Мне вдруг захотелось задать ей всего один вопрос, снова связанный с машиной, но я все-таки не стал. Вместо этого я повернулся к противоположной стороне улицы, чтобы узнать, что там происходило с небом. Ей тоже стало интересно, что необычного было там, куда смотрел я. Надрез над крышами домов стал шире, копившиеся по ту сторону краски готовились обагрить все, что было под ними, сверху и с боков.

– А неплохо, – сказала она, на мгновение словно забыв обо мне и обо всем остальном. – Давно такого не видела.

Я украдкой посмотрел на нее. Мне показалось, что она смотрела не на весь преобразившийся участок неба, а в самый его центр, словно ей виделась какая-то брешь, не пожелавшая открываться моему взору. Потом она опомнилась и немного растерянно улыбнулась.

– Да, красиво, – согласилась она еще раз и полезла в карман куртки за мобильным телефоном, у нее он был намного лучше, чем у меня. Включив камеру, она прицелилась и аккуратно щелкнула ногтем по экрану. Оценив результат, она дала полюбоваться и мне. Как это часто бывает, снимок вобрал в себя намного больше красок, чем было на подлиннике.

– По-моему, неплохо, – сказал я честно. Мне показалось, что немного багровых красок со снимка просочилось куда-то внутрь меня.

– С фотоаппаратом еще лучше бы вышло, – сказала она, улыбаясь немного грустно. Я вдруг понял, что различил в ее глазах что-то, чем она, возможно, не собиралась делиться – и вслед за этим понял, что, скорее всего, сам поделился с ней примерно тем же, и наверняка раньше, чем она со мной. По дороге проехало еще несколько машин.

– Фотографировать любите? – поинтересовался я.

Она улыбнулась снова, посмотрев куда-то мимо меня.

– Есть такое. – Она помолчала еще немного. – У меня фотоаппарат часто на заднем сиденье лежит, когда еду куда-нибудь. И у меня первая мысль была, когда дырку эту увидела – а не на заднем ли сиденье он лежал.

– Неужто обиднее было бы, чем за машину? – удивился я, хотя не слишком сильно.

Она кивнула.

– Да. Мне его подарили. – Ее взгляд совсем ненадолго изменился, я чуть было не отвернулся. – Машину так-то тоже подарили, но там насрать вообще. – Она холодно усмехнулась, мне показалось, что я понял почти все, о чем она могла мне поведать, не прибегая к лишним комментариям. Я кивнул, не заставляя ее вспоминать о чем-либо безразличном. Мы снова стали наблюдать за внутренностями аккуратно распоротого небосвода. Она не удержалась и сделала еще несколько фотографий. Алая рана как будто прислушалась и стала понемногу раскрываться, я увидел, как струйки зазмеились по стенам домов, по застывшим деревьям. Я вдруг заметил, что мне давно не холодно, и стянул капюшон толстовки с головы. Когда она закончила фотографировать небо, мне показалось, что с ней что-то произошло, как будто съемка была ритуалом, во время которого она наполняла себя тем, что попадало в объектив. Она посмотрела на меня в ответ, очевидно, тоже что-то заметив. Потом снова стала наблюдать за небом.

– На что, по-вашему, похоже? – спросила она немного отстраненно.

Я попытался разглядеть в бархатном надрыве что-нибудь внятное, но тщетно.

– Если честно, не знаю, – ответил я. – Но вообще похоже на черную, то есть красную, дыру, в которую можно запихать многие вещи, чтобы больше никогда их не увидеть, когда она затянется.

– Так что ж она сама их не засосет? – спросила она.

Я помолчал.

– Наверное, чтобы кто-нибудь ее фотографировал, – сказал я. Она усмехнулась и посмотрела на меня.

– И много у вас в жизни таких вещей? – спросила она.

– Терпимо, – ответил я. Она снова усмехнулась, ей это шло так же, как фотографировать небо и носить хорошо сидящие джинсы.

– А если биатлонист в суде попросит простить, простите? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она, слегка сощурив один глаз. Потом краснеющее небо снова завладело ей.

– Впервые за долгое время небо фотографирую, – сказала она. – Но такое не снимала ни разу.

– Так вы фотограф? – поинтересовался я. Она изобразила печальную улыбку.

– Мама так в детстве шутила.

Я вспомнил свои собственные прозвища, придуманные когда-то близкими мне людьми. Некоторые шли мне по-прежнему, не изменив своего смысла, какие-то стали идти совсем недавно. Она продолжала наблюдать за понемногу расползавшейся краснотой. Очередная шальная змейка проползла по моей толстовке. По дороге снова проехала машина, за ней еще несколько. День все-таки собирался наступить. Она, видимо, поняла это лучше меня, и мне показалось, что ее взгляд ожесточился – она знала, что отомстила подбирающемуся дню уже только тем, что забрала с собой кусок утра, которое он собирался стереть. Откуда-то издалека послышался чей-то голос, она не обратила на него никакого внимания, я тоже. Я решил, что лучше всего будет оставить ее наедине с наливающимся небом, а самому наконец исчезнуть, но мне по-прежнему казалось, что за дверью подъезда ничего не было. Она вдруг обернулась ко мне.

– Вы, наверное, всю ночь не спали? – спросила она. Я кивнул с виноватой улыбкой. Она тоже улыбнулась.

– Но скучноватая вообще ночь вышла? – подытожила она.

– Да уж не то что у биатлониста. – Я ответил быстрее, чем на все предыдущие ее вопросы. Она улыбнулась еще шире, язык ее оказался очень мягким с виду, но таким же ярким, как и десна, глядя на которые можно было ослепнуть.

– Вам часто такие ночи выпадают, скорее всего. – заметила она. – Но вам, кстати, идет.

– Что идет?

– Потерянность ваша.

Я вспомнил, как однажды мне сделали такой же комплимент, но в этот раз я услышал правду, которой мне не хотелось стыдиться. Я растерянно улыбнулся, знал, что это хорошо у меня получается. Она снова на мгновение обнажила всю красноту своего рта. Небо не захотело отставать и оттянуло края своей раны до предела. Она снова повернула голову к разверзшемуся полотну. Я наконец понял, что волосы ее были не цвета меди или цвета ртути, а цвета чего-то, что было в небе впервые за мою жизнь. Ей снова захотелось остановить несколько мгновений, и она сделала еще несколько фотографий на мобильный телефон. С каждым щелчком камеры взгляд ее на миг становился неузнаваемым – хотя я и так ее не знал.

– Вы на память фотографируете? – спросил я.

– Да как сказать, – ответила она, изучая добытое. – Пальцы просто зудят порой, вот и щелкаю.

– И никому не показываете?

Палец, собравшийся перелистать фотографию на экране телефона, замер на долю мгновения.

– Да так, иногда, – сказала она.

Я молча понаблюдал за пальцами, листающими снимки. По дороге проехало еще несколько машин. Где-то наверху, под крышей дома зазвонил будильник, но быстро затих. Кровавый глаз в небе умиленно следил за нами, не обращая внимания на все остальное. Я вспомнил, что мы были знакомы едва ли полчаса. Утро было слишком ярким, его яркость слегка сглаживала его невозможность, позволяла мне не видеть, но хотя бы ощущать близость каких-то зыбких, обжигающих треплющимся бархатом границ. Я зажмурился и попробовал рассмотреть то, что было под закрытыми веками. Там не было тьмы и каких-либо ярких цветов тоже, только какой-то расплывчатый фон, призывавший смотреть на что-нибудь более внятное. Когда я открыл глаза, она уже убирала телефон обратно в карман. Мне казалось, она уже не помнила о том, что кто-то прострелил ее машину этой ночью.