В одну из подобных ночей, что твоя Варфоломеевская, хватают её под руку. Постойте, мол, Вера Николавна. Испугалась женщина, в плечи нырнула и только и ждет, как ругать её станут за нерасторопность.

– Позвольте представиться: Зуров Леонид. По душе и призванию – поэт, в быту —маляр. Вера Николаевна, я давно хотел иметь с вами знакомство. Не откажите, давайте прогуляемся.

– Что вы, что вы, – закрутила Вера головой по сторонам, будто наваждение перед глазами отгоняет. – У гостей хмельное на исходе. Мне в подвал спуститься нужно. Там у Ивана Алексеевича и ром, и коньяки разной выдержки. Полный погреб, а все везут и везут. Гостей-то много каждый день. Вот и полагается…

– Пустое это, Вера Николаевна, – ровно говорит Зуров, негромко вроде, а все равно в гаме пьяном голос его не теряется. Да все держит Веру под руку, робко так. Одерни руку – пальцы враз и разожмутся. А рука не хочет одергиваться.

Плюнула Вера Николавна в сердцах и пошла за Зуровым. В сад вышли, там он и открылся. Говорит, мол, давно за ней присматривает, да все не решался, боялся. И что вот есть у него такое чувство, что даже будь он величайшим поэтом, что твой Пушкин или Лермонтов, а все равно словами не высказать. Стрянут слова в горле комом, и язык не шевелится. И что в дом к Иван Лексеичу он давно вхож. Все рассчитывал, будто великий Мэтр подсобит, прикажет к пубикации. И стихи ему свои подсовывал, и бегал следом, а тот носом не повел. Как на цепь его Галина привязала и головой не разрешает в сторону повести, да еще и Марга появилась. Совсем Иван Лексеича не стало. Превратился Иван Лексеич в бутыль бездонную. Всем наливает, а правды не видит.

Слушает его Вера Николавна. Тепло от слова ушам. Жар по шее сползает, под ребра стремится… А верить боится. Неужто достойна она таких слов? Али шутка чья глупая? Нет, это, вестимо, мужнина любовница поиздеваться вздумала. Либо одна, либо вторая.

– Я вам докажу. Только не сердитесь. Молю, только не сердитесь и не гоните меня, – щелкнул каблуками Зуров, да скрылся в ночи.

Всю ночь в саду просидела Вера Николавна. Плакала. А никто её и не звал больше. Под самый рассвет плюнул дом последними хмельными гостями и затих. Прокралась Вера на цыпочках внутрь. Глядь – форменный погром. Полы заляпаны, под ногами стекло хрустит осколками. Вся скудная мебель переворочена, да окно выбито – как только не слышала, ума не приложит. А посреди комнаты лежит босой Иван Лексеич. Храпит в слипшиеся усы, да пузыри губами пускает. Прокралась наверх к своей комнате, да не сдержалась, глянула в щелочку напротив. Там, на измятых бессонной страстью простынях, спят в повалку Галина с Маргой. Улыбаются чему-то во сне, распаренные, что твои херувимчики. Плюнула Вера, кошелечек стянула с тумбочки и засобиралась на рынок. Гулянка гулянкой, а после веселья, как проспится, требует Иван Лексеич супчика пожирнее, да стопочку ледяную.