самых обычных надобностях. Ох, как ты злился и негодовал на собственную слабость!
– А ты бы на моем месте не злилась? – усмехнулся Робин.
Подумав, Марианна отрицательно покачала головой:
– Нет. Пока я выхаживала тебя, я поняла одну важную вещь. В любви нет чистых или грязных сторон. Для нее все чистое и святое. Помнишь, как ты говорил мне, что в том, что происходит между мужчиной и женщиной, нет ничего дурного? Так оно и есть, милый, и относится не только к тому, что между ними происходит в постели. Я даже думаю о том, что, когда наступит мой час, я бы хотела, чтобы ты был рядом со мной. И я не стану смущаться твоего присутствия!
– Я и буду рядом с тобой, – заверил Робин, – не сомневайся в этом! Я сам приму своего первенца и не уступлю этого права Эллен!
– Ой! – воскликнула Марианна с испугом, мгновенно забыв о только что сказанных ею самой словах, и посмотрела на Робина с замешательством: – Не очень-то красивой я буду в те часы, чтобы ты меня видел!
– А ты постарайся тужиться изящно, а кричать мелодично, – рассмеялся Робин и, став серьезным, поцеловал Марианну в лоб. – Ты всегда будешь для меня мила и красива!
– Ловлю на слове! – рассмеялась в ответ Марианна и окинула Робина внимательным взглядом. – А теперь расскажи мне, как ты себя чувствуешь!
– Великолепно! – ответил Робин и поцеловал Марианну в кончик носа, посмеиваясь над ее серьезным взглядом. – Лучше скажи ты, как себя чувствуешь.
Он накрыл ладонью ее пополневший живот и с ласковой улыбкой заглянул в глаза Марианны. Ее глаза стали задумчивыми, исполнились сиянием, она накрыла ладонь Робина своей рукой и склонила голову ему на плечо.
– Я чувствую себя странно. Так, словно я все время теперь не одна, даже когда тебя нет рядом. Чувствую, как в моем теле происходит что-то, на что я уже не имею влияния, но это ощущение наполняет меня благоговением и радостью. Когда я думаю о том, как впервые возьму нашего ребенка на руки и увижу, что у него твои глаза, то чувствую себя такой счастливой, что мне становится страшно.
– Чего же ты стала бояться, родная моя? – спросил Робин, слушая ее признание и тихонько гладя Марианну по волосам.
– Того, что так много счастья привлечет какую-нибудь беду, – тихо сказала Марианна.
– О! – протянул Робин и, обняв ее, крепко прижал к себе. – Это обычные страхи беременной женщины. Они сменятся другими, потом третьими, а в самом конце ты будешь плакать и уверять меня, что непременно умрешь в родах. А потом забудешь обо всех этих страхах, когда поднесешь младенца к груди, и если я тебе напомню о них, станешь отрицать и смотреть на меня сердитыми и удивленными глазами.
– Я вижу, у тебя богатый опыт, мой лорд! – рассмеялась Марианна и, отстранившись от Робина, посмотрела на него с прежней улыбкой, но затаив в глазах настороженность. – Никогда не спрашивала тебя прежде. Можно спросить сейчас?
Робин, которого ни в малости не обманула ее улыбка, усмехнулся и сказал:
– Я уже говорил, что ты можешь спрашивать меня обо всем, что только пожелаешь. Но я тебе отвечу сам, до твоего вопроса, который вертится у тебя на кончике языка. Нет, милая, у меня нет детей. И никогда не было – это тебе для полной ясности.
– Как ты можешь быть уверен? – недоверчиво спросила Марианна.
Робин внимательно посмотрел на нее и, рассмеявшись, покачал головой:
– А ведь ты продолжаешь допытываться не из ревности, а из любопытства! Люблю твое любопытство! Оно – одно из твоих чудесных свойств, благодаря которым ты стала мне не только возлюбленной, но и замечательным другом.
Оставив Марианну, он сел за стол, налил себе в кубок молока и, сделав глоток, ответил уже серьезным тоном:
– Могу, и уверен в этом, милая. Я еще в Веардруне, до того как впервые познал женщину, дал себе слово, что у меня не будет незаконнорожденных детей. Станешь расспрашивать и дальше?
– Пожалуй, остановлюсь! А то любопытство превратится в ревность, – улыбнулась Марианна. – Но, кажется, ты впервые нарушишь свое слово.
Угадав ее намек, Робин непонятно усмехнулся, посмотрел на шитье, оставленное Марианной, и удивленно спросил:
– Что это ты шьешь, милая?
– Рубашку для тебя, – ответила Марианна, садясь напротив Робина.
– Я думал, что твое шитье будет совсем иного рода!
– А мне захотелось сшить рубашку тебе. Ведь я никогда и ничего не шила для тебя. Но ты уклонился от ответа!
– Вовсе нет, – сказал Робин и, допив молоко, подошел к Марианне, развернул ее за плечи лицом к большому свертку, который остался лежать на скамье. – Разбери его, милая, и надень все, что ты в нем найдешь. А я пока схожу в купальню.
– Сейчас я дам тебе чистую одежду, – заторопилась Марианна, но Робин остановил ее:
– Я сам возьму все, что мне нужно. Займись тем, что я тебе сказал!
Переложив сверток со скамьи на постель, он открыл сундук с одеждой и стал в нем рыться, а Марианна, помедлив, развернула сверток из белого сукна. Самим свертком оказался длинный плащ, отороченный по краю капюшона и подолу светлым серебристым мехом и подбитый изнутри серебряным атласом. Под плащом лежало платье из роскошного ярко-синего бархата, сплошь расшитое серебром. Под платьем Марианна нашла белую шелковую тунику с длинными и широкими рукавами, которые внизу были собраны в узкие манжеты, застегивавшиеся на серебряные пуговицы. Отдельно были завернуты в кусок ткани изящные сапожки из светло-серой замши, тоже украшенные серебряной вышивкой. Марианна обернулась спросить, что означает этот внезапный подарок, но Робина в комнате уже не было.
Она переоделась и подошла к зеркалу. Наряд был великолепный, много краше того, в который Робин одел ее на праздник прощания с летом. Шелковые рукава туники выбивались из прорезей рукавов верхнего платья, оттеняя его изумительный синий цвет и изящество серебряной вышивки. Ворот туники облегал шею, а вырез бархатного платья был довольно низок, и белый шелк туники, открытый вырезом, казался слишком скромным, соседствуя с серебряной оторочкой верхнего платья. Бархатное платье плотно облегало грудь, переходя ниже в широкий подол до самого пола, чем скрадывало уже явную для всех беременность Марианны. Полюбовавшись на себя, Марианна решила, что к такому роскошному наряду не годятся просто распущенные волосы. Длина волос позволяла ей справиться с ними без посторонней помощи, и она заплела их вокруг головы короной-колосом так, как научилась у Кэтрин. Снова подойдя к зеркалу, она убедилась, что теперь прическа и наряд пришли в полное соответствие друг с другом, и смотрела на свое отражение с довольной улыбкой.
– Любуешься собой? – раздался голос Робина, – но кое-чего в этом наряде пока недостает. Сейчас исправим дело!
Марианна увидела позади себя в зеркале Робина и удивилась еще больше. На Робине был наряд из бархата глубоко-синего цвета, ворот которого был густо усыпан мелкими сапфирами. Льняную рубашку Робин сменил на шелковую. Она была такого же белого цвета, как и туника Марианны, и ее рукава так же выбивались из прорезей рукавов верхней одежды. На сапогах Робина поблескивали золотые шпоры, а на груди в знак рыцарского достоинства лежала тяжелая золотая цепь с гербом Рочестеров – белым единорогом на лазурном поле. Его стан туго охватывал пояс, украшенный золотыми пластинами, и тяжелый Элбион был убран в парадные ножны, тоже украшенные золотом.
– Что все это значит? – спросила Марианна, но в это время Робин обвил ее шею золотым ожерельем в два ряда, каждый из которых был собран из золотых квадратов, и в каждом сиял крупный чистый сапфир.
Теперь белый шелк туники у ворота не казался скромным, а оттенял белизной сияние сапфиров и мягкий блеск золота. Такой же, как ожерелье, пояс – только золотые квадраты были больше, а сапфиры крупнее, – Робин застегнул на стане Марианны. И последней он возложил на голову Марианны диадему, больше похожую на корону, в которой синие сапфиры перемежались с белыми.
Марианна зачарованно смотрела на свое отражение, окруженное сиянием сапфиров. Робин осторожно, чтобы не помять наряд, обнял ее, сомкнув руки на груди Марианны и глубоко вздохнул:
– Как же ты прекрасна, любовь моя!
– Объясни, наконец! – попросила Марианна, глядя в его глаза, отражавшиеся в зеркале, – такие же темно-синие, как бархат ее платья, и сиявшие нежным светом, как сапфиры на украшениях.
– Все просто, милая. Я всегда держу слово, даже если дал его себе. Это к твоему вопросу о незаконнорожденных детях. Сегодня день нашего венчания.
– Венчания? – и Марианна, забыв о зеркале, резко обернулась к Робину.
– Что тебя так удивило? – спросил он, улыбнувшись дразнящей улыбкой. – Ты разве не хочешь, чтобы от свадьбы до родов прошло хоть немного времени, которое деликатные люди посчитают приличным?
– А запрет епископа? Неужели отец Тук переломил себя и согласился? – спросила Марианна, недоверчиво глядя на Робина.
– Ему не надо рисковать своим саном. Он обвенчает нас, поскольку получено разрешение.
– Разрешение получено? Когда?
– Он привез его в ту ночь, когда Вилл вынудил тебя попросить Фрейю о помощи. Бедный наш отец Тук приехал в полной уверенности, что ему будут рады, а его едва не побили, решив, что он торопится исповедовать меня перед смертью.
– И все это время ты молчал? Почему?
– Чтобы самому не поступиться терпением и не попросить отца Тука обвенчать нас немедленно, – ответил Робин. – Я хотел, чтобы ты предстала перед алтарем во всем великолепии, в драгоценностях, которые всегда надевали невесты в нашем роду в день свадьбы, чтобы ты запомнила этот день.