Я не знал, что ему ответить, хоть я и его лучший друг, поэтому я просто молчал и слушал, как обычно слушал его истории об автомобилях, динозаврах. И о ней.

Он плакал в моей трубке так, как не должен плакать настоящий, по мнению девочек, мужчина. Но он плакал так, как плакал бы каждый из нас на его месте.

Дискриминация по проявлению чувств. Обратный сексизм.

Он стоял, слегка согнувшись, на подоконнике окна своей комнаты с плакатами автомобилей на стенах и игрушечными динозаврами на деревянных полках.

Его ноги тряслись. Слёзы медленно скатывались из его глаз, когда он кричал ей, что любит её. Его голос дрожал.

Она молча стояла, запрокинув голову наверх, и что-то громко крикнула ему в ответ. Её голос не дрожал, слёзы не текли по её щекам, колени не тряслись.

Факт номер семь: она любит горы и мечтает покорить Эверест.

Это версия Ромео и Джульетты, в которой Джульетты и нет вовсе. Никто не выпьет яд, никто не вонзит кинжал в сердце. Они не умрут в один день, а их семьи не станут лучшими друзьями.

Она снова попросила его спуститься и не делать глупостей, но он не слышал её. По его щекам продолжали стекать слёзы. Он обернулся, осмотрел свою комнату и понял, что ему это всё неинтересно. Автомобили, динозавры, теперь уже мёртвая рыбка. До общения с этой девочкой он только о них и говорил, но теперь же это всё перестало его интересовать. Мечта стать великим гонщиком формулы-1 испарилась в один момент. Он сам говорил мне это по телефону из больницы.

– Я ничего больше не хочу, – шептал он в трубку, а затем сглатывал боль.

Факт номер восемь: она не любит его.

Одноклассница из подъезда напротив любит ромашки, вишнёвые пироги, зелёный цвет, морских котиков, лошадей, горы и пиццу, но не любит человека, для которого она стала смыслом всей его жизни.

Теперь если в какой-нибудь компании зайдёт разговор о ней, я смогу поддержать и эту тему, благодаря его историям.

Она стояла, запрокинув голову, прикрывалась рукой от солнечный лучей. Их лица обдувал ветер, а в ушах звучало пение птиц, пока они оба стояли и смотрели друг на друга. Один с надеждой вниз, другая с безразличием вверх.

Дискриминация во взгляде. Дискриминация в области занятости. Классовая дискриминация.

Она смотрела на него и кричала, что ей якобы очень жаль.

Когда он рассказывал об этом в трубке телефона, я не видел его. Я лишь слышал, как трясся его голос и как он вновь и вновь сглатывал боль, скопившуюся в его горле.

Он всхлипывал. Всхлипывал именно так, как не должен всхлипывать настоящий, по версии многих дураков, мужчина.

Дискриминация по выделению слёзными железами жидкости из глаз.

– Затем я прыгнул, – прошептал он. – Я знал, что она ответит. Я знал, что ни черта она не любит меня, но сразу прыгать не стал. Я знал, каков будет её ответ, хоть и надеялся, что он будет положительным.

Он замолчал, отложил трубку, и я слышал его тяжёлое частое дыхание. Через пару секунд он вновь прижал трубку к уху.

– Я просто задумался тогда на секунду, зачем вообще всё это делаю? Ради чего? Она ведь не единственная на целом свете. Меня ждёт светлое будущее. Я многого могу достичь. Затем я посмотрел на неё, и в голове появился вопрос. Я повторю его и тебе.

Я слушал.

– Почему без неё мне всё это не нужно?

Я задумался на секунду, глубоко вдохнул, готовый ответить, но он перебил меня.

– Не отвечай. Я знаю, что ты скажешь. Уже не имеет смысла. Я всё равно прыгнул.

Он снова заплакал. Я сидел, прижав трубку к уху, не имея ни малейшего понятия, что нужно говорить в таких ситуациях.

– Кстати, – сказал он и шмыгнул носом, – если захочешь умереть, то нужно выбирать этаж повыше, ну или приземляться не на ноги.

Он плакал, и я плакал вместе с ним.

– Не знаю, хорошие ли это новости, но операция прошла успешно. Врачи сказали, что я буду жить, – через секунду он добавил, – если конечно жизнь в инвалидном кресле можно считать жизнью.

Я вытер слёзы с глаз, шмыгнул носом.

– Это гораздо хуже, чем просто умереть, – шептал его голос в трубке.

Этот мой рыжий друг, который знал в чём отличие двигателей и сколько лошадиных сил в любом автомобиле, плакал в трубке моего телефона. Я плакал в его. В эту минуту мы сами того не желая, стали частью той самой статистики, которая утверждает, что в среднем каждую минуту некое количество людей выполняет определённое действие. В данном случае в конкретную минуту минимум два человека в мире плакали так, как не следует плакать настоящим мужчинам.

– Она даже не навестила меня, и когда я дозвонился до её квартиры, она сказала, что не может больше с мной общаться и повесила трубку.

Всё это произошло летом во время каникул, когда нам было по тринадцать лет. Он позвонил мне из больницы и сказал, что хотел умереть. Он плакал в трубке моего телефона, и я плакал вместе с ним.

– Теперь вся моя жизнь разрушена. Мы так и останемся нищими. Мне никогда не стать гонщиком и не выиграть ни одну из гонок в Монце или Монако.

После моих слов о том, что у него ещё всё впереди и отчаиваться не нужно, он заплакал ещё сильнее, а затем замолчал. Через несколько секунд тишины он попросил меня пошевелить пальцем на ноге. Я не задумываясь, пошевелил. А он ответил, что при всём огромнейшем желании, он не может этого сделать, как бы сильно он не старался.

И не сможет уже. Никогда.

Мой второй друг – милый толстячок, который носил очки и любил рисовать. Этот мальчик на три года младше меня, он мой сосед по лестничной клетке. С детства у него плохое зрение, но это никогда не мешало ему дни и ночи проводить с кисточкой в руках перед мольбертом. Для моего друга неважно было что и как нарисовать. Бывало на него находило вдохновение, либо же он видел какой-то прекрасный кадр и тут же доставал то альбом, то дневник, и начинал рисовать.

Примитивизм – направление в искусстве, в основе которого лежит упрощение художественных образов и выразительных средств, ориентация на формы примитива, наивного искусства. Художники обычно стремятся приблизиться к чистоте и ясности народного сознания, попробовать увидеть мир «детскими глазами».

Анри Руссо. Нико Пиросмани. Тадеуш Маковский. Мой маленький пухлый друг в очках.

Каждый день, что я заходил к нему в гости, он что-то рисовал, выводил, чертил, расписывал. Я окликал его, он махал мне, затем возвращался к рисунку. Порой мне приходилось ждать, пока он закончит, и мы сможем чем-то заняться. Мы не так часто с ним виделись, но каждый раз всё повторялось. Он увлеченно рисовал, я ждал, читая книжки, или слоняясь по его комнате без дела. Именно так мы и дружили, и порой в моей голове звучал вопрос:

«Дружили бы мы, не живи он со мной на одной лестничной клетке?»

Синдром ленивой дружбы – это дружба, заведённая между случайными люди, которые просто живут рядом, работают, учатся. Основной плюс этого синдрома – экономия времени и отсутствие лишних движений. Тебе не нужно ехать в другой конец города, чтобы с кем-то встретиться, поговорить или же просто весело провести время. Тебе достаточно лишь сделать пару шагов в квартиру к другу.

Этот синдром – самая распространённая болезнь. Девяносто процентов людей в мире имеют его.

В него входят:

– общение

– дружба

– любовь

Ты дружишь и любишь, потому что это удобно. Ты убеждаешь себя, что больше ничего и не нужно. Тебе лень искать кого-то ещё.

Мы все больны. Это нормально. Это и есть синдром ленивой дружбы.

Побочный эффект этого синдрома – недолговечность отношений. Если кто-то из вас переедет, сменит работу или школу – вы перестанете общаться, либо ваши отношения сильно изменятся. Со временем ты найдёшь нового друга поблизости, а со старым будешь реже встречаться. Заведёшь друга в школе, на работе, в собственном многоэтажном доме, или в соседнем доме этой же улицы. Не нужно тратить часы на дорогу, чтобы встретиться или дожидаться неделями встречи с другом в соседнем городе. Гораздо удобнее, если твой друг живёт где-то поблизости. Обычная практика, которой бессознательно следуют все.

Этот мой маленький друг в огромных очках с роговой оправой жил скучно, как я и многие другие люди. Каждое утро он исправно заправлял постель, тщательно чистил зубы, доедал овсяную кашу до конца. Затем он шёл в школу, в которую никогда не опаздывал. Возвращался домой, обедал, делал уроки, а затем рисовал.

Писал.

Чертил.

Размазывал краску по холсту, оставлял следы грифеля на бумаге, измазывал все пальцы в чернилах и красках.

Затем он ужинал, принимал душ, чистил зубы и ложился спать.

Мы все больны. Это нормально.

Однажды, как он говорил, он станет великим художником, потому что всецело посвящает себя делу всей своей жизни. Однажды он разбогатеет и обеспечит достойную жизнь себе и своим родителям.

Он напрочь отказывается признать, что талант не делает тебя знаменитым, а хорошие картины не ведут к славе и не приносят величия, не говоря уже о деньгах. Поэтому всё свободное время он проводит за рисунками, которые копятся в толстенных папках на полках его высоченного книжного шкафа, в котором нет никаких книг. Только рисунки.

Эта история не про осуществление мечты.

Я спрашивал, почему он хочет стать великим, он отвечал, что только в этом он видит смысл своей жизни.

Ему девять. Он маленький, толстенький очкарик, который толком не научился завязывать шнурки, и он видел смысл жизни в собственном величии.

Мы часто сидели у него дома и болтали о всяком. Во время разговора он что-то рисовал, я помогал ему. Я часто собирал красивый стол для натюрморта и держал лампу для нужного ему освещения. Иногда я сидел неподвижно, пока он учился писать людей. Во время моего позирования мы часто спорили обо всём на свете. Большинство тем ему были безразличны, и он со мной во многом соглашался, но если разговор заходил об искусстве и давно умерших великих людях, его было не остановить.

– Ну вот станешь ты великим, – говорил я, пока он меня рисовал.

– Как кто? – перебил он меня.

– Не понял.

– Великим, как кто? – он посмотрел на меня и нахмурился.

– Как Микеланджело.

Он улыбнулся, кивнул и вернулся к картине.

– И что потом? – спросил я.

– Жизнь изменится, – ответил он, не отводя взгляда от мольберта, – сиди ровно пожалуйста.

– Твоя?

– Не только.

– А для того, чтобы изменить жизнь, обязательно становиться великим?

Он посмотрел на меня исподлобья, его очки немного сползли вниз, он поправил их тыльной стороной руки, немного измазал нос серой краской и сказал:

– Единственное, что обязательно в данный момент – не двигать головой.

Я неподвижно замер, он вернулся к работе.

– Великим можно быть по-разному.

– А каким великим хочешь быть ты?

– Самым величайшим, – ответил он и подмигнул мне.

Этот мой маленький толстый друг, который боялся переходить дорогу в одиночестве, твёрдо верил, что его картины изменят мой взгляд и взгляды миллионов других людей. Когда я спросил, почему он так в этом уверен, он ответил:

– А почему нет?

Он сделал пару мазков кисточкой и сказал:

– Готово.

Он немного скривился, оценивая собственную работу.

– Очень красиво, – заметил я, – как живой.

Он усмехнулся.

– Эта картина не сделает меня великой, но она станет одним из шагов на пути, – он почесал голову, ещё раз осмотрел картину. – Я решил участвовать в одном конкурсе. Сегодня утром услышал в новостях.

– Это здорово. У тебя все шансы победить.

Мой друг усмехнулся и закатил глаза.

– Мне нужна будет твоя помощь.

Я кивнул в ответ. Мы молча стояли некоторое время.

– Я не хочу становиться великим, как кто-то из давно умерших, безусловно великих людей. Я не хочу, чтобы меня называли новым кем-то. Я мечтаю оставаться собой, чтобы запомнили именно моё «Я», а не новое что-то из прошлого. Понимаешь?

Он посмотрел на меня, затем вновь повернулся на картину, на которой застыло моё серьёзное лицо, задумавшееся неизвестно о чём. И в этой неизвестности было нечто прекрасное.

– Я стану великим собой. Именно это и позволит мне стать величайшим, – прошептал он.

Реализм – правда жизни, воплощённая специфическими средствами искусства, мера его проникновения в реальность, глубина и полнота её художественного познания.

Гюстав Курбе. Жан-Франсуа Милле. Диего Ривера. Мой маленький пухлый друг в очках.

На следующий день он начал усердно готовиться к конкурсу рисунков, объявленных на всю страну в одной из телепередач. Победителю, как это обычно бывает, досталось бы всё.

Известность.

Величие.

Богатство.

Я никогда не понимал конкурсы в искусстве, возможно, потому что никогда не понимал самого искусства.

Что является им, а что нет? Почему одно искусство побеждает, а другое проигрывает? И если в искусстве нет проигравших, зачем тогда определять лучшего?

Это ведь не спорт. Нельзя замерить сантиметры, засечь секунды или забить больше голов.

Мода управляет искусством и движет его, но искусство эту моду меняет, соответственно меняя самих людей и их взгляды. Направления в искусстве отражают реальность, изменяются, двигают моду, и модой же навеваются.

Они взаимосвязаны. Что-то забывается, что-то вновь возвращается. И так по кругу.

Нечто, побеждающее сегодня, завтра становится ничем, и наоборот, а всё, что остаётся – лишь надеяться на то, что тебе повезло со временем.

Для конкурса моему другу нужно было написать произведение на тему: Детство. Правил не было никаких. Ты можешь рисовать что и чем угодно, главное, рисуй на заданную тему. В любом направлении, воплощении и любыми средствами.

Рафаэль или Дали? Ван Гог или Малевич? Да Винчи или Мунк?

Живи каждый из них в одно и то же время, создавай каждый из них свои произведения, двигай они моду и переноси они реальность через собственное видение, смогли бы они стать теми, кем они являются сейчас? Смогли бы они создать те произведения, благодаря которым они и обрели величие? И был бы среди них лучший?

Он сидел сутками за столом. Его пальцы, чёрные от грифельного карандаша, держали вечно то карандаш, то кисточку и слегка подрагивали. Его руки в разноцветных каплях, а лицо в пятнах от пота и красок. Иногда он сидел перед мольбертом, который родители подарили ему на новый год, и рисовал без остановки. Что-то недовольно ворчал себе под нос, поправлял очки, а затем возвращался за стол и начинал рисовать что-то другое. Этот мой друг хотел создать нечто настолько великое, что поразило бы всех вокруг, но после каждого рисунка, он морщился от недовольства и начинал всё заново. Так длилось около недели, он рисовал, когда я звонил ему. Он рисовал, когда я приходил к нему в гости. Он рисовал, когда все вокруг уже давно спали.

В день, когда необходимо было отправлять работу, я пришёл к нему в гости, он сидел за столом, оперевшись лбом на ладони.

– Эй, – окликнул я его, – Ты в порядке?

Он тяжело вздохнул.

– Я не знаю, что мне делать. Я нарисовал семь рисунков, и я не знаю, какой из них отправить, чтобы победить.

– Давай вместе выберем, – предложил я.

Он снял очки, потёр глаза.

– Нет, извини, но я сам должен решить.

– А посмотреть можно? – спросил я, разглядывая комнату в надежде увидеть их.

– Нельзя, – отрезал он и вновь закрыл лицо руками.

Я присел рядом с ним и неуверенно похлопал его по плечу.

– Это всё очень сложно, – прошептал он, – я не знаю, какая из них лучшая, я не знаю, какая из них больше подойдет судьям и нынешнему времени. Понимаешь? Многие великие умерли от голода в нищите, и только после смерти получили своё заслуженное признание. Кто-то сказал, что Господь давал им дар в неподходящее время, – он замолчал, глубоко вдохнул. – Мне не нужно такое величие после смерти. Я должен стать великим сегодня.

– Но ведь ты красиво рисуешь, – ответил ему я, – люди в жюри увидят это, и всё будет хорошо.

– Этого может быть недостаточно! – закричал он, закрыл лицо ладонями и заплакал. – Я не могу в данной ситуации быть собой. Чтобы писать так, как я хочу, мне необходимо сначала подстроиться под реальность. Нужно играть по дурацким правилам.

Ему девять, он не умеет пользоваться газовой плитой, но знает, по каким правилам ему нужно играть.

– Послушай, я уверен, что ты зря так сильно переживаешь. Я видел, как ты рисуешь, и уверяю тебя, что не могу припомнить никого из знакомых в школе, кто мог бы рисовать хоть наполовину так же здорово, как ты.

– На конкурсе будут ребята не из нашей школы, – всхлипывал он.

– Да, не из нашей. Но из точно таких же школ, где учатся точно такие же ребята, которых ты одним наброском сделаешь.

– Ты думаешь?

– Я абсолютно в этом уверен. Просто выбери тот, который на твой взгляд им больше понравится.

– Я боюсь не победить, – шептал он. – Я боюсь остаться никем.

– Этого не произойдёт, – сказал я ему, и мы крепко обнялись.

На следующее утро он отправил рисунок, и уселся возле телефона ждать звонка, хотя до объявления результатов оставался месяц.

Импрессионизм – направление в искусстве, стремящееся естественно и непринуждённо запечатлеть окружающий мир в его изменчивости, передавая свои мимолётные впечатления.

Огюст Ренуар. Эдуард Мане. Гюстав Гайботт. Мой маленький пухлый друг в очках.

Эта история – не про упорство, которое обязательно вознаграждается.

Шли дни, и мой друг смог добавить немного радости в унылую обыденную ежедневность. Он начал жить в ожидании звонка. Он завтракал, умывался, чистил зубы и ждал звонка. Он возвращался со школы и первым делом спрашивал у мамы, не звонили ли ему по поводу конкурса. Он размазывал краску, чертил восковыми карандашами, рисовал тушью и каждый раз поглядывал на телефон. Все наши разговоры с ним сводились к его размышлениям о смысле проводить эти конкурсы. Порой он впадал в отчаяние и твердил, что выбрал не ту картину.