Дмитрий. Русский роман

Утро Дмитрия обычно проходило в одиночестве и посвящалось учебе. Удалившись в привычный час в свои покои, он сел за стол, покрытый картами разных провинций Литвы и России, планами укреплений, макетами великих сражений и прочая, и прочая. Он пододвинул их поближе, но не мог сосредоточиться. Его глаза глядели на реки или леса или бродили от бастионов к редутам, но его мысли были далеко, он был погружен в воспоминания о нежной и задумчивой улыбке Марины, когда она прощалась с ним накануне вечером. Она показалось ему не столь оживленной, чем прежде, но не столь лучистый взгляд, более нежное и более трогательное выражение ее лица делали ее еще привлекательнее, интереснее. Отчего могла произойти такая перемена? Она все еще была княжной Сендомирской, восхищала каждым взгляд, пробуждала любовь в каждом сердце – в числе прочих и в единственном сердце, любовь которого она ценила. Засевшая в нем досада на привязанность Марины к его другу, теперь сопровождалась угрызениями совести. Он пытался изгнать эти болезненные эмоции, вспоминая большие надежды, возвышенные цели, блестящие амбиции, прежде переполнявшие его грудь, но возникал гнетущий вопрос: если эти надежды осуществятся, если эти амбиции будут удовлетворены, принесут они ему счастье? О, никогда! никогда! был мучительный ответ. Затем он попытался забыть о муках неразделенной любви, болезненной надежды, возвращаясь мыслями к своей матери, к ее прощальным ласкам, о которых он так часто с теплом вспоминал. Но те, кто любит, видят незаметную связь всякой нежной привязанности, с главным источником всех чувств, их отношение к бывшим друзьям становится теплее, выражается чаще и с большим пылом. Это происходит из-за переполняющей сердце мягкости; вдохновлённая любовью, она напоминает пропитанный весенним теплом снег, тающий под самым робким солнечным лучом.

Дмитрий, тщетно пытаясь отвлечься от нахлынувших на него болезненных воспоминаний, встал и быстро зашагал по комнате, чтобы движением притупить остроту мыслей, еще более гнетущих в состоянии одиночества и покоя. Граф Вишневецкий вошел в его комнату.

– Звук ваших шагов, – сказал он, – убедил меня, что мое появление не прервет ваших занятий, я рискнул войти, чтобы сообщить вам кое-какие важные сведения.

Бодрый голос и манеры графа болезненно контрастировали с настроением Дмитрия. Веселый и счастливый вид более удачливого соперника казался ему своего рода оскорблением; не скрывая своего раздражения, он ответил сухим и резким тоном на слова графа, не слишком интересуясь известиями, с которыми тот пожаловал.

Граф, взглянув в лицо Дмитрию, переменил тон:

– Вряд ли что-то способно более удивить меня, нежели тот малый интерес, что вы проявляли в последнее время к предмету, некогда занимавшему каждую вашу мысль, влиявшему на каждое ваше действие. Мне следует напомнить вам, – продолжил он, отметив вопросительный взгляд Дмитрия, – что вы потомок рода Ивана, наследник российского престола.

– Когда же или как, сударь, – надменно отозвался Дмитрий, – я проявил эту забывчивость?

– О нет, – ответил граф, с такой сладчайшей улыбкой, которая способна была обезоружить любого, – признаюсь, что в настоящее время вы полностью осознаете свою имперскую родословную; дух величия, исходящий от вашей персоны, говорит о том, что вы чувствуете различие между сувереном и подданным. И все же позвольте мне надеяться, что, по крайней мере, какое-то время равенство дружбы может быть сохранено между нами.

– О, друг мой! – сказал Дмитрий, торопливо пожимая протянутую графом руку, – каким жалким я выгляжу в ваших глазах, как больно мне видеть в них свое отражение…

– Так гоните прочь тоску, – ответил граф, – пусть ее заменит радость надежды. Известия, о которых я упомянул, войдя к вам, и которые демон раздора едва не помешал мне сообщить, состоят в том, что небольшой отряд русского войска недавно неожиданно вторгся во владения Сендомирского воеводы. Крестьяне прогнали их, и те не решились на еще одно вторжение. Однако давайте воспользуемся этим благоприятным моментом и сообщим тайну вашего рождения воеводе, дабы побудить его отомстить за собственные обиды и поддержать дело того, к будущей судьбе которого он уже выражал глубокий интерес. Вы позволите мне сделать это заявление? Или предпочитаете оставить признание за собой?

– В моем деле не найти более способного защитника, чем Август Вишневецкий, и ему я уступаю роль рассказчика. К тому же, – добавил Дмитрий с вялой улыбкой, – мой разум и мое сердце слишком сильно подавлены, чтобы я смог поведать свою историю в выгодном свете.

– Некая тайная печаль, – сказал граф, с выражением тревожного сочувствия, – гложет вас. Отчего вы не решаетесь рассказать о ней? Право слово, отчего?

– Не мучайте меня расспросами, – прервал его Дмитрий, – нынче они для меня нестерпимы. Однажды наступит тот день, когда моя рана сможет быть осмотрена, когда я смогу рассказать вам о своих чувствах и своих терзаниях. А теперь оставьте меня один на один с моими мыслями. И считайте меня кем угодно, только не считайте недружелюбным или неблагодарным.

Граф посочувствовал его печали и удалился, не пытаясь более разобраться в причинах.

Дмитрий, вновь оставшись один, в полной мере переживал свою оплошность; он малодушно поддался страсти, казалось, достигшей теперь неодолимой силы.

– Если победить невозможно, – воскликнул он, – по крайней мере, я больше не буду покорно мириться с ее господством.

Едва он произнес эти слова, взгляд его случайно упал на его шлем и саблю, лежавшие без дела. Он вспомнил, что нынче был тот самый день и час, когда молодое дворянство Кракова обычно собиралось на равнине за городскими стенами, чтобы испытать свое мастерство в боевых ударах или военных упражнениях. Некогда Дмитрий с увлечением предавался этим занятиям, однако его интерес к ним постепенно угасал, и в последнее время он и вовсе их забросил. Теперь же, однако, он с воодушевлением смотрел на участие в любом занятии, которое могло бы хоть на мгновение отвлечь его от болезненных и опасных мыслей.

Снаряженный по-военному, он проехал верхом на коне по главным улицам города к назначенному месту, не осознавая, какое восхищения вызывают его статная фигура и благородный вид, когда он направлял своего горячего коня, наклонившего свою покорную шею, под могучей рукой, которую не смел ослушаться. Графиня Сирадия стояла на открытом балконе своего дворца, в окружении нескольких дам, среди которых была и княжна Сендомирская, когда проезжал мимо Дмитрий. Он ответил на ее приветственную улыбку холодным, но глубоким поклоном, не замечая Марину, которая невольно пыталась укрыться от его взгляда.

– Граф Лукнов, – разочарованно произнесла Генриетта, – несомненно, самый бесчувственный, но и самый красивый мужчина на свете.

– Стало быть, напрасно вы вступили в борьбу с этой бесчувственностью и говорите так, словно потерпели поражение? – спросила госпожа Колони с недоброй улыбкой.

Тень растерянности пробежала по лицу графини, но она пыталась скрыть это, напустив на себя веселый вид, и ответила, что у нее достаточно оснований обвинять в бесчувственности того, кто способен с таким безразличием взирать на красавиц на ее балконе.

– Давайте, – продолжила она, сделав вид, что ей внезапно пришла в голову идея, – последуем за этим бесчувственным графом на поле состязаний, куда он направляется, судя по его снаряжению, и выясним, сохранит ли он столь же бесстрастный и серьезный вид под ударами копий, как под взглядами прекрасных дам.

Дамы согласились с этим предложением, отвечавшим также тайному желанию Марины, и отправились в великолепных каретах графини на поле состязаний. Когда они прибыли на место, составлявшие часть отряда польских гусар дворяне, среди которых был Дмитрий, упражнялись в различных маневрах. Их блестящие кольчуги, надетые скорее для украшения, нежели для защиты, развевающиеся над шлемами белоснежные перья, гордый и размеренный шаг лошадей вызывали возгласы восхищения у дам. Молчала одна лишь Марина; она не осмеливалась доверять своему голосу выражение чувств при виде сцены, которая, в отсутствие Дмитрия показалась бы ей пустым представлением. Каждая новая или примечательная ситуация с участием предмета любви, кажется, вызывает сперва глубокий интерес к нему и уж после – восторг. Когда любви сопутствует надежда, убеждение в этом сопровождается своего рода ликованием, но лишенная надежды, она становится безмерно болезненной; это тягостное ощущение неполноценности, столь характерное для истинной привязанности, возрастает до гнетущей степени, и возникает мимолетный соблазн обесценить совершенства, вид которых вызывает одновременно чувства разочарования и унижения. Марина давно уже перестала смотреть на Дмитрия с безразличием. Своеобразие его манер и взглядов поначалу просто вызывало у нее интерес, но любезность, благородство, сочетание мягкости и силы характера, в конце концов, сумели затронуть ее сердце.

Многие из молодых дворян, которые охотились за улыбками княжны или томились в надежде поймать ее взгляд, сочетали в себе зрелый ум, элегантность манер и привлекательность, но они не обладали достаточной определенностью характера, чтобы произвести сильное впечатление на такую личность, как Марина. Их мысли, их надежды, их чаяния не только находились под влиянием, но и формировались устоями того общества, в котором они жили. Хотя их способности и характеры могли быть от природы различны, как разные металлы, отлитые в одной и той же форме, они получали одинаковый отпечаток современного мира, и печать природы стиралась в монетном дворе притворства. Их разговоры, если они касались серьезных вещей, основывались не на их собственных чувствах или суждениях, но на тех общепринятых мнениях, которые запоминаются, но не осмысливаются, утомляют своей банальностью, ничего не значат или никому не нужны. Веселые же разговоры нередко казались искрометными и забавными, но им недоставало той глубины и оригинальности, внезапного жеста, яркой улыбки, блеска в глазах, которые дополняли блестящий ум, придавали пикантность остроумию и изящество шуткам Дмитрия. В графе Вишневецком княжна видела многое, чем можно восхищаться, и все в нем заслуживало уважения. Она ценила справедливость его суждений и их последовательное отражение в его поведении; беседы с ним часто развивали ее, иногда забавляли и всегда были ей интересны; но постоянство его манер, размеренность его чувств не позволяли ему возбуждать те яркие эмоции, которые умел вызвать Дмитрий.

Необычные характеры, чьи особенности не отталкивают и не вызывают тревоги, часто привлекают гораздо сильнее, чем обладающие менее своеобразными и, быть может, более ценными качествами. Плодородную долину или ароматный цветок мы видим слишком часто, чтобы получать от них сильное впечатление, но на грохочущий водопад или уходящие за облака верхушки гор мы смотрим с удивлением и вспоминаем о них с интересом.

Марине Дмитрий казался единственным в своем роде; все, что он делал, все, что он произносил, дышало такой смелой независимостью, что иной раз она смотрела на него с чувством, почти граничащим с благоговением. В другой раз слабость и нежность переполняли ее при звуке его мягкого голоса, когда он обращался к ней, при блеске его ласкового взгляда, когда он смотрел на нее. В эти моменты ей открылась истинная природа чувств, которые она лелеяла; она была потрясена, ее охватили стыд и раскаяние, ибо она ничуть не тешила себя надеждой на взаимность. Общая сдержанность его манер, его неизменная привычка удаляться, как только к ним подходил граф, убеждали ее в его безразличии. Его холодность накануне вечером заставила ее еще более утвердиться в этом убеждении, и огорчение вытеснило удовольствие из ее сознания. Теперь она наблюдала за его быстрыми движениями, отмечала изящество его жестов, блеск в его глазах, пока он ехал верхом по кругу, быстро миновав место, где она сидела незамеченная. Она представляла большие надежды, возвышенные эмоции, которые теперь, должно быть, переполняли его грудь; стараясь представить себе его чувства, она мысленно заглянула в будущее и увидела героические успехи, поля славных битв, «праздник чести». Увы! для нее ее это предвидение было источником страха, а не ликования; она отвернулась, чтобы скрыть от своих спутниц чувства, отразившиеся на ее лице.

В этот момент отряд гусар, до того ездивших по кругу или выполнявших упражнения со своими копьями, построился в длинную узкую колонну. Они резко обнажили свои сабли и тотчас подняли их в воздух, словно нацеливаясь на врага. Внезапный отблеск света от полированного оружия, точно яркая молния, испугал лошадей, запряженных в экипаж, где сидела Марина. Лошади встали на дыбы, сбросив на землю наездников, и неуправляемым галопом понеслись через равнину. Строй тотчас рассыпался, и гусары бросились в погоню за каретой. Приближающийся шум преследования побудил лошадей к еще более отчаянным усилиям; они стремительно приближались ко рву, окружавшему стены Кракова. Гусары остановились, в отчаянии, в безмолвной тревоге перед надвигающейся и, казалось, неминуемой бедой. Находившаяся в карете женщина попыталась выбраться на ходу, но, обнаружив, что усилия тщетны, всплеснула руками и дико вскрикнула от отчаяния, устремив полный ужаса взгляд в сторону места, к которому они приближались.

Дмитрий мгновенно узнал это лицо и этот голос. Чрезмерная тревога, которая так часто расстраивает самое стойкое сердце и парализует самую сильную руку, теперь придала Дмитрию смелости и решительности, почти сверхъестественной. Он отметил место, к которому приближались лошади, и с отчаянной скоростью устремился туда, заставив своего разгоряченного и напуганного коня остановиться на самом краю рва. Чтобы прекратить движение бешеных и неуправляемых лошадей, силы его руки было явно недостаточно. Ждать же их приближения означало лишь подвергнуть себя смертельной опасности, не отвлекая ее от Марины.

Первоначальная причина их испуга теперь пришла ему в голову, он быстро поднял саблю и сверкнул ею перед их глазами. Уловка удалась: лошади резко повернули и понеслись в противоположном направлении. Дмитрий, подскакал к гусарам, собравшимся теперь в отряд, коротко объяснил, им следует делать и помчался вслед за лошадьми; те уже заметно устали и, тяжело дыша, постепенно замедляли бег. Тем временем гусары сформировали огромный круг, и когда Дмитрий бросился вперед и повернул лошадей с их нынешнего курса, со всех сторон в глаза им сверкнули сабли, мешая их движению вперед; испуганные и сбитые с толку, они, наконец, остановились и дико смотрели вокруг, в то время как их огненные глаза, дымящиеся ноздри и поднятые уши говорили о том, что их дух еще не успокоился. Дмитрий, воспользовавшись этим моментом, приблизился, разрезал ремни конской упряжи, стремительно выхватил из кареты княжну и понес ее через плотную толпу.

Глава IV

Так, улыбаясь, плакала она.

Улыбка на ее губах не знала

Про слезы, застилавшие глаза,

Как жемчуг бы затмили два алмаза.

Король Лир²¹

Когда б я был красавцем первым в мире,

Когда б я был сильнейшим из царей,

Когда б я был умнее самых мудрых,

Я б это отдал за твою любовь. –

Лишь ей служить, все принести ей в жертву,

Или погибнуть!

Зимняя сказка²²

Марина видела, как Дмитрий бросился в сторону рва, как он стоял на самом краю, удерживая одной рукой своего беспокойного коня, а другую протягивая к карете, которая стремительно приближалась и грозила сокрушить его, но больше она ничего не видела, чувства покинули ее раньше, чем предчувствия. Придя в себя, она обнаружила, что сидит в карете, а Дмитрий поддерживает ее, в его глазах читалось самое нежное беспокойство. Забыв обо всем, кроме своей недавней тревоги и нынешней радости, он был вне себя от счастья, когда она пришла в себя.

– Она жива, жива! – воскликнул Дмитрий, быстро схватив ее руки и прижав их к своей груди, в то время как восторг сиял в его выразительных глазах.

Марина посмотрела на него с удивлением и любопытством.

– О! не спрашивайте меня, как мне посчастливилось спасти вас! не требуйте удручающих подробностей сцен, слишком страшных, чтобы помнить их. Вы живы, а я благословен; вы в безопасности, а я в Элизиуме!

Его взгляды, слова, манеры – все неожиданно, но бесспорно убеждало в его привязанности. Тысяча противоречивых эмоций боролась в груди Марины. Благодарность за спасение, едва преодоленный ужас недавней опасности, радость от осознания, что Дмитрий любит ее, переполняли ее чувствами, которые она тщетно пыталась скрыть; она побледнела, при этом сладкая улыбка пробежала по лицу, и она снова бессильно опустилась на сиденье кареты.

Выражение восторга на лице Дмитрия мгновенно сменилось выражением заботы, он обратился к ней с самыми нежными и умиротворяющими словами, умолял ее успокоиться и просил прощения за ту горячность, с которой выдал свою страсть, столь долго и мучительно скрываемую. Выражение лица Марины, заливший ее щеки румянец, нежный, но поспешно отведенный взгляд ее глаз впервые дали Дмитрию понять, что она не была к нему равнодушна. Признательность, дружба, страдания, которые он так долго терпел, тоска, которой еще недавно он не видел конца, – все это было забыто в восторженной уверенности, что Марина ответила ему взаимностью.

– О, скажите, – воскликнул он, – скажите, прежде чем мы расстанемся, на что мне надеяться или чего страшиться в этом долгом молчании?!

Они почти добрались до Сендомирского дворца. Дмитрий все еще держал Марину за руку, глядя на нее с выражением самой пламенной тревоги, самой преданной привязанности; княжна робким и дрожащим голосом, стараясь скрыть борьбу своих чувств, отвечала:

– С моей стороны, Ваша Светлость, вы никогда не встретите неблагодарности или бесчувственности.

Когда карета остановилась перед дворцовыми воротами, Дмитрий одним взглядом, ярким, как вспышка молнии, и улыбкой, нежной, как прощальный солнечный луч, выразил свое восхищение и благодарность. Они вышли, и Дмитрий скорее понес, нежели повел Марину в большую гостиную. Войдя, они обнаружили воеводу и графа за важным разговором. Вид последнего мгновенно вызвал у Дмитрия все те воспоминания, которые были изгнаны мимолетной фантазией блаженства. Он соперничал со своим другом за расположение Марины, а этот друг защищал теперь его дело, содействовал его службе. Стыд, тоска, сожаление в одно мгновение омрачили радостное лицо Дмитрия.

Воевода и граф нетерпеливо расспрашивали о причине их внезапного появления и необычного поведения. Оба казались одинаково неспособными ответить на эти расспросы. Наконец, Дмитрий вкратце рассказал о недавних событиях. Он сделал упор на опасности, которой подверглась княжна, едва упомянув об усилиях, которые он предпринял, чтобы спасти ее от гибели.

Воевода горячо и многократно выражал свою благодарность, прижимал дочь к груди, проливая над ней слезы радости; затем вернулся к Дмитрию и сказал, обеими руками сжимая его руку:

– Юный, храбрый царевич, я полагал, что интерес к вам, который граф уже возбудил в моей груди, может возрасти; но теперь он сильнее во сто крат, ибо подкреплен благодарностью.

При этих словах княжна впервые с тех пор, как вошла в покои, обратила свой взор на Дмитрия. «Царевич!?» – повторила она удивленно и вопросительно, при этом перемена в выражении его лица удивила и опечалила ее.

– Вы позволите мне рассказать моей дочери о событиях, с которыми граф познакомил меня сегодня утром? – спросил воевода.

– О! разумеется, – ответил Дмитрий, – если княжна соблаговолит интересоваться моей судьбой, то мои цели станут для меня вдвойне желанными.

Воевода некоторое время смотрел на него, потом перевел взгляд на Марину, и на его лице появилось многозначительное выражение, как будто он сделал какое-то важное открытие, а довольная улыбка, которой оно сопровождалось, свидетельствовала о том, что оно не было неприятным.

Граф предложил откланяться и предоставить принцессе покой, в котором она, судя по ее виду, нуждалась. Дмитрий согласился с его предложением, и граф, взяв его под руку, направился домой. Когда они вошли, Дмитрий, поспешно оставил графа и стал подниматься по парадной лестнице, но тут граф удивленно воскликнул: «Неужели то, как воевода отнесся к вашей истории, совершенно вас не трогает? Дмитрий, внезапно осознавший явную неблагодарность и непоследовательность своего поведения, тотчас же вернулся и вместе с графом Вишневецким вошел в его покои.

– Мой дорогой друг, – сказал граф с сочувствием в голосе. – Что означает это бледное лицо, этот взволнованный вид?

Сердце Дмитрия, уже смягченное теми чувствами, которые он так недавно испытал, было совершенно покорено добротой, с которой граф обращался к нему. Упав в кресло, он закрыл лицо рукой, чтобы скрыть слабость, которую оно выдавало.

– И какой же вывод я должен сделать из вашего поведения? – произнес граф Вишневецкий, подходя к нему. – Это муки печали или угрызения совести?

– И то, и другое, – сдавленным голосом ответил Дмитрий. – Граф Вишневецкий, – прибавил он, вдруг вставая и расхаживая по комнате быстрым сбивчивым шагом, – я предал вашу дружбу, я недостоин вашего внимания. Я люблю княжну Сендомирскую, горячо, преданно люблю ее. Я осмелился признаться в этой любви… осмелился потребовать ответ… и я…

– Вы его получили… – прервал его граф с таким невозмутимым спокойствием, что Дмитрий, внезапно остановившись, устремил на него горящий взгляд: лукавый глаза графа и его игривая улыбка привели его в замешательство.

– Мне это грезится, – воскликнул он, – или я сейчас действительно обращаюсь к графу Вишневецкому?

– Вы обращаетесь к графу Вишневецкому, отвечал тот, – а что до вашего предположения, то вы сами все придумали. Ваше воображение превратило искреннего друга в более удачливого соперника. Этот самообман, без сомнения, привел к некоторым неприятностям; будем надеяться, что его прояснение будет сопровождаться более приятными последствиями.

Лицо Дмитрия постепенно меняло свое выражение от изумленного оцепенения к бурному восторгу. Он изливал бессвязные выражения благодарности и восхищения; он засыпал графа многочисленными и противоречивыми вопросами и, в конце концов, спросил, как, зная Марину, наслаждаясь ее обществом, пользуясь ее расположением, граф способен при этом сохранять свое философское равнодушие.

– Равнодушие, конечно, не тот термин, который отражает мои чувства к княжне. К счастью, я достаточно философичен, чтобы беречь свое собственное сердце, когда я вряд ли получу взамен другое, и мне хватило бы проницательности, чтобы понять это, если бы я слишком глубоко был увлечен княжной. С момента моего первого знакомства с вашим характером мне казалось, что вы просто созданы для того, чтобы вызвать взаимную привязанность; преимущества, сопутствующие такой привязанности, не нуждаются в перечислении, да и в настоящее время они вряд ли привлекли бы ваше внимание. Вы видели во мне своего соперника, и я не старался рассеять ваше заблуждение, поскольку хотел, чтобы вы завоевали доверие воеводы, прежде чем искать руки княжны. Я опасался, что ваш природный энтузиазм помешает моим планам относительно вашего будущего благополучия.

– Вы потрясающий друг! – воскликнул Дмитрий. – Всегда направляйте мой энтузиазм, даже самые неистовые его проявления вы сумеете обуздать.

– Осторожнее, не давайте обещаний, которое вам будет трудно исполнить, – отвечал граф. – Мы никогда не осознаем степень нашего энтузиазма, пока его неистовство не утихнет, подобно удаляющимся волнам бурного моря, и не оставит нам времени поразмышлять о его силе и степени его воздействия. Не думайте, однако, что я осуждаю этот энтузиазм, чей пыл проистекает из неустрашимой уверенности в справедливости своей цели, из гордого сознания величия своей цели, чей огонь добывается рукой разума и зажигается факелом гения. Но это тот опасный подъем воображения, который уже не позволяет тем, кто находится под его влиянием, воспринимать предметы через посредство своего собственного или чужого опыта, уменьшая трудности и скрывая опасность, устремляется вперед от теории к практике, поглощенный восторженными видениями, не обращая внимания на предосторожности, не боясь последствий. Поэтому, мой друг, некоторые ваши прежние взгляды, некоторые черты характера, которые вы иногда проявляли, заставляли меня сомневаться, что вы когда-нибудь взойдете на трон своих предков.

– О! – не портите перспективу блаженства недобрыми предчувствиями, – отвечал Дмитрий, – предоставляю вам помешать им, разве я не говорил вам, что вы всегда будете не только моим сердечным другом, но и моим мудрым советчиком?

Граф заверил его в этом, после чего перешел к изложению сути разговора, состоявшегося между ним и воеводой. Тот с глубочайшим интересом выслушал все повествование и в заключение торжественно обещал поддержать интересы Дмитрия, как только позволит положение его страны. Однако он посоветовал, царевичу выступить против Швеции на стороне поляков, прежде чем он попытается повести их против России в своих собственных интересах.

– При таком благосклонном отношении к вам, – продолжал граф, – едва ли можно сомневаться в том, какой прием окажет воевода, узнав о вашей привязанности к его дочери. Поэтому мой совет в этом отношении будет совпадать с вашим настроем, когда я предложу открыть правду, едва только позволят обстоятельства.

Дмитрий пожал руку своему другу в ответ на его совет и в знак признательности за его доброту, а затем удалился в свои покои, чтобы дать там волю благостным ожиданиям, занимавшим его мысли, и восторженным чувствам, пылавшим в его сердце.

Тем временем воевода поведал Марине о царственном происхождении и богатой событиями истории Дмитрия. Почти задыхаясь от нетерпения, она слушала рассказ, который должен был бы возбудить любопытство даже у равнодушного слушателя, но в груди Марины вспыхнул самый бескрайний интерес. Когда воевода закончил свой рассказ, княжна, поглощенная воспоминаниями о Дмитрии, размышляла о его удивительной прежней жизни и величии его будущих планов, не думая о том, что ее молчание производило странное впечатление на отца, и даже забыв о его присутствии.

– Марина, – сказал он, наконец, и при звуке его голоса она вздрогнула и взглянула на отца; отец пристально смотрел на нее, – Марина, как объяснить полное отсутствие интереса, с которым вы слушали историю русского царевича Дмитрия?

– Отсутствие интереса! – невольно повторила она. – О, отец!

Она замолчала, потому что его выразительная улыбка призвала ее к самообладанию. Яркий румянец пробежал по ее щекам, и, полагая, что тайна ее сердца раскрыта, она поспешно встала и собралась покинуть комнату.

Воевода с минуту внимательно смотрел на нее, после чего сказал:

– Ступайте, мое возлюбленное дитя, но ступайте с уверенностью, что ваше будущее счастье всегда будет главным предметом забот вашего отца и что в эту минуту его желания и склонность вашего сердца единодушны.

Он прижал дочь к груди и запечатлел на ее щеке нежный поцелуй, она бросила на него робкий, но благодарный взгляд и удалилась.

Чистый восторг, которым уверенность во взаимной привязанности и сияние счастливой любви наполняют сердце мужчины, смягчается в сердце женщины легкими оттенками скромности и опаски, подобно солнечному свету, проникающему с пестрым сиянием сквозь легкую листву рощи. Удивленная своими новыми чувствами, обеспокоенная их пылом, Марина робела на пороге той любви, которая, как она чувствовала, должна была возобладать над всеми другими, от которой должно было зависеть ее будущее счастье.

Робкая, дрожащая, со смешанным чувством страха и любви в груди, княжна ожидала прибытия Дмитрия, ибо приближался час, когда он должен был явиться в Сендомирский дворец. Она была просто, но со вкусом одета в белое атласное платье с несколькими красными розами на груди и в шелковистых локонах; множество разных чувств читалось в живом взгляде ее глаз, в румянце на щеках, в нежной и застенчивой улыбке, игравшей на ее губах. Она никогда не казалась такой изысканно прекрасной, как в ту минуту, когда воевода в сопровождении Дмитрия вошел в комнату и приблизился к ней.

– Нынче утром, Марина, – сказал отец с улыбкой, – я обвинил вас в безразличии к судьбе вашего доблестного спасителя. Теперь же с моего позволения он попробует пробудить в вас более глубокий интерес к себе, нежели тот, что вы продемонстрировали утром своему отцу.

Марина подняла глаза с умоляющим видом, как бы осуждая продолжение отцовской болтовни; но он уже вышел из комнаты, и вместо взгляда воеводы она встретила взгляд Дмитрия, устремленный на нее с выражением такой пылкой любви, такого восторженного почтения, что взгляд ее снова уткнулся в землю, а щеки еще гуще покраснели.

– О! скажите мне, – воскликнул Дмитрий, – скажите мне, прекраснейшее из созданий! что я не обманул себя пустыми и дерзкими надеждами, рассчитывая на вашу благосклонность, смея молить о страстной и преданной любви, которая так долго вытесняла все другие ощущения, занимая каждую мысль и каждое чувство.

Его умоляющий взгляд, его взволнованный голос, выражающий все сомнения и тревогу самой почтительной, но пылкой любви, приводили в трепет Марину, она не могла противостоять их нежному призыву.

– Если требуется, – сказала она неуверенно, на мгновение подняв на него глаза и снова пряча их под шелковистыми ресницами, – еще какое-нибудь заверение в моем расположении, примите его, царевич! Примите, как и благословение моих родителей.

Она замолчала, при этом любовь и скромность, казалось, боролись в ее груди, придавая лицу и всему ее облику выражение одновременно живое и трогательное, притягивающее своей красотой и в то же время впечатляющее своей чистотой.

Дмитрий изливал на нее в порывах самой искренней любви чувство абсолютного счастья и благодарности. За бурными выражениями восторга последовал более нежный обмен чувствами. Марина с глубочайшим интересом следила за каждой мельчайшей деталью, за каждым обстоятельством, связанным с судьбой Дмитрия, каким бы незначительным они ни казались.

Она разделяла чувства, которые он выражал по отношению к своей матери, и вместе с ним с нетерпением ожидала того момента, когда, освобожденная от несправедливого заточения, та упадет в объятия сына и возвратит благодаря ему свое прежнее положение. Однако Марина вся сжалась от ужаса при мысли о том, какие опасности ему придется преодолеть, прежде чем наступит это счастливое время. Глядя на грациозную фигуру, на сияющее лицо Дмитрия, она содрогалась при мысли, что судьба войны может обратить это тело в прах и наложить печать смерти на прекрасное лицо.