Рай тебя не спасёт

Глава 8

Как странно, что она не сошла с ума. Первые часы Еве казалось, что рассудок её покинул. Истерика сменилась оцепенением. За окном проносился асфальт. Целую вечность Ева смотрела на узкую белую полосу вдоль обочины, а затем машина замедлила ход, свернула в лес, на просёлочную дорогу, плотно зажатую между деревьями и кустарниками. Под колёсами заскрипел гравий. По крыше и стёклам заколотили ветки. Мелкие камни сменились двумя разбитыми колеями среди островков травы, те – месивом грязи. Долгие десять минут автомобиль буксовал. Двинулся дальше, трясясь на ухабах. Еву подбрасывало на сидении. Голова казалась и звеняще пустой, и заполненной мягкой ватой, сквозь которую не могла пробиться ни одна мысль.

Лес остался позади. Двигатель больше не надрывался, вытаскивая стальную махину из ям. Машина выехала на поле. Пересекла его под начинающимся и всё усиливающимся дождём и наконец, века спустя, затормозила. Ева сидела, бездумно глядя на свои руки, пока дверца не распахнулась и девушку не вытащили наружу под ливень. Толкнули в спину. Опять куда-то поволокли. Неважно. В мире больше ничего не имело смысла. С волос капала вода, текла по лицу. Ноги подкашивались. Хотелось упасть в грязь и лежать, погружаясь глубже. Хотелось умереть или сойти с ума. Впереди возвышался тёмный, наполовину заколоченный дом, похожий на дачный. Ева мазнула по нему равнодушным взглядом и уставилась на свои ступни, облепленные землёй. Она была босой и в пижаме. В синей пижаме с розовыми цветочками.

Перед лицом открылась дверь, прочная, стальная, неуместная в этой мрачной развалюхе, сложенной из гнилых брёвен. Еве казалось, что она смотрит фильм, спит и видит кошмар: это кто-то другой, спотыкаясь, идёт по длинному коридору с зелёными обоями, что лохмотьями свисают со стен, кто-то другой спускается по шаткой лестнице в затхлый погреб, и над головой кого-то другого со скрипом захлопывается тяжёлый люк.

А потом были долгие часы в темноте, когда она сидела на холодном полу и раскачивалась из стороны в сторону, незряче уставившись в одну точку; чернильная вечность, наполненная криками и отчаянием, неверием и бессильной злостью. Ненавистью.

Да, ненависти было больше всего. Она казалась материальной: у неё был металлический вкус крови из разбитой губы и едкий запах пороха, а ещё звук, самый страшный на свете, – звук оборванного выстрелом детского крика.

* * *

– Ты её бил? – Крышка погреба была откинута, и в сырую камеру падал свет. Ева лежала ничком в его бледно-жёлтом прямоугольнике, прижимаясь щекой к бетонному полу. Наверху у края люка стояли двое. До пленницы доносились голоса:

– Приказали ждать неделю!

– Я её и пальцем не тронул!

– Тогда почему у девчонки весь лоб в крови?

– Эта чокнутая билась головой об стену, пока я не остановил. Совсем спятила.

Ева засмеялась и принялась ногтями царапать собственное лицо.

* * *

Спустя несколько дней Ева заметила в углу тюфяк, сбившийся комками и весь прожжённый сигаретными окурками, – тонкий слой поролона, такой же холодный и жёсткий, как и голый бетонный пол, на который его бросили. Матрас был придвинут к стене с чёрными разводами плесени, перекинувшейся на ткань по его краям. Выглядел и пах так, словно его вытащили из горящего наркопритона.

Круглыми сутками Ева сидела на этой вонючей подстилке, поджав под себя босые, онемевшие от холода ступни, и смотрела на закрытый люк в потолке. Сквозь щели в досках сочился мутный, желтоватый, как моча, свет, и только благодаря ему девушка различала хоть что-то в окружающем мраке. Горе от потери семьи отступило на второй план: голову поднял инстинкт самосохранения. Она была в плену у убийц, безжалостно застреливших пятилетнюю девочку. Пока Еву не трогали, но зачем-то же она им понадобилась. Что с ней планируют сделать? Убить как ненужную свидетельницу? Логичнее было избавиться от помехи в квартире. Потребовать выкуп? Но у кого? Надругаться, а застрелить после? Ни один из вариантов не объяснял, почему бандиты медлят?

Когда Еву привезли в этот ветхий дом на отшибе цивилизации, собственная участь её не тревожила, но сейчас неизвестность пугала до тошноты. Каждый раз, когда над головой раздавались шаги, девушка вздрагивала. Дважды в день крышка погреба поднималась, и, заслоняя свет, в квадратном проёме вырастала тёмная мужская фигура. Хлипкая деревянная лестница шаталась и скрипела под чужими ботинками. Мозг настойчиво подкидывал идеи побега. Воображение рисовало красочный фильм: Ева вскакивает с тюфяка, бросается на спускающегося бандита; его нога соскальзывает с перекладины, убийца растягивается на полу, и пленница обрушивает на него металлическое ведро, которое ей оставили для оправления надобностей; бьёт с остервенением, пока не увидит кровь, и устремляется к спасительному люку над головой.

Ева думала об этом постоянно. Прокручивала в мыслях один и тот же сценарий, но стоило ржавым петлям поднимающейся дверцы заскрипеть, и девушка замирала, парализованная животным ужасом.

На пол рядом с лестницей опускалась миска с жидкой кашей – то ли овсянкой, то ли перловкой – и кружка с водой. Вся посуда пластмассовая, словно игрушечная. В вязкую жижу была воткнута одноразовая ложка. Ева не ела. Думать не могла о таких вещах.

* * *

Со стороны люка донеслись голоса переругивающихся бандитов:

– Надо, чтобы она ела. Заказчику не понравится, если девчонка сдохнет.

Что всё это значит? Кто-то приказал её похитить и держать в подвале? Зачем? Что, чёрт побери, с ней собираются сделать? Кому понадобилась студентка из простой, не самой богатой семьи? Судя по обрывкам разговора, услышанного в ночь похищения, её отец любил азартные игры, возможно, тайно заглядывал в казино и однажды крупно задолжал. Что если ей предстоит отрабатывать отцовские долги? Что если её продадут в рабство?

«Я не буду об этом думать».

И она не думала, а потом в подобных размышлениях пропал смысл.

* * *

Они приходили со сводящей с ума регулярностью, достаточно часто, чтобы, проснувшись в подвальном сумраке, начать с содроганием прислушиваться к тишине. Шаги могли раздаться в любой момент – тяжёлая поступь, сотрясавшая пол, который для неё был потолком камеры. Вскоре Ева научилась угадывать намерения своих надзирателей. Неспешная походка и молчание означали, что можно снова дышать: ей несут еду. А громкий топот и звуки шутливой перебранки.... Как правило, в погреб спускался кто-то один, а остальные ждали своей очереди, сгрудившись вокруг открытого люка. Но были дни, когда её тело разрывали на части десятки грубых омерзительных рук.

Возможно, мучители приходили в определённое время. Возможно, действовали спонтанно. У Евы не было часов, чтобы выявить закономерность либо её отсутствие. Не было даже крошечного окошка под потолком, чтобы следить за сменой суток. Четыре стены и постоянная темнота создавали ощущение бесконечной ночи, непрекращающегося кошмара. Лежа в порванной пижаме на продавленном тюфяке, она не верила, не могла поверить в то, что не спит, что вот это всё: зловонный матрас под щекой, синяки, кровь между ног, – всё это реально. Бред! Так не бывает! Она не из тех, с кем случается такое! Она не ходит по безлюдным улицам в тёмное время суток, не носит вызывающую одежду, не напивается в хлам в незнакомой компании. Она не из тех девушек, которых насилуют. Но это произошло и произошло с ней, и продолжало повторяться изо дня в день, и Ева не могла себя защитить. Невыносимая беспомощность рождала не страх – ярость. Ярость, которая росла с каждым прикосновением, заставляющим чувствовать себя грязной, слабой, униженной. Эти твари убили её семью, на глазах застрелили маленькую сестрёнку, а саму Еву превратили в вещь, в кусок мяса, которым пользовались. Неужели это сойдёт им с рук? Неужели её мучители останутся безнаказанными? Она хотела их убить. Искромсать. Впиться зубами в горло, разрывая артерии. Гнев не находил выхода, и казалось, будто глаза Евы кипят, кости плавятся, кожа трескается и сползает, потому что человеческое тело не способно вместить столько ненависти. Как можно ненавидеть так сильно и не взорваться изнутри? Ей больше не было больно. Не было страшно. Она вся превратилась в кипящую массу ярости, в бесформенное, бестелесное нечто, безудержно жаждущее мести. Распластанная под очередным насильником, Ева разбитыми губами шептала обрывки услышанных когда-то молитв, придумывала собственные, требуя от всевышнего справедливости, заклиная покарать тех, кто убил её семью, но бог не ответил, остался глух. И тогда она позвала дьявола.

Глава 9

«Вы предлагали свою душу».

С тех пор как насильники ушли, до пленницы не донеслось ни звука, если не считать обычных скрипов и шорохов пустого деревянного дома. Избитая, она лежала на вонючем матрасе, грязном от пота, крови и спермы, когда в темноте раздался этот вкрадчивый голос. Ева не испугалась, решив, что от боли и потрясения у неё начались галлюцинации. Если она сошла с ума, это к лучшему: возможно, ей повезёт и связь с реальностью будет потеряна окончательно. Ева смутно помнила, как в агонии бессвязно шептала какой-то теологический бред, мешала молитвы с проклятиями, торговалась то с богом, то с дьяволом, мечтая об одном – отомстить. Но верила ли она, что будет услышана?

Голос прозвучал снова, на этот раз ближе. Бархатный, мягкий, богатый на интонации, он больше не напоминал едва различимый шепоток в голове, игру помутившегося рассудка, пытающегося выдать желаемое за действительное.

«Вы звали – и я пришёл».

Тени сгущались, складываясь в силуэт, отдалённо похожий на человеческий. Очертания становились более явными. Темнота уплотнялась, концентрируясь в одном месте. Наконец у мрака появилось лицо, и лицо это принадлежало мужчине. Для исчадия ада оно казалось странно взволнованным.

При виде багровых кровоподтёков на теле пленницы таинственный незнакомец – бес, дьявол? – гневно сжал кулаки, и Ева поёжилась от неприятного ощущения: её травмы будто подвергались пристальному анализу. Инстинктивно она попыталась прикрыться остатками разорванной в лохмотья пижамы.

– И кто же ты? – равнодушно спросила Ева. Самое страшное с ней случилось – мало, что могло вывести её из апатии.

Дьявольски красивый мужчина, застывший перед ней материальным подтверждением религиозных доктрин, был либо галлюцинацией, либо приспешником Сатаны, но точно не ангелом – не с такими красными глазами и мертвенно-бледной кожей. Необычные черты делали существо похожим на представителя инопланетной расы, близкой к земной, но в то же время неуловимо от неё отличающейся: выраженные скулы, ромбовидные зрачки. Из-под верхней губы выглядывали острые кончики клыков, особенно заметные, когда незнакомец говорил. Одежда на нём была простой и неброской: чёрная однотонная рубашка и брюки.

Ничего из этого Ева не замечала. Значение имело одно: её мольбы услышали. И если на помощь к пленнице поспешил не милосердный господь, а сломавшаяся, не выдержавшая напряжения психика, что ж, так тому и быть.

– Я реален, – сказал мужчина, уловив на лице собеседницы тень сомнения.

– Так утверждала бы любая галлюцинация, – ответила Ева.

Незнакомец с красными глазами усмехнулся:

– Меня зовут Велар.

– Вела-ар, – Еву накрыло истерическое веселье. Последние отголоски страха исчезли: она решила, что сошла с ума. Так чего же бояться? Собственного больного воображения? – Ты не дьявол?

– Не хотелось бы вас разочаровывать. Я рядовой служитель тьмы. Но готов исполнить ваши мстительные желания, если вы согласны заплатить за мои услуги.

– Чем? Душой? – Ева скептически фыркнула. Эта её красноглазая фантазия оказалась занимательной. Странные вещи вытворяет психика: всю жизнь считать себя атеисткой, чтобы в один прекрасный день впасть в религиозный маразм. – Можешь забирать, – пленница небрежно махнула рукой. – Я всё равно не верю во все эти штучки.

Демон выглядел не на шутку обескураженным.

– Не верите в существование души? – спросил он, нахмурившись. – Но разве моё присутствие не доказывает её реальность? Стал бы я заключать сделку, если бы не был уверен в собственной выгоде?

Ева пожала плечами:

– Так сразу не откажешься от своих убеждений.

– В таком случае, если эта вещь не имеет для вас исключительной ценности и вы не боитесь ею пожертвовать, предлагаю обсудить условия сделки. – Демон улыбнулся и опустил взгляд, как обычно делают, когда пытаются скрыть эмоции.

Материализовавшись из воздуха, на матрас упало несколько альбомных листов, скреплённых на современный лад стиплером, но с текстом, написанным чернилами от руки. Хихикнув, Ева склонилась над договором, уверенная: её сумасшествие прогрессирует, стоит прикоснуться к бумагам – и они, и забавный демон растворятся во мраке. Нет, лучше она и дальше будет разговаривать с вымышленным другом, чем бесконечно барахтаться в помоях мучительных и тошнотворных воспоминаний.

– Что здесь написано?

Внушительный текст соглашения был разбит на пункты с пронумерованными абзацами. Когда девушка попыталась ознакомиться с содержанием, то, естественно, не смогла разобрать ни строчки. Неудивительно. Происходящее было плодом её фантазии, богатой, но не настолько, чтобы нарисовать такие детали. Вместо букв воображение подкидывало набор ничего не значащих символов.

– Договор на демоническом.

– Конечно. Как же иначе? – Ева откровенно веселилась. – Я должна подписать, не глядя?

– К сожалению, у меня нет перевода, – демон изобразил виноватое огорчение. – Но я обязательно ознакомлю вас со всеми подробностями. Согласно контракту, я становлюсь вашим покорным союзником ровно на восемь месяцев, последующих с момента подписания договора. Слугой, если это определение нравится вам больше. Я обязуюсь исполнять все приказы, не выходящие за рамки моих возможностей, что фактически означает любые ваши пожелания без ограничений: всё, о чём вы когда-либо мечтали, но не могли получить. Например, – в темноте сверкнула зловещая улыбка, – месть. Стоит подписать договор – и ваши враги отправятся на познавательную экскурсию по лабиринту боли.

Демон скалился. На грязном матрасе валялись бумаги несуществующего контракта. И Еву охватила злость. Измученный разум играл с ней, жестоко и изощрённо, рисовал картины одну заманчивее другой. Но всё было иллюзией, защитным механизмом повредившейся психики. На самом деле в проклятом подвале не было никого. Всё это время Ева разговаривала сама с собой.

– И за это я должна отдать душу? – теперь она цедила слова сквозь зубы, но, несмотря на злость, продолжала эту игру: не было ничего страшнее, чем снова оказаться одной в темноте холодного, пустого погреба.

– Да.

– А что будет через восемь месяцев? Я умру? Человек не может жить без души? – Раздражение росло. Почему, ну почему всё это не могло происходить по-настоящему?

Молчание.

– И как я должна подписать контракт? Кровью?

– Не обязательно. Подойдёт всё, что содержит ваше ДНК.

Демон взял в руки договор, перевернул несколько листов и протянул, открытым на нужной странице.

– Подпишите, пожалуйста, здесь, – он ткнул пальцем в специальное поле над чертой.

Ева наклонилась и смачно плюнула на заполненную текстом бумагу. Слюна была розоватой от крови. Молекул ДНК в ней содержалось достаточно.

– Очень щедро с вашей стороны, – невозмутимо заключил демон, и подписанный контракт растворился в воздухе.

Ева подтянула колени к груди и обреченно привалилась к стене. Скоро видение исчезнет – она останется наедине с глухой безысходностью.

– У меня создалось впечатление, что вы до сих пор сомневаетесь в моей реальности. Чтобы вас убедить… – демон склонился над девушкой и коснулся ладонью её щеки, не оставив сомнений относительно собственной материальности.

Глаза Евы распахнулись. Она испуганно отшатнулась от чужой холодной руки и непременно бы закричала, если бы не подавилась воздухом.

Господи боже мой! Перед ней на самом деле демон! Не фантазия! Не какой-то бесплотный дух! Настоящий демон из ада! И она только что продала ему душу! Подписала контракт, не глядя, уверенная, что бредит! Оставила своё ДНК под пятью страницами непонятных символов. Поверила незнакомцу на слово. Не просто незнакомцу – бесу! Что если её обманули? Да он наверняка её обманул! Если собственной безумной галлюцинации верить можно было, то существу, известному своим вероломством… Что она наделала? Демон расписал её будущее так заманчиво, но всё сказанное уместилось бы в короткий абзац. Что же тогда было на пяти листах контракта, заполненных мелким почерком? Ох чёрт! Она повела себя глупо, неосмотрительно. Но был ли у неё выбор? Даже если жить ей осталось восемь месяцев, здесь, в подвале заброшенного дома, она умрёт раньше. От свидетелей избавляются. Когда мерзавцам наскучит развлекаться со своей жертвой…

Пусть демон о чём-то умолчал, хуже, чем есть, не будет. Ева так или иначе заключила бы эту сделку. И чёрт с ней, с душой! Долгие годы она представляла Библию сборником мифов, и, как говорила демону в те минуты, когда считала его галлюцинацией: от убеждений сразу не откажешься. Глупо горевать о потере невидимого и неосязаемого, в реальность чего никогда не верила. А вот подписать контракт с непонятной сущностью из другого мире, не ознакомившись с условиями как можно тщательнее, – безумие ещё то!

– Вам не о чем переживать, – заверил новоиспечённый инфернальный союзник, но его подозрительно довольная улыбка утверждала обратное. Демон просто светился от счастья. – Мы можем уйти отсюда в любой момент.

В любой момент…

Внезапно на пленницу обрушилось головокружительное осознание: она свободна, под защитой сверхъестественного существа, никто и никогда больше её не тронет.

Опустившись на колени, демон принялся осторожно лечить синяки на её лице. Ева решительно отстранила чужую руку.

– Мы уйдём, – сказала она и посмотрела в сторону закрытого люка, – но сначала заставь их страдать.

Часть II. Дом твой – Пустошь
Глава 10

Крепость – не просто место, где обитают жнецы, подобно адептам замкнутой мужской секты. Не просто хитроумная постройка в массиве каменной гряды, нависающей над морем. Не только сеть коридоров, прорезающих эту скалу насквозь. Не лабиринт из туннелей и комнат, а нечто большее – государство, по площади не уступающее многим городам смертных.

Каждый жнец получает здесь квартиру. Квартиры маленькие и похожие друг на друга, словно ячейки сотов.

Длинные коридоры Крепости убегают во мрак, разветвляются на множество других, узких и тёмных. Заканчиваются тупиками и лестницами, уводящими глубже под землю. Под потолком мерцают лампы, гудя и потрескивая, а между ними змеями вьётся проводка, спускается по отшлифованным стенам, где редкие факелы бросают тени на пол.

Наружных дверей в замке нет. Попасть сюда можно только через окна. Большие и круглые, они испещряют восточную сторону скалы, делая её похожей на муравейник. Вместо стёкол – защитное поле, которое сохраняет в помещениях тепло и служит преградой дождю и ветру. Это поле не пускает внутрь посторонних – тех, кто не числятся в базе компьютера.

В светлой, восточной части Крепости размещаются жилые квартиры, столовая и кабинеты членов Совета. Все помещения в западном, южном и северном направлениях не имеют естественного освещения, как и бесчисленные тесные проходы, соединяющие их.

В мире богов смерти триста шестьдесят дней в году пасмурная погода. Небо затянуто тучами, и нехватка солнца ощущается особенно остро. Самое светлое и потому самое излюбленное место жнецов – столовая. Там собираются шумные компании, стремящиеся занять столики у окон. Далеко внизу море с оглушительным рёвом бьётся в основание утёса.

* * *

Что может быть лучше, чем сидеть за уютным столиком с чашкой кофе, слушая монотонный плеск волн? Прекрасное утро, если твоё настроение не испорчено изначально. Молох вернулся с задания глубокой ночью, ощущая себя мертвее, чем клиенты его разящей косы. Он был уверен, что не сомкнёт глаз, но отключился, едва дошёл до постели.

Утро не принесло облегчения. Сон не прочистил голову. Молох чувствовал себя больным и уставшим, таким же отчаявшимся, как и накануне. Сжимая в ладонях кружку с остывшим кофе, он думал о том, что уже сегодня на Совете его ждут с отчётом. Как же, чёрт побери, всё изменилось! Мир больше не будет прежним.

Нервирующее гудение за спиной, которое жнец старательно игнорировал, взорвалось смехом. Молох обернулся и строго посмотрел на компанию, веселящуюся за соседним столиком. Это были его подчинённые. Их завтрак возмутительно затянулся, полчаса как захватив рабочее время. Заметив начальника, припозднившиеся жнецы похватали подносы, выкинули использованную посуду в специальный контейнер и поспешили к выходу. Молох проводил глазами удаляющиеся спины и, к досаде, наткнулся на пристальный взгляд того, кого хотел бы увидеть в последнюю очередь.

– Надеюсь, после завтрака ты удостоишь Совет своим обществом, – сухо сказал Танатос, сидящий через стол от него. Подозрительно оглядев Молоха, бог вернулся к своей овсянке.

«Он даже не спросил, как всё прошло?! – подумал Молох со злостью. – В конце концов, Росс мой брат».

Брат и самый опасный преступник за всю историю Крепости.

* * *

Совет собрался в одном из тёмных залов западного крыла, но Молох повернул в противоположную сторону: он чувствовал себя неготовым встретиться с верховными богами лицом к лицу и был намерен откладывать неприятный разговор так долго, как сможет. Гремящая лестница с металлическими перилами спиралью закручивалась вниз. С каждым её витком воздух казался более разреженным и тяжёлым. На верхних этажах Крепости жизнь била ключом: по коридорам деловито сновали жнецы в одинаковых чёрных костюмах и галстуках, кто-то куда-то спешил, кто-то кого-то за что-то отчитывал, слышались сердитые окрики. Здесь же, глубоко под землёй, малейший шорох рождал эхо. Эта часть замка выглядела заброшенной. За столетия крепко запертые двери образовали со стеной монолит: ржавые петли поддавались исключительно магии. Кое-где дерево раскололось. Иногда двери отсутствовали совсем. В тёмных пустых проёмах угадывались очертания офисных столов, опрокинутых стульев, покосившихся стеллажей – всё было покрыто вуалью пыли.

Широкий коридор тянулся, никуда не сворачивая. Лампы поочередно вспыхивали, чтобы тут же погаснуть за спиной: Танатос распорядился экономить электроэнергию. Впереди Молоха ждала последняя лестница, крутая и без перил: справа – стена, слева – пропасть. Опасный спуск по вырезанным в скале ступеням заканчивался у дверей архива. Одна из створок распахнулась, едва не съездив ему по лицу. Наружу, неловко прижимая к груди стопку картонных папок, выскользнул жнец. Смущённо улыбнулся начальнику и поспешил скрыться. Видимо, опасался получить выговор за неподобающий внешний вид: бумагами он прикрывал зелёную рубашку не по уставу. Молох не к месту вспомнив своего непутёвого младшего брата.

Росс тоже любил нарушать правила. Взять хотя бы его синие волосы. Или металлическую штуку в губе. Или дурацкую одежду из мира смертных: растянутые майки попугайских расцветок, дырявые штаны, которые он называл джинсами, зелёные с мигающими огоньками кеды. Молох раздражённо дёрнул плечом и вошёл в архив.

– О, ты уже вернулся из… Где ты там был? – жнец, сидящий за столом в маленькой проходной комнатке, оторвал взгляд от монитора и с интересом посмотрел на посетителя. – Возьми дневники с верхней полки, – он кивнул на стеллаж, тянувшийся вдоль стены. – Это те, кто должны умереть с десяти до полудня в двадцать девятом секторе. Сейчас во всей оранжевой зоне война. Люди мрут как мухи. Кос не хватает.

– Я здесь не за этим. Мне нужны определённые книги судеб, – Молох протянул жнецу список неприкаянных душ – двадцать убитых синеволосым маньяком мужчин и женщин. Их смерти необходимо было скрыть. Когда настанет срок, указанный в дневниках, он лично отыщет каждую душу и отправит туда, где ей место.

Мужчина за столом нахмурился. Вернувшись к компьютеру, он начал печатать, то и дело сверяясь со списком.

– Хм. Они не из сегодняшних.

– Просто принеси эти дневники.

Металлические ножки стула заскрежетали по полу. Жнец неохотно поднялся из-за стола и скрылся за дверями в другом конце комнаты. Вернулся он через десять минут, неся перед собой кипу идентичных белых папок.

* * *

Бегая от Совета, Молох нигде не задерживался дольше, чем на полчаса. Скорее всего, за ним кого-то отправили, и несчастный взмыленный секретарь носился по этажам, разыскивая игравшего в прятки жнеца. Дневники бессрочно убитых отправились в стол. Закрывшись в кабинете, Молох сидел в темноте, пытаясь подготовиться к неизбежному разговору. Светлую полосу под дверью заслонила тень от ног. Тишину взорвали три коротких удара. Потоптавшись на пороге, преследователь ушёл, заставив Молоха почувствовать себя нашкодившим ребёнком, скрывающимся от взрослых.

Убедившись, что никто не караулит под дверью, мужчина вернулся в свою квартиру. В ванной комнате он положил очки на раковину. Открутил кран. Нагнулся, ополаскивая лицо холодной водой, – и его накрыла истерика. Запрокинув голову, Молох закричал. Тусклая лампа под потолком мигала. Из крана во все стороны хлестала вода. Рубашка намокла от брызг. Мужчина затих. Надел очки и закрутил вентиль.

* * *

Танатос не смотрел – препарировал взглядом, словно силой мысли мог вскрыть чужие души, как раковины моллюсков, извлекая на свет тщательно оберегаемые секреты.

Дубовый стол делил комнату пополам, однако члены Совета казались слишком возбуждёнными, чтобы сидеть на месте. Они тихо переговаривались, ходили из угла в угол, подпирая то одну, то другую стену. Зато Танатос стоял неподвижно, вцепившись в Молоха янтарными глазами, как клещ.

– Ты поймал его? Он мёртв?

– Я устранил проблему.

Он должен быть убедительным. Говорить громче, чётче, увереннее. Должен затолкать эмоции вглубь. Сыграть свою роль так, чтобы желтоглазый манипулятор поверил его словам.

– Это было нелегко, так?

«Он меня проверяет», – понял жнец.

Липкий ручеёк пота сбежал по виску. Две секунды на то, чтобы придумать ответ. Подобрать правильный тон – сухой, решительный, но не слишком равнодушный. Что если добавить в голос эмоций? Танатос никогда не поверит, что смерть брата его не тронула.

– Он был нестабилен. Это была, – Молох запнулся, чтобы показать, насколько тяжело ему далось это решение, – вынужденная мера.

Танатос удовлетворенно кивнул. Другие члены Совета вычленили из разговора главное – угроза устранена, и теперь нетерпеливо посматривали на дверь: никому не хотелось задерживаться в пустой мрачной комнате без окон. Желтоглазый бог небрежно взмахнул рукой, давая понять, что собрание окончено. Окончено для всех, кроме Молоха. Цепкий немигающий взгляд прочно пригвоздил того к полу. Когда за последним из верховных богов захлопнулась дверь, допрос возобновился. Долгий, выматывающий, продолжающийся не один час.

* * *

Пещера сужалась и расширялась, петляла, убегала глубже под землю. Спуск был крутым, ноги скользили по камням, влажным от срывающегося с потолка конденсата, и, чтобы не упасть, приходилось цепляться за стены. Так легко было навернуться и сломать себе шею!

Иступленный вопль настиг Молоха задолго до того, как он увидел сумасшедшего бога, прикованного к скале на дне глубокой и узкой ямы. Синеволосый безумец орал, не переставая. Эхо разносило его крики по лабиринту пещер, но никто не мог услышать их здесь, в горах выжженной астероидом планеты, необитаемой много тысячелетий. Маньяк поднял голову и, заметив на краю ямы своего тюремщика, растянул губы в улыбке. Не отрывая от Молоха диких, горящих глаз, он начал методично биться затылком о стену, к которой был прикован цепями. Снова и снова, пока не брызнула кровь.

Вздрогнув, Молох попятился от края пропасти, чтобы не видеть жуткого зрелища, рвущего сердце на части. В груди ширилось и росло мучительное чувство вины. Неправильное. Нелогичное. Нездоровое. Годами он скрывал от коллег нестабильное состояние брата, тайно справляясь с последствиями его выходок, и этим дискредитировал Совет, поставил под угрозу весь мир, благополучие каждого в многослойной вселенной, пронизанной бесчисленными вариациями реальностей. Покидая пещеру под острый, разносящийся эхом смех, Молох ощущал вину, но не перед жнецами, которых обманывал, и даже не перед теми, чьи смерти были на его совести, – он подвёл Росса, своего младшего брата. Подвёл, когда отказался слушать, отказался понимать. Как же ненавидел Росс Крепость, узкие коридоры и угнетающий полумрак! Как злила его необходимость следовать раз и навсегда установленному порядку, тысячам бессмысленных правил, касающихся даже таких мелочей, как одежда.

«Я не такой, как ты, как вы все! Я задыхаюсь здесь! Эта Крепость сводит меня с ума!»

«Не говори глупостей».

Молох бежал, поскальзываясь на замшелых камнях, отчаянно карабкаясь вверх, к выходу из туннеля.

«Отпусти меня! Я не хочу быть жнецом!»

«Не дури. Кем же ты тогда будешь? Забирать жизни – наше предназначение».

Он наложил на брата заклятье, не позволяющее покидать Крепость дольше, чем на двенадцать часов, – стандартная рабочая смена.

Безумный хохот затихал вдали. Молох не замечал, что всё время неосознанно касается спрятанных под рубашкой шрамов. Пока он спешил к разверзнувшемуся порталу, его преследовал тихий, но отчётливый перезвон цепей. Молох не мог слышать его на таком расстоянии. Не мог, но слышал.