На берегу Авачинской бухты

Океан встретил нас сильным ветром. Подол моего легкого платья мотался по сторонам, бессовестно оголяя нижние части моего тела. Александр достал из машины плед, подошел ко мне и укутал, словно ребенка. Мы расположились в ложбинке, разложили простенькие закуски, достали хорошего вина. Александр все время молчал и внимательно слушал мои смешные истории про постоянных покупателей и крепко пьющих соседей. Вместе со мной ходил к воде, собирал шикшу и шиповник, на расспросы о себе отшучивался и ничего не рассказывал. Когда океан заволокло туманом, нам пришлось вернуться домой.

Сначала мы высадили нашу влюбленную парочку. Подъехав к моему дому, Александр сказал, что ждал меня всю жизнь. Я засмеялась, махнула рукой и ответила, что не обращаю внимание на такое примитивное заигрывание. Он взял мою руку и нежно поцеловал ее. Это было очень мило и невероятно приятно. Отдергивать ее я не стала, потянулась и почему-то поцеловала Александра в губы. Возбуждение прокатилось по моему телу. Никогда прежде я не испытывали столько волнения от поцелуя мужчины. Я вдруг испугалась своих чувств и отстранилась от Александра. Он открыл глаза, и в них я увидела любовную поволоку, на секунду мне показалось, мы оба перестали дышать, чтобы не вспугнуть рождение нашей любви. Он прикоснулся к щеке и, нежно погладив, предложил немного покататься по городу. Сомнения стали терзать мою душу, я уже собралась выходить из машины, как вдруг Александр резко нажал на газ и рванул от подъезда. Мы поехали на Мишенную сопку, где на смотровой площадке жарко целовались, обняв друг друга, словно встретились после долгой разлуки. Я слышала удары его сердца, чувствовала тепло и аромат его тела и понимала, что пропала. Ту ночь мы провели вместе и вскоре стали жить в его квартире.

Через три месяца состоялась наша свадьба. Я была самой счастливой невестой на свете. Свадебный букет сделала сама. Лишь одно огорчало меня, что эту радость не смогли разделить мои родные. С ними мы встретились на следующий год в Краснодаре, где отдыхали с мужем и оплатили билет маме с Васенькой, который невероятно вырос и стал точной копией отца. Артемка приехать отказался, его супруга ждала первенца. Передал гостинец и свои фотографии. Мама невероятно постарела за годы нашей разлуки и стала еще более родной и любимой. По моей просьбе она привезла ту самую картину, на которую я любовалась так много лет, от всей души пожелала нам счастья, сказала, что помирилась с Раисой, когда узнала, что та больна лейкемией.

Много положительных эмоций принесла эта встреча, но я всегда буду помнить историю той пожилой женщины из аэропорта, которая не успела забрать маму на Камчатку. Сейчас убедить свою маму переехать на край земли мне не удается, но я верю, что когда-нибудь смогу это сделать и влюбить ее в этот суровый, но волшебный край, где зима длится шесть месяцев, а жителей берега Авачинской бухты защищают Три Брата…

Облака на ощупь

Говорят, каждый настоящий мужчина в жизни должен сделать три дела: посадить дерево, построить дом и воспитать сына. За всю свою молодость и учебу в Иркутском военном авиационно-техническом училище мой отец высадил такое количество деревьев, что их бы хватило на целый парк, названный его именем. Дом, в котором он вырос, бесконечно достраивался и ремонтировался, что, безусловно, стало причиной многих познаний в области строительства. Через год после свадьбы с мамой родился я, его единственный сын. В свои двадцать четыре года он выполнил все дела настоящего мужчины и по праву гордился этим званием. Однако сохранить этот статус от не сумел, потому как самое главное испытание на стойкость характера, силу воли и крепость духа, так необходимые настоящему мужчине, он так и не прошел.

Окончив училище с одной четверкой, отец мечтал летать. Он был спортсменом, общественным активистом, прыгал с парашютом и грезил небом. Командование авиационной части, где он служил после окончания училища, разрешило ему в виде исключения экстерном сдать экзамены. Через год отец должен был стать летчиком-истребителем. Но с приходом к власти в Советском Союзе Никиты Сергеевича Хрущева вооруженные силы были сокращены на полтора миллиона человек, среди них оказались пятьсот тысяч офицеров. Авиационную часть, где служил отец, сократили. При формировании ракетных войск ему, как обладателю технического образования, предложили остаться на службе в ракетной части либо идти на гражданку. Отец остался на службе, но никогда больше не садился за штурвал самолета, что стало настоящей трагедией для нашей семьи и него самого.

С раннего детства я слышал его разговоры про небо. Он часто подхватывал меня маленького на руки и шел на «боевое задание»: «Истребители стоят под открытым небом. Их кабины укрыты брезентом. Экипажи ждут команды!» «По масынам», – картавя, отвечал я. Отец поднимал меня еще выше, ждал, пока я расправлю руки, словно крылья, начинал меня кружить, издавая звуки, похожие на шум мотора самолета. Устав от «полета», мы падали на софу, стоящую в большой комнате. Я заливался смехом, а глаза отца наполнялись тоской.

Став старше, я начал замечать, что отец часто после службы стал приходить навеселе. В таком состоянии он иногда пытался со мной поиграть. Все чаще, приходя домой в пьяном угре, снимал свою форму и с остервенеем вытирал об нее ноги. Потом декламировал выдержки из инструкции по воздушному бою истребительной авиации и засыпал.

Мама тихонько плакала, просила не обижаться на папу, пыталась мне объяснить, что отец хороший, но несчастный человек. Юношей я смотрел на небо и не мог понять, что может быть волшебного в этом бескрайнем голубом полотне. Мое сердце больше занимала морская стихия. Волны, готовые поглотить все, что встретят на своем пути, гладь воды, отражающая солнечный свет, дарящая умиротворение, не шли ни в какое сравнение с большими тучами, перистыми облаками и прочими малоинтересными явлениями, изучаемыми на уроках природоведения. Самой достойной и красивой одеждой настоящего мужчины я считал форму военно-морских офицеров. Черная как уголь фуражка, украшенная золотистой кокардой с изображением якоря, кортик, белые перчатки приводили меня в восторг. Но отец видел во мне лишь военного летчика. Среди моих игрушек были только самолетики и солдатики, одетые в летную форму. Мои желания его не интересовали. Пытаясь объяснить, что я хочу стать морским офицером, слышал лишь в ответ: «Чем опытней пилот, тем мягче и красивее его посадка. Летчика определяют именно по ней. Сынок, тебе непременно нужно «пощупать» облака». Иногда мне казалось, что я разговаривал с глухим человеком. О море он вообще слушать не хотел. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, стал хлопотать за меня о поступлении в высшее летное училище. Обладая таким же упрямым характером, я заявил, что сбегу из дома, но летчиком не стану.

Тем же вечером отец напился сильнее обычного и впервые ударил маму по лицу. Он кричал на нее, обвинял в плохом воспитании сына, говорил, что ненавидит всех нас за то, что мы испортили ему жизнь. Его слова ранили мою душу. За боль, причиненную маме, я чувствовал, как во мне начинают пробиваться ростки ненависти к человеку, которого я когда-то любил всем сердцем.

С тех пор жизнь в доме стала просто невыносимой. Отец пил, устраивал скандалы, требовал моего согласия на учебу в летном училище. Но я не собирался отступать от своей мечты и не сдавался. Спасением стали командировки отца. Когда он уезжал на несколько дней, в доме наступала приятная тишина. Я просил маму развестись с отцом, обещал, что, окончив в военно-морское училище, буду высылать ей деньги на проживание. Мама, грустно улыбалась, гладила меня по голове и говорила, что отец скоро свыкнется с моим решением стать «властителем» морей и океанов, просто ему для этого нужно время…

К моменту моего отъезда в доме действительно стало тише. Но отец всячески противился моему поступлению в военно-морское училище. Поддержку и помощь я получал только от мамы.

Позже из писем я узнал, что у отца появилась другая женщина. Мама измену простить не смогла, и, когда я перешел на третий курс, они развелись. Отец несколько раз пытался вернуться, просил прощения, со мной старался наладить отношения. Мама отца обратно не приняла, но общаться нам не запрещала. Мне хотелось рассказать ему о своей учебе, новых друзьях, преподавателях, достойных уважения, своих успехах. Но отец очень болезненно пережил развод и общение со мной прекратил. На четвертом курсе в высшем военно-морском училище в каникулярном отпуске я все же решился встретиться с отцом и поговорить на прощание.

К моему удивлению, отец принял меня доброжелательно. Он накрыл стол, угостил чаем с пирожными. Сказал, что женился на той женщине, про которую мама нечаянно узнала. Он отметил, что военно-морская форма мне невероятно идет. Узнав, что наше училище участвует в параде на Красной площади в честь очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции он достал из комода пару форменных теплых белых перчаток и вручил их мне со словами: «Возьми теплые перчатки. На тренировках к параду пригодятся. Октябрь в Москве холодный. Вы же будете целый месяц тренироваться и жить в палатках». Потом вдруг замолчал на несколько секунд и сказал, что если бы он стал летчиком, все в жизни сложилось бы по-другому. «Я никогда не забуду свой первый полет, –продолжил он. – Эйфория – это мягко сказано. Когда я впервые увидел, что отрываюсь от земли, это было смешанное чувство: и свобода, и страх, и интерес, и ни с чем не сравнимое возбуждение. Ты отрываешься и понимаешь, что от тебя уходят все проблемы, которые мучили на земле, какие-то неурядицы. В воздухе ты – другой человек, но мои крылья сломали на взлете. Надеюсь, твоя судьба будет счастливее моей, служи, сынок, так, чтобы я гордился тобой». Накопленные обиды, годы скандалов, пьянства и упреков не позволили мне тогда обнять отца. Учтиво поблагодарив за угощения, я взял перчатки и отправился на вокзал.

После окончания учебы я получил распределение на Тихоокеанский флот. Моей мечтой стала служба на крейсере. Я должен был прибыть в город Владивосток. Добраться до края земли тогда можно было лишь с промежуточными пересадками. Транзитный авиабилет продавался военнослужащим без указания конкретного посадочного места в самолете. С таким билетом пассажир имел право идти на подсадку, и в том случае, если находилось свободное место, его обязаны были посадить, но если свободных мест не было, можно было застрять на несколько дней. Транзитный билет позволял гарантировано получить место в гостинице при аэропорте за плату, так как путешествие могло затянуться надолго. В тот год в киевском аэропорту Жуляны очередь на посадку из выпускников военно-морских и сухопутных училищ составляло около 60 человек. Предпочтение отдавалось семейным офицерам с маленькими детьми на руках. Офицеры без транзитных билетов не имели права на гостиницу. Ожидая свободного места, они по семь дней торчали в зале ожидания, комната матери и ребенка в аэропорту была переполнена. В этом аду, заполненном детским криками, говором людей, запахом еды, было невозможно находиться, и я решил найти другой путь, чтобы попасть на нужный рейс.

Я стал наблюдать за контрольно-пропускным пунктом для личного состава экипажей самолетов. Летный состав проходил инструктаж перед вылетом в специальном помещении. За три с половиной часа до планируемого отлета нужного мне рейса я отправился на КПП, чтобы найти свой экипаж и попробовать договориться, чтобы меня взяли на борт авиалайнера. Увидев молодого офицера в черной форме, молодые стюардессы стали кокетничать, хихикать. Выбрав самую красивую обладательницу голубой формы, я спросил номер рейса, на котором она работала. Особа представилась Ольгой и сказала, что летит именно на том рейсе, который меня интересовал. Она выслушала мою историю про отсутствие свободных мест и срочную необходимость прибыть во Владивосток для прохождения службы, сказала, что знает, кто мне поможет.

Ольга вернулась в автобус, который привез экипаж на КПП, и через пять минут вернулась под ручку с высоким седым возрастным мужчиной в красивой форме. Подойдя ко мне, мужчина протянул руку и представился Николаем Васильевичем, командиром авиалайнера. «Сынок, зачем ты летишь во Владик?» – спросил он. «Служить на крейсере, название которого я пока не знаю», – ответил я. «Мой сын служит на крейсере «Адмирал Зозуля» в Североморске, я помогу тебе вырваться из Киева, но тебе придется просидеть четыре часа на небольшом откидном стульчике в нашей кабине. А прибыв в Барнаул, думаю, мы сможет отыскать тебе местечко в салоне самолета». За годы учебы я забыл слово «комфорт», поэтому с легкостью мог пережить любые неудобства. Подхватив небольшой чемодан, я отправился вслед за Николаем Васильевичем.

Вместе с экипажем нас подвезли к первому трапу, по которому мы поднялись в самолет. Мой чемодан поставили в шкафчик, предназначенный для членов экипажа, и усадили на откидное кресло в кабине самолета. Из вежливости бортинженер спросил, какое военное училище я окончил и по какой специальности. Мой ответ, что окончил я Черноморское высшее военно-морское училище и теперь являюсь специалистом по ракетному вооружению надводных кораблей, заставил его произнести глубокомысленное: «А-а-а-а», – что, видимо, свидетельствовало об уважении всего экипажа к ракетам надводного флота и, полагаю, лично ко мне. Перед взлетом командир авиалайнера сказал старшей бортпроводнице, уже знакомой мне Ольге, чтобы она сделала мне кофе как для него. По вкусу я понял, что в чашку с ароматным напитком была добавлена ложечка уссурийского или рижского бальзама либо коньяка.

ТУ-154 оторвался от земли в назначенные 22:00. Никогда прежде я не бывал в кабине самолета. Помимо огромного количества всевозможных приборов, я восхитился видом из кабины. Сидя на одном месте, можно было увидеть, что происходит вокруг. Сначала ты тонешь в огнях полосы, потом города, а после погружаешься в мир звезд. Тебе кажется, будто, протянув руку, ты сможешь их потрогать. Николай Васильевич, заметив восхищенное выражение моего лица, усмехнулся и сказал, что так всегда бывает в первый раз, но даже к звездам со временем привыкаешь. Я вдруг вспомнил отца, мне впервые стало его искренне жаль. Увидев однажды эти чудеса, всем сердцем обожая небо, наверное, сложно остаться счастливым, когда тебя всего этого лишили.

Через час управление самолетом перевели в режим «автопилот», экипаж, кроме бортинженера, погрузился в сон. Я тоже не спал, несмотря на то, что продолжительная нервная суета аэропорта меня изрядно утомила. Незнакомые ранее ощущения, волнение, воспоминания об отце, о том, как холодно с ним простился после трех лет разлуки, не давали покоя. Лишь перед посадкой я немного вздремнул.

Большая часть пассажиров вышла в Барнауле и мне смогли зарезервировать место в салоне. Из Барнаула до Владивостока я уже летел в салоне вместе с остальными пассажирами.

При выходе из самолета командир подошел ко мне, пожал руку и пожелал удачи, второй пилот и бортинженер проделали то же самое. Пассажиры смотрели на меня удивленно. В их глазах читалось: «Чего это вдруг салаге лейтенанту была оказана такая честь?» Город Артем, где располагался аэропорт, встретил меня духотой и липким туманом.

Я получил распределение служить на крейсере «Варяг», базирующемся в бухте Абрек залива Стрелок в поселке Тихоокеанский (ныне город Фокино), в ста километрах на север от Владивостока. Через два года отправился в свой первый отпуск, чтобы навестить родителей. Мне хотелось повидаться с отцом, рассказать о своих ощущениях, стать к нему ближе, но моим планам не суждено было сбыться. Почти сразу после моего отъезда к месту службы отец умер. Врачи сказали – оторвался тромб. Новая супруга о его смерти решила нам с мамой не сообщать. Думаю, она сильно ревновала отца к маме и ко мне. Молчание отца я расценивал как обиду, не зная, что его просто больше нет на этой земле. Мне так и не удалось рассказать ему о куполе черного волшебного неба, в который невозможно было не влюбиться, объяснить, что я понимаю его боль и сожалею о нашей размолвке.

Своего сына я назвал в честь отца. Мама так и не вышла больше замуж. Она стала жить с моей семьей, наблюдая, как растет ее единственный внук. Когда Никитка впервые попросил купить ему самолетик, мама даже расплакалась. Со временем сынок серьезно заинтересовался авиацией и после окончания школы поступил в летное училище, чем, безусловно, гордился бы его дедушка. Морская стихия Никиту не захватила, в нашем доме разговоры ведутся исключительно про небо. С сыном я не спорю, внимательно слушаю о его единственном увлечении, свои интересы не навязываю, но втайне мечтаю о внуке, которого обязательно увлеку морем…

В канун восьмого марта

Рабочий поселок городского типа Заозерск на границе между окончанием восьмидесятых и началом девяностых годов прошлого века повторял облик любого другого поселения, расположенного на берегу вечно холодных рыбопромысловых рек. Невысокие здания серого цвета чередовались с частным сектором. Школа и детский сад давно потеряли свой первозданный вид и производили весьма унылое впечатление. Местный дом культуры размещался в стареньком здании, когда-то перенесшем пожар. Единственный универмаг был оформлен фигурками из маргарина и консервами, уложенными красивыми башнями. Небольшой рыночек с перекошенными от старости лотками носил гордое название барахолка. Единственной достопримечательностью Заозерска являлось двухэтажное здание местной администрации, которое можно было безошибочно узнать по флагу, расположенному на козырьке его крыши, и белоснежным стенам, беленным известью дважды в год.

На излете существования Советского Союза местным властям наконец-то выделили деньги на постройку новой современной школы. Для строительства были приглашены китайские рабочие. Те, как известно, отличались добросовестностью, трудолюбием и, главное, не тащили со стройки разные дефицитные материалы. Местные мальчишки сначала чурались незнакомцев, говорящих на непонятном языке, а затем привыкли и бегали каждый день смотреть на диковинных людей, о которых они раньше только слышали. Глядя на китайцев, обладающих маленьким ростом, я думал, что их специально отбирали для работы на стройке, чтобы больше помещалось в жилых балках, стоящих недалеко от будущей школы. Особенное изумление у меня вызывала работа тяжелого иностранного бульдозера и большого подъемного автокрана.

Вдоволь наглядевшись на чудо-технику, я старался пораньше возвращаться домой, чтобы опередить приход мамы. Она очень злилась, если я возвращался позже нее.

Когда в прихожей хлопнула дверь, тревожное предчувствие охватило меня. По шагам я понял, что мать снова пьяна. Нетвердой походкой она прошла в комнату, не раздеваясь, плюхнулась в кресло и с пьяной улыбкой протянула: «Ну-у, как дела-а, Жэка? Уроки сделал? Чего зыркаешь на меня, говнюк? Матери тебе не жалко?!» Устав от пьяного монолога, она засопела, откинувшись на спинку кресла. Я снял с нее сапоги, шапку, погасил свет и тихонько вышел в соседнюю комнату.

Мы с мамой остались одни, когда мне исполнилось пять лет. Она родилась и выросла в уютном курортном городке на берегу Черного моря. Там мама встретила красивого молодого моряка, приехавшего в отпуск. Он пообещал красавице вечную любовь и золотые горы. Недолго думая, она отправилась за мужем на север, туда, где весне никогда не было места. Первым ее потрясением стали долгие холодные зимы, плавно перетекающие в прохладные туманные летние дни, стремительно завершающиеся слякотной промозглой осенью.

Дом, в который приехала молодая жена, оказался вовсе не дворцом, золотые горы – обыкновенной зарплатой матроса рыбообработчика, но назад дороги не было. Цветущие каштаны, дурманящий аромат лаванды и сирени остался где-то очень далеко в прошлом. Своей матери в письме она написала, что счастлива с мужем, любит их дом, обожает чарующую красоту этой суровой земли. Вскоре молодая супруга сама поверила в эти слова, устроилась в консервный цех на ручную расфасовку рыбы, старалась подружиться с местными жителями.

Об отце я помнил немногое – он редко бывал дома. Однажды после долгой командировки он отрастил бороду и в таком виде заявился домой, в тот вечер я его вовсе не признал. Мама рассказывала, что я кричал как резаный и не давался на руки до тех пор, пока папа не вышел из ванной комнаты с «лысым», но знакомым лицом.

На нежность отец был скуп, подарки дарил редко. Он мечтал купить кооперативную квартиру, иностранную машину, съездить в Болгарию на «Золотые Пески». Стремился на всем экономить, деньги копил в сберегательном банке. Но его мечтам не суждено было сбыться. На судне, где он работал, произошел несчастный случай. Забрасывая сети, отец зацепился за трос, который выкинул его за борт прямо на винты. Команда экипажа утверждала, что он был нетрезв, поэтому не отреагировал на происходящее, говорили, будто отец накануне поскандалил с капитаном по поводу заработка и крепко напился перед вахтой. Что бы ни случилось в том злосчастном рейсе, мама в двадцать пять лет осталась вдовой с маленьким ребенком на руках, в сером унылом городке, ежедневно раскладывая рыбу по консервным банкам…

За шесть лет жизни в Заозерске она привыкла к погоде и людям, окружающим ее. В доме родителей ее никто не ждал, младшие сестры за это время повыскакивали замуж, супругов привели жить в родительский дом. Места для молодой вдовы с ребенком в этом доме не было.

Горевала по мужу мама целый год, но потом решила заняться устройством личной жизни, которая никак не клеилась. Вскоре она начала выпивать. Иногда мама возвращалась домой только под утро, пропахшая дымом сигарет и спиртным, часто в пьяном угаре горько плакала. Будучи трезвой, пыталась сохранить уют в нашем доме, но, погружаясь в густой алкогольный дурман, начинала говорить гадости, за любую провинность могла ударить. Но я любил и жалел ее. Перекошенное от алкоголя лицо с размазанной косметикой не вызывало у меня отвращения к ней, мне так хотелось сделать что-нибудь хорошее, способное вернуть маме счастье…

В моей голове возникали и исчезали разные идеи по этому поводу но ни одна из них, как я полагал, не заслуживала одобрения. Однажды в гостях у своего приятеля я услышал разговор хозяйки квартиры по телефону. Та говорила, что лучший подарок для женского счастья – французские духи. Стоили они по тем временам космическую сумму денег. До празднования 8 Марта оставалось полтора месяца, я почему-то был уверен, что сумею найти деньги на духи, так необходимые для счастья мамы. Досмотрев с приятелем фильм про Брюса Ли, я, окрыленный идеей, поспешил домой. В моей голове возникали планы, как добыть деньги, один фантастичнее другого…

Прошло несколько дней, а планы не сбывались, и тогда на помощь пришел, как это иногда бывает, счастливый случай.

Жившая в колясочной выгородке собака по кличке Альфа разродилась восемью щенками. Старая гулящая дворняга не впервые приносила приплод. Я решил взять одного щенка себе на откорм, чтобы продать местным охотникам за большие деньги. Спрятав его за пазуху, я отправлялся гулять с ним на свою любимую стройплощадку новой школы. На окраине Заозерска, бесспорно, это было самое грандиозное строительство. В тот день я напряженно всматривался в китайцев, пытаясь понять, похожи ли они на моего кумира Брюса Ли.

Увидев меня со щенком, один из китайцев подошел и с помощью жеста попросил отдать щенка ему. Я сделал вид, будто не понял иностранца. Китаец вытащил три рубля и протянул их мне. Застыв на месте, я думал, как поступить. Пауза длилась недолго и… сделка состоялась.

На следующий день я принес еще одного щенка. Старый китайский знакомый вновь подошел ко мне и протянул три рубля. Трехрублевые бумажки вновь перекочевали в карман молодого «предпринимателя», а щенок – в руки китайского строителя. Зачем китаец покупал щенков, меня мало заботило.

Правда, где-то под ложечкой щемило чувство вины перед Альфой, но ведь я старался ради своей мамы. К тому же я был уверен, Альфа родит себе еще детей. Так продолжалось почти две недели. Я искал собачат по подвалам и носил их к будущей школе. Сумма выручки росла, и заветные французские духи становились не такой уж далекой мечтой.

Однажды я увидел, что не одинок в своем промысле. Пришлось с помощью кулаков отстаивать свое право на бизнес. Накануне 8 Марта конкуренция становилась жестче. Я спешил, ведь подарок нужно было еще купить до начала праздника. Когда нужная сумму была собрана, я отправился в универмаг, где меня ждала небольшая синяя коробочка духов с заветным словом «Сlimat».

По дороге в универмаг я встретил своего подельника по отлову собак, он ошарашил меня известием: оказалось, китайцы покупали щенков, чтобы есть их мясо в своих традиционных блюдах…

Мое сердце сжалось от боли, я засунул руку во внутренний карман куртки, вытащил деньги, аккуратно свернутые в носовой платок. Собаки, щенки, китайцы, конкуренты, все перемешалось в голове, я посмотрел на кровавый заработок и тихонько заплакал. Потом вспомнил маму, рыдающую накануне сильнее прежнего, смахнул слезы и отправился за подарком.

Полногрудая розовощекая продавщица универмага Мария Ивановна встретила меня, жуя кусок хлеба с салом. Когда я сказал, что хочу купить, небрежно вытерла руку о фартук, стала оживленно интересоваться, откуда у меня столько денег. В ответ я дрожащим голосом ответил, что заработал. «Ну, да!» – усмехнулась она и протянула мне какую-то бумажку и отправила на кассу. Кассирша сидела в углу универмага за огромным кассовым аппаратом в специальной будке, выполненной из плекса. Переворачивая страницы пальцами, безвкусно унизанными золотыми кольцами, она читала какую-то книгу. Увидев название покупки, заохала, закряхтела, стала говорить, что я настоящий мужчина и опора свой беспутной матери. Мария Ивановна решила поучаствовать в нашем диалоге и на весь универмаг стала кричать, что наверняка деньги я спер у мамки или еще у кого-нибудь. В ответ кассирша сказала, что мальчишка герой и не важно, как добыл деньги. Пробив нужные цифры на кассе, кассирша передала мне чек. Мария Ивановна уже успела заглотить свой бутерброд, внимательно посмотрела на меня, взяла чек и передала заветный подарок. Женщины, не стесняясь меня, стали обсуждать своих мужей, любовников, сыновей. У каждой были свои доводы про честность возникновения денег в их семьях, они спорили о необходимости подарков, которые обе давно не получали…

Прибежав домой, я свернулся на диване калачиком и снова заплакал, подвывая, как неказистые дворняги, у которых я забрал собачьих детей.

Ночью мать вернулась пьянее обычного: «Женька, засранец! В универмаге сказали, ты воруешь! Признайся! Воруешь?!» – кричала она, подошла ближе и влепила крепкую пощечину. Не ожидая оплеухи, падая, я ударился о металлический край стола и рассек себе висок. Кровь фонтаном хлынула на лицо.

Мама перепугалась и стала метаться по комнате в поисках аптечки. Пьяный туман мгновенно слетел с ее глаз, она стала плакать и умолять простить ее. Как только она смогла остановить кровь, прижала меня к себе, стала говорить, что не хотела сделать мне больно, спрашивала, смогу ли я ее простить когда-нибудь. «Я хочу сделать тебе подарок, не бойся, деньги не ворованные, я их заработал», – дрожащим от слез голосом ответил я. Вытащив из сумки заветную синюю коробочку, я протянул ее маме. Увидев надпись «Сlimat» Lancome, она расплакалась еще сильнее. Я перепугался, подумал, что купил не те духи, мысленно поругал маму приятеля, которая с таким самозабвением говорила, что женское счастье во французских духах, проклинал себя за бесполезное мучение невинных животных. От досады слезы текли по моим щекам, ведь счастливой маму я так и не сумел сделать.

Когда мама упокоилась, сказала, что давно мечтала именно об этих духах, поблагодарила за подарок и расспросила, как я заработал деньги. Маме врать я не стал и рассказал всю историю происхождения духов.

Всю ночь она не спала, плакала, сидя на кухне. Утром на столе я увидел свои детские фотографии и открытую коробочку с духами. Мама приветствовала меня нежными объятиями, предложила вкусный горячий завтрак. Уходя, сказала, что клянется больше не пить и постарается изменить нашу жизнь в лучшую сторону. Зайдя в контору своего консервного цеха, она написала заявление об увольнении. За несколько дней распродала или раздала наше скромное имущество, сняла все сбережения отца и в канун 8 Марта мы покинули Заозерск навсегда…